С огромным трудом удалось Джованни найти для обряда священника, старика пьяницу, уже закончившего свою церковную карьеру, и то лишь после того, как внес весьма ощутимый вклад в архиепископскую казну.
Прием состоялся на обширном заднем дворе дома Джованни. Белые столы и стулья для четырех сотен гостей, расставленные на пыльной зелени лужайки, очень напоминали сахарную глазурь на гигантском торте. Перед глазами мелькали розовые банты и воздушные шары. В бамбуковых клетках, развешанных вокруг бассейна, окруженного тамариндовыми деревьями, ворковали белые голуби.
Места гостей жениха, не пришедших и приславших свои извинения, заняли дружки и любовники Марии Мендес. Они набились в обшарпанные грузовики и открытые автобусы и, пока ехали, трубили в горны и распивали дешевое вино.
Миновав церковь, они подкатили прямо к дому Джемелли и налетели на двор, похожий на глазированный торт, словно муравьи на сахар. Целый час они напивались изысканным вином, которым официанты, одетые в белое, наполняли большие искрящиеся бокалы. Стоя у столов, они жевали и жевали, пока не осовели от еды и не могли больше проглотить ни кусочка. Тогда они принялись рассовывать еду по карманам. Когда же еды не осталось, стали хватать с подносов серебряные приборы и прятать в штаны. Официанты попытались урезонить не в меру расходившихся гостей, тогда какая-то крикливо одетая женщина, вырывая у них ножи и вилки, заявила, что они ей нужны в качестве сувенира на память. А один официант схлопотал пощечину, когда попробовал помешать длинноволосому парню в пиджаке пурпурного цвета засовывать в мешок голубей, предварительно оторвав им головы, что было по меньшей мере странно. Ангелина Серио, вернувшись из церкви вместе с мужем, сыновьями, их женами и детьми, вошла во двор как раз в тот момент, когда один из гостей с торжествующим видом писал в бассейн. Он подмигнул ей и тряхнул пенисом. Шествуя впереди всего семейства, Ангелина пересекла лужайку и вошла в свой дом, рядом с домом брата, дрожа от стыда и ярости. Краска расползлась по лицу. Она заперла дверь на два замка, чтобы защитить себя и свое потомство от безумствующего снаружи сброда, и со стоном упала на руки Бруно.
А вакханалия на заднем дворе продолжалась. Перед самым оркестром, на специально оборудованной площадке для танцев, Мария Мендес извивалась в похотливой ламбаде со смазливым крепким юнцом, вполовину моложе ее. Она крепко прижималась животом к его бедрам, дряблые груди едва не вываливались из глубокого выреза. Она поглаживала его крепкий зад и похотливо поводила глазами. Пьяная толпа, глядя на них, хохотала и топала ногами. Громче всех смеялась Изабель, в своем тяжелом свадебном наряде за сто тысяч крузейро, и ее смех всколыхнул волны вожделения у стоявшего рядом Джованни.
Он не видел никого и ничего, кроме своей красавицы невесты. И так было весь этот день. В последующие годы Джованни будет вспоминать каждый момент, каждую секунду этого дня: свое первое впечатление при взгляде на Изабель в атласном платье со старинными кружевами, холодную, похожую на пещеру церковь, невнятное бормотание старого священника, от которого разило виски, бурную вечеринку в своем дворе. Но среди всех неясных, смутных воспоминаний — о церкви, вечеринке и других — всегда будет преобладать незабываемое: рыжеволосая, с кожей цвета оливы, Изабель. Когда они стояли рядом у алтаря, он заметил мерцающее сияние в ее светло-зеленых глазах, прекрасных, как пластиковые глаза куклы. Но ее глаза были живыми, слегка насмешливыми, светились умом и вызывали желание. И еще он запомнил исходивший от нее запах, там, в церкви. Запах духов ее матери, запах блуда, легкий аромат пудры, и надо всем этим — ощущение мускуса, набухших желез... Во время службы, которую открывал пьяница священник, Джованни, и без того скрюченный, согнулся чуть ли не пополам, чтобы скрыть эрекцию. Изабель все поняла, запрокинула голову и хрипло усмехнулась, показав свои ровные белые зубы. Священник на секунду умолк и с удивлением на нее воззрился, а она опять рассмеялась, взяла руку Джованни в свою, и ему показалось, что он сейчас умрет от блаженства.
