Его разящий меч вздымался и опускался, вздымался и опускался, по мере того как он, переходя из одного двора в другой, из одного зала в следующий, все далее углублялся в темноту храма, пока наконец не оказалось, что вокруг не осталось ни единого живого врага и убивать больше некого. Однако, хотя помещения впереди казались пустыми, аль-Вакиль отнюдь не был уверен, что задача выполнена, ибо он еще не проник в самое сердце храма. Чем дальше он продвигался, тем ниже становились своды, уже проходы и гуще мрак. Воздух полнился тяжелым запахом фимиама и еще каким-то странным, сладковатым зловонием. Чувствуя, как что-то плотное заполняет его легкие, Гарун увидел впереди запертую на засов двухстворчатую дверь, из-под которой выползали клубы жирного бурого дыма. Судя по пробивавшемуся сквозь щель свечению, за дверью мерцало некое оранжевое зарево.
Аль-Вакиль остановился, а потом бросился вперед, с размаху высадил двери плечом и, не мешкая, вбежал в помещение, вдоль боковых стен которого от пола до потолка были сложены человеческие тела. Они казались истощенными и иссохшими, но рассмотреть их лучше не представлялось возможным, ибо все тела с головы до ног были окутаны плотными пеленами. Гарун присмотрелся к ближайшему из них, но поскольку сквозь ткань проступали лишь странные, мало похожие на человеческие очертания черепа, осторожно к нему прикоснулся. Увы, даже при слабом касании голова отделилась от туловища и упала на пол. Как оказалось, тело было расчленено на множество частей.
В тот же самый миг из дальнего, задымленного конца зала донесся шипящий смех, и голос, сухой и шелестящий, вопросил:
– Кто ты, дерзающий тревожить сокровенные тайны богов?
Разгоняя одной рукой едкий дым, Гарун воздел свой сияющий меч и двинулся на голос. Скоро ему удалось разглядеть бритоголового мужчину в струящемся жреческом одеянии, стоявшего возле горящей жаровни. В водруженном на жаровню неглубоком сосуде пузырилась и клокотала густая черная жидкость, над которой клубами поднимался бурый дым.
– Нет и не может быть таких тайн, покровы которых не пронзил бы взор всемогущего Аллаха, – заявил полководец.
Жрец снова рассмеялся наводящим ужас безжизненным, скрипучим смехом.
– Однако я на тысячи лет старше твоего бога.
– Хвастливое заявление, – молвил Гарун, протянув руку над жаровней и приставив острие меча к сердцу своего противника. – Надеюсь, оно хотя бы помогло тебе должным образом подготовиться к смерти.
Жрец – и это не укрылось от аль-Вакиля – напрягся. Слегка надавив мечом, полководец несколько раз взмахнул рукой и, разогнав дым, впервые по-настоящему рассмотрел скрывавшееся за дымовой завесой, напрочь лишенное выражения лицо. Яркий, холодный, как лунный свет, взгляд встретился с взглядом Гаруна, и воин подумал, что когда-то этот человек, наверное, был красив. Но ныне жрец выглядел устрашающе безобразно, ибо не имел ушей и на месте его носа зияла дыра.
– Смерть... – прошептал жрец, неожиданно улыбнувшись, и Гарун заметил, что на лбу его выступили бусинки пота. – Я почти забыл о том, что она вообще существует. Внезапно он выкрикнул какую-то непонятную фразу – не то молитву, не то заклинание – и всем своим весом навалился на меч, словно стремясь, чтобы клинок скорее пронзил его сердце.
– Тии... – прошептал жрец, а потом надрывно выкрикнул то же самое слово: – Тии!
Он рухнул прямо на жаровню. Емкость с черной жидкостью перевернулась, угли разлетелись по всему помещению.
Гарун попятился, но черные брызги все же запачкали его плащ. Правда, на первый взгляд они не оказали никакого воздействия, тем паче что скоро ему стало не до какой-то там липкой жижи. Тело жреца у его ног уже превратилось в кучку пыли, медленно оседающую в лужице крови, а по помещению начинал распространяться огонь. Языки пламени поднимались все выше и выше, но Гарун медлил, ибо заметил, что кровь, собравшись ручейком, быстро потекла в дальний, сокрытый играющими тенями конец зала Вспомнив совет жителей Ирама, позволивший ему не заблудиться в пустыне и найти роковой город Лилат-ах, он двинулся по кровавому следу, намереваясь найти идола.
И действительно увидел его – у дальней стены. Но по мере приближения к идолу аль-Вакиль почувствовал, как мужество покидает его и душу охватывает необъяснимый страх, тем более странный, что темные тени скрывали истукана, позволяя различить лишь силуэт.
