– Бремя, которое я нес долгие годы, сохраняя здесь, в мечети, тайну, доверенную мне моим предшественником. А тот, в свою очередь, получил ее в наследство от своего... Секрет передавался из поколения в поколение – им владела непрерывающаяся череда хранителей, восходящая к тому времени, когда Истинная Вера была еще молода.
– Неужто эта тайна столь ужасна, что никто ее так и не выдал? – спросил я. – Ведь с той поры минуло много веков.
– Она происходит из мира, лежащего за пределами смерти.
Я призадумался.
Воцарилось неловкое молчание, ибо в столь, мягко говоря, нестандартной ситуации мне было непросто выбрать правильную линию поведения.
Наконец я прокашлялся и как бы между делом спросил:
– Раз так, то почему ты позволил мне сюда прийти?
– Меня убедили в необходимости такого шага.
– Кто?
– Те, кому внятно происходящее.
Старик умолк, и я, чувствуя, что он борется с нешуточными страхами и сомнениями, тоже молчал. Наконец его веки дрогнули.
– Ты слышал историю о том, как была потревожена гробница. С тех пор к месту, названному вами Долиной царей, всегда были приставлены хранители, следившие за тем, чтобы подобное не повторилось.
– Ахмед Гиригар? – высказал я свою догадку.
Старик едва заметно кивнул.
– Да, он, как и я, является одним из длинной череды стражей. Однако именно он утверждает, что времена изменились. В Долине появились чужестранцы, своим упорством, целеустремленностью и возможностями превосходящие всех, кто бывал там до них. Те, кто не успокоится, пока не раскроет все секреты. Такие, как ты.
– Но мои действия совершенно бескорыстны, – заверил я, подняв руки. – Меня интересует не золото, а возможность пополнить сокровищницу человеческих знаний.
– Это твое утверждение, – промолвил старик с едва заметной усмешкой. – Впрочем, то же самое говорит о тебе и Ахмед Гиригар.
1Неожиданно старик взял мои руки в свои и крепко их сжал.
– Гиригар уверяет, что из всех иностранцев, когда-либо раскапывавших Долину, ты лучший. Ты один в состоянии понять, что древние захоронения действительно могут таить в себе опасность, и ты один способен не уступить алчности и тщеславию.
– Спасибо на добром слове, – смущенно пробормотал я. – Мне, конечно, чрезвычайно лестно...
– Скажи честно, – молвил старик, прервав меня резким взмахом руки, – это правда?
Он вперил в меня взгляд, и я, как при прошлой встрече, почувствовал, что буквально тону в глубине его глаз. Усилием воли я попытался освободиться из этого плена.
– Скажи мне – это правда? – повторил он.
– Да, это правда, – ответил я.
По телу старика пробежала дрожь. Он еще крепче сжал мои руки.
– В таком случае я заклинаю тебя помнить эти слова, и да удержат они тебя от дурных помыслов и деяний, ибо, как возвестил Всевышний, всякая душа в ответе за дела свои. Помни, и до тебя, в былые времена, были люди, заявлявшие о своем бескорыстии и стремлении к познанию, но они предались греху, и их настигло проклятие.
Отпустив мои руки, старец извлек из складок своего просторного одеяния ключ, подошел, не оглядываясь, к двери и отомкнул замок. Войдя внутрь, он зажег свечу. Я переступил порог следом за ним.
– Затвори за собой дверь, – велел он.
Я повиновался. Прежде чем оглядеться, мне пришлось несколько раз моргнуть, чтобы глаза привыкли к неровному свету. Вдоль стен помещения тянулись полки, и на них стояли закупоренные бутыли, наполненные какой-то прозрачной густой жидкостью, в которой плавали различные органы и части человеческого тела.
– Муммиях, – шепнул старик и, когда я повернулся к нему, с усмешкой повторил по-английски: – Мумия.
Я кивнул, но не смог скрыть разочарования. Почерневшие фрагменты мумифицированных тел продавались на базарах по два с половиной пенни, поскольку местное суеверие приписывало древним останкам целебные свойства. Чего-чего, а мумий в долине Нила хватало, и если часть из них кто-то зачем-то законсервировал в бутылях, это не сулило никаких открытий.
– Это все, что ты хотел мне показать? – спросил я.
Старик усмехнулся снова.
– Разве одно то, что мумии в отличие от обычной плоти не подвержены разложению и сохраняются в течение многих и многих веков, само по себе не чудо? И если тебе будет открыт секрет бессмертия плоти, разве это не тайна?