* * *
Когда яростное бразильское солнце угомонилось и на землю спустилась прохлада, вечеринка достигла своего апогея. Одна пара стала заниматься любовью прямо под столом, скрытая длинной скатертью, и гости, перевернув стол, принялись поливать увлекшихся любовников холодной водой, под одобрительный хохот зрителей. Какой-то пьянчуга вырвал изо рта музыканта трубу, тот хватил его кулаком по голове, и оба покатились по земле, тузя друг друга, пока их не растащили. Тут музыканты перешли на танцевальные ритмы, и пирующие пустились в пляс, сначала поодиночке, затем по двое, по трое. Когда тимпаны разразились страстным, зовущим стаккато, гости вытянулись в длинную цепочку и заскользили между столами. Глаза Изабель блестели от возбуждения. Она взяла мужа за руку, потащила его на законное место — во главе цепочки, и они повели всех вокруг двора. Вдруг смуглое лицо невесты покраснело от гнева. Она заметила, что дружки ее матери смеются над калекой мужем. Изабель подобрала подол свадебного платья, вскочила на возвышение, где сидели музыканты, и, замахав руками, крикнула:
— Хватит! Заткнитесь! Не то не получите ни крузейро! — Музыканты, очень недовольные, прервали свою сумасшедшую самбу. Гости запротестовали было, но Изабель повернулась к ним, ее зеленые глаза сверкнули недобрым смешком, над двором пронесся ее крик:
— Вон отсюда! Вон все, мерзавцы! Прочь из моего дома!
Вперед выступила Мария Мендес:
— Не смей так разговаривать с моими друзьями!
— И ты убирайся! — крикнула Изабель.
— Ты что себе позволяешь, маленькая шлюшка?
— А кто меня научил? Да ты еще большая шлюха, чем я!
Тяжелые груди Марии Мендес заколыхались в глубоком вырезе.
— Не большая, а лучшая!
— А-а-а! — визжала Изабель. — Тебе уже нечего продавать. Скоро будешь сама приплачивать.
— Сука! — вопила Мария Мендес, наступая на дочь. Насилу ухажер ее оттащил. — Неблагодарная сучка! Вот как ты относишься к своей бедной матери?!
— Матери! Ты никогда не была мне матерью, только мадам! А теперь вон из моего дома!
— Гонишь? Родную мать? Выбрасываешь на улицу?
— Вон! Все вон! — Изабель схватила со стола бутылку шампанского, взяла мужа за руку и повела к дому.
Мария Мендес шла за ними и вопила:
— Мне все говорили, что когда-нибудь ты прогонишь меня. Я не верила, называла тебя моей маленькой крошкой. Любила тебя.
Уже у самого входа Изабель обернулась:
— Ты никогда и ничего не любила, только палку между ногами!
— Грязный язык у тебя, шлюха поганая! — прошипела Мария Мендес, крестясь. — Гореть тебе в аду!
— Вон! — заорала Изабель матери и обратилась к следовавшей за ними толпе гостей: — Вон! Все вон!
Мария Мендес решила изменить тактику. Она опустилась на колени, стала рвать на себе волосы и завыла, взывая к небу:
— Крошка моя, пожалей свою бедную маму. Ты единственное, что у меня осталось на свете. — Ее заплывшее жиром тело тряслось. — У тебя добрый муж! Возьми меня к себе! Не прогоняй!
Изабель полезла в карман Джованни, вытащила пачку купюр и швырнула матери. Та быстро прикрыла их собой, при этом в животе у нее что-то булькнуло. Изабель рассмеялась:
— Ты настоящая свинья!
Она втащила за собой в дом Джованни и в полном изнеможении прислонилась к двери, которую едва успела захлопнуть.
— Изабель, дорогая, не мучай свою бедную мамочку!
— Убирайся, свинья!
— Я этого не вынесу, я убью себя!
— Убей. В мире чище станет.
— Изабель!
— Прочь!
— Иза-а-а-а-бель!
— Уходи, или я прослежу, чтобы мой муж не давал тебе ни сентаво.
Тишина.
— Я подожду, пока...
— Прочь!
Молчание. И наконец:
— Я люблю тебя, Изабель!
Изабель захихикала. Потом рассмеялась нежным заливистым смехом, который перешел в отрывистый хохот. Джованни, стоя в нескольких футах от нее, тоже силился рассмеяться. Изабель взглянула на него так, будто видела впервые, и расхохоталась еще сильнее. Хохот ее становился все резче и грубее. Держась за живот, она сползла вниз по двери, к которой прислонилась, на пол, подмяв под себя свадебное платье, издала какой-то странный звук и снова расхохоталась, колотя по полу пятками. Глядя на нее, Джованни смеялся, не понимая, в чем дело.
