Раз есть внимание, есть и
"моменты невнимательности", когда сознание не озабочено ухватыванием. Для
осмысления внимания Гуссерль вводил метафору "потока сознания", непрерывный
компонент, на фоне которого мы имеем право говорить о внимании как об
остановке. Однако этот непрерывный компонент не был осмыслен как компонент
прежде всего индивидуальный и потому выполняющий определенные функции
конституирования индивидуальности.
Таким образом, наша критика Гуссерля может свестись к четырем пунктам:
1. Не следует отказываться от понятия сознания, мыслимого как
индивидуальный способ видения и мышления, то есть как система значений
субъекта.
2. Механизм внимания должен быть объяснен исходя из индивидуальной
системы значений (поскольку мы обращаем внимание на то, что нам интересно).
3. Необходимо выяснить, что происходит в сознании между актами внимания.
Еще Пуанкаре указывал на то, что определенная работа сознания происходит
вне нашего рефлексивного контроля. Однако такая работа не является целиком
бессознательной, поскольку она объяснима и фиксируема на уровне системы
значений.
4. Необходимо объяснить механизм возникновения и перестройки
индивидуальной системы значений.
Ту часть сознания, которая производит ненамеренную работу со значениями,
непрерывную его составляющую, мы называем "настроением". Для объяснения
генезиса индивидуальной системы значений мы вводим понятие "событие".
Событие
Событием мы называем неоднозначность формирования ожиданий, которая
приводит к возникновению оппозиции (структурной связи) двух значений в
определенной категории. Грубо говоря, событие - это осознание необходимости
выбора одной из возможностей. Существенно, что одна из возможностей
необязательно должна быть нам известной, она может быть, например,
гипотетической оппозицией данной возможности ("А если это не так?").
Типичный случай такой оппозиции - зарегистрированное отклонение
феноменальной данности от ожиданий. Это отклонение может вылиться в
осознанное предложение типа "Этот стул сломан", а может остаться смутным и
неопределенным ощущением "что-то не так, что-то мешает, что-то случилось".
В последнем случае никакое значение с горизонта известных не
актуализировано, поэтому события - нет, есть только повод для его
возникновения. Чтобы событие возникло, нужен интерес - конституирование
новой возможности в оппозиции предполагаемой.
Например, если мы сели на стул и он упал, возникает оппозиция
предполагаемого ("крепкий стул") и реального ("шаткий стул"). Обе
возможности присутствовали на горизонте, поскольку мы в жизни не раз падали
со стульев. Все же хотя событие не было для нас абсолютно неожиданным, оно
стало неожиданным в данном контексте ожиданий.
Однако если стул взлетел, то однозначной возможности у нас не будет (если,
конечно, у нас не было опыта летающих стульев). Произошедшее станет для нас
совершенно неожиданным, неопределенным, хотя и описуемым (оппозиция "стул
стоит/стул летит"). Поэтому произошедшее тоже станет для нас событием, хотя
и потребует разъяснения, уточнения категории оппозиции (летит, потому что с
мотором или потому что мы выпили лишнего, и так далее).
Наконец, бывают ситуации, вообще неописуемые в рамках наличной системы
значений (трансцендентный опыт). Такие ситуации не являются для нас
событиями сами по себе, поскольку они нам несоизмеримы. Соизмеримо нам наше
состояние, условия, в которых происходил опыт (время суток, обстановка).
Эти явления и станут для нас событием, поскольку будут нести на себе печать
произошедшего.
В этом случае интерес конституирует новую возможность - "что-то произошло",
а сознание, пытаясь справиться с произошедшим, заменяет его на видимое в
пределах нашей системы значений.
Например, в ходе какого-то важного для меня разговора я чувствую, что нечто
решающее ухвачено мною. Я оглядываюсь кругом, но нигде не вижу следов
произошедшего (они неразличимы). Тогда я переношу решающее значение на мое
окружение. Я вижу, что мой собеседник ходит кругами, а не стоит на месте, и
это становится для меня событием. Я слышу тиканье часов в соседней комнате,
и это тоже становится событием. Пытаясь вспомнить тот разговор через год, я
не могу припомнить ничего иного, кроме однообразного тиканья и напряженных
шагов по комнате моего собеседника - они остались как знак о произошедшем,
но бессильны отобразить произошедшее.
