На его кисти был укреплен небольшой черный предмет по форме напоминающий компас.
– Что это? – выдал Володя дежурную фразу.
– Это, дружище, инфракрасный сканер. Сканирует как в горизонтальной, так и в вертикальной плоскостях. С его помощью можешь обнаружить на расстоянии до ста метров любой тепловой предмет. Даже крота под землей! Под землей, правда, расстояние это уменьшается раз в десять… Стоп! Святые отцы! Долой столбняк, даешь просвещенную церковь!
Пока продолжалась эта дружеская беседа, полная специальных терминов и немого восхищения, аборигены буквально приклеились к экрану. Компьютер, стоящий в режиме «autoturn», закончил показ панорамы Гималаев и выдавал на-гора картины Санкт-Петербурга. Глядя на изображение Исаакиевского собора, отец Афанасий едва не лишился чувств. Заметив свою ошибку, Андрей вернул обратно лесной пейзаж и убавил громкость. Когда трели соловья и рев кукушки стали еле слышны, он сказал:
– Много – вредно!
Выйдя из оцепенения, игумен машинально перекрестился, затем вздохнул и прогудел:
– Пожалуй, это лучше, чем обычное окно! Я могу так просидеть до скончания веков. Брат Никодим, снимай баклагу!
Келарь встряхнулся и снял со спины свою ношу и поставил ее на пол.
– Какой-то до боли знакомый предмет, – сказал Володя.
– Чего тут странного – резервуар от опрыскивателя! – прыснул Андрей, – мы им дали три штуки, чтобы капусту опрыскивать, а они видишь как приспособили!
– Капусту мы и веничком, – ответил игумен, а вот это – действительно полезная штука. Вот давеча пиво сварили, так на пробу принесли.
– А разве вы варите пиво? – искренне удивился Мурашевич.
Волков плюхнулся в кресло и заржал ломовой лошади подобно.
– Ты что, не знаешь этой истории? – Володя отрицательно помотал головой, – месяц назад пришел к ним капитан Малинин. Якобы в гости. Говорит: зерновые убрали, пора пиво варить. Монахи удивились: какое пиво? Малинин разбушевался. Какие вы, говорит, монахи, когда пиво варить не умеете? Целую историческую концепцию выстроил, сукин сын! По его словам вышло, что заслуга монастырей в том, что они изобрели пивоварение. Назавтра приволок рецепт. Сделали сначала пробную партию – литров триста. Монахи пробовать – с непривычки горько. А Малинин залил в себя литра три, ему вставило. Сейчас, говорит, научу вас правильно пиво пить. Таранка есть? У слуг божьих глаза на лбу, какая таранка? Алексеич совсем страшен стал, слюной брызгать начал. Такая-рассякая! Рыбу на зиму сушите, солите, вялите? Тащите сюда! Принесли лещей копченых. Лопайте, говорит. Монахи рыбку съели, пить им приперло. А Малинин воду не дает – стал у ведра с пистолетом наизготовку и не пущает. Пейте пиво! Делать нечего, пришлось пить. А пиво-то после воблы завсегда хорошо идет! Влили в себя литра по два, да и давай снова таранку трескать. Так впятером и выпили почти все! Насилу додумались настоятеля угостить.
Игумен кивнул.
– Я увидел, что это хорошо. Вот мы и сварили десять бочек. Больше не дал ваш Анатолий Лексеич. Сказал, что скиснет. А пришли мы пригласить вас на праздник сбора урожая. Всех, кто желает.
– Понимаю, – сказал Андрей, – пять тонн пива вам не осилить. В баклаге тоже пиво?
– Конечно, – сказал келарь, – отец Афанасий ведь уже говорил.
– Дуняха, принеси, солнышко, кружки, которые в секции стоят, – попросил Володя.
– Которые? – спросила жена.
– Самые большие, – Дуня пошла в соседнюю комнату и вернулась с шестью литровыми бокалами.
– Не разорвет вас? – участливо спросила она.
– Дуня! – с упреком сказала Настя.
– Интеллигентка! – едва выговорила сестра недавно выученный термин. Володя едва не свернулся в бараний рог от смеха.
– Андрей! Я не могу! Парадокс близнецов, в натуре!
– Хорошо, хоть не матерится, – пожат плечами приятель.
– Я чего, – сказала как ни в чем не бывало Дуня, – я не пойму, как такую кружку воды можно выпить?
– Воды нельзя, – ответил келарь, расстегивая кошель и доставая оттуда пяток сушеных форелей, – а вот под такую рыбку можно и не одну. Пивка, правда.
Разлили пиво. Снимая пробу, Волков хмыкнул.
– Ну и пижон наш Малинин!
– В чем дело? – спросил Мурашевич.
– Он им рецепт «портера» подсунул.