В конце концов Изабель запрокинула голову, подняла бутылку шампанского и вылила себе в рот. Сплюнула на мраморный пол и снова стала смеяться. Вдруг она заметила слуг, глазевших на них с лестничного пролета.
— Чего пялитесь? — заорала Изабель. — Вон из моего дома.
Она поднялась с пола, сунула ноги в туфли на высоких каблуках, снова сбросила их и уставилась на освещенную лестницу. Видя, что от Джованни помощи не дождешься, слуги поспешили ретироваться, прежде чем Изабель зашлась в новом приступе ярости.
— Вон! Хочу, чтобы в ночь моей свадьбы никого не было в доме!
Вскоре захлопали двери — слуг и след простыл.
Изабель заперла двери, задернула шторы, опустила жалюзи. Зажгла во всех комнатах свет. Обошла дом вторично, спустилась по лестнице и нашла Джованни в том же месте, в холле возле парадной двери. В маленькой непроветренной спальне на втором этаже, куда Изабель отвела мужа, она поставила на пол бутылку шампанского, подошла к Джованни вплотную и повернулась спиной:
— Раздень меня.
У Джованни пересохло во рту. Дрожащими пальцами стал расстегивать крохотные пуговки на ее свадебном платье. Как же их много! Не меньше тысячи. С ума сойти можно! Наконец-то показалась ее смуглая шелковистая кожа. Пальцы ощутили жар ее тела. Женщина легонько отстранила Джованни и выбралась из своего свадебного платья, оставив его лежать на мраморном полу. Затем сняла лифчик — показались ее маленькие груди с темными сосками. Трусов на ней не было. Белые подвязки поддерживали белые чулки. На фоне лежавшей на полу белой одежды ее тело казалось золотистым, как мед. И если бы не волосы на лобке, ее можно было бы принять за ангела. Сердце Джованни бешено колотилось, он задыхался. Еще немного — и он не выдержит, умрет.
Она села на край постели, протянула к нему руки. Он не двигался. Изабель крепко обняла его, расстегнула ремень и «молнию» на брюках — они упали к его ногам. На белых подштанниках остались следы эрекции. Она усмехнулась и стянула с него подштанники, освободив пенис. Из груди Джованни вырвался крик. Изабель посмотрела на лицо, перевела взгляд на его пенис. Огромный, белый, не меньше одиннадцати дюймов, он был просто великолепен. Она взяла его в руку, и Джованни задохнулся. Изабель, пораженная, усмехнулась горькой иронии жизни: маленький уродец и с таким большим роскошным членом. Запрокинув голову, она рассмеялась глубоким чувственным смехом. Ей на руку упала тяжелая горячая капля семени, которое Джованни извергал снова и снова... Оно растекалось по ее животу, обволакивало пальцы. Она смеялась, а он истекал семенем. Когда же семя иссякло, она принялась гладить и ласкать его член, пока он опять не налился металлической крепостью. Тогда она откинулась на голубое покрывало, обхватила бедра Джованни, подтянув его к себе, прижалась к нему и, засунув его член во влагалищные губы, как бы нанизала себя на него.
Так Джованни Массимо Джемелли потерял невинность. Ему было пятьдесят три года.
* * *
Будь у Джованни хоть какой-нибудь опыт, он угадал бы в своей жене существо исключительное, необычайно сексуальное — таких женщин одна на миллион. Охваченный восторгом, он интуитивно чувствовал, что это не просто требовательная любовница. Это кипящий вулкан, изливающий лаву на его ноги. Она делала все сама, ему оставалось лишь подчиняться. Она не давала ему опомниться, набрасывалась на него, словно животное, извивалась всем телом. Казалось, этому не будет конца. Оседлав его член, она скакала на нем, как цирковая наездница. Визжала, стонала, кусалась и потом вдруг стихала, как пронесшийся ураган или обмелевший поток, лежала под ним и смеялась, смеялась, смеялась, и он ощущал этот смех набухающим кольцом крайней плоти.
Немного погодя Изабель, совершенно голая, а Джованни в своей гофрированной ночной рубашке сидели на прохладном мраморном полу огромного зала, рассматривая свадебные дары, присланные со всего света. Даже отказавшиеся приехать на свадьбу не решились проигнорировать это событие или прислать дешевые подарки. И Изабель визжала от восторга, срывая дорогую, со вкусом подобранную упаковку с фарфора, хрусталя, серебра, ручных изделий, чеканки... Сидя на корточках, она пила шампанское прямо из бутылки, доедала остатки икры с большого серебряного подноса, который притащила из кухни, и открывала тщательно завернутые подарки. Джованни наблюдал, как она вливала себе в рот шампанское, как оно тоненькой струйкой стекает по ее груди. Смотрел на темный кустик волос между ее ног, когда, поднявшись с пола, она раскачивалась на носках.