– По мне, так никакого чуда тут нет, – ответил я. – Ни чуда, ни тайны. Способы мумификации, которые применяли египетские жрецы, давно уже не секрет для современной науки.
Ухмылка старика сделалась шире и превратилась в уродливую гримасу.
– Так ли это? – прошептал он. – Ты уверен?
Подняв свечу выше и подхватив край своего долгополого одеяния, старец направился в темный угол и достал еще один ключ. Некоторое время он молча рассматривал его в сиянии свечи, а потом повернулся ко мне.
– Твоя наука не может познать всего, – молвил араб, – ибо есть премудрость, доступная лишь Всевышнему. Ничтожный ум сотворенного из праха смертного, лишь коснувшись ее, во прах и обратится. И все же, господин, если ты осмелишься... – Он поманил меня рукой. – Если ты осмелишься...
Приблизившись к нему, я разглядел решетку, перекрывавшую нишу в стене, а когда склонился поближе, у меня перехватило дыхание. Ибо взору моему предстало изображение, выполненное в мусульманском стиле, но вдохновленное явно иным, гораздо более древним источником.
– Те, кто не верит в загробную жизнь, дают ангелам женские имена, – прошептал старик.
– Но она не ангел, – возразил я, снова взглянув на изображение, а потом на собеседника. – Ее звали Нефертити, и она была женой фараона.
Старик глухо рассмеялся и, открыв решетку, показал мне второе изображение: знакомый солнечный диск и коленопреклоненные фигуры.
– Это фараон? – спросил он, указав на мужскую фигуру. – А это, – старик ткнул пальцем в женскую, – царица?
Я пожал плечами:
– Откуда мне знать.
– Скоро узнаешь.
– Тайну?
– Именно. Смотри.
Араб вставил ключ в замок, запиравший вторую решетку, повернул его и открыл доступ к углублению. Я, горя нетерпением, заглянул внутрь и не увидел ничего, кроме ветхого манускрипта.
Араб почтительно взял его обеими руками и подал мне.
– Береги это, – молвил старик. – Ценность сокровища, которое я тебе вручаю, не поддается исчислению, и даже стоимость бриллиантов, равных по весу этому пергаменту, не составит и тысячной доли его истинной цены.
Я принял рукопись, казавшуюся немыслимо хрупкой и обветшалой.
– Что это?
– Прочти манускрипт – и узнаешь. Только ради этого я готов с ним расстаться. Прочти его, мистер Картер, прочти и попытайся понять.
* * *
И я прочел.
Да, я прочел его. В противном случае не писал бы сейчас эти строки.
Копия манускрипта лежит передо мной на письменном столе.
Я берегу документ. Я пробегаю его первую строчку, а потом поднимаю глаза, чтобы взглянуть на звезды, мерцающие над Долиной царей.
Я гадаю. Я дивлюсь и надеюсь.
А порой еще и боюсь.
* * *
Копия, снятая Говардом Картером с рукописи неизвестного автора, обнаруженной им в мечети аль-Хакима в марте 1905 года. Дата создания манускрипта неизвестна
ВО ИМЯ АЛЛАХА, ВСЕМИЛОСТИВЕЙШЕГО И МИЛОСЕРДНОГО, В КОЕГО Я ВЕРУЮ.
Хвала Аллаху, Творцу мироздания, возвысившему небеса и мир населившему, ибо нет власти иной, кроме власти Аллаха. Лишившись покрова его, не был ли город Брасс низвергнут с высот гордыни неизмеримой, и величавые здания его стали пусты и молчаливы, подобно гробницам, и ныне в пределах его, где высились идолы золотые и сияли купола драгоценные, слышно лишь скорбное сов уханье. Вспомни и о граде огнепоклонников, не внявших громовому гласу Всевышнего, – все они, за изъятием единого праведного, обращены были в камень. Подумай о фараоне, владыке стран и земель обширных: не было в пределах земных никого, равного ему могуществом, и он в греховной гордыне своей возомнил себя богом. Но есть Владыка властвующих, дыханием своим рати погубляющий и воздвигающий для царей земных тесные темницы. Имя ему Смерть. Ответствуй, где ныне фараон кичливый? Пал в гордыне своей, пал навеки, ибо не снискал милости Аллаха. Воистину нет руководства и наставления иного, кроме как от Аллаха единого.
Повествуется – хотя истина сокрытая ведома одному лишь Аллаху, – что аль-Азиз, повелитель правоверных, пятый из халифов, властвовавших в Египте, мудростью своею равен был царю Соломону, мудрейшему из мудрых, да пребудет с ним Аллах. Однажды вечером, чувствуя сердцем своим тревогу, призвал он к себе Гаруна-аль-Вакиля, мужа разумного, рассудительного и чистого сердцем.
