– Тогда.... Кто мог повелеть восстановить это... – Он обвел рукой тьму вокруг себя. – Это прибежище скверны?
– Ты не знал?
– Кто? – Лицо Эхнатона исказилось от жгучей боли. – Отвечай!
– Твоя мать, – злорадно произнес Инен. – Твоя мать и моя сестра, о фараон, царица Тии! Все было сделано ею!
– Я тебе не верю.
– Дело твое, но это правда.
– Не может быть!
– Загляни мне в душу, – предложил Инен. – Ты ведь сам знаешь, что я не в состоянии тебя обмануть.
Несколько мгновений Эхнатон молча буравил жреца пронизывающим взглядом, а потом промолвил:
– Если так, то решено. – Лицо его оледенело. – Решено. Это должно быть сделано сразу.
Эхнатон повернулся и зашагал прочь.
– Постой!
Ответа не было.
Инен устремился вдогонку и попытался ухватить племянника за край одежды, но тот обернулся и... Жрец буквально остолбенел, увидев, сколь страшно преобразился его племянник. Глаза его пылали, ввалившиеся щеки дрожали, рот злобно оскалился.
– Убирайся прочь! – прорычал он. – Прочь! Руки его при этом уже тянулись к горлу жреца, однако Инен успел отпрянуть.
– Что с тобой случилось? – воскликнул он, с трудом веря своим глазам. – В кого ты превратился?
Набрав воздуху, медленно и осторожно, словно слишком поспешный вздох мог нарушить его с таким трудом обретенное самообладание, Эхнатон ответил:
– О мой дядя, разве не ты рассказывал мне о том, что Исида, зная тайное имя Амона, могла благодаря ему добиться чего угодно?
– Да, – согласился Инен. – Именно поэтому она носит титул Великой Владычицы Магии.
– Тогда ты должен знать, что даруемое ею она может и забрать обратно.
– Что ты имеешь в виду?
– Да то, что бессмертию Осириса положен конец и все, кто подвержен этому проклятию, смогут наконец обрести покой. Вечности для них больше нет, ибо я решил навсегда покончить с этим.
– Ты?
– Да, я. – Эхнатон мрачно усмехнулся. – Неужели ты еще не понял? Я стал самой Смертью.
– Нет, – запинаясь, пробормотал Инен. – Нет, я ничего не понимаю.
– Я алчу жизни. А что, в конце концов, есть Смерть, как не такого рода голод?
– Значит... – Инен задрожал, вспомнив жуткий, звериный оскал. – Выходит, ты алкал и моей жизни?
– Вкус-с-с! – Эхнатон прошипел это слово едва слышно, однако Инену оно показалось заполнившим тьму громом. – Да, о мой дядя, тебе следует держаться от меня подальше. Я, как и раньше, предпочитаю, чтобы ты жил вечно, ибо, на мой взгляд, нет ничего страшнее и отвратительнее такой судьбы. Однако, если ты приблизишься ко мне, я не смогу справиться с желанием и вкушу твоей жизни, ибо вкус ее сладостен, прекрасен и воистину драгоценен. Любая человеческая жизнь служит для меня приманкой, но твоя желанна более любой другой.
Едва Эхнатон произнес эти слова, в очах его отверзлась бесконечная тьма, и Инен попытался оторвать взгляд от этого глубокого, беспредельного одиночества, дабы не раствориться в нем навеки.
– Почему? – прошептал он. – Почему именно моя жизнь столь для тебя желанна?
Тьма в глазах Эхнатона подернулась дымкой.
– Я есть Смерть, – ответил он. – Мне чуждо то, что дорого любому из живущих на земле: любовь семьи... матери, брата, сестры, ребенка...
– Матери? – прошептал Инен.
– Конечно, – усмехнулся Эхнатон, – ибо Тии есть жизнь моей жизни. Она значит для меня еще больше, чем для гебя... И больше, чем ты.
Усмешка его истаяла. Он застыл неподвижно, и жрецу показалось, будто отрекшийся фараон соткан из уплотнившейся тьмы, обволакивающей пламя свечи.
– Держись от меня подальше, – донесся из этой тьмы шепот. – Сегодня же убирайся из Фив, ибо, клянусь, если я увижу тебя снова, ты умрешь.
Последнее слово задержалось в воздухе, оно снова и снова звучало в сознании Инена. Однако, едва фигура племянника растворилась в окружающем мраке, жрец все же шагнул вперед.
«Умрешь... умрешь...» – продолжала шелестеть темнота, хотя там уже никого не было. Бывший фараон даже не ушел – он просто исчез.
Инен торопливо собрал свои пожитки и чуть ли не бегом покинул храм.