Потом подарки ей надоели, и она закурила сигарету с марихуаной, вытащив ее из чулка, и показала Джованни, как ее нужно курить. Он затянулся и не выдыхал дым до тех пор, пока не почувствовал, что у него запылали уши. Затем выдохнул, будто выплюнул, и они, довольные, сидели в его голубых облаках.
Изабель прошла по комнатам, выключила свет. Затем за руку привела Джованни в другую спальню и раздвинула французские шторы. В лунном свете на фоне окна она казалась пропитанной маслом деревянной скульптурой. Она толкнула его на кровать и начала расстегивать на нем рубашку. Когда он захотел помешать ей, отбросила его руку и в нетерпении рванула последние пуговицы, отчего затрещало тонкое полотно. Стоя на коленях, она разглядывала его залитое лунным светом тело. Ему хотелось умереть, стать невидимым, крошечной песчинкой во вселенной. В ушах звенело, в горле пересохло. Он чувствовал, как в его поднимающемся члене пульсирует кровь. Изабель прильнула к нему губами, и Джованни показалось, будто весь мир опрокинулся на него. Она зарылась лицом в серые грубые волосы, взяла в рот яичко. Джованни застонал. Она прижала яичко языком к небу. Джованни снова застонал и стал царапать ногтями простыню. Изабель рассмеялась, не вынимая изо рта его член. И в который уже раз ее вибрирующий смех пронзил его до самых глубин, и не было на свете мужчины, который любил бы женщину так, как он — Изабель.
Она вылизала каждую частицу его тела: искалеченного, изуродованного, непропорционального. Каждый палец на его ногах, слегка пощипывала кожу на его затылке. Ласкала языком его анус. Джованни задыхался. Слезы бежали по его щекам, он барабанил кулаками по матрацу.
Потом она опустилась на корточки прямо над его лицом, и он почувствовал, ее волосы на лобке щекочут ему нос, и ощутил от нее тот самый запах, который исходил от нее утром, когда они стояли у алтаря. Только сейчас он был резче и сильнее, был глубок как океан. Изабель и сама была как океан — бездонный, бесконечный и вечный. И Джованни казалось, что он тонет в ее аромате, влажном и вязком. Оставаясь на корточках, она скользила по его телу. По его груди, волосам, по скрючившимся рукам и ногам, пока он не излил на нее свое семя, не вобрал в себя ее запах, запах дикого животного.
Потом она села на его член и стала раскачиваться, а в окно уже просочились желтые бразильские сумерки.
* * *
Через два месяца Изабель забеременела.
Джованни поспешил устроить в одной из спален роскошную детскую. Он оклеил ее обоями с Микки Маусом и Винни-Пухом, а мебель украсил картинками с изображением сказочных персонажей.
До родов оставалось три месяца.
Изабель раздалась в бедрах, ходила плавно, вразвалочку. Раздевшись дома, она изучала себя в огромном, от потолка до пола зеркале, а Джованни смотрел на нее, на разбухшие груди, приникал к ее налитым, твердым соскам.
За месяц до родов живот у Изабель стал тугим и огромным. Целыми днями она валялась в постели, и слуги, успевшие полюбить свою молодую хозяйку, как только Джованни уходил на работу, приносили ей шампанское и зеленую маковую травку, которой она набивала глиняную трубку. С утра до вечера Изабель что-то ела, чаще местные бразильские блюда: черные бобы со свининой, жаркое из коровьих внутренностей, а также спагетти и американские гамбургеры.
За две недели до предполагаемого срока Джованни снял в больнице две смежные палаты и пригласил лучших докторов Бразилии. Изабель протестовала. Она знала, что сестры не станут таскать ей шампанское и марихуану, а еда будет просто ужасной. Но Джованни настоял на своем. В больнице он, по крайней мере, сможет контролировать ситуацию. Джованни нервничал, хотя на то не было особых причин.