Из определения события вытекает, что новое доступно нам только в событии.
Вне события - только воспроизводящие уже известные нам структуры ожидания.
Событие же есть то, что изменяет наш горизонт, перестраивая прежние
структуры и добавляя новые.
Событие противопоставлено ожиданиям, следовательно, всегда неожиданно.
Поэтому нельзя говорить о "событии вообще". Рассматриваемые в аналитической
философии "события" типа "сражение при Бородино" не являются событиями в
нашем рассмотрении. Событие, о котором мы говорим, - индивидуально.
Рождение у Галочки второго ребенка не может стать для нас событием, если мы
не знаем, кто такая Галочка или если нам не интересна ее жизнь. Событие
есть то, в чем мы принимаем активное участие как ожидающие или
интересующиеся. Если нам не интересна война в Ираке, то событием для нас
станет не прорыв американских войск, а раздражающее гудение телевизора.
Один и тот же факт, таким образом, воспринимается одними так, другими
иначе, а третьими вообще не воспринимается как событие.
Каковы условия того, что событие происходит
Во-первых, для возникновения события необходимы ожидания. Иначе не может
возникнуть неоднозначность.
Во-вторых, существенно, что не все значения могут быть противопоставлены.
Некоторые значения не связаны ни в какой обобщающей категории, поэтому их
сопоставление не приводит к осмыслению (ср. шуточные задачи "что общего
между..."). Пустые, не определенные пока (то есть ни с чем не связанные)
значения также ничему не служат оппозицией. Например, если ребенок первый
раз в жизни слышит слово "война", то приписываемое этому слову значение
будет для него совершенно бессмысленно. При необходимости осмыслить это
слово, ребенок сделает это произвольно ("война - это когда купаются в
ванной"). Постепенное увязывание этого значения с другими создаст
определенную сферу смыслов, в рамках которой это значение будет соизмеримо
с другими.
Следовательно, когда мы говорим о формировании ожиданий, надо учитывать не
конкретные значения, а целые смысловые сферы связанных с данным узлом
значений. Очевидно, что сфера ожиданий "одних и тех же" значений у разных
людей разная. Скажем, у энтомолога с бабочкой могут быть связаны такие
смыслы, как "период спаривания" или "время окукливания", а у ребенка -
"пятнистость" или "любит она меня или нет".
Пусть мы сидим в комнате, и до нас доносится явственный запах из кухни.
Если мы - люди, не привыкшие готовить, скорее всего, этот запах будет
означать "на кухне что-то готовят" или мы не заметим его вообще. Этот запах
не поставит нас в тупик двух равнозначных возможностей. Однако для
кулинара, отлучившегося из кухни, запах может стать вестником того, что за
едой не следят и она пригорает. Эта весть заставит кулинара побежать на
кухню, проверить, все ли в порядке. То есть проверка призвана разрешить
потенциальный выбор - горит еда или нет.
Однако даже кулинар может "засмотреться" или "заслушаться" и упустить еду.
Следовательно, его сознание будет заинтересовано не столько в готовке,
сколько в других вещах, чьи проекты сознание и будет раскручивать.
Поэтому сфера ожидаемого на данный момент всегда у'же сферы потенциально
возможного. Это связано с тем, что ожидания вне события всегда однозначны.
Сознание не умеет раскручивать два проекта одновременно4). А значит,
какая-то часть сферы возможных ожиданий всегда оказывается
неактуализирована.
Настроение
Ту часть сознания, которая обеспечивает определенную актуализацию ожиданий,
мы назовем настроением. Почему такая часть есть? Потому что сфера возможных
ожиданий шире ожидаемого на данный момент. Любое намерение, связанное с
конкретным значением, также может быть осуществлено многообразнейшими
способами. Предположим, мы роняем чашку. Наши ожидания могут построить
оппозицию двух вариантов: разобьется/не разобьется. Это то, что актуально
на данный момент. Однако сознание не ограничится тем, что изберет одну из
этих возможностей как таковую, оно выработает проект развития ситуации -
представит, как осколки разлетаются по полу, как переживает ребенок,
столкнувший чашку, и т.д. Чем вызвана эта избыточность? Это следствие
протенциальности сознания, способности строить забегающие вперед проекты.