– Прогуляемся же по аллеям, вдыхая аромат роз и жасмина, – молвил халиф, – ибо в день жаркий, когда душа неспокойна, нет ничего лучшего для покоя и отдохновения, нежели прохлада и зелень сада.
Гарун, поднявшись с дивана, последовал за своим господином. Они прогуливались среди цветов и фонтанов, пока наконец не приблизились к мраморной скамье рядом с прудом. Они сели, и халиф, глубоко вздохнув, обратился к другу.
– Тебе ведомо, – молвил халиф, – что я смертельно болен. Не думай, будто я боюсь Смерти самой по себе, ибо она есть неизбывный, неизбежный строитель гробниц для бренных насельников мира сего. Однако каждый из нас лелеет мечты и планы, каковые хотел бы узреть воплощенными и осуществленными, прежде чем покинет сию юдоль скорби. Вот почему, о Гарун, перед тем как я расстанусь с жизнью, мне хотелось бы заручиться твоим обещанием выполнить две мои просьбы.
– Даже не будь ты моим владыкой, о повелитель правоверных, – ответствовал Гарун аль-Вакиль, – малейшее желание твое стало бы для меня приказом, каковой нельзя не исполнить.
Слегка улыбнувшись, словно он неожиданно погрузился в воспоминания, халиф положил руку на рукоять меча.
– Вспомни, о Гарун, – пробормотал он, – сколько славных побед мы одержали и сколь великие завоевания осуществили. Не для суетной славы своей, но во имя Истинной Веры.
Он взглянул на друга, но Гарун сидел понурясь, сцепив руки и устремив взгляд словно бы в никуда. Халиф нахмурился.
– Ты не отвечаешь, друг мой. Скажи, что за мысли отвлекли тебя?
Гарун заколебался, ибо не хотел огорчать халифа, признаваясь, что устал от войн и кровопролития.
– Во владениях твоих, о халиф, царит мир, и все народы благословляют имя твое, восхваляя мудрость твоего правления.
Халиф покачал головой.
– Увы, Гарун, тебе ведомо, что неверные только и ждут известия о моей кончине, ибо лишь страх передо мной удерживает их от искушения снова взяться за оружие. О, Гарун! – Халиф сжал руки своего приближенного. – Стань моим мечом, дабы разить их и после моей смерти! Не успокаивайся до тех пор, пока идолы не будут низвергнуты и во всех их капищах не будет возглашена та непреложная истина, что нет бога, кроме Аллаха, и Мохаммед пророк его!
Гарун встретился взглядом со своим повелителем.
– Внимаю и повинуюсь, – промолвил он через некоторое время и, снова отведя глаза, спросил: – Каково будет твое второе желание, о повелитель правоверных?
Халиф собрался было ответить, но в этот миг до них неожиданно донесся крик, а потом послышались звуки, весьма походившие на рыдания молодой девушки. И халиф, и Гарун мгновенно вскочили на ноги и поспешили в сад, чтобы выяснить, в чем причина этого плача. Там, в тени раскидистого дерева, они увидели юного принца аль-Хакима, да пребудет с ним десница Аллаха. То был юноша несказанной красоты и изящества, со станом тонким, как шелковая нить, со щеками нежными, как лепестки анемонов, и глазами яркими, как незамутненный агат. Но в руке его был хлыст, а у ног его лежала девушка с сорванным со спины платьем Плечи ее кровоточили, а жалобный плач разрывал сердце. Приблизившись, халиф с изумлением узнал в ней свою дочь, принцессу Ситт аль-Мульк.
– Что все это значит? – в гневе вопросил халиф.
Принц обернулся.
– Я наказываю эту неразумную особу за опрометчивую гордыню, – ничуть не смутившись, ответил он. – Она дерзнула отказать мне в некоторых просьбах.
– Но она твоя сестра, причем старшая, – нахмурился халиф. – И именно ей принадлежит право руководить тобой.
– Она женщина, то есть сосуд греха и вместилище порока! Разве в Коране не сказано, что женщина не может иметь преимущество перед мужчиной?
– Ты еще не мужчина.
Юноша исподлобья воззрился на аль-Азиза.
– Может и так, отец, но стану им очень скоро. Ибо сестра сказала мне, – тут он снова хлестнул девушку, – что ты опасно болен и мне в ближайшем будущем предстоит стать халифом.
