– Неужели, – неожиданно задала встречный вопрос Нефертити, – твоя вера так слаба?
Царь воззрился на нее с растерянностью, а потом задумался, силясь проникнуть в смысл ее слов.
– Мне... – с запинкой проговорил Эхнатон, – очень хотелось бы верить тебе...
– А что тебя смущает? – нахмурилась Нефертити.
– Ты говоришь, что служишь Атону и явилась из Звездной Обители в ответ на мои молитвы. Однако как я могу быть уверен в том, что ты не демон, принявший обличье красавицы, дабы ввести меня в искушение и соблазн.
Нефертити улыбнулась и жестом указала на раскинувшийся вокруг них город.
– Разве ты не заметил, – спросила она, – как цветы распустились, дабы приветствовать мое появление, а звери полей и пустынь составили мою свиту? Неужто эти великие чудеса не убеждают тебя в том, что мое прибытие есть знамение, ниспосланное тебе свыше?
– Значит, это правда? – прошептал фараон Эхнатон, сжигаемый любовным желанием. – Ты и есть то благословение, о котором молил я Всевышнего? Несколько мгновений он стоял неподвижно, но потом, не в силах более противиться чувству, заключил Нефертити в объятия.
– Раз ты посланница неба, скажи, что я должен делать? Что?
– Любить меня всем сердцем.
– И это все?
Красавица устремила на него взгляд бездонных очей.
– А ты полагаешь, что мы, обитавшие на звездах, но ныне живущие на земле, не знаем, что такое одиночество?
Царь встретился с ней глазами и на миг ужаснулся, ибо в их немыслимой глубине действительно увидел холодный отсвет пугающего, бесконечного одиночества.
В следующее мгновение Нефертити опустила веки, скрыв ледяную бездну за завесой шелковых ресниц, и, бросившись Эхнатону на шею, впилась в его губы с неожиданно неистовым пылом.
– Поклянись, – зазвучал в ушах фараона заполнявший все его сознание страстный шепот. – Поклянись солнцем, чьи животворные лучи согревают все сущее на земле, что ты всегда будешь любить меня больше всего на свете.
– Я клянусь тебе в этом с величайшей радостью! – воскликнул Эхнатон.
– Тогда, – медленно прошептала она, – я одарю тебя такими радостями и восторгами жизни, каких ты только сможешь пожелать. Но предупреждаю тебя и, в свою очередь, клянусь тебе, о муж мой: если ты полюбишь кого-либо или что-либо больше, чем меня, я в тот же самый миг покину тебя навсегда.
Царь Эхнатон воззрился на нее, нахмурившись, но тут же улыбнулся, покачал головой и снова поцеловал красавицу.
– Мы никогда не расстанемся! – заверил он, а потом нежно коснулся губами ее лба и удалился.
Призвав придворного золотых дел мастера, фараон заказал ему два одинаковых золотых перстня с рельефными изображениями золотого диска и коленопреклоненных человеческих фигур и тем же вечером, явившись к Нефертити, надел одно из них на ее палец, а другое – на свой.
– Носи это кольцо, – молвил царь, – и пусть оно всегда будет верным залогом моей любви.
На следующий день Нефертити была торжественно провозглашена супругой фараона и великой царицей, и на скалах, окружавших новый город, рядом с изображением самого Эхнатона вскоре появилось и ее изображение. Отныне всякий, кто приближался к городу, мог подивиться красоте новой супруги повелителя и прочесть перечень дарованных ей титулов: Наследующая Великий Восторг, Владычица Прелести, Достойная Любви Повелительница Верхнего и Нижнего Египта, Истинно Возлюбленная Великая жена Фараона, Властительница Обеих Земель, Прекраснейшая из Прекрасных пред ликом Атона, Нефертити, да живет она вечно!

* * *

Но тут Гарун заметил приближение утра и прервал свой рассказ.
– О повелитель правоверных, – молвил он, если ты явишься сюда вечером, я поведаю тебе о плодах любви фараона Эхнатона и его прекрасной возлюбленной, царицы Нефертити.
Халиф поступил, как было предложено: удалился во дворец, а на закате вернулся в мечеть и поднялся на минарет.
И Гарун аль-Вакиль сказал...

* * *

Как и было обещано, царица одарила Эхнатона всеми радостями жизни. Благодать снизошла не только на самого царя: все подвластные ему земли процветали в мире, изобилии и спокойствии. Нивы давали обильные всходы, по Нилу сновали груженные прекрасными товарами корабли, на столах царских подданных, даже самых простых людей, красовались сытные и вкусные яства: миндаль, орехи, свежая выпечка, курятина, жирная баранина, фрукты и сласти.
