Например, в концепции Карлоса Кастанеды обучение в "европейском" смысле
отвергается как пустое сотрясание воздуха. Ученики под влиянием
осторожного, экстравагантного или рассчитанно шокирующего, необычного
воздействия наставника и бенефактора (контр-наставника) разрушают свое
представление о реальности и возможностях человека, создавая взамен него
новое, кстати, невыразимое в словах. Такая философия видит своей задачей
"перевернуть мир обучаемого", заставив его преобразиться, и, главное,
начать действовать по-новому. Собственно философские проблемы-действия
являются как бы схемами деятельности, предзадающими очередность и сам набор
допустимых действий. Деятельностно ориентированный философ находится под
влиянием аналогического образа действий, то есть действует принципиально.
Такое действие не означает глупости в частных делах; скорее, философ более
последователен в своих действиях, то есть более деятелен. В действиях он,
если уж принципиально убежден в своей позиции, самый прагматик из
прагматиков, самый циник из циников, самый идеалист из идеалистов, самый
неверующий из неверующих и верующий из верующих... Концептуальная,
"философская" последовательность во всех поступках, отсутствие сбоя и
растерянных метаний за исключением периодов творческих кризисов и смены
философских взглядов, невозмутимость действий, тяга к пророческому слову
(слову, сотрясающему сложившуюся деятельность) - удел прирожденного
философа, философа по поступкам, а не по образованию или профессии.
Наконец, увенчивают иерархию жизненных проблем проблемы вербализованные, в
которых ситуация выражена с помощью некоторых знаковых средств. Интересно,
что и сама ситуация в таком случае может иметь знаковый характер. Будучи
обозначением и, тем самым, рефлексией над действием, вербализованные
проблемы расчленяют предмет там, где он был деятельностно и образно
нерасчленим. В результате жизненные проблемы превращаются в проблемы
профессиональные, описываемые с помощью понятий. Вербализованные
философские проблемы являются ракурсом профессиональных, они выхватывают
момент аналогичности различных профессиональных проблем. Однако цена,
которую платит философия за право пользоваться словами, весьма высока: это
опосредование словами образов ситуаций и действий по их изменению,
почкование одной и той же философской проблемы в разных вербальных
выражениях, варьирование смыслов и жонглирование ими. Многообразие понятий
и неоднозначность их смыслов делает строительство "Вавилонской башни"
философии с помощью вербальных средств затруднительным.
Использование в философских концепциях естественно сложившихся языков
нагружает эти концепции побочными смыслами, которые свойственны обычным
словам. С другой стороны, формальное введение искусственных языков и
задание концепций с их помощью не дает ясности концепций, поскольку в
формальной системе смысл высказываний отсутствует вовсе. В крайнем,
рафинированно вербализованном подходе философскими признаются только
проблемы анализа языка. Часто такой анализ осуществляется с помощью
искусственных языков. Этот анализ распадается на семантический и
синтаксический. Допустимость терминов и высказываний выводится из правил
грамматики и образования смысла. Но откуда берется смысл? Ответ, что смысл
конвенциален, полностью разрушает единство философии. Отсылка к
незыблемости терминов опыта и логических терминов, их определяющей роли в
конструировании теоретических терминов, уничтожает философию как
запрещенное (неосмысленное) словоупотребление. Наконец, ссылка на
следование правилу (Витгенштейн) возвращает обратно к невербальным корням
философии. Стремясь уточнить философские проблемы как проблемы языка,
последователь "лингвистической" точки зрения либо произвольно трактует
смысл, либо убирает смысл полностью. Игра в языковый ригоризм поглощает
подобных философов либо философствующих логиков в ущерб созданию целостных
убедительных образов.
Любомудрие, взятое в своем вербализованном срезе, не означает неразвитости
или же отмены обычного словоупотребления. Наоборот, философ более
разнообразен и изощрен в выборе слов, предрасположен к игре в смыслы и
подтексты. Этим часто он загоняет себя в ловушку непонимания со стороны
неподготовленного собеседника.
Конечно, пренебрегать техникой (т.е. языковыми средствами) философу не
следует, как бы скептически он к речевому выражению философских
схем-образов ни относился. Однако важно помнить, что эти средства - не
более чем краски, которыми пишут картину. Чистота красок и их разнообразие,
то есть строгость использования понятий и их количество, не обязательно
обеспечивает воспринимаемость картины, и один многозначительный штрих,
яркая аналогия или необычное слово, порой дает больше, чем тщательно
прорисованный участок полотна.
5. Философские проблемы - суть философских концепций
Философские концепции полностью представлены в философских проблемах,
рассматриваемых в этих концепциях.