Гнев охватил аль-Азиза. С горящим взором он выхватил из рук сына хлыст и отшвырнул в сторону, но при этом сам схватился за сердце и, наверное, упал бы, не подхвати его верный Гарун. Глаза принца аль-Хакима сузились, и его тонкие губы тронула холодная улыбка. Потом он повернулся и поспешил прочь по тропинке. Сестра его поднялась на ноги, все еще сотрясаясь от рыданий, но, даже не взглянув на отца, торопливо удалилась следом за братом. Проводив их взглядом, халиф глубоко вздохнул.
– Таков мой сын, которому суждено в скором времени стать твоим господином, – сказал он Гаруну.
– На все воля Аллаха, – ответствовал, покачав головой, аль-Вакиль. – По милости его ты можешь прожить еще много лет.
– Но что, если он откажет мне в такой милости?.. – Халиф отстранился, хотя еще не совсем твердо держался на ногах. – Ты должен поклясться, что будешь заботиться о моем сыне. Нрав его буен, он своенравен и склонен к опрометчивым поступкам. Потребуются хорошие друзья, чтобы удержать его на пути Аллаха.
– Ты знаешь, о халиф, я всегда был преданным слугой твоего дома.
– Ты будешь верен моему сыну? – Халиф вновь схватил руки друга в свои и крепко сжал их. – Клянешься, что никогда не станешь умышлять против него?
– Клянусь именем Аллаха!
Халиф улыбнулся и расцеловал Гаруна в обе щеки.
– Наконец-то, – прошептал он, – я могу умереть спокойно. Троим своим подданным и друзьям поручил я здесь, в Каире, попечение о сыне: своему брату, своему визирю и начальнику конницы. Но ты, Гарун, дорог мне более всех прочих и из всех друзей моих пользуешься наибольшим доверием. И я верю, что ты, Гарун, сдержишь свое слово. Да благословит тебя Аллах, и да пребудет с тобой милость его.
Так и вышло, что во исполнение пожеланий повелителя правоверных, но вопреки своим собственным Гарун аль-Вакиль обнажил сияющий меч и, подобно грозному дыханию бури, обрушился на неверных. Ибо едва распространилась весть о кончине халифа, как злоумышляющие гяуры взбунтовались на всем пространстве от гор Хорасана до пустыни Шем и от островов Камар до яркого Румийского моря. Но ярость и злоба их нимало не устрашили Гаруна аль-Вакиля, ибо он обладал храбростью сотни львов и никто из смертных не мог потягаться с ним в битве. Множество богатых караванов с пленными и сокровищами, захваченными в битвах во славу Истинной Веры, было послано им ко двору халифа аль-Хакима, но новый владыка ни разу не удостоил его ответным посланием.
Миновало долгих семь лет и долгих семь зим, и наконец неуемным рвением Гаруна-аль-Вакиля все земли повелителя правоверных вновь были приведены к миру и покорности.
– Хвала Аллаху, – сказал тогда себе полководец, – ибо пришло время, когда я смогу вернуться в Каир, город из городов, не имеющий равных в мире. Слишком долго был отлучен я от его благ и удобств и не видел улиц его.
Аль-Вакиль с радостью предвкушал отдых в садах и мечтал о том, как возьмет себе жену, ибо, хотя молодость его уже миновала, он еще не имел сына, каковой есть наивысший и драгоценнейший дар, посылаемый человеку Аллахом.
Однако, прежде чем вложить меч в ножны, ему надлежало получить благословение повелителя правоверных, а потому по прибытии в Каир Гарун аль-Вакиль без промедления направился во дворец, где с превеликим изумлением увидел над воротами человека, посаженного на кол.
– Разве это не брат прежнего халифа? – вопросил он.
Страж в ответ хмуро кивнул, но говорить, по-видимому, расположен не был. Он молча пропустил аль-Вакиля ко вторым воротам, над которыми полководец тоже увидел кол, а на колу человека.
Вглядевшись в лицо несчастного, Гарун в ужасе воскликнул:
– Что вижу я? Разве это не визирь прежнего халифа?
И снова страж отделался молчаливым кивком, и снова пропустил его к следующим, третьим воротам, над которыми в страшных муках, со стонами умирал еще один человек.
– Разве это не начальник конницы покойного халифа? – спросил Гарун аль-Вакиль.
И в третий раз страж кивнул, не пожелав вымолвить ни слова, но при подходе к четвертым воротам все так же молча указал на еще один кол. Пока пустой.
– Идем дальше, – молвил верный аль-Вакиль.
И страж проводил его к дверями тронного зала.
Войдя, меч ислама и укротитель неверных простерся ниц перед халифом. Придворные, увидев вошедшего, умолкли, в зале воцарилась тишина.