Без нее наша жизнь стала бы бессобытийна. Существенно же то, что проект
всегда формируется в достаточной определенности. Чем вызвано то, а не иное
развитие проекта? Случайно ли формирование ожиданий?
Настроение легче проследить на автоматизмах - реализациях ожиданий. В нашей
повседневной жизни мы не просто воспринимаем в основном мир ожиданий, но и
исполняем их. Умение поднести ложку ко рту, прыгать через ступеньки - это
автоматизмы, сформированные на основе подтверждающихся ожиданий тела.
Предположим, мы спускаемся по лестнице. Это автоматизм. Однако мы можем
идти медленно или быстро, перепрыгивая ступеньки или проходя по каждой.
Выбор автоматизма не является следствием нашего окружения, он обусловлен
чем-то, касающимся непосредственно нас (скажем, идущий с нами друг может
выбрать иной автоматизм). В обыденном употреблении мы говорим о настроении
как о регуляторе автоматизмов. Мы говорим: "Смотри, как он весело прыгает
по лестнице, у него, наверно, хорошее настроение". Или наоборот:
"Спускается медленно, как на виселицу". И само слово "настроение" указывает
на определенный предпочтительный строй развертывания автоматизмов.
Настроение нацеливает и ограничивает чрезмерно широкую сферу ожиданий.
Сама возможность говорить о настроении вызвана наблюдаемой непрерывностью
наших действий. Мы можем сказать: "Пако весь день был мрачен и зол". Раз мы
можем говорить о "мрачности Пако", мы видели его и в других модусах. Мы
знаем, что все поступки, совершенные Пако за этот день, могли бы быть
иными, однако Пако избрал те поступки, которые принадлежат смысловому полю
"мрачный и злой". То есть всем избранным им автоматизмам было присуще нечто
общее.
Настроение есть всегда, поскольку всегда есть возможность выбора ожиданий.
Это своего рода способ бытия сознания, состоящий в предпочтении
определенных смысловых полей. В дальнейшем мы иногда будем отождествлять
настроение с актуализированными ожиданиями, по которым мы только и можем
судить о настроении. Однако не следует думать о настроении как о каком-то
"содержании сознания" - сознание есть способ нашего видения и мышления, а
настроение есть способ явления, актуализации этого способа в данный момент.
Удивительная способность настроения в том, что оно контролирует доступ к
феноменальной данности. Действительно, феноменальная данность (мир)
поступает к нам как "остаток" от сконструированных ожиданиями проектов.
Поэтому если ожидания настроены на определенное смысловое поле, то все
значения, не попадающие в это поле, будут отброшены. Скажем, если мы в
"рабочем" настроении, то ни предложение поработать по дому, ни визит
соседки, ни работающий телевизор просто не будут замечены как
несущественные, чуждые избранному полю смыслов.
Настроение не постоянно, оно меняется (раз Пако сегодня мрачен, значит,
бывает и не мрачен). Очевидно, что развертывание потока ожиданий не может
оборваться само, необходимо событие, которое скорректирует этот поток.
Поэтому мы вправе утверждать, что настроение меняется дискретно.
Поскольку событие не появляется в результате чистой активности субъекта, мы
не можем полностью контролировать наше настроение. Например, сломанная
рука, которая все время напоминает о себе (мы ожидали, что сможем этой
рукой что-то сделать, а она не позволяет - событие), заставляет включить в
поле смыслов представление о неудобстве нашего положения. Этот новый смысл
изменит наши ожидания так, чтобы мы больше не пытались сделать что-то
сломанной рукой. Однако смысл неспособности двигать рукой может быть связан
в нашем сознании с бессилием, жалостью и т.д., то есть с тем, что мы
привыкли называть "упадническим настроением".