Важнейшим аргументом против разъединенности философов является ясность,
доступность для понимания философских проблем, превосходящая ясность
технических средств (аппарата) решения этих проблем. Философскую проблему
надо понимать как связующий образ концепции в целом, причем для вербальных
философских проблем важны их словесные "кодировки". Так, проблема смысла
жизни может быть сформулирована как проблема поиска себя, как проблема
добра и зла, как проблема оптимального поведения, как проблема смерти и
бессмертия, как проблема направления истории общества, и так далее. Или же
проблема истины может быть повернута как проблема сущности познания, как
проблема веры, как проблема метода, как проблема правильного поведения или
действия... Некоторые формулировки синтезируют разные проблемы (например
проблема наличия свободы совмещает в себе и проблему смысла жизни, и
проблему бога, и проблему истины, и проблему строения реальности). Общность
философских концепций фундаментальнее их понятийного оформления, она носит
образный характер. За кулисами сцены философских концепций находится малое
количество фундаментальных схем-образов, диктующих различие и связь
концепций, самоосознание философов и их специализацию. Попав в поле
воздействия той или иной проблемы, философ определяет свои симпатии, круг
коллег и единомышленников, связь с культурой - вне зависимости от того, на
каком языке они говорят или говорили, как формулировали свои взгляды, какие
принципы в решении проблемы исповедовали.
Ясность философских проблем заключается в том, что они не редуцируются к
вербальным средствам своего выражения, а используют эти средства, поглощая
и трансформируя их, задавая новые, при отсутствии подходящих вербальных
средств. Соответственно просто называние проблем еще не делает их
проблемами, а посему историко-философская классификация, заданная
посредством называния, перечисления основных философских проблем (в отличие
от декларирования принципов, которые вне формулировок не существуют), суть
оболочка, в которую смысл еще предстоит вложить. Философские проблемы стоят
на фундаменте жизни, они не сводятся к вербальным упражнениям и имеют свой,
непосредственный выход на деятельность человека. Эта довербальная связь
философии и жизни является ключом к пониманию философии, ее единства и
непреходящей ценности для человечества.
6. Вербальная философия связана с внешним отрицанием
Философия (в европейской традиции, идущей от греков) венчает пирамиду
описаний различных жизненных ситуаций, выступает в качестве финального
описания этих ситуаций. Философия может порождать действие, но сама она
напрямую действием не является - этим "европейская" философия отличается от
"восточной" философии, в которой зачастую философская концепция воплощается
в совокупности парадоксальных действий.
Если имеется высказывание "объект А обладает свойством Х", то внешнее
отрицание этого высказывания суть логически возможное, но отбрасываемое
противоположное высказывание об объекте: "неверно, что объект А не обладает
свойством Х". Так, если в некоторой философской концепции в числе прочего
утверждается, что человек по природе добр, то для этой концепции будет
неверным высказывание "неверно, что человек по природе добр". Внешнее
отрицание интегрально, оно говорит о ситуации в целом, а так как философия
имеет дело со схемами образов аналогичных ситуаций, говорит о ситуациях в
целом, то она строится так же, как и внешнее отрицание. Тем самым философия
в европейской традиции связана с внешним отрицанием.
При действии также используются те или иные свойства объекта (объект А
обладает свойством Х), именно оперируя этими свойствами мы изменяем объект.
Однако действуя, мы как бы вторгаемся в объект, а не просто "смотрим на
него со стороны". Поэтому нашему использованию свойства Х объекта может
помешать наличие других свойств объекта (свойств Y), которые мы забыли
учесть или просто о них не подозревали. Например, попытка исправить
параметры печати в компьютерной программе может привести к порче всей
программы печати. Или же решение математической задачи помимо знания теорем
обычно предполагает наличие одного или нескольких нетривиальных ходов
нейтрализации других свойств и сведения рассуждения к простому случаю. То
есть при действии мы можем пользоваться только внутренним, более слабым
отрицанием: если объект обладает свойством Х, то для действия существенно,
что объект А не обладает свойствами Y, затрудняющими использование свойства
Х. Центральным, можно сказать, образующим для таких свойств Y является
свойство не-Х. Так, для действия по отношению к некоторому человеку как к
доброму важно знать, что "неверно, что человек по природе не-добр".
Соответственно философия, выраженная в парадоксальных действиях, может
сторонним наблюдателем восприниматься не как философия, а как набор
странных поступков.
7. Вербальные философские проблемы развертываются в вопросы и гипотезы
Если философская проблема есть выраженная в словах схема образов
аналогичных ситуаций, то как такая вербальная философская проблема
соотносится с вопросом и гипотезой, которые также выражают схемы образов
ситуаций?
Вопрошание всегда совершается в рамках ситуации: в противном случае оно
бессмысленно, является "пустым", то есть праздным любопытством.
Соответственно, покуда ситуация не сложилась, покуда она не впитана,
задавать вопросы об этой ситуации бесполезно (конечно, "темп" вхождения в
ситуацию для разных людей различен). Человек впервые получает основания
осмыслить ситуацию только пребывая в ней, то есть будучи уже вовлеченным в
проблему. Именно тогда он начинает осознавать элементы ситуации и
действовать с ними.