– Встань, – повелел аль-Хаким.
Аль-Вакиль повиновался.
– Приблизься.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
– Неужто эта тайна столь ужасна, что никто ее так и не выдал? – спросил я. – Ведь с той поры минуло много веков.
– Она происходит из мира, лежащего за пределами смерти.
Я призадумался.
Воцарилось неловкое молчание, ибо в столь, мягко говоря, нестандартной ситуации мне было непросто выбрать правильную линию поведения.
Наконец я прокашлялся и как бы между делом спросил:
– Раз так, то почему ты позволил мне сюда прийти?
– Меня убедили в необходимости такого шага.
– Кто?
– Те, кому внятно происходящее.
Старик умолк, и я, чувствуя, что он борется с нешуточными страхами и сомнениями, тоже молчал. Наконец его веки дрогнули.
– Ты слышал историю о том, как была потревожена гробница. С тех пор к месту, названному вами Долиной царей, всегда были приставлены хранители, следившие за тем, чтобы подобное не повторилось.
– Ахмед Гиригар? – высказал я свою догадку.
Старик едва заметно кивнул.
– Да, он, как и я, является одним из длинной череды стражей. Однако именно он утверждает, что времена изменились. В Долине появились чужестранцы, своим упорством, целеустремленностью и возможностями превосходящие всех, кто бывал там до них. Те, кто не успокоится, пока не раскроет все секреты. Такие, как ты.
– Но мои действия совершенно бескорыстны, – заверил я, подняв руки. – Меня интересует не золото, а возможность пополнить сокровищницу человеческих знаний.
– Это твое утверждение, – промолвил старик с едва заметной усмешкой. – Впрочем, то же самое говорит о тебе и Ахмед Гиригар.
1Неожиданно старик взял мои руки в свои и крепко их сжал.
– Гиригар уверяет, что из всех иностранцев, когда-либо раскапывавших Долину, ты лучший. Ты один в состоянии понять, что древние захоронения действительно могут таить в себе опасность, и ты один способен не уступить алчности и тщеславию.
– Спасибо на добром слове, – смущенно пробормотал я. – Мне, конечно, чрезвычайно лестно...
– Скажи честно, – молвил старик, прервав меня резким взмахом руки, – это правда?
Он вперил в меня взгляд, и я, как при прошлой встрече, почувствовал, что буквально тону в глубине его глаз. Усилием воли я попытался освободиться из этого плена.
– Скажи мне – это правда? – повторил он.
– Да, это правда, – ответил я.
По телу старика пробежала дрожь. Он еще крепче сжал мои руки.
– В таком случае я заклинаю тебя помнить эти слова, и да удержат они тебя от дурных помыслов и деяний, ибо, как возвестил Всевышний, всякая душа в ответе за дела свои. Помни, и до тебя, в былые времена, были люди, заявлявшие о своем бескорыстии и стремлении к познанию, но они предались греху, и их настигло проклятие.
Отпустив мои руки, старец извлек из складок своего просторного одеяния ключ, подошел, не оглядываясь, к двери и отомкнул замок. Войдя внутрь, он зажег свечу. Я переступил порог следом за ним.
– Затвори за собой дверь, – велел он.
Я повиновался. Прежде чем оглядеться, мне пришлось несколько раз моргнуть, чтобы глаза привыкли к неровному свету. Вдоль стен помещения тянулись полки, и на них стояли закупоренные бутыли, наполненные какой-то прозрачной густой жидкостью, в которой плавали различные органы и части человеческого тела.
– Муммиях, – шепнул старик и, когда я повернулся к нему, с усмешкой повторил по-английски: – Мумия.
Я кивнул, но не смог скрыть разочарования. Почерневшие фрагменты мумифицированных тел продавались на базарах по два с половиной пенни, поскольку местное суеверие приписывало древним останкам целебные свойства. Чего-чего, а мумий в долине Нила хватало, и если часть из них кто-то зачем-то законсервировал в бутылях, это не сулило никаких открытий.
– Это все, что ты хотел мне показать? – спросил я.
Старик усмехнулся снова.
– Разве одно то, что мумии в отличие от обычной плоти не подвержены разложению и сохраняются в течение многих и многих веков, само по себе не чудо? И если тебе будет открыт секрет бессмертия плоти, разве это не тайна?
– По мне, так никакого чуда тут нет, – ответил я. – Ни чуда, ни тайны. Способы мумификации, которые применяли египетские жрецы, давно уже не секрет для современной науки.
Ухмылка старика сделалась шире и превратилась в уродливую гримасу.
