Эта остановка дает определение момента
"теперь". Само слово "теперь" есть лишь указание на событие. Следовательно,
событие как схватывание целого (формы), дает определение времени вообще.
Время определяется по отношению к событию и выделенному им моменту. Коль
скоро форма извлечена из потока восприятия, дление, из которого произошло
извлечение, определяется как прошлое. Коль скоро форма есть проект
действия, то дление, в котором она должна быть растворена, определяется как
будущее. Представления прошлого и будущего имплицитны событию. Они
присутствуют в нем наряду со схваченной формой. Сама возможность судить о
времени как о прошлом и о будущем открывается именно благодаря остановке,
то есть благодаря выпадению из времени. Схватывание формы необходимо
сопровождается представлением о неполноте формального знания, возникающем в
виде регулятивного понятия материальной вещи. Мы знаем не только форму
вещи. Мы знаем также, что вещь воспринималась в прошлом и будет создаваться
(сообразно схваченному проекту) в будущем. Иными словами, представление
прошлого и будущего в событии тождественно присутствию в нем регулятивного
понятия. Именно регулятив материальной вещи включает в себя дление,
представленное в событии, то есть синхронически, наряду со знанием формы.
Вещь, следовательно, понимается не только в своей структурной целостности,
но и как нечто, разворачиваемое в процессе восприятия и действия. Важно
поэтому понять, что представление о времени возникает лишь благодаря
остановке. Погруженность во время, то есть вовлеченность в действие или
захваченность восприятием, тождественна вневременному существованию.
Понятие о преходящести или скоротечности времени возможно лишь благодаря
моментальной представленности прошедшего, то есть протекшего восприятия. Но
такая представленность возникает только как понимание нетождественности
материальной вещи и ее схваченной в момент остановки формы. В понятии
материальной вещи словно возникает моментальный срез прошедшего времени,
наполненного длившимся восприятием. Причем он возникает как непроницаемый
для знания, то есть как то, что осталось несхваченным в событии схватывания
формы.
Синхроническая развертка протекшего носит название протяженности.
Материальная вещь протяженна по определению. Вопреки Декарту,
рассматривавшему протяженность как первичную интеллектуальную интуицию, то
есть как нечто ясное, к чему должны быть сведены все остальные понятия, мы
склонны думать, что атрибут протяженности несет в себе указание на темноту
и непроницаемость представленного предмета. Мысль о протяженной
конфигурации подразумевает две несводимые друг к другу составляющие:
во-первых, непрерывность действия, состоящего в ее произведении; а
во-вторых, дискретность ее структуры, схватываемой синхронически как
конечная совокупность геометрических точек. Это особенно ясно видно при
рассмотрении геометрических построений. В нем можно уловить два элемента -
проведение линий и локализация точек на этих линиях. Линия всегда остается
чем-то непроницаемым, бесструктурным и несводимым к исчерпывающему
словесному описанию. В математике такая бесструктурность носит название
континуума. Знание о линии есть знание об отношениях точек, лежащих на
ней1). Внесение в разговор о геометрическом объекте слова "континуум" есть
своего рода воспоминание о протекшем длении. Оно есть также попытка назвать
тот регулятив, которым очерчивается совокупность всех возможных точечных
структур, схватываемых как форма протяженной конфигурации. На непрерывной
линии можно ставить самые разные точки. Причем отношения между этими
точками будут задавать математическую форму линии. Именно благодаря
фиксированным отношениям точек линия может быть определена как прямая или,
допустим, парабола. Но все дискретные точечные конфигурации вписаны в
континуум линии как объемлющее их пространство. Именно этот континуум
воспринимается или производится диахронически, в непрерывно длящейся
процедуре. Синхронически же он предстает чем-то неизмеримо большим, чем
описывающие его дискретные структуры.