Вопрос как раз и является указанием на эти элементы и попыткой найти их
очертания, отличие, связь, способы использования: "Что это? Как это связано
с тем? Как это получить? Как это использовать?" Вопрос может быть расценен
как дробление ситуации (и проблемы) на части, он является как бы частью
проблемы. Одновременно отличие вопроса от простого указания заключается в
том, что вопрос воплощает собой переход от неосознания к осознанию. Здесь
реализуется цепочка: это - что это? - вот оно, это. Вопрос есть приближение
к фиксации осознания, к ответу ("вот оно, это"). Тем самым вопрос есть не
только часть проблемы, но и часть ответа, или решения.
Подобная роль вопроса определяет и средства его реализации. Вопрос в силу
отличия от проблемы должен обладать большей определенностью, он более
очерчен, более использует понятийные средства. Жизненные проблемы чужды
вопрошанию; в их пределах вопросов не поставишь. Любая постановка вопроса
подталкивает к превращению образа ситуации в деятельность по ее (ситуации)
преобразованию и далее - в обозначения, в вербализацию. Поэтому лучший путь
трансформации жизненной проблемы в данном направлении должен заключаться в
переводе жизненной проблемы в проблему-действие через остенсивное
вопрошание, а затем и проблемы-действия в вербальную проблему через
вербальные вопросы. Но только на уровне вербальной проблемы возникают
вопросы философские, что, впрочем, не мешает в любом остенсивном вопросе
увидеть философский компонент.
Наиболее интересно выявление соотношения вопросов и проблем в том случае,
когда и те, и другие вербализованы. Вербализованный вопрос "фиксирует"
только некоторую часть описания ситуации, в то время как проблема описывает
все ее поле. В вопросе как бы концентрируется та часть описания ситуации,
которая наиболее неясна, на которую сильнее всего нацелен интерес человека,
в этой ситуации пребывающего. Сердцевина неизвестного лучше всего
схватывается именно в вопросе. Вопрос побуждает к изменению ситуации, к
конструированию новой, потребной ситуации, к постановке цели. Поэтому по
задаваемым вопросам лучше всего видны цели человека, его видение ситуации и
отношение к ней. "Задай мне свои вопросы, и я скажу, кто ты" - эта максима
достаточно ясно очерчивает место вопроса в динамике ситуации.
В отличие от вопроса гипотеза заключается в попытке ответа на вопрос. Здесь
вербальные средства уже окончательно преобладают, поэтому гипотеза
существует только в контексте вербализованной проблемы. Вербальные средства
в гипотезе подчинены созданию возможного ответа, реконструкции того участка
проблемы, который фиксирован вопросом. Гипотеза ясно "прорисовывает" часть
новой, измененной ситуации. Для этого она вводит и использует технические
понятия и термины, отличаясь от решения всего лишь их композицией и
богатством набора. Соответственно чем более гипотеза выражена с помощью
технических средств, тем более она похожа на ответ.
8. Действительное место понятий и суждений в философии как разъясняющих
вопросы и гипотезы
Содержанием философии являются проблемы, изначально существующие в виде
схем образов аналогичных ситуаций. Однако всякое содержание требует средств
выражения. В традиции вербального философствования (говорение и писание
текстов, состоящих из слов естественных языков) философские проблемы
выражаются через понятия и суждения. Поэтому следует еще раз обратиться к
рассмотрению роли понятий и суждений в философской концепции, исходя теперь
из фундаментального тезиса об их вспомогательно-технической функции в
задании проблем.
8а. Место понятий
Любая область познания наряду со специальными терминами и понятиями
вынуждена использовать такие понятия, как множество, тело, причина, время,
добро, случай, бог... Указанные понятия не исследуются в рамках самой этой
области познания. Они либо вводятся определениями, поясняющими смысл
понятий (но не задающими его), либо более того, определения полагаются
излишними, поскольку считается, что смысл таких понятий известен помимо
данной области познания. Соответственно любая область познания, исследующая
ограниченную согласно договоренностям исследователей и сложившимся
традициям группу событий, явлений, ситуаций, не объясняет подобных понятий,
но только пользуется ими. Иное дело философия, которая не разъединяет
ситуации, но берет их в аналогической соотнесенности. Названные понятия в
философии не просто пребывают; именно они составляют ее ядро.
Но откуда нам известен смысл философских понятий?
На одном конце спектра теорий философских понятий представлено мнение, что
они автономны и даны нам изначально. Например, это мнение может быть
выражено в той форме, что существует изначальная интуиция философских
понятий. Согласно такой позиции метафизические понятия являются
врожденными, и все философские концепции должны основываться на этой
интуиции, выводить свои заключения из нее. Так, согласно Локку у нас
имеется знание только трех объектов - демонстративное знание Бога,
интуитивное знание о собственном существовании (о наличии self) и, наконец,
чувственное знание об окружающих нас вещах. Или же, Декарт полагал что мы
обладаем врожденным знанием того, что такое "Я" и "существование". В ряду
мыслителей, придерживающихся мнения об автономности философских понятий,
находится и Кант. Кант считал, что понятия чистого разума
(трансцендентальные идеи) априорно определяют использование рассудка по
отношению ко всей совокупности опыта. Понятия чистого разума выходят за
пределы возможного опыта, они безусловно организуют наше знание [цит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29