Тем не менее настроение - не бессознательное. Во-первых, настроение - это
механизм, который понадобился нам для феноменологического объяснения
определенности выбора сиюминутных ожиданий из потенциально более широкой
сферы возможных ожиданий. Поэтому этот механизм не имеет ничего общего с
психологическим феноменом настроения. Во-вторых, настроение не служит
материалом для рефлексивного сознания, а всего лишь отбирает круг
возможного материала. Фрейдистская позиция пытается обосновать, почему
какие-то значения, являясь существенными для сознания, не получают в него
прямой доступ. Мы же пытаемся объяснить сам механизм "существенности" как
возможности получения доступа к Миру.
Не является настроение и "модусами" восприятия, поскольку модусы всего лишь
определяют круг смыслов, в которых будет представлено данное значение, у
них нет функции отбора воспринимаемого. Модус восприятия - это статус,
приписываемый схваченному в сознании. Настроение же не относится к
схватываемому, но определяет круг производимых сознанием ожиданий.
Непрерывность настроения
Представим себе, что утром мы поссорились с важным для нас человеком и что
он в гневе накричал на нас и заявил, что больше общаться с нами не намерен.
Ближе к вечеру мы возвращаемся из театра и, пытаясь проанализировать свои
ощущения от пьесы, замечаем, что в них присутствует нечто чужеродное - мы
встревожены и недовольны замечательнейшим спектаклем. Тут мы догадываемся,
что чувство неприятия и злости, скорее всего, напрямую со спектаклем не
связано, на нас наслоилось утреннее раздражение и недовольство.
С одной стороны, мы воспринимаем утреннюю обиду как элемент, единичное
событие. С другой стороны, действие его непрерывно и конституирует реальный
поток переживаний. То есть событие не просто вызывает изменения в системе
значений, но и вызывает к действию некоторый непрерывно протекающий
процесс. Этот процесс заставляет нас в спектакле увидеть только дурные
стороны, более того, управляя нашим вниманием, он производит непрерывное
самоконституирование утреннего события. Такими чертами может обладать
только настроение.
Отсюда ясно, что настроение непродуктивно, а является
самоконституированием, бесконечным разворачиванием одного и того же.
Рассмотрим навязчивую мелодию, непрерывно прокручивающуюся в голове. Это
прокручивание достаточно устойчиво: сколько бы мы ни обращались к тому, чем
занято наше сознание, мы все время будем обнаруживать там одну и ту же
мелодию - до тех пор пока не обнаружим, что мелодия давно уже не звучит.
Чем сложен этот пример? Казалось бы, он свидетельствует о непрерывности
настроения. Ведь мы выяснили, что именно в функцию настроения входит
постоянное раскручивание ситуаций. Однако как доказать, что между актами
фиксации мелодии в сознании эта мелодия присутствовала и раскручивалась?
Аргумент может быть таков: мелодия должна раскручиваться последовательно.
Мы не умеем "скакать" внутри мелодии на автомате, поскольку автомат - это
воспроизводство услышанной последовательности. Однако в разные моменты
времени фиксируются разные части мелодии. Следовательно, меду актами
внимания происходит развертывание мелодии от одной части к другой.
Можно было бы возразить: а почему бы не считать, что мы вообще не
воспроизводим мелодию, а всего лишь "переводим взгляд" с одних
запомнившихся мест на другие? На это следует ответить, что мелодия не дана
нам как вещь - ее надо всякий раз конструировать заново, причем каждый
перескок мелодии не дан нам феноменально, поэтому не присутствует как
ожидание и, следовательно, должен вызываться каким-то намеренным актом.
На самом деле, раскручивание мелодии - феномен того же типа, что и
почесывание в затылке или позвякивание ключами в кармане: он осуществляется
автоматически, без осознанного участия сознания. Именно поэтому этот акт
доступен непрерывной рефлексии - мы способны наблюдать за внутренним
прокручиванием мелодии так же, как на концерте, и точно так же мы можем
наблюдать почесывание в затылке и т.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29