– А, вот ты о чем! – протянул Володя, пробуя напиток, – м-м, действительно, «портер»! Наверное, чтобы служба медом не казалась.
– Заутреня и обедня? – полюбопытствовал игумен, прихлебывая из кружки.
– Я о жизни вообще, – туманно пояснил Мурашевич.
Пиво шло на «ура», форель тоже. Первым не выдержал игумен.
– Сейчас, я на минутку! – сказал он, поднимаясь из-за стола.
– Володя, проводи! – попросила Дуня, обсасывая хвост форели. Супруг прошел с гостем в коридор.
– Я бы и сам нашел, – сказал отец Афанасий, возвратившись.
– Наши ведь канализацию в монастыре устроили, – начал объяснять Володя, – все, как в лучших домах Бобруйска: ванная, сортир, душевые для братии. Правда, ввиду того, что ванн на складе мизер, пришлось купели из кирпича делать. На канализацию почти весь запас труб ушел. Теперь наши кулибины пыхтят над трубопрокатным станом.
– Надеюсь, это все не в Березину сливается? – спросил Андрей.
– Опыт потомков учтен, – фыркнул Володя, – все скапливается в резервуарах, а по осени жижей удобряются поля.
– Видел я, что у вас много фруктовых деревьев, – перебил отличную застольную тему игумен, – нам в монастыре тоже хотелось бы иметь свой сад. Не дадите ли саженцев?
– Это вам нужно с Рябинушкиным разговаривать, – сказал Андрей, – только потом к вам придет Малинин и передаст рецепт изготовления «Напiтка пладовага моцнага». И придется устраивать ЛТП.
Глава 17.
Возле Ратибора на табурете сидела Ильинична и смотрела, как он с омерзением ест паровые котлеты. Проглотив последний кусок, он с еще большей гадливостью уставился на кружку молока.
– Женская еда! – презрительно фыркнул он.
– Забыл, как кровью харкал, милый? – ласково проворковала Ильинична.
– Так то от медведя!
– Не от медведя, а от жратвы! – вскипела повариха, – что за издевательство над собственным желудком – пережаренное мясо и кислая капуста! Заработаешь себе рак желудка, обормот!
– Отцы и деды это ели! – буркнул Ратибор, но затем насторожился, – какой такой рак?
– Дурак! Сдохнешь, и все! – кипятилась Ильинична.
– Не сдохну, я еще молодой. Слушай, красавица, а ведь я еще даже не выяснил, как тебя зовут. Что я все: Ильинична да Ильинична. Так однажды мне придется сказать: «Ильинична, будь моей женой!» Ты этого хочешь?
– К чему тебе это? – прошептала женщина, откинувшись на спинку стула, точно пораженная в сердце.
– Должен жених знать имя своей невесты, или нет?
– Ну какая из меня невеста! – выдавила из себя она, – на погост скоро…
– Прекрати! Тебя еще можно…
– «Это» до смерти можно! – фыркнула повариха, – а мне до сих пор моя пятая графа спать мешает!
– Что тебе все-таки мешает? Не пойму никак!
– Имя и фамилия!
– Имя – это понятно, а вот что такое фамилия я, честно говоря, не знаю.
– Ну вот, о каких стенах Иерихонских мне тебе толковать, когда приходится объяснять такие примитивные вещи. Фамилия – это лицо человека, его национальный признак. Фамилия Петров, к примеру, означает, что человек – русский. Браун – англичанин, Торвальдсон – северных кровей, а Апустулакис – грек.
– А твоя как фамилия? Каких ты кровей?
– Кудельхакер, еврейских. Либо, по-вашему, иудейских.
– Язык сломать можно. Не знаю, как у вас, а у нас жену кличут по мужу. Моя покойница была «Ратиборова», а что тебе в имени твоем?
– Из-за этого самого имени я и не могу выйти замуж. Девка перезрелая! В тридцать пять годочков-то! Все мои соратники давно уехали на берег очень теплого моря, а я осталась. Дожилась – стесняюсь собственного имени!
Ратибор грязно ухмыльнулся:
– Вот срастутся мои ребра, девка перезрелая, так склепаем из тебя бабу стоящую!
– Ишь, какой прыткий! А имя не желаешь узнать?
– Ты же сказала, что тебя зовут Еврейка!
– Это – группа крови. А зовут меня Циля, но если я услышу свое имя от тебя, то сломаю остальные ребра нахрен!
– Как же мне тебя величать? – осторожно спросил Ратибор.
– Как хочешь, только на русском, но чтобы похоже было. И чтобы красиво, – прибавила она еле слышно.
– Буду звать тебя Людмилой, может и не совсем похоже, зато красиво!