Досадуя на себя, Гарун подхватил горящую головню и, шагнув к идолу, поднес источник огня к его лицу. И опешил.
Никогда в жизни не видел он столь совершенную и прекрасную женщину. Изваяние было изготовлено с невероятным мастерством: мрамор казался нежнее, чем живая кожа, а при взгляде на сочные, теплые губы возникало непреодолимое искушение припасть к ним в поцелуе. Дабы совладать с собой, праведный воитель закрыл глаза и потряс головой, а когда вновь поднял веки, увидел то, чего не было раньше: изогнутые в жестокой улыбке губы. Идол словно насмехался над Гаруном, безмолвно намекая на тайны, слишком ужасные, чтобы заговорить о них вслух, и на пороки, чудовищностью своей превосходящие все, доступное воображению смертного. Даже золотой головной убор статуи, казалось, сулил смерть, ибо на нем красовалось изображение плюющейся ядом кобры. На миг Гарун почувствовал себя беспомощной добычей, угодившей в смертельную западню: его обуревали странные мысли и желания, о существовании каковых полководец доселе даже не подозревал. Все ближе и ближе склонялся он к ярким, чувственным губам, ощущая, как постепенно лишается собственной воли... Наконец он закрыл глаза и коснулся губами ее уст.
В тот же миг аль-Вакиль в ужасе отпрянул и поспешно вытер рот. Статуя оказалась холодной и влажной, и у него осталось ощущение, словно он и правда поцеловал змею. Вне себя от отвращения, Гарун рубанул по изваянию мечом и сбросил идола на землю.
Языческая богиня продолжала загадочно улыбаться, но чары рассеялись, уступив место омерзению. Теперь Гарун заметил, что плиты пола, на которые она упала, мокры от крови, красными ручьями стекавшейся к идолу. А вокруг плясали окрашенные в тот же кровавый цвет языки пламени.
Аль-Вакиль обратил свой взор на поверженную статую. Под парализующим взглядом идола рука его на миг замерла, но уже в следующее мгновение он содрогнулся и изо всех сил ударил мечом. Голова богини отлетела от туловища и покатилась по полу, но воин не успокоился: настигнув ее, он нанес второй удар и стер с уст злобную, исполненную тайны улыбку. Лишь после этого Гарун повернулся и по коридору, стены которого уже охватил поднимающийся к крыше огонь, а пол заливала кровь, побежал к выходу из храма.
Появившись пред своими воинами, он отдал приказ:
– Повелеваю сжечь город вместе со всеми мертвецами, разрыхлить землю и засыпать место, где он стоял, солью. Пусть ничто не напоминает о том, что некогда здесь находился Лилат-ах, Город Проклятых.
Он повернул коня, выехал за ворота и долгое время смотрел с ближнего холма на то, как адское пламя пожирало стены, пирамиды и алебастровые купола. Наконец город выгорел дотла: от всего его грозного великолепия осталось лишь черное пепелище.
– Дело сделано, – прошептал Гарун. Склонив голову, он произнес молитву, после чего добавил: – Клянусь, никогда больше не совершу я подобного кровопролития.
С этими словами воитель извлек из ножен свой меч и переломил клинок надвое.

* * *

В тронном зале халифа аль-Хакима Гарун аль-Вакиль склонился перед престолом в низком поклоне.
– Во исполнение твоего приказания, о повелитель правоверных, я уничтожил город Лилат-ах, так что от сего вместилища зла и бесчестия не осталось ни единого кирпича. Сокровища, отнятые у нечестивцев, были навьючены на множество верблюдов и доставлены в Каир, дабы ты мог использовать их на благие дела, на заботу о сирых и убогих.
– О сирых и убогих? – Халиф поднял бровь. – Вот уж не думал, полководец, что ты стал таким сострадательным.
– О халиф, я служу тебе наилучшим образом, служа твоему народу.
– Ты служишь мне наилучшим образом, сражаясь в моем войске.
Гарун склонил голову и извлек из-под плаща обломки меча.
– Что это значит? – требовательно вопросил халиф.
– О повелитель правоверных, я поклялся страшной клятвой, что более не стану проливать кровь смертных.
И опять халиф поднял бровь.
– В таком случае, – промолвил он вкрадчивым тоном, – следует подыскать тебе достойное... высокое место.
– О повелитель, более всего мне хотелось бы предаться изучению премудрости древних, дабы, постигнув волшебство ангелов, я с соизволения Аллаха смог бы возвращать жизнь, так же как до сих пор сеял смерть.