В первую же ночь Изабель уснула, когда они вместе смотрели телевизионный спектакль «Я — шпион». Боясь ее разбудить, Джованни не пошел в соседнюю палату и до утра проспал в кресле. На следующую ночь он велел поставить в палату Изабель кушетку и спал с ней, положив руку на бедро жены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
Прием состоялся на обширном заднем дворе дома Джованни. Белые столы и стулья для четырех сотен гостей, расставленные на пыльной зелени лужайки, очень напоминали сахарную глазурь на гигантском торте. Перед глазами мелькали розовые банты и воздушные шары. В бамбуковых клетках, развешанных вокруг бассейна, окруженного тамариндовыми деревьями, ворковали белые голуби.
Места гостей жениха, не пришедших и приславших свои извинения, заняли дружки и любовники Марии Мендес. Они набились в обшарпанные грузовики и открытые автобусы и, пока ехали, трубили в горны и распивали дешевое вино.
Миновав церковь, они подкатили прямо к дому Джемелли и налетели на двор, похожий на глазированный торт, словно муравьи на сахар. Целый час они напивались изысканным вином, которым официанты, одетые в белое, наполняли большие искрящиеся бокалы. Стоя у столов, они жевали и жевали, пока не осовели от еды и не могли больше проглотить ни кусочка. Тогда они принялись рассовывать еду по карманам. Когда же еды не осталось, стали хватать с подносов серебряные приборы и прятать в штаны. Официанты попытались урезонить не в меру расходившихся гостей, тогда какая-то крикливо одетая женщина, вырывая у них ножи и вилки, заявила, что они ей нужны в качестве сувенира на память. А один официант схлопотал пощечину, когда попробовал помешать длинноволосому парню в пиджаке пурпурного цвета засовывать в мешок голубей, предварительно оторвав им головы, что было по меньшей мере странно. Ангелина Серио, вернувшись из церкви вместе с мужем, сыновьями, их женами и детьми, вошла во двор как раз в тот момент, когда один из гостей с торжествующим видом писал в бассейн. Он подмигнул ей и тряхнул пенисом. Шествуя впереди всего семейства, Ангелина пересекла лужайку и вошла в свой дом, рядом с домом брата, дрожа от стыда и ярости. Краска расползлась по лицу. Она заперла дверь на два замка, чтобы защитить себя и свое потомство от безумствующего снаружи сброда, и со стоном упала на руки Бруно.
А вакханалия на заднем дворе продолжалась. Перед самым оркестром, на специально оборудованной площадке для танцев, Мария Мендес извивалась в похотливой ламбаде со смазливым крепким юнцом, вполовину моложе ее. Она крепко прижималась животом к его бедрам, дряблые груди едва не вываливались из глубокого выреза. Она поглаживала его крепкий зад и похотливо поводила глазами. Пьяная толпа, глядя на них, хохотала и топала ногами. Громче всех смеялась Изабель, в своем тяжелом свадебном наряде за сто тысяч крузейро, и ее смех всколыхнул волны вожделения у стоявшего рядом Джованни.
Он не видел никого и ничего, кроме своей красавицы невесты. И так было весь этот день. В последующие годы Джованни будет вспоминать каждый момент, каждую секунду этого дня: свое первое впечатление при взгляде на Изабель в атласном платье со старинными кружевами, холодную, похожую на пещеру церковь, невнятное бормотание старого священника, от которого разило виски, бурную вечеринку в своем дворе. Но среди всех неясных, смутных воспоминаний — о церкви, вечеринке и других — всегда будет преобладать незабываемое: рыжеволосая, с кожей цвета оливы, Изабель. Когда они стояли рядом у алтаря, он заметил мерцающее сияние в ее светло-зеленых глазах, прекрасных, как пластиковые глаза куклы. Но ее глаза были живыми, слегка насмешливыми, светились умом и вызывали желание. И еще он запомнил исходивший от нее запах, там, в церкви. Запах духов ее матери, запах блуда, легкий аромат пудры, и надо всем этим — ощущение мускуса, набухших желез... Во время службы, которую открывал пьяница священник, Джованни, и без того скрюченный, согнулся чуть ли не пополам, чтобы скрыть эрекцию. Изабель все поняла, запрокинула голову и хрипло усмехнулась, показав свои ровные белые зубы. Священник на секунду умолк и с удивлением на нее воззрился, а она опять рассмеялась, взяла руку Джованни в свою, и ему показалось, что он сейчас умрет от блаженства.