Повариха ничего не успела ответить, потому что в палату ввалился майор Булдаков. Распространяя вокруг себя аромат «Шипра», он пробасил:
– Здорово больным и здоровым! Принес тебе, прапорщик, «рекальство», – майор залез во внутренний карман камуфляжа и достал предмет волнующе-волшебной формы, завернутый в оберточную бумагу.
– Последняя заначка! Армянский, пять звездочек. Принимать по столовой ложке перед едой. Гонит отличную слюну – верблюды дохнут от зависти. Ильинична, сопрешь ему из столовой ложку, которая меньше обгрызена, – не в силах продолжать дальше, майор расхохотался.
В дверь просунулась голова фельдшера.
– Кто тут разоряется! Ба! Майор Булдаков! Таблеточки укрепляющие закончились или, виноват, фенолфталеинчику приспичило?
– Иваныч, не доводи до греха! Разобью бутылку на наглой морде!
– Позвольте-позвольте! Что я вижу? Коньяк-с!
– Для желудка, – пояснил Олег Палыч.
– От катара, – надулся Починок, – а еще им цирроз лечат!
– По ложке перед едой, – оправдывался майор.
– И по стакану после! Ладно, черти, дайте хоть попробовать – это же мечта моей никчемной жизни – хлопнуть стопку армянского.
– Палыч, налей ему, – попросил Ратибор.
– Добряк ты, дружище! – вздохнул Булдаков, – ладно, Иваныч, тащи сюда мензурку из которой ты касторку по утрам трескаешь по причине непроходимости. Налью тебе грамм тридцать, но учти: алкоголь – штука коварная.
Починок скорчил рожу.
– С твоими бы вокальными данными, Палыч, да выступать перед ассенизационным обозом! Давай наливай.
– Вы, мужики, сейчас обделаетесь, – едко сказала Ильинична, – дико смотреть на двух цивилизованных каплунов.
– Женщина! – с пафосом сказал майор, – вас сделали из ребра, поэтому вы такие ребристые? Это вы на кухне своей привыкли иметь дело с каплунами, а перед вами настоящие петухи! Гм! Я хотел сказать, мужики.
– Майор Булдаков, лично мне кажется, что вы слеплены не из глины, а из лошадиного навоза!
– Alles, Ильинична, затыкаюсь! Больше тайн не выдавайте, – майор чмокнул повариху в щеку, пожал руку Починку, сделал ручкой Ратибору, оставил на столе коньяк и, издавая звуки басового поддиапазона, потащился на выход.
Акиш Иванович тяпнул стопку коньяка, чмыхнул, а затем тоже стал прощаться.
– Ну, я пошел. За коньяк гран мерси!
Лишь успела за ним закрыться дверь, как в палату гурьбой завалились обе дочки Ратибора, оба зятя и двое слуг божьих. Благополучно прикончив пиво, компания решила, что самое время навестить тестя, друга, отца и человека.
– Боже мой! – воскликнул Ратибор, – как вас много!
– Ох, не вовремя ты, Ратиборушка, полез с косолапым бодаться! Совсем не ко времени! Завтра у нас в монастыре праздник, – заохал отец Афанасий, – пиво пить будем с таранькой!
– Пусть сперва отойдет от прежних возлияний, – возразила Ильинична, – ибо путь его лежит прямиком к белой горячке.
– Пути Господни неисповедимы, – перекрестился игумен, – чудной у вас тут порядок! В белых расах ходят все… Даже меня нацепить заставили – про какую-то заразу говорили…
– Да вы присаживайтесь! – спохватился больной, – в ногах правды нет.
– Парадоксальное выражение! – бесцветным голосом заявил Андрей.
– Почему? – спросила повариха.
– Сейчас объясню. Вот вы стоите на ногах. Правды нет. Сели – правда появилась. В каком она месте? Правильно! Там, где обычно.
Раздался дружный смех. Затем игумен откашлялся и сказал:
– Риторика – опасное искусство. Можно и не заметить, как Бога превратить в Сатану, да будет проклято его имя! – верующие перекрестились.
– Ну, мы довольно скептично относимся как к первому, так и ко второму, – сказал Волков но, из уважения к вам, прекратим этот диспут.
– Аминь! – подвел итог брат Никодим, – что касается меня, то я больше занят перевариванием этого восхитительного напитка и не менее восхитительной рыбы.
– Чревоугодие – один из семи смертных грехов, – наставительно сказал игумен.
– Типа первородного! – уточнил Андрей.
– Моему чреву попробуй угоди! – оправдывался келарь, – и уж точно, не Великим Постом. И, хоть это граничит с ересью, я скажу, что люблю вкусно поесть.
– Брат мой, вы выпили слишком много пива! – предупредительным тоном заявил отец Афанасий.
– Епитимью наложите? – осведомился келарь.