– Так ли это? – прошептал он. – Ты уверен?
Подняв свечу выше и подхватив край своего долгополого одеяния, старец направился в темный угол и достал еще один ключ. Некоторое время он молча рассматривал его в сиянии свечи, а потом повернулся ко мне.
– Твоя наука не может познать всего, – молвил араб, – ибо есть премудрость, доступная лишь Всевышнему. Ничтожный ум сотворенного из праха смертного, лишь коснувшись ее, во прах и обратится. И все же, господин, если ты осмелишься... – Он поманил меня рукой. – Если ты осмелишься...
Приблизившись к нему, я разглядел решетку, перекрывавшую нишу в стене, а когда склонился поближе, у меня перехватило дыхание. Ибо взору моему предстало изображение, выполненное в мусульманском стиле, но вдохновленное явно иным, гораздо более древним источником.
– Те, кто не верит в загробную жизнь, дают ангелам женские имена, – прошептал старик.
– Но она не ангел, – возразил я, снова взглянув на изображение, а потом на собеседника. – Ее звали Нефертити, и она была женой фараона.
Старик глухо рассмеялся и, открыв решетку, показал мне второе изображение: знакомый солнечный диск и коленопреклоненные фигуры.
– Это фараон? – спросил он, указав на мужскую фигуру. – А это, – старик ткнул пальцем в женскую, – царица?
Я пожал плечами:
– Откуда мне знать.
– Скоро узнаешь.
– Тайну?
– Именно. Смотри.
Араб вставил ключ в замок, запиравший вторую решетку, повернул его и открыл доступ к углублению. Я, горя нетерпением, заглянул внутрь и не увидел ничего, кроме ветхого манускрипта.
Араб почтительно взял его обеими руками и подал мне.
– Береги это, – молвил старик. – Ценность сокровища, которое я тебе вручаю, не поддается исчислению, и даже стоимость бриллиантов, равных по весу этому пергаменту, не составит и тысячной доли его истинной цены.
Я принял рукопись, казавшуюся немыслимо хрупкой и обветшалой.
– Что это?
– Прочти манускрипт – и узнаешь. Только ради этого я готов с ним расстаться. Прочти его, мистер Картер, прочти и попытайся понять.
* * *
И я прочел.
Да, я прочел его. В противном случае не писал бы сейчас эти строки.
Копия манускрипта лежит передо мной на письменном столе.
Я берегу документ. Я пробегаю его первую строчку, а потом поднимаю глаза, чтобы взглянуть на звезды, мерцающие над Долиной царей.
Я гадаю. Я дивлюсь и надеюсь.
А порой еще и боюсь.
* * *
Копия, снятая Говардом Картером с рукописи неизвестного автора, обнаруженной им в мечети аль-Хакима в марте 1905 года. Дата создания манускрипта неизвестна
ВО ИМЯ АЛЛАХА, ВСЕМИЛОСТИВЕЙШЕГО И МИЛОСЕРДНОГО, В КОЕГО Я ВЕРУЮ.
Хвала Аллаху, Творцу мироздания, возвысившему небеса и мир населившему, ибо нет власти иной, кроме власти Аллаха. Лишившись покрова его, не был ли город Брасс низвергнут с высот гордыни неизмеримой, и величавые здания его стали пусты и молчаливы, подобно гробницам, и ныне в пределах его, где высились идолы золотые и сияли купола драгоценные, слышно лишь скорбное сов уханье. Вспомни и о граде огнепоклонников, не внявших громовому гласу Всевышнего, – все они, за изъятием единого праведного, обращены были в камень. Подумай о фараоне, владыке стран и земель обширных: не было в пределах земных никого, равного ему могуществом, и он в греховной гордыне своей возомнил себя богом. Но есть Владыка властвующих, дыханием своим рати погубляющий и воздвигающий для царей земных тесные темницы. Имя ему Смерть. Ответствуй, где ныне фараон кичливый? Пал в гордыне своей, пал навеки, ибо не снискал милости Аллаха. Воистину нет руководства и наставления иного, кроме как от Аллаха единого.
Повествуется – хотя истина сокрытая ведома одному лишь Аллаху, – что аль-Азиз, повелитель правоверных, пятый из халифов, властвовавших в Египте, мудростью своею равен был царю Соломону, мудрейшему из мудрых, да пребудет с ним Аллах. Однажды вечером, чувствуя сердцем своим тревогу, призвал он к себе Гаруна-аль-Вакиля, мужа разумного, рассудительного и чистого сердцем.