Страшное слово продолжало биться в его голове, и он решил во что бы то ни стало сегодня же покинуть город. Один, если иного выбора не будет. Однако, прежде чем уехать он решил побывать у сестры, надеясь, что сумеет отыскать ее раньше Эхнатона. Обходя ее покои, заглядывая в самые укромные и любимые ею утолки, жрец повторял про себя то, что собирался сказать ей при встрече: «О сестра моя, пойдем со мной – и мы обретем вечное счастье».
Неожиданно его обуял страх: а что, если Эхнатон, воплощенная Смерть, уже побывал здесь и успел забрать жизнь Тии? Ужас был невыносим, ибо Инен впервые осознал значение сказанного ему Эхнатоном: «...нет ничего страшнее и отвратительнее такой судьбы».
«Но нет, – подумал Инен, – моя судьба вовсе не будет ни страшна, ни отвратительна. Лишь бы только найти Тии».
Но поиски его оказались напрасными, ибо, в то время как Инен обшаривал закоулки дворца, Тии во весь опор неслась к долине. Фараон Эйэ по прибытии в Фивы немедленно сообщил вдовствующей царице о возвращении сына, но ее, как ни странно, это известие не обрадовало, а лишь испугало. Она стала допытываться, точно ли это был ее сын, а когда Эйэ заверил ее в том, что ошибка невозможна, настроение ее испортилось окончательно. Тии выбежала из комнаты, а фараону, пытавшемуся последовать за ней, велела оставить ее в покое. Эйэ ушел к себе, а потому так и не узнал, что Тии собрала человек двадцать слуг, вооружила всех кирками и лопатами и, когда солнце уже клонилось к закату, отбыла во главе этого отряда по дороге, что вела к долине.
Тии ехала в отдалении от своего конного эскорта, ибо ей трудно было находиться в обществе людей нормального телосложения, не имевших ни истонченных рук или ног, ни раздувшихся животов, ни огромных куполообразных черепов. За последние годы у нее выработалась привычка одеваться во все черное и скрывать лицо под вуалью, и все же на дороге, лишившись защиты стен своих покоев, она чувствовала себя неуютно. Обогнать же сопровождающих не составило для нее ни малейшего труда, ибо чем отчетливее выдавала внешность ее происхождение, тем более преисполнялась она энергии и силы.
Когда она проезжала между утесами, обозначавшими вход в долину, солнце закатилось за западные холмы. Тии придержала лошадь, и следовавшая позади свита тоже остановилась, чтобы зажечь факелы. Вдовствующая царица усмехнулась: она не нуждалась в светильниках, ибо уже давно видела в темноте лучше, чем при ярком дневном свете.
Раздраженно приказав сопровождавшим поторопиться, Тии продолжила путь, благо ехать оставалось уже недолго.
Как только из мрака впереди выступили контуры скал, она с легкостью установила местоположение двух гробниц. Слева находилась наспех сооруженная могила Сменхкара, а справа – захоронение ее младшего внука, Тутанхамона Посторонний взгляд не обнаружил бы никаких признаков этих, тщательно укрытых гробниц, но Тии сама выбрала эти места и точно знала, где нужно начинать раскопки. Недолгое замешательство вызвала лишь необходимость выбрать одно захоронение из двух. Но спустя мгновение Тии улыбнулась, кивнула и повернула налево.
– Начнем с того, кто лежит дольше, – пробормотала она, взобравшись на скалу и остановившись перед замаскированным входом в гробницу Сменхкара.
Вдовствующая царица наклонилась, зачерпнула пригоршню песка и мелких камушков, а потом пропустила эту смесь сквозь свои длинные, скрюченные пальцы. Взглянув на иссохшую, узловатую кисть с отвращением, которое так и не научилась одолевать, Тии нетерпеливо обернулась, ища взглядом своих людей. Странно, но не было видно не только их, но даже огней недавно зажженных факелов. В ярости и недоумении она громко призвала свиту к себе, но ответом ей было лишь эхо собственною голоса. Несколько мгновений царица стояла неподвижно, прислушиваясь к тому, как растворяется в ночи звук ее голоса...
И вдруг поежилась от неприятного ощущения, неожиданно осознав, что она уже не одна.
Резко обернувшись, Тии ахнула – в ее восклицании смешались ужас и гнев.
– Ты! – прошептала она.
Сын стоял на расположенном чуть выше плоском уступе. Лицо и голова его оставались открытыми. Метки крови узнавались в его облике безошибочно, но, как ей показалось, он был помечен и иной, еще более странной печатью.
– Подойди поближе, матушка, – молвил он, улыбаясь и протягивая к Тии руки. – Разве после столь долгой разлуки ты не желаешь обнять своего сына?