– Морду набью! – вылетело из уст святого отца. Воцарилась тишина. Сам игумен вхолостую двигал челюстью, и по его недоуменному лицу можно было наблюдать полнейшее изумление собственной речью. Спас обстановку сигнал вызова, раздавшийся с Андреевого транка.
– Волков на связи! – откликнулся он. Комнату наполнил голос Булдакова, гнусящего, как протоиерей на обедне.
– Андрюха, у нас гости! Километрах в двадцати радар обнаружил передвигающийся металлический объект. «Акула» передала изображение пяти десятков всадников в доспехах. На головах ведра с рогами!
– Крестоносцы! – высказал догадку Андрей.
– Либо ходячий металлолом, – проворчал майор, – вот что, лейтенант! Поскольку я на дежурстве, то командовать парадом будешь ты. Возглавишь карательный отряд.
– Таки карательный! Они же ничего нам не сделали.
– А мы их для профилактики! Потом поздно будет. Человек тридцать к стенке, а остальных в расход. Могем?
– Разрешите мне, товарищ майор по личной программе, коль уж доверили править бал!
– Один раз тебя чуть не укоротили за самостоятельность. Да ладно, проехали! Только сильно не выпендривайся! Добро? Держи связь, чао!
– По коням, Вовка! – сказал Андрей, закончив разговор с Булдаковым, – труба зовет.
– А как же праздник пива? – всполошились келарь и игумен, – у нас ведь все готово.
– Завтра! – сказали в один голос Волков и Мурашевич, – сегодня драка!
Немедленно все лишние были отправлены по домам. Ратибор остался в гордом одиночестве, так как Ильинична поспешила сооружать усиленный ужин на два взвода, – столько рассчитывал взять с собой Андрей. Анастасию отправили на метеостанцию, за толмачами. Дуню услали домой – готовить ужин на два семейства.
– Зачем нам ненужное кровопролитие! – говорил Андрей, – когда можно хорошенько постращать… Пусть мы немного и поизрасходуем топлива! Я умираю от желания посмотреть, как они станут снимать свои обгаженные доспехи.
Стоя в дежурке, он пытался объяснить свою политику Булдакову и Мурашевичу.
– Что ты, во имя собачьего йогурта, задумал? – не выдержал Олег Палыч.
– Я тоже сгораю от любопытства, – подчеркнул Володя, – выкладывай, не томи!
Андрей лукаво посмотрел на них. У него был вид режиссера, сожалеющего о том, что его картину впервые увидят не широкие массы, а худсовет.
– А! – махнул он рукой, – нужно ведь хоть чье-нибудь одобрение! Слушайте сюда. Когда они приблизятся к постам…
Глава 18.
В наступивших сумерках мы остановились на опушке хвойного леса. Комтур никак не мог принять решение. Брат Юрген, чуть ли не открыто обвиняя его в трусости, призывал не мешкая напасть на литвинов.
Комтур, помня о том, что брат Юрген – любимчик магистра, призывал в свидетели Господа, пытаясь доказать очевидное: не зная численности защитников, да, к тому же, в темное время суток, нечего и пытаться проникнуть незамеченными к стенам поселения. Собаки учуют нас на расстоянии в пол-лиги.
Так, препираясь, мы выехали на луг, что простирался перед слободой, и спешились, вняв магистру, а также голосу собственного разума. Небо, как назло, затянули тучи, и не было видно ни звезд, ни луны. Темнота – друг хищного зверя, но отнюдь не святого воина. Кажется и брат Юрген понял, что поездка в такой кромешной тьме по незнакомой местности чревата серьезными неприятностями: и сломанными ногами лошадей, и свернутыми шеями всадников…
…Внезапно нас ослепил яркий свет, прямо неземной белизны, режущий глаза. Затем чудовищный по силе голос из неизвестного источника проревел:
– Ахтунг! Ахтунг! Всем оставаться на месте! – необходимо ответить, что слово «Ахтунг» мне абсолютно незнакомо. Советовать оставаться на месте было, по крайней мере, лишним. У лошадей дрожали ноги, у всадников – поджилки. Рядом со мной стучал зубами брат Готфрид – второй меч Ордена. Я видел однажды, как его в бою окружило четыре ляха, и он дрался, пока не победил их всех.
Сам я струхнул так, что не мог ухватиться за рукоять меча – до того дрожали пальцы.
…Адский рев разорвал наступившую было тишину, и в небе появились четыре сверкающих, как глаза Сатаны, луча. Они постепенно поднялись вверх и, зависнув на одном уровне, остановились над нами. Воздушный вихрь чуть не сорвал с меня плащ, а наши боевые кони присели на задние ноги.
Фридрих фон Гольц – третий комтур Ордена кричал охрипшим голосом душеспасительную молитву, но вскоре все возрастающий рев заглушил его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
– Что это? – выдал Володя дежурную фразу.