– Прогуляемся же по аллеям, вдыхая аромат роз и жасмина, – молвил халиф, – ибо в день жаркий, когда душа неспокойна, нет ничего лучшего для покоя и отдохновения, нежели прохлада и зелень сада.
Гарун, поднявшись с дивана, последовал за своим господином. Они прогуливались среди цветов и фонтанов, пока наконец не приблизились к мраморной скамье рядом с прудом. Они сели, и халиф, глубоко вздохнув, обратился к другу.
– Тебе ведомо, – молвил халиф, – что я смертельно болен. Не думай, будто я боюсь Смерти самой по себе, ибо она есть неизбывный, неизбежный строитель гробниц для бренных насельников мира сего. Однако каждый из нас лелеет мечты и планы, каковые хотел бы узреть воплощенными и осуществленными, прежде чем покинет сию юдоль скорби. Вот почему, о Гарун, перед тем как я расстанусь с жизнью, мне хотелось бы заручиться твоим обещанием выполнить две мои просьбы.
– Даже не будь ты моим владыкой, о повелитель правоверных, – ответствовал Гарун аль-Вакиль, – малейшее желание твое стало бы для меня приказом, каковой нельзя не исполнить.
Слегка улыбнувшись, словно он неожиданно погрузился в воспоминания, халиф положил руку на рукоять меча.
– Вспомни, о Гарун, – пробормотал он, – сколько славных побед мы одержали и сколь великие завоевания осуществили. Не для суетной славы своей, но во имя Истинной Веры.
Он взглянул на друга, но Гарун сидел понурясь, сцепив руки и устремив взгляд словно бы в никуда. Халиф нахмурился.
– Ты не отвечаешь, друг мой. Скажи, что за мысли отвлекли тебя?
Гарун заколебался, ибо не хотел огорчать халифа, признаваясь, что устал от войн и кровопролития.
– Во владениях твоих, о халиф, царит мир, и все народы благословляют имя твое, восхваляя мудрость твоего правления.
Халиф покачал головой.
– Увы, Гарун, тебе ведомо, что неверные только и ждут известия о моей кончине, ибо лишь страх передо мной удерживает их от искушения снова взяться за оружие. О, Гарун! – Халиф сжал руки своего приближенного. – Стань моим мечом, дабы разить их и после моей смерти! Не успокаивайся до тех пор, пока идолы не будут низвергнуты и во всех их капищах не будет возглашена та непреложная истина, что нет бога, кроме Аллаха, и Мохаммед пророк его!
Гарун встретился взглядом со своим повелителем.
– Внимаю и повинуюсь, – промолвил он через некоторое время и, снова отведя глаза, спросил: – Каково будет твое второе желание, о повелитель правоверных?
Халиф собрался было ответить, но в этот миг до них неожиданно донесся крик, а потом послышались звуки, весьма походившие на рыдания молодой девушки. И халиф, и Гарун мгновенно вскочили на ноги и поспешили в сад, чтобы выяснить, в чем причина этого плача. Там, в тени раскидистого дерева, они увидели юного принца аль-Хакима, да пребудет с ним десница Аллаха. То был юноша несказанной красоты и изящества, со станом тонким, как шелковая нить, со щеками нежными, как лепестки анемонов, и глазами яркими, как незамутненный агат. Но в руке его был хлыст, а у ног его лежала девушка с сорванным со спины платьем Плечи ее кровоточили, а жалобный плач разрывал сердце. Приблизившись, халиф с изумлением узнал в ней свою дочь, принцессу Ситт аль-Мульк.
– Что все это значит? – в гневе вопросил халиф.
Принц обернулся.
– Я наказываю эту неразумную особу за опрометчивую гордыню, – ничуть не смутившись, ответил он. – Она дерзнула отказать мне в некоторых просьбах.
– Но она твоя сестра, причем старшая, – нахмурился халиф. – И именно ей принадлежит право руководить тобой.
– Она женщина, то есть сосуд греха и вместилище порока! Разве в Коране не сказано, что женщина не может иметь преимущество перед мужчиной?
– Ты еще не мужчина.
Юноша исподлобья воззрился на аль-Азиза.
– Может и так, отец, но стану им очень скоро. Ибо сестра сказала мне, – тут он снова хлестнул девушку, – что ты опасно болен и мне в ближайшем будущем предстоит стать халифом.