Протяженность оказывается тем понятием, которое позволяет сделать
непрерывный поток предметом математического исследования. Но в математике
понятие непрерывной протяженной конфигурации обязательно связано с
представлением о бесконечности. Непроницаемость непрерывного предмета для
мысли выражается тем, что он рассматривается как актуально бесконечный. Он
содержит в себе безграничное поле возможностей для структуризации. Самое
простое, что можно себе здесь представить - это бесконечная делимость. Она
указывает на возможность все далее углубляться в предмет, все более уточняя
его форму. Таким образом, предмет предоставляет мысли бесконечное
многообразие структур, оставаясь при этом одним и тем же. Так проявляется
разница между потенциальной и актуальной бесконечностью. Но, обратившись к
этому же математическому образу, мы должны констатировать, что
безграничность структуризации состоит не только в бесконечном углублении в
предмет. Помимо бесконечной делимости возможно еще и бесконечное
продолжение. Всякая непрерывная конфигурация, будучи бесконечной для
движения вглубь, остается конечной в смысле ограниченности в пространстве.
Она выделена из непрерывной среды (объемлющего континуума) при фиксации в
нем границ. Бесконечно делимый отрезок появляется только благодаря тому,
что на прямой поставлены две точки. Это обстоятельство проявляет важный
аспект понятия материальной вещи. Она сама вычленена из потока в результате
вносимого мыслью ограничения. Такое ограничение, так же как и схватывание
формы, требует остановки, то есть события. Установление в потоке некоторых
границ, собственно говоря, и есть простейший случай структуризации. Всякая
другая, более детальная, структуризация обязательно его подразумевает.
Чтобы сформировать вещь, мы извлекаем из потока наших восприятий и действий
небольшой фрагмент. Такое извлечение само по себе трудно помыслить без
представления о форме извлекаемого. Извлечение должно произойти тогда,
когда понятно, что именно следует извлечь. Но, с другой стороны, невозможно
схватить форму (создать структуру) без вычленения из потока нужного
материала, то есть без установления границ. Следовательно, само явление
вещи тождественно событию схватывания формы.
Из сказанного следует один важный вывод: материальная вещь не может быть
единственным регулятивом, описывающим горизонт знания. Есть также другой
регулятив, позволяющий мыслить безграничность вещей и бесконечность
отношений данной вещи с другими. Мы можем не только уточнять свое понятие о
вещи, схватывая все более глубокие структуры внутри ее. Мы может также
расширять наши структурирующие усилия и вводить форму каждой вещи в более
широкую, объемлющую структуру. Мы можем мыслить систему вещей как
завершенную форму, схваченную в событии. Но это событие предполагает также
внешнее пространство, бесконечный горизонт, который есть не что иное, как
событийный коррелят непрерывного и ничем не ограниченного потока, из
которого данная система вещей извлечена. В каждом схватывании,
следовательно, присутствует идея бесконечного мира. Она так же имплицитно
присуща событию, как схваченная форма. Наряду с идеей материальной вещи она
составляет фон, на котором эта форма (или структура) проявляется. Важно
заметить, что именно такое присутствие идеи мира в событии позволяет нам
составить некое представление о непрерывном потоке. О последнем как о
длящемся мы не знаем ничего. Мы только обнаруживаем его бесконечную
синхроническую развертку, которая мыслится как непрерывное объемлющее
пространство или среда, как бы заполненная бесконечным многообразием еще не
схваченных структур. Такому представлению мира в событии также релевантно
определение времени как прошлого и будущего. Мы мыслим прошлое как поток,
из которого оказалась извлечена схваченная сейчас форма. Мы мыслим будущее
как возможность дальнейшей структуризации, как извлечение иных форм, в
которые вот эта будет вписана.