* * *
Когда яростное бразильское солнце угомонилось и на землю спустилась прохлада, вечеринка достигла своего апогея. Одна пара стала заниматься любовью прямо под столом, скрытая длинной скатертью, и гости, перевернув стол, принялись поливать увлекшихся любовников холодной водой, под одобрительный хохот зрителей. Какой-то пьянчуга вырвал изо рта музыканта трубу, тот хватил его кулаком по голове, и оба покатились по земле, тузя друг друга, пока их не растащили. Тут музыканты перешли на танцевальные ритмы, и пирующие пустились в пляс, сначала поодиночке, затем по двое, по трое. Когда тимпаны разразились страстным, зовущим стаккато, гости вытянулись в длинную цепочку и заскользили между столами. Глаза Изабель блестели от возбуждения. Она взяла мужа за руку, потащила его на законное место — во главе цепочки, и они повели всех вокруг двора. Вдруг смуглое лицо невесты покраснело от гнева. Она заметила, что дружки ее матери смеются над калекой мужем. Изабель подобрала подол свадебного платья, вскочила на возвышение, где сидели музыканты, и, замахав руками, крикнула:
— Хватит! Заткнитесь! Не то не получите ни крузейро! — Музыканты, очень недовольные, прервали свою сумасшедшую самбу. Гости запротестовали было, но Изабель повернулась к ним, ее зеленые глаза сверкнули недобрым смешком, над двором пронесся ее крик:
— Вон отсюда! Вон все, мерзавцы! Прочь из моего дома!
Вперед выступила Мария Мендес:
— Не смей так разговаривать с моими друзьями!
— И ты убирайся! — крикнула Изабель.
— Ты что себе позволяешь, маленькая шлюшка?
— А кто меня научил? Да ты еще большая шлюха, чем я!
Тяжелые груди Марии Мендес заколыхались в глубоком вырезе.
— Не большая, а лучшая!
— А-а-а! — визжала Изабель. — Тебе уже нечего продавать. Скоро будешь сама приплачивать.
— Сука! — вопила Мария Мендес, наступая на дочь. Насилу ухажер ее оттащил. — Неблагодарная сучка! Вот как ты относишься к своей бедной матери?!
— Матери! Ты никогда не была мне матерью, только мадам! А теперь вон из моего дома!
— Гонишь? Родную мать? Выбрасываешь на улицу?
— Вон! Все вон! — Изабель схватила со стола бутылку шампанского, взяла мужа за руку и повела к дому.
Мария Мендес шла за ними и вопила:
— Мне все говорили, что когда-нибудь ты прогонишь меня. Я не верила, называла тебя моей маленькой крошкой. Любила тебя.
Уже у самого входа Изабель обернулась:
— Ты никогда и ничего не любила, только палку между ногами!
— Грязный язык у тебя, шлюха поганая! — прошипела Мария Мендес, крестясь. — Гореть тебе в аду!
— Вон! — заорала Изабель матери и обратилась к следовавшей за ними толпе гостей: — Вон! Все вон!
Мария Мендес решила изменить тактику. Она опустилась на колени, стала рвать на себе волосы и завыла, взывая к небу:
— Крошка моя, пожалей свою бедную маму. Ты единственное, что у меня осталось на свете. — Ее заплывшее жиром тело тряслось. — У тебя добрый муж! Возьми меня к себе! Не прогоняй!
Изабель полезла в карман Джованни, вытащила пачку купюр и швырнула матери. Та быстро прикрыла их собой, при этом в животе у нее что-то булькнуло. Изабель рассмеялась:
— Ты настоящая свинья!
Она втащила за собой в дом Джованни и в полном изнеможении прислонилась к двери, которую едва успела захлопнуть.
— Изабель, дорогая, не мучай свою бедную мамочку!
— Убирайся, свинья!
— Я этого не вынесу, я убью себя!
— Убей. В мире чище станет.
— Изабель!
— Прочь!
— Иза-а-а-а-бель!
— Уходи, или я прослежу, чтобы мой муж не давал тебе ни сентаво.
Тишина.
— Я подожду, пока...
— Прочь!
Молчание. И наконец:
— Я люблю тебя, Изабель!
Изабель захихикала. Потом рассмеялась нежным заливистым смехом, который перешел в отрывистый хохот. Джованни, стоя в нескольких футах от нее, тоже силился рассмеяться. Изабель взглянула на него так, будто видела впервые, и расхохоталась еще сильнее. Хохот ее становился все резче и грубее. Держась за живот, она сползла вниз по двери, к которой прислонилась, на пол, подмяв под себя свадебное платье, издала какой-то странный звук и снова расхохоталась, колотя по полу пятками. Глядя на нее, Джованни смеялся, не понимая, в чем дело.