– Эйэ сказал мне... – запинаясь, заговорила она. – Сказал, что ты вернулся.
– И поэтому ты приехала сюда, в долину, в царство усопших?
Тии с горечью рассмеялась.
– А почему бы и нет?
– Это проклятое место.
– Значит, оно тем более подходит для меня.
Неожиданно вдовствующая царица схватилась за свою вуаль, сорвала ее и, глядя на сына, выкрикнула:
– Посмотри, что со мной произошло. Я, вызывавшая некогда всеобщее восхищение, я, которую боготворили, превратилась в чудовище, при виде которого люди ежатся и отводят глаза.
Она всхлипнула, но рыдания поглотил испепеляющий порыв гнева.
– Мне приходится сидеть взаперти! Я не могу бывать среди людей, а если все же решаюсь выйти из заточения, то, чтобы не пугать народ, вынуждена скрывать под покровами и тело, и голову, и лицо. Это, о сын мой, хуже, чем прозябание на женской половине. Но я сумела избежать гарема – сумею избавиться и от этой отвратительной темницы.
– Как? – прошептал он.
– Ты можешь присоединиться ко мне, – неожиданно промолвила она и в подтверждение своей мысли энергично закивала. – Да, можешь. И должен!
– Что я должен делать?
– Как что? – удивилась она. – Снова воссесть на трон, дабы править вместе со мной. Я бессмертна, а скоро, как только перестану увядать и стариться, мне не будет равных на всей земле. Кто тогда сможет встать на моем пути?
Эхнатон медленно покачал головой.
– Каким образом ты собираешься избежать увядания и старения?
Тии, однако, проигнорировала этот вопрос и возбужденно, словно споря сама с собой, продолжала говорить:
– Да, я собиралась дождаться смерти Эйэ, ибо любила его... Я любила его. Но с какой стати мне ждать?
Смех и рыдания Тии слились воедино, а обезображенные пальцы тем временем принялись судорожно срывать одежды, открывая взору иссохшую старческую плоть.
– Как только я воссяду на трон... – Она захлебнулась в смехе, но быстро успокоилась, перевела дух и продолжила: – Никто не осмелится отвести от меня взгляд. Меня опять полюбят. Все, все будет как прежде!
Но Эхнатон снова так же медленно покачал головой.
– Каким образом, – повторил он, – ты собираешься избежать увядания и старения?
Она подняла на него взгляд, встрепенулась и, энергично жестикулируя, сказала:
– Здесь, под песками, нас ожидает чудесная награда.
– Нет, матушка, – мягко возразил Эхнатон и протянул руки, словно хотел обнять ее, хотя по-прежнему стоял высоко на уступе. – Тела царей убраны оттуда. Убраны – и заменены телами простых смертных. Разве ты не помнишь? Ведь Инен сам говорил нам об этом.
– Значит, он солгал! – воскликнула Тии и принялась ожесточенно скрести скалы скрюченными пальцами. – Солгал!
Она рассмеялась и поманила сына к себе. Эхнатон направился ей навстречу, размеренной поступью спускаясь по каменистому склону. Однако шагах в четырех от матери он вдруг снова остановился, и только теперь Тии заметила, что глаза его полыхают ярким пламенем.
Вдовствующая царица медленно распрямилась и отряхнула испачканные в пыли руки. Мгновение назад она была готова поделиться с сыном главнейшим своим секретом, но после того как увидела его лицо, почувствовала, что ей не по себе. Было что-то страшное в этих запавших щеках, алчно приоткрывшихся губах, голодном, пристальном взоре...
– Что с тобой? – как только к ней вернулся голос, прошептала Тии. – Сын мой, я не узнаю тебя! Что с тобой случилось?
Эхнатон глубоко вздохнул, но не ответил.
Завороженно глядя ему в глаза, царица думала о находящейся под ее ногами гробнице. О том, что в свое время ей не составило особого труда пробраться туда и спрятать тело еще живого царя в выемке на полу, подменив мумию в раке. Ни Эйэ, ни жрецы ни о чем не догадались, а слуг, которые осуществили эту затею, она приказала убить – ведь мертвец не проболтается. И теперь ей оставалось только извлечь тела внуков – хоть Сменхкара, хоть Тутанхамона – оттуда, куда они были спрятаны.
С огромным трудом Тии удалось вырваться из плена огненных глаз. Она снова огляделась по сторонам, ища хоть какое-то свидетельство присутствия поблизости своих факельщиков, но повсюду царила тьма Вдовствующая царица ощутила прилив раздражения и ярости. Это ж надо, оказаться так близко к осуществлению давно взлелеянных планов – и столкнуться, как назло, с невесть откуда взявшимся сыном...