Итак, наше знание всегда выступает как недостаточное. Оно существует на
фоне бесконечности мира и бесконечности материальной вещи. Однако перед ним
всегда открыта возможность восполнения этой недостаточности. То
упорядочивание, которое было проведено при схватывании формы, может также
рассматриваться как выхватывание из объемлющего порядка вещей. Наличие
регулятивов означает не только постоянное присутствие тайны, но и указывает
на дальнейшее движение мысли к знанию. Та частная гармония, которая
открылась благодаря происшедшему схватыванию формы, является знаком
всеобщей гармонии, могущей еще открыться вследствие некоего всеобщего
схватывания. Тот факт, что нам удалось узнать нечто сейчас, вдохновляет на
последующие усилия. Частное знание есть своего рода залог знания всеобщего.
Уж если нам хотя бы однажды удалось извлечь из хаотического потока нечто
связное и гармонически целое, то нам трудно мириться с предстоящим
негармонизированным длением. Преодолеть его в принципе тем более заманчиво,
что такое преодоление сулит избавление от проклятия временности. Мы уже
видели, что осознание дления есть результат остановки, то есть выпадения из
времени. Именно понимание того, что наряду с частной гармонией схваченного
нам постоянно предстоит дисгармоничность длящегося, порождает сознание
ненадежности достигнутого порядка. Он - лишь малый остров стабильности в
бесконечном потоке. Знание порождает ностальгию по абсолютной ясности,
желание преодолеть непроницаемость и темноту непрерывного. Мгновение
хочется сделать вечностью.
Еще одно важное следствие неполноты знания делает переживание неясности
особенно драматичным. Конечность знания всегда коррелятивна конечности
знающего. Здесь происходит то, что уместно назвать явлением сознания в
событии знания. Анализ события привел нас к выделению в нем трех
сосуществующих аспектов: схваченная форма, идея мира и идея материальной
вещи. Но обнаруживается в нем и еще один аспект. Мы говорили, что событие
определяет момент "теперь". Последний осознается как точка, являющаяся
границей длящегося времени, отделяющая прошлое от будущего. Но эта же точка
имеет смысл как предельная локализация в пространстве. Все, что
синхронически представлено в событии, определено в нем как пространственное
протяжение или пространственная дискретная конфигурация. Вещь схватывается
как имеющая место в пространстве. Но подобно тому, как ее (этой вещи как
материальной) дление во времени отделено от момента схватывания, также и ее
место в пространстве есть иное по отношению к событию схватывания. Иными
словами, тот факт, что вещь занимает место, свидетельствует о том, что
событие определяет не только время, но и пространство. Вещь познается как
расположенная где-то по отношению к точке события, обозначаемой словом
"здесь". Событие случается здесь и теперь и относительно него все прочее
приобретает смысл сущего там и тогда.
Но событие, коль скоро оно есть событие знания, не может происходить само
по себе. Оно происходит с кем-то. Форма, вещь схватывается не просто так.
Всегда уместен вопрос о субъекте схватывания. И ответ на вопрос "кто?"
может быть только один - "я". Помыслив форму вещи, нельзя не указать на
себя, как на мыслящего. Явление связного единства из потока восприятий есть
результат моего усилия. Именно я конституировал вещь как целую, я
сконструировал ее и я несу ответственность за результат моего
гармонизирующего действия. Событие, как происшедшее именно со мной,
маркируется поэтому выражением: "Я мыслю". В схватывании формы я
конституирую самого себя как схватывающего, то есть как субъекта мысли.
Сказанное вполне соответствует кантовскому рассуждению о трансцендентальном
единстве апперцепции. В потоке восприятий нет связи. Только я могу ее
установить и приписать своим восприятиям. Трудно сказать, где я беру эту
связь. Важно, что она является вместе со мной в тот момент, когда
происходит событие. Я не присутствую в длении, но обнаруживаю себя здесь и
теперь как мыслящего, то есть устанавливающего синхроническое единство
взаимосвязанных элементов формы. Сознание "я" неотделимо от события
схватывания. Я случаюсь вместе с этим событием. Иными словами, я сознаю
себя именно в момент остановки.