Долгое время халиф сидел молча, потом вскочил на ноги и подошел к окну, выходившему в сторону ворот. Над тремя воротами все еще маячили мертвые, тела, точнее, обглоданные стервятниками и воронами скелеты. Кол над ближними, четвертыми, воротами оставался пустым. Халиф резко вздрогнул и в неожиданном гневе вскричал:
– Потом! Потом! Я не могу обдумывать это сейчас!
Повелитель правоверных топнул ногой и выбежал из зала.
Гарун удалился. Остаток дня он провел в ожидании казни, а когда вечером к нему явились два стража, решил, что настал его последний час, и поручил себя милости Аллаха.
Однако стражи лишь сообщили, что халиф повелевает аль-Вакилю дожидаться его у ворот дворцового сада.
Гарун повиновался.
Сгустился сумрак, закатилось солнце, бархатное ночное небо усыпали звезды, и наконец, когда ясная полная луна озарила окрестности, ворота отворились и оттуда вышел закутанный в плащ халиф аль-Хаким в сопровождении черного мавра Масуда.
– Идем, – молвил халиф, взяв Гаруна за руку. – Прогуляемся по городу, ибо нет более утонченного и полезного времяпрепровождения для правителя, нежели наблюдать жизнь подданных.
Сказав так, он увлек аль-Вакиля за собой и, покинув дворец, углубился в лабиринт узких и кривых городских улочек. Вскоре они оказались в заваленном мусором и нечистотами, зловонном и грязном квартале бедноты, однако Гаруну показалось, что глаза владыки Египта блестят здесь куда ярче, чем среди роскоши и великолепия дворца.
– Ты, кажется, сказал, что не станешь больше убивать? – неожиданно прошипел халиф, ущипнув Гаруна за руку и указав жестом в сторону торговых рядов.
Хотя уже настала ночь, над лавками мясников тучами вились мухи, а воздух полнился тошнотворным запахом гниющего мяса, который не удавалось перебить даже пряностями.
Рассмеявшись от удовольствия, повелитель правоверных хлопнул в ладоши.
– Убивать должны все! – воскликнул он. – Разве ты, полководец, еще не понял, что слабым на роду написано стать добычей сильных мира сего? Таков неизменный закон нашего мира! А потому я повелеваю тебе убить этого человека. – Он указал на мясника. – Убить немедленно!
Гарун нахмурился.
– О халиф, какая за ним вина? Разве мог ничтожный торговец причинить вред властителю Египта?
– Спроси лучше, мог ли он причинить вред невинным коровам и большеглазым телятам, лежащим сейчас на полу его лавки. – Халиф приумолк, и тут глаза его стали выкатываться из орбит. – Убей его! – вскричал он. – Немедленно убей!
– Я не могу, о владыка, – промолвил Гарун, покачав головой.
Халиф передернулся, потом повернулся к Масуду и хлопнул в ладоши. Черный мавр осклабился в жуткой ухмылке и двинулся к мяснику, который, узрев ужасного гиганта, в страхе попытался укрыться в глубине лавки. Попытка не удалась: Масуд ухватил беднягу за волосы и с размаху ткнул лицом в кусок вонючего мяса. Халиф, как и раньше, радостно хлопнул в ладоши и, войдя в лавку, взял в руки огромный нож для разделки мяса. Он с размаху вонзил этот нож в затылок несчастного, но этим не ограничился, а продолжал орудовать тесаком до тех пор, пока не расчленил тело. Разделанные куски Масуд развесил на крюках, рядом с говядиной и бараниной.
– Видишь, как это просто – убить? – со смехом обратился халиф к Гаруну аль-Вакилю. – Выполнив мое повеление, ты получил бы половину сокровищ, которые доставил из Лилат-ах, а теперь тебе не видать ни динара.
Они пошли дальше, и через некоторое время внимание аль-Хакима привлекла шумная толпа, собравшаяся возле пекарни. В ответ на вопрос, что тут происходит, кто-то из прохожих пояснил, что булочник обманывал покупателей, используя фальшивые гири.
– Ага! – вскричал халиф. – Аль-Вакиль, тебе представляется возможность исправить допущенную оплошность. Уж этого-то человека ты не можешь назвать невиновным, ибо его уличили в мошенничестве. Убей его! – Тело халифа вновь сотрясла дрожь, а голос сорвался на визг: – Убей! Убей!
Но Гарун снова покачал головой и ответил отказом:
– Я не могу, о владыка.