Тии посмотрела себе под ноги.
– Может быть, – медленно произнесла она, – под песком и камнями еще можно отыскать магическую плоть.
– Нет, – прошептал Эхнатон, так же мягко, как и раньше. Все кончено, матушка. Из потомков Осириса осталась одна ты.
– А может быть, нам стоит поискать? – Она вперила в сына воспаленный взор. – Да, нам обоим – мне и тебе.
Эхнатон молчал, лишь в глазах его полыхало пламя. Наконец, по прошествии немалого времени, он, покачав головой, спросил:
– Матушка, почему ты забыла Всевышнего, Бога твоего отца – и Бога твоего сына?
– А разве он не забыл меня?
– Нет. Он никого не забывает.
– Вот как? Так посмотри на меня!
– Я смотрю, – кивнул Эхнатон, чуть заметно раздвинув губы в улыбке, – и все вижу.
И снова воцарилось молчание. Сын взирал на мать с печалью, но и с такой любовью, что Тии даже показалось, будто его облик утратил печать проклятия и она снова видит пред собой свое дорогое дитя. Он вновь простер к ней руки, и на сей раз царица зачарованно шагнула вперед, им навстречу. Она ощутила его объятие, мягкое прикосновение губ к своему лбу...
И вдруг захрипела, чувствуя, как пальцы Эхнатона сжимаются на ее горле.
– Что ты делаешь? – пыталась выкрикнуть она, но не смогла издать ничего, кроме хриплого стона.
Потом голова ее откинулась, на грудь полилась кровь: сын перегрыз ей горло и припал к ране. Увидеть его лицо она уже не могла, ибо глаза ее смотрели в небо, вбирая в себя его бесконечную тьму...
Или это тьма, где одна за другой гасли звезды, втягивала ее в себя?
– "Неужели это и есть смерть?" – подумала Тии, когда тьма начала подбираться к ее разуму.
Мимолетная мысль о гробнице под ногами и о содержимом погребальной камеры пробудила было в ней желание поделиться с сыном своей тайной, но сил у нее уже не было. Она уже не почувствовала, как спина коснулась песка, ибо Эхнатон опустил ее осторожно и бережно, однако в угасающем сознании Тии успел запечатлеться его прощальный поцелуй в лоб. Этот мир она покинула с мыслью о сыне...
Эхнатон ни о чем подобном не думал. Убедившись, что мать действительно скончалась и его смертельная алчность положила конец родовому проклятию, он, не в силах смотреть на ее мертвое лицо, наскоро вырыл в песке яму и, похоронив тело без всяких церемоний, повернулся и покинул долину. Куда ушел отрекшийся фараон и что с ним стало потом, не ведомо никому из живущих, но рассказанная мною история царя и храма Амона правдива. От первого до последнего слова.
* * *
Закончив свой рассказ, Лейла умолкла, а при виде изумления на моем лице улыбнулась.
– Клянусь священным именем Аллаха! – воскликнул я, и глаза мои при этом были широки, как полная луна, – история царя и храма Амона, поведанная мне тобою, воистину удивительна и ркасна! Многое, что было сокрыто доселе мраком, предстало во свете, а из-под сорванного покрова тайны проступил лик истины. Но, право же, о могущественнейшая из джиннов, лучше бы мне всего этого не слышать, ибо теперь я страшусь узнать о даре, каковой ты пожелаешь мне преподнести.
Лейла, однако, улыбнулась и, протянув руку, погладила меня по щеке.
– Как можешь ты сомневаться, о возлюбленный? Разве не ты низверг мое священное изваяние, как это сделал Эхнатон? Разве не ты был моим мужем, как и Эхнатон? И разве не ты, как и Эхнатон, нарушил свою клятву, но отправился искать меня, как только я ускользнула из твоих объятий? Теперь тебе ведомо, что я ему дала, и ты знаешь цену, которую ему пришлось уплатить. – Она улыбнулась. – Осмелишься ли ты, о муж мой, заплатить тем же?
– Да смилуется надо мной Аллах, это невозможно! – воскликнул я, думая в тот миг о Гайде, своей дочери.
Мне страшно было представить, что я, возможно, уже не увижу ее и не смогу стать свидетелем ее взросления, а уж о том, чтобы убить ее и вкусить ее плоть, не могло быть и речи. Во всем мире со всеми его красотами и чудесами не было и нет для меня никого дороже, чем мое сладчайшее дитя.
Аллах свидетель, ничто не принудило бы меня отринуть величайшую радость и презреть счастие, но тут я вспомнил, что по твоему, о владыка, повелению нить жизни Гайде прервется, если я не сумею раздобыть для тебя тайное знание о сути жизни и смерти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
– Ты не знал?