Важно заметить, что сознанием названа именно обнаруженная нами
автореференция "я, здесь, теперь". Утверждение "я мыслю" (точнее: "я мыслю
здесь и теперь") не выражает знания, поскольку знание есть схватывание
формы. Но оно невозможно без знания, т.к. сопровождает всякое схватывание.
Оно случается вместе со знанием и тем самым оправдывает свою этимологию.
Таким образом, сознание "я" возникает на фоне непрерывного дления столь же
ненадежно, как и та частичная гармония, та неполная ясность, которую оно
сопровождает. Конечность и моментальность любой понятой вещи коррелятивна
моей собственной конечности и моментальности. Момент остановки, как мы
видели, высвечивает само дление. Только выпав из времени, я сознаю его как
ушедшее, поскольку в этот момент ушедшее является мне как целое. Но вместе
с сознанием преходящести мне является и сознание самого себя. Сам себя я
мыслю лишь на фоне постоянно проходящего и изменяющегося переживания. "Я
есть" - это то же самое, что "я мыслю", и это только мгновение. Поэтому
достижение полной ясности есть способ надежного обеспечения самого себя.
Выше мы упоминали о ностальгическом стремлении к полноте знания. Такое
стремление имеет экзистенциальный характер, поскольку порождено стремлением
к устойчивому существованию. Для этого бесконечность мира и всякой вещи в
нем должна быть обращена в структурированную бесконечность всеобщей формы,
которая надежно схвачена мной. Такое схватывание означает, прежде всего,
бесконечное расширения "я". Вне меня не должно остаться ничего, поскольку
ограничение моего знания есть угроза моему существованию. Такое состояние
может мыслиться как вечность и повсеместность. Дление оказывается
естественным образом прекращено, но и мгновение как граница дления теряет
свою определенность.
Вопрос состоит однако в том, сохранит ли свою определенность, а
следовательно, сохранится ли вообще само сознание "я". Выше мы говорили,
что утверждение "я мыслю" подразумевает ответственность за предмет
мышления. Я, установивший связь многообразного, отвечаю за созданное моим
усилием единство. Но ведь именно факт ответственности конституирует мое
сознание. Нет смысла говорить "я мыслю", если я не отвечаю за то, что
мыслю. Но чем обусловлена ответственность? Прежде всего, возможностью
мыслить иначе. Я мыслю так, как я мыслю и мой отказ (в данный момент)
представить все по-другому и налагает на меня ответственность. Иными
словами, всякий акт мысли подразумевает совершенный выбор. Знание
необходимо имеет характер нравственного поступка, причем именно потому, что
является неполным знанием. Неполнота означает возможность иной мысли. Я
устанавливаю именно ту форму, которую устанавливаю. Но поскольку наряду со
схваченной формой я мыслю бесконечность мира и бесконечность вещи, то я не
только знаю то, что знаю, а еще и сознаю, что мне открыто бесконечное поле
альтернатив. Я мог конституировать бесконечно много иных форм, но выбрал
именно эту, а потому отвечаю за нее.
Окончательная победа над незнанием, ознаменованная полной ясностью,
означает, следовательно, и отсутствие выбора. Но такая ясность исключает
также и само сознание, поскольку устранение ответственности необходимо
обессмысливает утверждение "я мыслю". Она есть непоколебимая убежденность в
совершенной объективности открытого, исключающая всякую субъективность. Мне
открылась вся полнота сущего, и я уже не могу допустить ничего другого.
Причем отнюдь не в лютеровском смысле. Фраза "Ich kann sonst nicht" как раз
предполагает возможность другого и мою ответственность за то, что я стою
именно здесь ("Hier stehe ich"), а не там. Абсолютная ясность означает
невозможность другого не для меня, а вообще. Но также она означает и
невозможность меня, поскольку я сознаю себя только в качестве отделенного
от своего предмета, не совпадающего с ним. Если схваченная форма тотальна и
покрывает все, то нет той выделенной точки, которая обозначена как "здесь и
теперь".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29