Но более всего восхищал и радовал новый город, выросший в долине, ибо казалось, будто там природа и человек поселились бок о бок во взаимном благоволении, а красоты рукотворные и нерукотворные дополняли друг друга На каждой из улиц можно было встретить благоухающие яркие цветы и тенистые деревья, в кронах которых пели дивные птицы, а также пруды, где резвились серебристые рыбы. Но в сравнении с чудесами природы не бледнели и деяния рук человеческих: красивые и удобные дома, уютные дворики, впечатляющие изваяния. Стены дворцов и особняков покрывали шпалеры из богатых шелков, прохладный мрамор чередовался с блистающим золотом, узорчатые плиты полов покрывали яркие ковры, на площадях взметались к небу серебристые струи фонтанов. Никогда раньше не было в Египте города, столь великолепного, и изумленные люди прозвали его «Обителью Солнца».
И не было среди жителей сего города никого счастливее самого фараона Эхнатона, ибо все самые сокровенные его желания наконец исполнились.
Царица подарила ему дочерей, единокровных сестер царевича Сменхкара, – сначала двух девочек-близнецов, потом третью дочурку, а там и четвертую. Вместе с материнским молоком их вскармливала щедрая любовь отца, ибо не было для фараона большего удовольствия, чем проводить время в кругу семьи, со своей прекрасной супругой и дочерьми.
В такие моменты он, бывало, устремлял взор к солнцу и, обратив к нему исполненные благодарности слова, поворачивался к царице и шептал ей на ухо:
– Воистину, я удостоен счастия и благословения небес превыше всех живущих и живших прежде.
Она, как правило, не отвечала, а лишь нежно улыбалась и гладила супруга по щеке. Но однажды, когда фараон указал ей на детей и шепнул, что они для него дороже всего на свете, Нефертити, хотя и улыбнулась, но не поцеловала его и опустила глаза, скрыв появившийся в их глубине странный блеск.
На следующий день мать Эхнатона позвала его к себе и сообщила, что заболели три совершенно ручных льва, которые неизвестно откуда появились в саду в день прибытия царицы Нефертити. Вдовствующая царица Тии пришла в восторг от великолепных животных и попечение о них взяла на себя. Эхнатон, памятуя о своем детстве, тоже сильно привязался к ним, и известие о болезни любимцев сильно огорчило его. Он призвал лекарей и повелел им ухаживать за львами, но все их усилия были тщетны. На следующий день львы выглядели еще хуже: их охватила слабость, подобная той, какая бывает при сильной потере крови. На третий день они уже едва поднимали головы, а явившаяся к сыну Тии сказала, что ей необходимо потолковать с ним с глазу на глаз. Когда они остались наедине, вдовствующая царица сообщила, что темной ночью она увидела из окна своей спальни странную женскую фигуру, легкую и грациозную, словно дуновение ветерка, и скользившую во мраке бесшумно, как тень. Каково же было изумление царицы, когда удивительная незнакомка легла рядом со львами, и, лаская их гривы, прокусила им вены, и пила их кровь.
– Но главное, сын мой, – заключила Тии, – что, когда завершила она свое ужасное пиршество и подняла голову, я увидела ее лицо и узнала ее. То была твоя супруга!
Фараон сначала воззрился на нее в недоумении, а потом, поняв, что он не ошибся, и она говорит серьезно, впал в неистовый гнев.
– Зачем ты явилась ко мне с этой нелепой ложью? – вскричал он.
– Увы, сын мой, это чистая правда.
– Да как ты можешь утверждать нечто подобное? Тебе ведь известно, что львы появились в саду именно в день прибытия царицы. Да и не глупо ли объявлять виновницей недуга ту, с появлением которой на всю страну пролилась милость небес. Взгляни на себя, матушка! – воскликнул фараон и поднес зеркало к ее лицу. – Ты давно уже не купаешься в крови и не принимаешь чародейское зелье, однако годы, похоже, не имеют над тобой власти. Чем можно объяснить такое, если не чудесным могуществом царицы?
Тии, взглянув на свое отражение, не нашлась что ответить.
– И все же, – растерянно пробормотала она, – я не могу не верить своим глазам.
Фараон, однако, не пожелал ее больше слушать, а когда на следующий день она сообщила ему, что львы скончались, не выказал особой печали.