– Это, дружище, инфракрасный сканер. Сканирует как в горизонтальной, так и в вертикальной плоскостях. С его помощью можешь обнаружить на расстоянии до ста метров любой тепловой предмет. Даже крота под землей! Под землей, правда, расстояние это уменьшается раз в десять… Стоп! Святые отцы! Долой столбняк, даешь просвещенную церковь!
Пока продолжалась эта дружеская беседа, полная специальных терминов и немого восхищения, аборигены буквально приклеились к экрану. Компьютер, стоящий в режиме «autoturn», закончил показ панорамы Гималаев и выдавал на-гора картины Санкт-Петербурга. Глядя на изображение Исаакиевского собора, отец Афанасий едва не лишился чувств. Заметив свою ошибку, Андрей вернул обратно лесной пейзаж и убавил громкость. Когда трели соловья и рев кукушки стали еле слышны, он сказал:
– Много – вредно!
Выйдя из оцепенения, игумен машинально перекрестился, затем вздохнул и прогудел:
– Пожалуй, это лучше, чем обычное окно! Я могу так просидеть до скончания веков. Брат Никодим, снимай баклагу!
Келарь встряхнулся и снял со спины свою ношу и поставил ее на пол.
– Какой-то до боли знакомый предмет, – сказал Володя.
– Чего тут странного – резервуар от опрыскивателя! – прыснул Андрей, – мы им дали три штуки, чтобы капусту опрыскивать, а они видишь как приспособили!
– Капусту мы и веничком, – ответил игумен, а вот это – действительно полезная штука. Вот давеча пиво сварили, так на пробу принесли.
– А разве вы варите пиво? – искренне удивился Мурашевич.
Волков плюхнулся в кресло и заржал ломовой лошади подобно.
– Ты что, не знаешь этой истории? – Володя отрицательно помотал головой, – месяц назад пришел к ним капитан Малинин. Якобы в гости. Говорит: зерновые убрали, пора пиво варить. Монахи удивились: какое пиво? Малинин разбушевался. Какие вы, говорит, монахи, когда пиво варить не умеете? Целую историческую концепцию выстроил, сукин сын! По его словам вышло, что заслуга монастырей в том, что они изобрели пивоварение. Назавтра приволок рецепт. Сделали сначала пробную партию – литров триста. Монахи пробовать – с непривычки горько. А Малинин залил в себя литра три, ему вставило. Сейчас, говорит, научу вас правильно пиво пить. Таранка есть? У слуг божьих глаза на лбу, какая таранка? Алексеич совсем страшен стал, слюной брызгать начал. Такая-рассякая! Рыбу на зиму сушите, солите, вялите? Тащите сюда! Принесли лещей копченых. Лопайте, говорит. Монахи рыбку съели, пить им приперло. А Малинин воду не дает – стал у ведра с пистолетом наизготовку и не пущает. Пейте пиво! Делать нечего, пришлось пить. А пиво-то после воблы завсегда хорошо идет! Влили в себя литра по два, да и давай снова таранку трескать. Так впятером и выпили почти все! Насилу додумались настоятеля угостить.
Игумен кивнул.
– Я увидел, что это хорошо. Вот мы и сварили десять бочек. Больше не дал ваш Анатолий Лексеич. Сказал, что скиснет. А пришли мы пригласить вас на праздник сбора урожая. Всех, кто желает.
– Понимаю, – сказал Андрей, – пять тонн пива вам не осилить. В баклаге тоже пиво?
– Конечно, – сказал келарь, – отец Афанасий ведь уже говорил.
– Дуняха, принеси, солнышко, кружки, которые в секции стоят, – попросил Володя.
– Которые? – спросила жена.
– Самые большие, – Дуня пошла в соседнюю комнату и вернулась с шестью литровыми бокалами.
– Не разорвет вас? – участливо спросила она.
– Дуня! – с упреком сказала Настя.
– Интеллигентка! – едва выговорила сестра недавно выученный термин. Володя едва не свернулся в бараний рог от смеха.
– Андрей! Я не могу! Парадокс близнецов, в натуре!
– Хорошо, хоть не матерится, – пожат плечами приятель.
– Я чего, – сказала как ни в чем не бывало Дуня, – я не пойму, как такую кружку воды можно выпить?
– Воды нельзя, – ответил келарь, расстегивая кошель и доставая оттуда пяток сушеных форелей, – а вот под такую рыбку можно и не одну. Пивка, правда.
Разлили пиво. Снимая пробу, Волков хмыкнул.
– Ну и пижон наш Малинин!
– В чем дело? – спросил Мурашевич.
– Он им рецепт «портера» подсунул.