– Кто? – Лицо Эхнатона исказилось от жгучей боли. – Отвечай!
– Твоя мать, – злорадно произнес Инен. – Твоя мать и моя сестра, о фараон, царица Тии! Все было сделано ею!
– Я тебе не верю.
– Дело твое, но это правда.
– Не может быть!
– Загляни мне в душу, – предложил Инен. – Ты ведь сам знаешь, что я не в состоянии тебя обмануть.
Несколько мгновений Эхнатон молча буравил жреца пронизывающим взглядом, а потом промолвил:
– Если так, то решено. – Лицо его оледенело. – Решено. Это должно быть сделано сразу.
Эхнатон повернулся и зашагал прочь.
– Постой!
Ответа не было.
Инен устремился вдогонку и попытался ухватить племянника за край одежды, но тот обернулся и... Жрец буквально остолбенел, увидев, сколь страшно преобразился его племянник. Глаза его пылали, ввалившиеся щеки дрожали, рот злобно оскалился.
– Убирайся прочь! – прорычал он. – Прочь! Руки его при этом уже тянулись к горлу жреца, однако Инен успел отпрянуть.
– Что с тобой случилось? – воскликнул он, с трудом веря своим глазам. – В кого ты превратился?
Набрав воздуху, медленно и осторожно, словно слишком поспешный вздох мог нарушить его с таким трудом обретенное самообладание, Эхнатон ответил:
– О мой дядя, разве не ты рассказывал мне о том, что Исида, зная тайное имя Амона, могла благодаря ему добиться чего угодно?
– Да, – согласился Инен. – Именно поэтому она носит титул Великой Владычицы Магии.
– Тогда ты должен знать, что даруемое ею она может и забрать обратно.
– Что ты имеешь в виду?
– Да то, что бессмертию Осириса положен конец и все, кто подвержен этому проклятию, смогут наконец обрести покой. Вечности для них больше нет, ибо я решил навсегда покончить с этим.
– Ты?
– Да, я. – Эхнатон мрачно усмехнулся. – Неужели ты еще не понял? Я стал самой Смертью.
– Нет, – запинаясь, пробормотал Инен. – Нет, я ничего не понимаю.
– Я алчу жизни. А что, в конце концов, есть Смерть, как не такого рода голод?
– Значит... – Инен задрожал, вспомнив жуткий, звериный оскал. – Выходит, ты алкал и моей жизни?
– Вкус-с-с! – Эхнатон прошипел это слово едва слышно, однако Инену оно показалось заполнившим тьму громом. – Да, о мой дядя, тебе следует держаться от меня подальше. Я, как и раньше, предпочитаю, чтобы ты жил вечно, ибо, на мой взгляд, нет ничего страшнее и отвратительнее такой судьбы. Однако, если ты приблизишься ко мне, я не смогу справиться с желанием и вкушу твоей жизни, ибо вкус ее сладостен, прекрасен и воистину драгоценен. Любая человеческая жизнь служит для меня приманкой, но твоя желанна более любой другой.
Едва Эхнатон произнес эти слова, в очах его отверзлась бесконечная тьма, и Инен попытался оторвать взгляд от этого глубокого, беспредельного одиночества, дабы не раствориться в нем навеки.
– Почему? – прошептал он. – Почему именно моя жизнь столь для тебя желанна?
Тьма в глазах Эхнатона подернулась дымкой.
– Я есть Смерть, – ответил он. – Мне чуждо то, что дорого любому из живущих на земле: любовь семьи... матери, брата, сестры, ребенка...
– Матери? – прошептал Инен.
– Конечно, – усмехнулся Эхнатон, – ибо Тии есть жизнь моей жизни. Она значит для меня еще больше, чем для гебя... И больше, чем ты.
Усмешка его истаяла. Он застыл неподвижно, и жрецу показалось, будто отрекшийся фараон соткан из уплотнившейся тьмы, обволакивающей пламя свечи.
– Держись от меня подальше, – донесся из этой тьмы шепот. – Сегодня же убирайся из Фив, ибо, клянусь, если я увижу тебя снова, ты умрешь.
Последнее слово задержалось в воздухе, оно снова и снова звучало в сознании Инена. Однако, едва фигура племянника растворилась в окружающем мраке, жрец все же шагнул вперед.
«Умрешь... умрешь...» – продолжала шелестеть темнота, хотя там уже никого не было. Бывший фараон даже не ушел – он просто исчез.
Инен торопливо собрал свои пожитки и чуть ли не бегом покинул храм.