– Когда умерли те львы, что были товарищами твоих детских игр, ты был огорчен сильнее, – укорила его мать.
– Все меняется, – покачал головой Эхнатон. – Ныне даже самая горькая печаль не в силах пронзить мое сердце, ибо, каковы бы ни были мои потери, со мной остается моя царица, которую я люблю больше всего на свете.
С этими словами он повернулся и, оставив мать, удалился к супруге, дабы заключить ее в объятия. Она ответила ему нежным поцелуем, и он растворился в блаженстве.
Миновал год, и Эйэ, явившись к фараону, сообщил, что занедужила его жена, мать Киа. Царь Эхнатон приказал послать к ней своего лучшего врача, но все его усилия пропадали втуне, а больная с каждым днем чахла и таяла на глазах, как это бывает при сильной потере крови. Потом Эйэ попросил фараона встретиться с ним с глазу на глаз и рассказал, что видел, как в спальню его жены проскользнула некая тень. Незнакомка припала к груди больной женщины и пила ее кровь, а когда, утолив жажду, подняла голову, он узнал лицо царицы Нефертити.
Эхнатон пришел в бешенство и заявил дяде, что тому, должно быть, вся эта чепуха померещилась спьяну, но Эйэ, сам едва сдерживая гнев, указал, что оставленные ночной гостьей раны можно и сейчас увидеть на груди его супруги.
Царь, однако, отказался его слушать, а когда на следующий день Эйэ сообщил, что супруга его скончалась, ограничился формальным соболезнованием: весть эта явно не ввергла его в печаль.
Эйэ, чье честное лицо помрачнело от обиды, указал фараону на то, что в молодости тот испытывал к близким большее сострадание.
– Все меняется, – покачал головой Эхнатон. – Ныне даже самая горькая печаль не в состоянии пронзить мое сердце, ибо, каковы бы ни были мои потери, со мной остается моя супруга, которую я люблю больше всего на свете.
С этими словами он повернулся и, оставив своего дядю в горе и гневе, направился в покои Нефертити. Придя туда, он заключил царицу в объятия, и та ответила ему поцелуем, заставившим Эхнатона раствориться в блаженстве.
Но по прошествии времени Киа, лишившаяся положения великой царицы и удаленная на женскую половину, явилась к нему с известием о том, что их младшая дочь захворала.
Царь был недоволен ее приходом, ибо со дня появления Нефертити всячески избегал Киа, однако согласился взглянуть на дочку.
Маленькая девочка была бледной и слабенькой, а когда мать скинула одеяльце, фараон увидел на ее груди тонкие шрамы.
– Когда заболела моя матушка, – прошептала Киа, – отец обнаружил на ее груди точно такие же странные метки. Я знаю, он говорил тебе об этом, и ты не внял ему, но теперь речь идет о твоей дочери.
Стараясь не встречаться с Киа взглядом, Эхнатон наклонился, поцеловал девочку в лобик и, убедившись, что она горит как в огне, повернулся и направился в покои своей царицы.
Однако стоило ему увидеть Нефертити, как все вопросы и подозрения отпали сами собой, утонув в нежности объятий и поцелуев.
Он даже не рассказал царице о болезни дочери, а на следующий день Киа явилась к нему и сообщила о смерти малышки. С глазами, полными слез, она потянулась, желая коснуться его руки, но фараон вздрогнул и отшатнулся.
По-прежнему не глядя Киа в глаза, он велел ей удалиться, однако убитая горем женщина не повиновалась приказу.
– Твоя дочь умерла, – повторила она, а когда фараон оставил ее слова без ответа, добавила: – Когда ты был молод, такое известие разбило бы твое сердце.
– Все меняется, – покачал головой Эхнатон. – Ныне даже самая горькая печаль не в состоянии пронзить мое сердце, ибо, каковы бы ни были мои потери, со мной остается супруга, которую я люблю больше всего на свете.
Однако после того как она ушла, фараон поднял глаза к солнцу, и на душу его нежданною тенью легла тоска.
«Увы, – подумал он, – вот и смерть, та самая смерть, каковую призывал я как избавление от проклятия. Воистину коснулась она моей крови, забрав дочь мою, плоть от плоти моей. И прочие дети мои обречены покинуть сей мир, ибо таков удел смертных».