– А, вот ты о чем! – протянул Володя, пробуя напиток, – м-м, действительно, «портер»! Наверное, чтобы служба медом не казалась.
– Заутреня и обедня? – полюбопытствовал игумен, прихлебывая из кружки.
– Я о жизни вообще, – туманно пояснил Мурашевич.
Пиво шло на «ура», форель тоже. Первым не выдержал игумен.
– Сейчас, я на минутку! – сказал он, поднимаясь из-за стола.
– Володя, проводи! – попросила Дуня, обсасывая хвост форели. Супруг прошел с гостем в коридор.
– Я бы и сам нашел, – сказал отец Афанасий, возвратившись.
– Наши ведь канализацию в монастыре устроили, – начал объяснять Володя, – все, как в лучших домах Бобруйска: ванная, сортир, душевые для братии. Правда, ввиду того, что ванн на складе мизер, пришлось купели из кирпича делать. На канализацию почти весь запас труб ушел. Теперь наши кулибины пыхтят над трубопрокатным станом.
– Надеюсь, это все не в Березину сливается? – спросил Андрей.
– Опыт потомков учтен, – фыркнул Володя, – все скапливается в резервуарах, а по осени жижей удобряются поля.
– Видел я, что у вас много фруктовых деревьев, – перебил отличную застольную тему игумен, – нам в монастыре тоже хотелось бы иметь свой сад. Не дадите ли саженцев?
– Это вам нужно с Рябинушкиным разговаривать, – сказал Андрей, – только потом к вам придет Малинин и передаст рецепт изготовления «Напiтка пладовага моцнага». И придется устраивать ЛТП.
Глава 17.
Возле Ратибора на табурете сидела Ильинична и смотрела, как он с омерзением ест паровые котлеты. Проглотив последний кусок, он с еще большей гадливостью уставился на кружку молока.
– Женская еда! – презрительно фыркнул он.
– Забыл, как кровью харкал, милый? – ласково проворковала Ильинична.
– Так то от медведя!
– Не от медведя, а от жратвы! – вскипела повариха, – что за издевательство над собственным желудком – пережаренное мясо и кислая капуста! Заработаешь себе рак желудка, обормот!
– Отцы и деды это ели! – буркнул Ратибор, но затем насторожился, – какой такой рак?
– Дурак! Сдохнешь, и все! – кипятилась Ильинична.
– Не сдохну, я еще молодой. Слушай, красавица, а ведь я еще даже не выяснил, как тебя зовут. Что я все: Ильинична да Ильинична. Так однажды мне придется сказать: «Ильинична, будь моей женой!» Ты этого хочешь?
– К чему тебе это? – прошептала женщина, откинувшись на спинку стула, точно пораженная в сердце.
– Должен жених знать имя своей невесты, или нет?
– Ну какая из меня невеста! – выдавила из себя она, – на погост скоро…
– Прекрати! Тебя еще можно…
– «Это» до смерти можно! – фыркнула повариха, – а мне до сих пор моя пятая графа спать мешает!
– Что тебе все-таки мешает? Не пойму никак!
– Имя и фамилия!
– Имя – это понятно, а вот что такое фамилия я, честно говоря, не знаю.
– Ну вот, о каких стенах Иерихонских мне тебе толковать, когда приходится объяснять такие примитивные вещи. Фамилия – это лицо человека, его национальный признак. Фамилия Петров, к примеру, означает, что человек – русский. Браун – англичанин, Торвальдсон – северных кровей, а Апустулакис – грек.
– А твоя как фамилия? Каких ты кровей?
– Кудельхакер, еврейских. Либо, по-вашему, иудейских.
– Язык сломать можно. Не знаю, как у вас, а у нас жену кличут по мужу. Моя покойница была «Ратиборова», а что тебе в имени твоем?
– Из-за этого самого имени я и не могу выйти замуж. Девка перезрелая! В тридцать пять годочков-то! Все мои соратники давно уехали на берег очень теплого моря, а я осталась. Дожилась – стесняюсь собственного имени!
Ратибор грязно ухмыльнулся:
– Вот срастутся мои ребра, девка перезрелая, так склепаем из тебя бабу стоящую!
– Ишь, какой прыткий! А имя не желаешь узнать?
– Ты же сказала, что тебя зовут Еврейка!
– Это – группа крови. А зовут меня Циля, но если я услышу свое имя от тебя, то сломаю остальные ребра нахрен!
– Как же мне тебя величать? – осторожно спросил Ратибор.
– Как хочешь, только на русском, но чтобы похоже было. И чтобы красиво, – прибавила она еле слышно.
– Буду звать тебя Людмилой, может и не совсем похоже, зато красиво!