Страшное слово продолжало биться в его голове, и он решил во что бы то ни стало сегодня же покинуть город. Один, если иного выбора не будет. Однако, прежде чем уехать он решил побывать у сестры, надеясь, что сумеет отыскать ее раньше Эхнатона. Обходя ее покои, заглядывая в самые укромные и любимые ею утолки, жрец повторял про себя то, что собирался сказать ей при встрече: «О сестра моя, пойдем со мной – и мы обретем вечное счастье».
Неожиданно его обуял страх: а что, если Эхнатон, воплощенная Смерть, уже побывал здесь и успел забрать жизнь Тии? Ужас был невыносим, ибо Инен впервые осознал значение сказанного ему Эхнатоном: «...нет ничего страшнее и отвратительнее такой судьбы».
«Но нет, – подумал Инен, – моя судьба вовсе не будет ни страшна, ни отвратительна. Лишь бы только найти Тии».
Но поиски его оказались напрасными, ибо, в то время как Инен обшаривал закоулки дворца, Тии во весь опор неслась к долине. Фараон Эйэ по прибытии в Фивы немедленно сообщил вдовствующей царице о возвращении сына, но ее, как ни странно, это известие не обрадовало, а лишь испугало. Она стала допытываться, точно ли это был ее сын, а когда Эйэ заверил ее в том, что ошибка невозможна, настроение ее испортилось окончательно. Тии выбежала из комнаты, а фараону, пытавшемуся последовать за ней, велела оставить ее в покое. Эйэ ушел к себе, а потому так и не узнал, что Тии собрала человек двадцать слуг, вооружила всех кирками и лопатами и, когда солнце уже клонилось к закату, отбыла во главе этого отряда по дороге, что вела к долине.
Тии ехала в отдалении от своего конного эскорта, ибо ей трудно было находиться в обществе людей нормального телосложения, не имевших ни истонченных рук или ног, ни раздувшихся животов, ни огромных куполообразных черепов. За последние годы у нее выработалась привычка одеваться во все черное и скрывать лицо под вуалью, и все же на дороге, лишившись защиты стен своих покоев, она чувствовала себя неуютно. Обогнать же сопровождающих не составило для нее ни малейшего труда, ибо чем отчетливее выдавала внешность ее происхождение, тем более преисполнялась она энергии и силы.
Когда она проезжала между утесами, обозначавшими вход в долину, солнце закатилось за западные холмы. Тии придержала лошадь, и следовавшая позади свита тоже остановилась, чтобы зажечь факелы. Вдовствующая царица усмехнулась: она не нуждалась в светильниках, ибо уже давно видела в темноте лучше, чем при ярком дневном свете.
Раздраженно приказав сопровождавшим поторопиться, Тии продолжила путь, благо ехать оставалось уже недолго.
Как только из мрака впереди выступили контуры скал, она с легкостью установила местоположение двух гробниц. Слева находилась наспех сооруженная могила Сменхкара, а справа – захоронение ее младшего внука, Тутанхамона Посторонний взгляд не обнаружил бы никаких признаков этих, тщательно укрытых гробниц, но Тии сама выбрала эти места и точно знала, где нужно начинать раскопки. Недолгое замешательство вызвала лишь необходимость выбрать одно захоронение из двух. Но спустя мгновение Тии улыбнулась, кивнула и повернула налево.
– Начнем с того, кто лежит дольше, – пробормотала она, взобравшись на скалу и остановившись перед замаскированным входом в гробницу Сменхкара.
Вдовствующая царица наклонилась, зачерпнула пригоршню песка и мелких камушков, а потом пропустила эту смесь сквозь свои длинные, скрюченные пальцы. Взглянув на иссохшую, узловатую кисть с отвращением, которое так и не научилась одолевать, Тии нетерпеливо обернулась, ища взглядом своих людей. Странно, но не было видно не только их, но даже огней недавно зажженных факелов. В ярости и недоумении она громко призвала свиту к себе, но ответом ей было лишь эхо собственною голоса. Несколько мгновений царица стояла неподвижно, прислушиваясь к тому, как растворяется в ночи звук ее голоса...
И вдруг поежилась от неприятного ощущения, неожиданно осознав, что она уже не одна.
Резко обернувшись, Тии ахнула – в ее восклицании смешались ужас и гнев.
– Ты! – прошептала она.
Сын стоял на расположенном чуть выше плоском уступе. Лицо и голова его оставались открытыми. Метки крови узнавались в его облике безошибочно, но, как ей показалось, он был помечен и иной, еще более странной печатью.
– Подойди поближе, матушка, – молвил он, улыбаясь и протягивая к Тии руки. – Разве после столь долгой разлуки ты не желаешь обнять своего сына?