С этими мыслями Эхнатон повелел соорудить для усопшей девочки гробницу, и сам вместе с царицей проводил ее в последний путь. Однако мысли о неминуемой кончине с тех пор стали посещать фараона все чаще, и он распорядился подготовить гробницу для него самого. Ее устроили на плато, за полумесяцем ограждавших долину гор, и хотя главным украшением ее стен служил образ Атона, посылающего на землю свои жизнетворные лучи, там нашлось место и фреске, изображающей проводы в последний путь царской дочери. Царь и его родные склонялись перед усопшей девочкой, словно перед самой Смертью.
Но по прошествии не столь уж долгого времени Киа снова явилась к фараону с известием о болезни еще одной их дочери, причем симптомы были теми же самыми, а грудь несчастной пересекали точно такие же шрамы.
На сей раз царь все же поднял глаза, и, когда он встретился с Киа взглядом, в глубине его души всколыхнулись подозрения и опасения столь мрачные, что о них страшно было даже помыслить, не то что высказать их вслух.
Киа, однако, не дожидаясь отклика, взяла его за руку и отвела в спальню, к постели дочери, так что он смог собственными глазами увидеть ее раны. Потом она отвела его в соседнюю комнату, и, поскольку вечерние тени уже стали удлиняться, они, укрывшись за занавесом, стали ждать ночную гостью.
Время шло, вечер сменился глубокой ночью, но сон больной никто не тревожил. Эхнатон уже собрался уйти, но тут послышался вой шакала, и в тот же миг царь ощутил дуновение ветра.
Занавес, разделявший комнаты, упал, и фараон увидел склонившуюся над кроватью дочери странную тень, словно сотканную из струящихся золотых нитей. Тень эта припала к груди его дочери, и ужаснувшийся фараон поймал себя на том, что не может ни шевельнуться, ни издать хотя бы звук.
Наконец, оставив девочку обескровленной и бледной как смерть, тень поднялась, и царь увидел хорошо знакомое лицо. Несколько мгновений он оставался нем, а потом с его губ сорвался крик ужаса и неверия.
В ответ царица улыбнулась. Щеки ее разрумянились, губы налились алым сиянием. Почти не касаясь пола, она скользнула к нему и, погладив по щеке, прошептала:
– О возлюбленный мой супруг, разве ты не любишь меня больше всего на свете?
Повисла столь тяжкая тишина, что какое-то время фараон снова не мог ни вздохнуть, ни шелохнуться.
– Люблю ли я тебя? – прошептал он наконец, глядя на безжизненное тело своей второй дочери. – Люблю ли я тебя?
Неожиданно Эхнатон рассмеялся.
В тот же миг улыбка на устах Нефертити истаяла, а в очах ее фараон узрел то самое безбрежное ледяное одиночество, которое видел до этого лишь один раз, – одиночество, столь же бездонное и вечное, как сами небеса.
Подняв руку, она неуловимым движением сняла с пальца надетое фараоном кольцо и швырнула его в ночь. Казалось, тот же жест растворил ее в воздухе, ибо она слилась с тенями и из мрака прозвучал лишь ее голос:
– Прощай, о муж мой. Прощай навсегда.
Звук стих, и в комнате вновь воцарилась тишина Глубоко вздохнув, Эхнатон повернулся к Киа.
– Как дурно и несправедливо я обошелся с тобой, возлюбленная моя, – промолвил он. – Мною владело наваждение, и лишь сейчас я понял, как не хватало мне тебя все это время. Воистину, пелена спала с моих глаз!
Губы их встретились. Фараон с неистовой силой сжал Киа в своих объятиях.
– Твоя дочь... – пытаясь высвободиться, выдохнула она.
Но Эхнатон заставил ее умолкнуть очередным жарким поцелуем. Он чувствовал, как в крови его разливается огонь, какого не было с момента появления Нефертити, а овладевшее им желание было столь сильным, что причиняло боль. Киа отчаянно сопротивлялась, и он повалил ее прямо на постель их дочери. Внутренний огонь испепелял его. Царь зажмурился, но, сделав это, узрел неистовые языки пламени, бьющие прямо в небо. Громко вскрикнув, он снова открыл глаза... и узрел лицо своей мертвой дочери.
Повернувшись, он увидел и лицо Киа, столь же бледное, как у дочери, с остекленевшими глазами.
– Прости меня! Прости! – в ужасе зашептал фараон. – Я не понимал что делаю. Я чувствовал... Я чувствовал...
Он мучительно пытался подобрать подобающие слова сожаления, но в это мгновение со стороны покоев вдовствующей царицы донесся жуткий вопль, полный отвращения и отчаяния.
– Нет! – кричала она. – Не-е-ет!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46