Повариха ничего не успела ответить, потому что в палату ввалился майор Булдаков. Распространяя вокруг себя аромат «Шипра», он пробасил:
– Здорово больным и здоровым! Принес тебе, прапорщик, «рекальство», – майор залез во внутренний карман камуфляжа и достал предмет волнующе-волшебной формы, завернутый в оберточную бумагу.
– Последняя заначка! Армянский, пять звездочек. Принимать по столовой ложке перед едой. Гонит отличную слюну – верблюды дохнут от зависти. Ильинична, сопрешь ему из столовой ложку, которая меньше обгрызена, – не в силах продолжать дальше, майор расхохотался.
В дверь просунулась голова фельдшера.
– Кто тут разоряется! Ба! Майор Булдаков! Таблеточки укрепляющие закончились или, виноват, фенолфталеинчику приспичило?
– Иваныч, не доводи до греха! Разобью бутылку на наглой морде!
– Позвольте-позвольте! Что я вижу? Коньяк-с!
– Для желудка, – пояснил Олег Палыч.
– От катара, – надулся Починок, – а еще им цирроз лечат!
– По ложке перед едой, – оправдывался майор.
– И по стакану после! Ладно, черти, дайте хоть попробовать – это же мечта моей никчемной жизни – хлопнуть стопку армянского.
– Палыч, налей ему, – попросил Ратибор.
– Добряк ты, дружище! – вздохнул Булдаков, – ладно, Иваныч, тащи сюда мензурку из которой ты касторку по утрам трескаешь по причине непроходимости. Налью тебе грамм тридцать, но учти: алкоголь – штука коварная.
Починок скорчил рожу.
– С твоими бы вокальными данными, Палыч, да выступать перед ассенизационным обозом! Давай наливай.
– Вы, мужики, сейчас обделаетесь, – едко сказала Ильинична, – дико смотреть на двух цивилизованных каплунов.
– Женщина! – с пафосом сказал майор, – вас сделали из ребра, поэтому вы такие ребристые? Это вы на кухне своей привыкли иметь дело с каплунами, а перед вами настоящие петухи! Гм! Я хотел сказать, мужики.
– Майор Булдаков, лично мне кажется, что вы слеплены не из глины, а из лошадиного навоза!
– Alles, Ильинична, затыкаюсь! Больше тайн не выдавайте, – майор чмокнул повариху в щеку, пожал руку Починку, сделал ручкой Ратибору, оставил на столе коньяк и, издавая звуки басового поддиапазона, потащился на выход.
Акиш Иванович тяпнул стопку коньяка, чмыхнул, а затем тоже стал прощаться.
– Ну, я пошел. За коньяк гран мерси!
Лишь успела за ним закрыться дверь, как в палату гурьбой завалились обе дочки Ратибора, оба зятя и двое слуг божьих. Благополучно прикончив пиво, компания решила, что самое время навестить тестя, друга, отца и человека.
– Боже мой! – воскликнул Ратибор, – как вас много!
– Ох, не вовремя ты, Ратиборушка, полез с косолапым бодаться! Совсем не ко времени! Завтра у нас в монастыре праздник, – заохал отец Афанасий, – пиво пить будем с таранькой!
– Пусть сперва отойдет от прежних возлияний, – возразила Ильинична, – ибо путь его лежит прямиком к белой горячке.
– Пути Господни неисповедимы, – перекрестился игумен, – чудной у вас тут порядок! В белых расах ходят все… Даже меня нацепить заставили – про какую-то заразу говорили…
– Да вы присаживайтесь! – спохватился больной, – в ногах правды нет.
– Парадоксальное выражение! – бесцветным голосом заявил Андрей.
– Почему? – спросила повариха.
– Сейчас объясню. Вот вы стоите на ногах. Правды нет. Сели – правда появилась. В каком она месте? Правильно! Там, где обычно.
Раздался дружный смех. Затем игумен откашлялся и сказал:
– Риторика – опасное искусство. Можно и не заметить, как Бога превратить в Сатану, да будет проклято его имя! – верующие перекрестились.
– Ну, мы довольно скептично относимся как к первому, так и ко второму, – сказал Волков но, из уважения к вам, прекратим этот диспут.
– Аминь! – подвел итог брат Никодим, – что касается меня, то я больше занят перевариванием этого восхитительного напитка и не менее восхитительной рыбы.
– Чревоугодие – один из семи смертных грехов, – наставительно сказал игумен.
– Типа первородного! – уточнил Андрей.
– Моему чреву попробуй угоди! – оправдывался келарь, – и уж точно, не Великим Постом. И, хоть это граничит с ересью, я скажу, что люблю вкусно поесть.
– Брат мой, вы выпили слишком много пива! – предупредительным тоном заявил отец Афанасий.
– Епитимью наложите? – осведомился келарь.