В конце концов Изабель запрокинула голову, подняла бутылку шампанского и вылила себе в рот. Сплюнула на мраморный пол и снова стала смеяться. Вдруг она заметила слуг, глазевших на них с лестничного пролета.
— Чего пялитесь? — заорала Изабель. — Вон из моего дома.
Она поднялась с пола, сунула ноги в туфли на высоких каблуках, снова сбросила их и уставилась на освещенную лестницу. Видя, что от Джованни помощи не дождешься, слуги поспешили ретироваться, прежде чем Изабель зашлась в новом приступе ярости.
— Вон! Хочу, чтобы в ночь моей свадьбы никого не было в доме!
Вскоре захлопали двери — слуг и след простыл.
Изабель заперла двери, задернула шторы, опустила жалюзи. Зажгла во всех комнатах свет. Обошла дом вторично, спустилась по лестнице и нашла Джованни в том же месте, в холле возле парадной двери. В маленькой непроветренной спальне на втором этаже, куда Изабель отвела мужа, она поставила на пол бутылку шампанского, подошла к Джованни вплотную и повернулась спиной:
— Раздень меня.
У Джованни пересохло во рту. Дрожащими пальцами стал расстегивать крохотные пуговки на ее свадебном платье. Как же их много! Не меньше тысячи. С ума сойти можно! Наконец-то показалась ее смуглая шелковистая кожа. Пальцы ощутили жар ее тела. Женщина легонько отстранила Джованни и выбралась из своего свадебного платья, оставив его лежать на мраморном полу. Затем сняла лифчик — показались ее маленькие груди с темными сосками. Трусов на ней не было. Белые подвязки поддерживали белые чулки. На фоне лежавшей на полу белой одежды ее тело казалось золотистым, как мед. И если бы не волосы на лобке, ее можно было бы принять за ангела. Сердце Джованни бешено колотилось, он задыхался. Еще немного — и он не выдержит, умрет.
Она села на край постели, протянула к нему руки. Он не двигался. Изабель крепко обняла его, расстегнула ремень и «молнию» на брюках — они упали к его ногам. На белых подштанниках остались следы эрекции. Она усмехнулась и стянула с него подштанники, освободив пенис. Из груди Джованни вырвался крик. Изабель посмотрела на лицо, перевела взгляд на его пенис. Огромный, белый, не меньше одиннадцати дюймов, он был просто великолепен. Она взяла его в руку, и Джованни задохнулся. Изабель, пораженная, усмехнулась горькой иронии жизни: маленький уродец и с таким большим роскошным членом. Запрокинув голову, она рассмеялась глубоким чувственным смехом. Ей на руку упала тяжелая горячая капля семени, которое Джованни извергал снова и снова... Оно растекалось по ее животу, обволакивало пальцы. Она смеялась, а он истекал семенем. Когда же семя иссякло, она принялась гладить и ласкать его член, пока он опять не налился металлической крепостью. Тогда она откинулась на голубое покрывало, обхватила бедра Джованни, подтянув его к себе, прижалась к нему и, засунув его член во влагалищные губы, как бы нанизала себя на него.
Так Джованни Массимо Джемелли потерял невинность. Ему было пятьдесят три года.
* * *
Будь у Джованни хоть какой-нибудь опыт, он угадал бы в своей жене существо исключительное, необычайно сексуальное — таких женщин одна на миллион. Охваченный восторгом, он интуитивно чувствовал, что это не просто требовательная любовница. Это кипящий вулкан, изливающий лаву на его ноги. Она делала все сама, ему оставалось лишь подчиняться. Она не давала ему опомниться, набрасывалась на него, словно животное, извивалась всем телом. Казалось, этому не будет конца. Оседлав его член, она скакала на нем, как цирковая наездница. Визжала, стонала, кусалась и потом вдруг стихала, как пронесшийся ураган или обмелевший поток, лежала под ним и смеялась, смеялась, смеялась, и он ощущал этот смех набухающим кольцом крайней плоти.
Немного погодя Изабель, совершенно голая, а Джованни в своей гофрированной ночной рубашке сидели на прохладном мраморном полу огромного зала, рассматривая свадебные дары, присланные со всего света. Даже отказавшиеся приехать на свадьбу не решились проигнорировать это событие или прислать дешевые подарки. И Изабель визжала от восторга, срывая дорогую, со вкусом подобранную упаковку с фарфора, хрусталя, серебра, ручных изделий, чеканки... Сидя на корточках, она пила шампанское прямо из бутылки, доедала остатки икры с большого серебряного подноса, который притащила из кухни, и открывала тщательно завернутые подарки. Джованни наблюдал, как она вливала себе в рот шампанское, как оно тоненькой струйкой стекает по ее груди. Смотрел на темный кустик волос между ее ног, когда, поднявшись с пола, она раскачивалась на носках.