– Эйэ сказал мне... – запинаясь, заговорила она. – Сказал, что ты вернулся.
– И поэтому ты приехала сюда, в долину, в царство усопших?
Тии с горечью рассмеялась.
– А почему бы и нет?
– Это проклятое место.
– Значит, оно тем более подходит для меня.
Неожиданно вдовствующая царица схватилась за свою вуаль, сорвала ее и, глядя на сына, выкрикнула:
– Посмотри, что со мной произошло. Я, вызывавшая некогда всеобщее восхищение, я, которую боготворили, превратилась в чудовище, при виде которого люди ежатся и отводят глаза.
Она всхлипнула, но рыдания поглотил испепеляющий порыв гнева.
– Мне приходится сидеть взаперти! Я не могу бывать среди людей, а если все же решаюсь выйти из заточения, то, чтобы не пугать народ, вынуждена скрывать под покровами и тело, и голову, и лицо. Это, о сын мой, хуже, чем прозябание на женской половине. Но я сумела избежать гарема – сумею избавиться и от этой отвратительной темницы.
– Как? – прошептал он.
– Ты можешь присоединиться ко мне, – неожиданно промолвила она и в подтверждение своей мысли энергично закивала. – Да, можешь. И должен!
– Что я должен делать?
– Как что? – удивилась она. – Снова воссесть на трон, дабы править вместе со мной. Я бессмертна, а скоро, как только перестану увядать и стариться, мне не будет равных на всей земле. Кто тогда сможет встать на моем пути?
Эхнатон медленно покачал головой.
– Каким образом ты собираешься избежать увядания и старения?
Тии, однако, проигнорировала этот вопрос и возбужденно, словно споря сама с собой, продолжала говорить:
– Да, я собиралась дождаться смерти Эйэ, ибо любила его... Я любила его. Но с какой стати мне ждать?
Смех и рыдания Тии слились воедино, а обезображенные пальцы тем временем принялись судорожно срывать одежды, открывая взору иссохшую старческую плоть.
– Как только я воссяду на трон... – Она захлебнулась в смехе, но быстро успокоилась, перевела дух и продолжила: – Никто не осмелится отвести от меня взгляд. Меня опять полюбят. Все, все будет как прежде!
Но Эхнатон снова так же медленно покачал головой.
– Каким образом, – повторил он, – ты собираешься избежать увядания и старения?
Она подняла на него взгляд, встрепенулась и, энергично жестикулируя, сказала:
– Здесь, под песками, нас ожидает чудесная награда.
– Нет, матушка, – мягко возразил Эхнатон и протянул руки, словно хотел обнять ее, хотя по-прежнему стоял высоко на уступе. – Тела царей убраны оттуда. Убраны – и заменены телами простых смертных. Разве ты не помнишь? Ведь Инен сам говорил нам об этом.
– Значит, он солгал! – воскликнула Тии и принялась ожесточенно скрести скалы скрюченными пальцами. – Солгал!
Она рассмеялась и поманила сына к себе. Эхнатон направился ей навстречу, размеренной поступью спускаясь по каменистому склону. Однако шагах в четырех от матери он вдруг снова остановился, и только теперь Тии заметила, что глаза его полыхают ярким пламенем.
Вдовствующая царица медленно распрямилась и отряхнула испачканные в пыли руки. Мгновение назад она была готова поделиться с сыном главнейшим своим секретом, но после того как увидела его лицо, почувствовала, что ей не по себе. Было что-то страшное в этих запавших щеках, алчно приоткрывшихся губах, голодном, пристальном взоре...
– Что с тобой? – как только к ней вернулся голос, прошептала Тии. – Сын мой, я не узнаю тебя! Что с тобой случилось?
Эхнатон глубоко вздохнул, но не ответил.
Завороженно глядя ему в глаза, царица думала о находящейся под ее ногами гробнице. О том, что в свое время ей не составило особого труда пробраться туда и спрятать тело еще живого царя в выемке на полу, подменив мумию в раке. Ни Эйэ, ни жрецы ни о чем не догадались, а слуг, которые осуществили эту затею, она приказала убить – ведь мертвец не проболтается. И теперь ей оставалось только извлечь тела внуков – хоть Сменхкара, хоть Тутанхамона – оттуда, куда они были спрятаны.
С огромным трудом Тии удалось вырваться из плена огненных глаз. Она снова огляделась по сторонам, ища хоть какое-то свидетельство присутствия поблизости своих факельщиков, но повсюду царила тьма Вдовствующая царица ощутила прилив раздражения и ярости. Это ж надо, оказаться так близко к осуществлению давно взлелеянных планов – и столкнуться, как назло, с невесть откуда взявшимся сыном...