– Морду набью! – вылетело из уст святого отца. Воцарилась тишина. Сам игумен вхолостую двигал челюстью, и по его недоуменному лицу можно было наблюдать полнейшее изумление собственной речью. Спас обстановку сигнал вызова, раздавшийся с Андреевого транка.
– Волков на связи! – откликнулся он. Комнату наполнил голос Булдакова, гнусящего, как протоиерей на обедне.
– Андрюха, у нас гости! Километрах в двадцати радар обнаружил передвигающийся металлический объект. «Акула» передала изображение пяти десятков всадников в доспехах. На головах ведра с рогами!
– Крестоносцы! – высказал догадку Андрей.
– Либо ходячий металлолом, – проворчал майор, – вот что, лейтенант! Поскольку я на дежурстве, то командовать парадом будешь ты. Возглавишь карательный отряд.
– Таки карательный! Они же ничего нам не сделали.
– А мы их для профилактики! Потом поздно будет. Человек тридцать к стенке, а остальных в расход. Могем?
– Разрешите мне, товарищ майор по личной программе, коль уж доверили править бал!
– Один раз тебя чуть не укоротили за самостоятельность. Да ладно, проехали! Только сильно не выпендривайся! Добро? Держи связь, чао!
– По коням, Вовка! – сказал Андрей, закончив разговор с Булдаковым, – труба зовет.
– А как же праздник пива? – всполошились келарь и игумен, – у нас ведь все готово.
– Завтра! – сказали в один голос Волков и Мурашевич, – сегодня драка!
Немедленно все лишние были отправлены по домам. Ратибор остался в гордом одиночестве, так как Ильинична поспешила сооружать усиленный ужин на два взвода, – столько рассчитывал взять с собой Андрей. Анастасию отправили на метеостанцию, за толмачами. Дуню услали домой – готовить ужин на два семейства.
– Зачем нам ненужное кровопролитие! – говорил Андрей, – когда можно хорошенько постращать… Пусть мы немного и поизрасходуем топлива! Я умираю от желания посмотреть, как они станут снимать свои обгаженные доспехи.
Стоя в дежурке, он пытался объяснить свою политику Булдакову и Мурашевичу.
– Что ты, во имя собачьего йогурта, задумал? – не выдержал Олег Палыч.
– Я тоже сгораю от любопытства, – подчеркнул Володя, – выкладывай, не томи!
Андрей лукаво посмотрел на них. У него был вид режиссера, сожалеющего о том, что его картину впервые увидят не широкие массы, а худсовет.
– А! – махнул он рукой, – нужно ведь хоть чье-нибудь одобрение! Слушайте сюда. Когда они приблизятся к постам…
Глава 18.
В наступивших сумерках мы остановились на опушке хвойного леса. Комтур никак не мог принять решение. Брат Юрген, чуть ли не открыто обвиняя его в трусости, призывал не мешкая напасть на литвинов.
Комтур, помня о том, что брат Юрген – любимчик магистра, призывал в свидетели Господа, пытаясь доказать очевидное: не зная численности защитников, да, к тому же, в темное время суток, нечего и пытаться проникнуть незамеченными к стенам поселения. Собаки учуют нас на расстоянии в пол-лиги.
Так, препираясь, мы выехали на луг, что простирался перед слободой, и спешились, вняв магистру, а также голосу собственного разума. Небо, как назло, затянули тучи, и не было видно ни звезд, ни луны. Темнота – друг хищного зверя, но отнюдь не святого воина. Кажется и брат Юрген понял, что поездка в такой кромешной тьме по незнакомой местности чревата серьезными неприятностями: и сломанными ногами лошадей, и свернутыми шеями всадников…
…Внезапно нас ослепил яркий свет, прямо неземной белизны, режущий глаза. Затем чудовищный по силе голос из неизвестного источника проревел:
– Ахтунг! Ахтунг! Всем оставаться на месте! – необходимо ответить, что слово «Ахтунг» мне абсолютно незнакомо. Советовать оставаться на месте было, по крайней мере, лишним. У лошадей дрожали ноги, у всадников – поджилки. Рядом со мной стучал зубами брат Готфрид – второй меч Ордена. Я видел однажды, как его в бою окружило четыре ляха, и он дрался, пока не победил их всех.
Сам я струхнул так, что не мог ухватиться за рукоять меча – до того дрожали пальцы.
…Адский рев разорвал наступившую было тишину, и в небе появились четыре сверкающих, как глаза Сатаны, луча. Они постепенно поднялись вверх и, зависнув на одном уровне, остановились над нами. Воздушный вихрь чуть не сорвал с меня плащ, а наши боевые кони присели на задние ноги.
Фридрих фон Гольц – третий комтур Ордена кричал охрипшим голосом душеспасительную молитву, но вскоре все возрастающий рев заглушил его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50