Халиф потянулся, как голодный кот, и повернулся к Масуду, на физиономии которого расцвела свирепая ухмылка. Великан бросился к булочнику, схватил его за волосы и ткнул лицом в грязь у ног аль-Хакима. Тот наступил на голову несчастного, придавил ее каблуком и кивнул Масуду. Тот, задрав халат несчастного, сорвал веревку, служившую ему поясом, и совершил над ним грех, о каковом человек праведный не станет и упоминать. Несчастный кричал до тех пор, пока черный гигант не разорвал его надвое. Потом он бросил тело в грязь и засунул в рот мертвецу булку.
– Видишь, как это легко – убивать? – снова промолвил халиф, повернувшись к Гаруну. – Выполни ты мою волю, я оставил бы тебе твой дом, твоих рабов и твое имущество. А теперь у тебя не останется ни динара.
Они продолжили путь, пока не приблизились к Баб-эль-фатх, к Северным воротам, где неожиданно услышали смех и женские голоса.
Халиф замер, лицо его потемнело от ярости.
– Что это такое? – вскричал он и, повернувшись на звук, увидел бани, покрытые многоцветными, узорчатыми мраморными плитками.
– Кто допустил, чтобы женщины, существа нечистые и греховные, осмелились осквернить собой красоту этого места? Разве я не повелел всем женщинам Каира не покидать своих домов? Разве во исполнение этого указа мною не было запрещено шить женскую обувь? Можно ли было выразить свое желание яснее и доходчивее? Видишь? – Он обратился к Гаруну. – Я халиф, возлюбленный Аллахом повелитель правоверных, коему все обязаны повиноваться. А они... – Он указал в сторону бань. – Они презрели мою волю. Убей их всех! Убей! Убей!
Но и на сей раз верный клятве аль-Вакиль покачал головой и произнес те же слова:
– Я не могу, о владыка.
Халиф закусил губу, лицо его побелело от ярости.
– Подумай, о воитель, – процедил он. – Помни, что у тебя уже не осталось ничего, что я мог бы забрать в наказание за отказ повиноваться. Ничего... Кроме одного.
Гарун, однако, промолчал и лишь сокрушенно покачал головой.
И вновь аль-Хакима передернуло. Он обернулся к Масуду и истошно завопил:
– Делай свое дело!
Мавр метнулся к жаровне, стоявшей у ворот и, выхватив оттуда головню, направился к баням Сначала чернокожий гигант запер наружные двери, а потом обошел вокруг здания, поджигая все, что могло гореть. Женский смех сменился криками ужаса.
Гарун взирал на происходящее и отказывался верить своим глазам. Потом оцепенение спало: бросившись к зданию, он сорвал засов, проник внутрь и вытолкал наружу нескольких оставшихся в живых женщин. Увы, лишь немногих: почти все посетительницы бань уже задохнулись в дыму или заживо сварились в кипятке.
Гарун попытался прорваться сквозь языки пламени в глубь задымленного помещения, но был схвачен и остановлен Масудом.
– Во имя Аллаха, повелитель, что ты творишь? – воскликнул аль-Вакиль.
Халиф выпрямился во весь рост, но промолчал.
– Разве ты не повелитель правоверных? – вскричал Гарун, простирая руки в сторону полыхающего строения. – Разве не твой долг защищать слабых? Разве не все мы возлюбленные чада Аллаха?
Аль-Хаким содрогнулся и жестом велел Гаруну замолчать, но тот не унимался.
– Женщины, сваренные тобою в кипятке, о халиф, были смертными, как и ты. Как и ты, из плоти и крови. Они во всем подобны твоей сестре, принцессе Ситт аль-Мульк!
Лицо халифа исказила конвульсивная гримаса. Неожиданно он закусил губу с такой силой, что потекла кровь, а потом, издав громкий стон, схватился за голову и закричал:
– Масуд, кусок падали, проклятая черная собака! Чего ты ждешь, сын и воспитанник шлюхи? Погаси огонь!
Дрожащей рукой халиф вытащил кошель и принялся швырять деньги уцелевшим женщинам, которые, сбившись кучкой под аркой Северных ворот, пытались прикрыть наготу уцелевшими клочьями одежды.
Халиф уставился на них широко раскрытыми глазами, а потом, повернувшись к Гаруну, молвил:
– Кто мог бы подумать, что смертная плоть может выглядеть столь маняще?
Гарун не ответил, ибо при виде чужой наготы скромно отвел глаза.
Однако халиф настойчиво повернул бывшего воителя лицом к себе и, глядя ему в глаза, проникновенно сказал:
– Пребудь же со мной, о Гарун аль-Вакиль, ибо я скорее расстанусь со своей жизнью, чем с человеком таких достоинств и мудрости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46