Потом подарки ей надоели, и она закурила сигарету с марихуаной, вытащив ее из чулка, и показала Джованни, как ее нужно курить. Он затянулся и не выдыхал дым до тех пор, пока не почувствовал, что у него запылали уши. Затем выдохнул, будто выплюнул, и они, довольные, сидели в его голубых облаках.
Изабель прошла по комнатам, выключила свет. Затем за руку привела Джованни в другую спальню и раздвинула французские шторы. В лунном свете на фоне окна она казалась пропитанной маслом деревянной скульптурой. Она толкнула его на кровать и начала расстегивать на нем рубашку. Когда он захотел помешать ей, отбросила его руку и в нетерпении рванула последние пуговицы, отчего затрещало тонкое полотно. Стоя на коленях, она разглядывала его залитое лунным светом тело. Ему хотелось умереть, стать невидимым, крошечной песчинкой во вселенной. В ушах звенело, в горле пересохло. Он чувствовал, как в его поднимающемся члене пульсирует кровь. Изабель прильнула к нему губами, и Джованни показалось, будто весь мир опрокинулся на него. Она зарылась лицом в серые грубые волосы, взяла в рот яичко. Джованни застонал. Она прижала яичко языком к небу. Джованни снова застонал и стал царапать ногтями простыню. Изабель рассмеялась, не вынимая изо рта его член. И в который уже раз ее вибрирующий смех пронзил его до самых глубин, и не было на свете мужчины, который любил бы женщину так, как он — Изабель.
Она вылизала каждую частицу его тела: искалеченного, изуродованного, непропорционального. Каждый палец на его ногах, слегка пощипывала кожу на его затылке. Ласкала языком его анус. Джованни задыхался. Слезы бежали по его щекам, он барабанил кулаками по матрацу.
Потом она опустилась на корточки прямо над его лицом, и он почувствовал, ее волосы на лобке щекочут ему нос, и ощутил от нее тот самый запах, который исходил от нее утром, когда они стояли у алтаря. Только сейчас он был резче и сильнее, был глубок как океан. Изабель и сама была как океан — бездонный, бесконечный и вечный. И Джованни казалось, что он тонет в ее аромате, влажном и вязком. Оставаясь на корточках, она скользила по его телу. По его груди, волосам, по скрючившимся рукам и ногам, пока он не излил на нее свое семя, не вобрал в себя ее запах, запах дикого животного.
Потом она села на его член и стала раскачиваться, а в окно уже просочились желтые бразильские сумерки.
* * *
Через два месяца Изабель забеременела.
Джованни поспешил устроить в одной из спален роскошную детскую. Он оклеил ее обоями с Микки Маусом и Винни-Пухом, а мебель украсил картинками с изображением сказочных персонажей.
До родов оставалось три месяца.
Изабель раздалась в бедрах, ходила плавно, вразвалочку. Раздевшись дома, она изучала себя в огромном, от потолка до пола зеркале, а Джованни смотрел на нее, на разбухшие груди, приникал к ее налитым, твердым соскам.
За месяц до родов живот у Изабель стал тугим и огромным. Целыми днями она валялась в постели, и слуги, успевшие полюбить свою молодую хозяйку, как только Джованни уходил на работу, приносили ей шампанское и зеленую маковую травку, которой она набивала глиняную трубку. С утра до вечера Изабель что-то ела, чаще местные бразильские блюда: черные бобы со свининой, жаркое из коровьих внутренностей, а также спагетти и американские гамбургеры.
За две недели до предполагаемого срока Джованни снял в больнице две смежные палаты и пригласил лучших докторов Бразилии. Изабель протестовала. Она знала, что сестры не станут таскать ей шампанское и марихуану, а еда будет просто ужасной. Но Джованни настоял на своем. В больнице он, по крайней мере, сможет контролировать ситуацию. Джованни нервничал, хотя на то не было особых причин.
В первую же ночь Изабель уснула, когда они вместе смотрели телевизионный спектакль «Я — шпион». Боясь ее разбудить, Джованни не пошел в соседнюю палату и до утра проспал в кресле. На следующую ночь он велел поставить в палату Изабель кушетку и спал с ней, положив руку на бедро жены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52