Гнев охватил аль-Азиза. С горящим взором он выхватил из рук сына хлыст и отшвырнул в сторону, но при этом сам схватился за сердце и, наверное, упал бы, не подхвати его верный Гарун. Глаза принца аль-Хакима сузились, и его тонкие губы тронула холодная улыбка. Потом он повернулся и поспешил прочь по тропинке. Сестра его поднялась на ноги, все еще сотрясаясь от рыданий, но, даже не взглянув на отца, торопливо удалилась следом за братом. Проводив их взглядом, халиф глубоко вздохнул.
– Таков мой сын, которому суждено в скором времени стать твоим господином, – сказал он Гаруну.
– На все воля Аллаха, – ответствовал, покачав головой, аль-Вакиль. – По милости его ты можешь прожить еще много лет.
– Но что, если он откажет мне в такой милости?.. – Халиф отстранился, хотя еще не совсем твердо держался на ногах. – Ты должен поклясться, что будешь заботиться о моем сыне. Нрав его буен, он своенравен и склонен к опрометчивым поступкам. Потребуются хорошие друзья, чтобы удержать его на пути Аллаха.
– Ты знаешь, о халиф, я всегда был преданным слугой твоего дома.
– Ты будешь верен моему сыну? – Халиф вновь схватил руки друга в свои и крепко сжал их. – Клянешься, что никогда не станешь умышлять против него?
– Клянусь именем Аллаха!
Халиф улыбнулся и расцеловал Гаруна в обе щеки.
– Наконец-то, – прошептал он, – я могу умереть спокойно. Троим своим подданным и друзьям поручил я здесь, в Каире, попечение о сыне: своему брату, своему визирю и начальнику конницы. Но ты, Гарун, дорог мне более всех прочих и из всех друзей моих пользуешься наибольшим доверием. И я верю, что ты, Гарун, сдержишь свое слово. Да благословит тебя Аллах, и да пребудет с тобой милость его.
Так и вышло, что во исполнение пожеланий повелителя правоверных, но вопреки своим собственным Гарун аль-Вакиль обнажил сияющий меч и, подобно грозному дыханию бури, обрушился на неверных. Ибо едва распространилась весть о кончине халифа, как злоумышляющие гяуры взбунтовались на всем пространстве от гор Хорасана до пустыни Шем и от островов Камар до яркого Румийского моря. Но ярость и злоба их нимало не устрашили Гаруна аль-Вакиля, ибо он обладал храбростью сотни львов и никто из смертных не мог потягаться с ним в битве. Множество богатых караванов с пленными и сокровищами, захваченными в битвах во славу Истинной Веры, было послано им ко двору халифа аль-Хакима, но новый владыка ни разу не удостоил его ответным посланием.
Миновало долгих семь лет и долгих семь зим, и наконец неуемным рвением Гаруна-аль-Вакиля все земли повелителя правоверных вновь были приведены к миру и покорности.
– Хвала Аллаху, – сказал тогда себе полководец, – ибо пришло время, когда я смогу вернуться в Каир, город из городов, не имеющий равных в мире. Слишком долго был отлучен я от его благ и удобств и не видел улиц его.
Аль-Вакиль с радостью предвкушал отдых в садах и мечтал о том, как возьмет себе жену, ибо, хотя молодость его уже миновала, он еще не имел сына, каковой есть наивысший и драгоценнейший дар, посылаемый человеку Аллахом.
Однако, прежде чем вложить меч в ножны, ему надлежало получить благословение повелителя правоверных, а потому по прибытии в Каир Гарун аль-Вакиль без промедления направился во дворец, где с превеликим изумлением увидел над воротами человека, посаженного на кол.
– Разве это не брат прежнего халифа? – вопросил он.
Страж в ответ хмуро кивнул, но говорить, по-видимому, расположен не был. Он молча пропустил аль-Вакиля ко вторым воротам, над которыми полководец тоже увидел кол, а на колу человека.
Вглядевшись в лицо несчастного, Гарун в ужасе воскликнул:
– Что вижу я? Разве это не визирь прежнего халифа?
И снова страж отделался молчаливым кивком, и снова пропустил его к следующим, третьим воротам, над которыми в страшных муках, со стонами умирал еще один человек.
– Разве это не начальник конницы покойного халифа? – спросил Гарун аль-Вакиль.
И в третий раз страж кивнул, не пожелав вымолвить ни слова, но при подходе к четвертым воротам все так же молча указал на еще один кол. Пока пустой.
– Идем дальше, – молвил верный аль-Вакиль.
И страж проводил его к дверями тронного зала.
Войдя, меч ислама и укротитель неверных простерся ниц перед халифом. Придворные, увидев вошедшего, умолкли, в зале воцарилась тишина.
– Встань, – повелел аль-Хаким.
Аль-Вакиль повиновался.
– Приблизься.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46