Тии посмотрела себе под ноги.
– Может быть, – медленно произнесла она, – под песком и камнями еще можно отыскать магическую плоть.
– Нет, – прошептал Эхнатон, так же мягко, как и раньше. Все кончено, матушка. Из потомков Осириса осталась одна ты.
– А может быть, нам стоит поискать? – Она вперила в сына воспаленный взор. – Да, нам обоим – мне и тебе.
Эхнатон молчал, лишь в глазах его полыхало пламя. Наконец, по прошествии немалого времени, он, покачав головой, спросил:
– Матушка, почему ты забыла Всевышнего, Бога твоего отца – и Бога твоего сына?
– А разве он не забыл меня?
– Нет. Он никого не забывает.
– Вот как? Так посмотри на меня!
– Я смотрю, – кивнул Эхнатон, чуть заметно раздвинув губы в улыбке, – и все вижу.
И снова воцарилось молчание. Сын взирал на мать с печалью, но и с такой любовью, что Тии даже показалось, будто его облик утратил печать проклятия и она снова видит пред собой свое дорогое дитя. Он вновь простер к ней руки, и на сей раз царица зачарованно шагнула вперед, им навстречу. Она ощутила его объятие, мягкое прикосновение губ к своему лбу...
И вдруг захрипела, чувствуя, как пальцы Эхнатона сжимаются на ее горле.
– Что ты делаешь? – пыталась выкрикнуть она, но не смогла издать ничего, кроме хриплого стона.
Потом голова ее откинулась, на грудь полилась кровь: сын перегрыз ей горло и припал к ране. Увидеть его лицо она уже не могла, ибо глаза ее смотрели в небо, вбирая в себя его бесконечную тьму...
Или это тьма, где одна за другой гасли звезды, втягивала ее в себя?
– "Неужели это и есть смерть?" – подумала Тии, когда тьма начала подбираться к ее разуму.
Мимолетная мысль о гробнице под ногами и о содержимом погребальной камеры пробудила было в ней желание поделиться с сыном своей тайной, но сил у нее уже не было. Она уже не почувствовала, как спина коснулась песка, ибо Эхнатон опустил ее осторожно и бережно, однако в угасающем сознании Тии успел запечатлеться его прощальный поцелуй в лоб. Этот мир она покинула с мыслью о сыне...
Эхнатон ни о чем подобном не думал. Убедившись, что мать действительно скончалась и его смертельная алчность положила конец родовому проклятию, он, не в силах смотреть на ее мертвое лицо, наскоро вырыл в песке яму и, похоронив тело без всяких церемоний, повернулся и покинул долину. Куда ушел отрекшийся фараон и что с ним стало потом, не ведомо никому из живущих, но рассказанная мною история царя и храма Амона правдива. От первого до последнего слова.
* * *
Закончив свой рассказ, Лейла умолкла, а при виде изумления на моем лице улыбнулась.
– Клянусь священным именем Аллаха! – воскликнул я, и глаза мои при этом были широки, как полная луна, – история царя и храма Амона, поведанная мне тобою, воистину удивительна и ркасна! Многое, что было сокрыто доселе мраком, предстало во свете, а из-под сорванного покрова тайны проступил лик истины. Но, право же, о могущественнейшая из джиннов, лучше бы мне всего этого не слышать, ибо теперь я страшусь узнать о даре, каковой ты пожелаешь мне преподнести.
Лейла, однако, улыбнулась и, протянув руку, погладила меня по щеке.
– Как можешь ты сомневаться, о возлюбленный? Разве не ты низверг мое священное изваяние, как это сделал Эхнатон? Разве не ты был моим мужем, как и Эхнатон? И разве не ты, как и Эхнатон, нарушил свою клятву, но отправился искать меня, как только я ускользнула из твоих объятий? Теперь тебе ведомо, что я ему дала, и ты знаешь цену, которую ему пришлось уплатить. – Она улыбнулась. – Осмелишься ли ты, о муж мой, заплатить тем же?
– Да смилуется надо мной Аллах, это невозможно! – воскликнул я, думая в тот миг о Гайде, своей дочери.
Мне страшно было представить, что я, возможно, уже не увижу ее и не смогу стать свидетелем ее взросления, а уж о том, чтобы убить ее и вкусить ее плоть, не могло быть и речи. Во всем мире со всеми его красотами и чудесами не было и нет для меня никого дороже, чем мое сладчайшее дитя.
Аллах свидетель, ничто не принудило бы меня отринуть величайшую радость и презреть счастие, но тут я вспомнил, что по твоему, о владыка, повелению нить жизни Гайде прервется, если я не сумею раздобыть для тебя тайное знание о сути жизни и смерти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46