Первый том "Капитала" - это
толкование "стоимости", весь Ницше - это толкование нескольких греческих
слов, Фрейд - толкование тех безмолвных фраз, которые одновременно и
поддерживают, и подрывают наши очевидные дискурсы, наши фантазмы, наши сны,
наше тело. Филология как анализ всего того, что говорится в глубине речи,
стала современной формой критики. Там, где в конце XVIII века речь шла о
том, чтобы очертить границы познания, теперь стараются распутать синтаксис,
сломать все принудительные способы выражения, вновь обратить слова к тому,
что говорится сквозь них и вопреки им. Пожалуй, бог теперь находится не
столько по ту сторону нашего знания, сколько по сю сторону наших фраз; и
если западный человек неразлучен с ним, то это не из-за неодолимого
стремления выйти за рамки наличного опыта, но из-за того, что сам язык
постоянно пробуждает его под сенью своих законов: "Боюсь, что мы не можем
избавиться от бога, покуда мы верим еще в грамматику". [16, с.130]. В XVI
веке интерпретация шла от мира (одновременно вещей и текстов) к
Божественной речи, которая в нем расшифровывалась; наша интерпретация или,
точнее, та интерпретация, которая сложилась в XIX веке, идет от людей,
бога, от наших познаний или химер к словам, которые делают их возможными, и
обнаруживается при этом не суверенность первозданной речи, а то, что мы, не
раскрыв еще рта, подвластны языку и пронизаны им. Таким образом,
современная критика посвящает себя весьма странному роду толковательства:
оно движется не от констатации существования языка к раскрытию того, что он
означает, но от явственного развертывания дискурсии к выявлению языка в его
собственном бытии".
То есть толкование - это уже не столько интерпретация теста, сколько поиск
и самодостраивание некоторых познавательных механизмов. И эти механизмы
могут быть различными. Это различие я вижу в различии блуждания I и
блуждания II.
Можно предположить, что блуждание I отличается от блуждания II степенью
осознания той познавательной ситуации, в которую погружен сознающий. Сама
постановка вопроса о том, что язык это не средство, нужное для объяснения
"настоящих вещей", постановка вопроса о подвластности языку радикально
меняет ситуацию. Действительно, графоман не видит того, что он говорит
штампами, - так же как господин Журден не знает, что он говорит прозой.
Отсюда можно сделать вывод о том, что блуждание I и блуждание II
различаются по рефлексивным позициям познающего. Рефлексивные позиции - это
некоторые параметры порядка, макрохарактеристики блуждания непосредственно
из самого блуждания не следующие.
Несомненно, что осознание зависимости от языка предстает как такого рода
рефлексивная позиция.
Для осознания своей зависимости от языка необходимо некоторое
познавательное усилие, связанное с постоянной фиксацией этой зависимости:
язык говорит мной, я зависим от языка, поэтому с познанием дела обстоят
совсем не просто.
Это усилие, с одной стороны, способствует развитию познавательных практик,
но с другой, оно уводит познающего от классической субъект-объектной схемы
познания. Познающему кроме предмета своего исследования надо познавать еще
и себя, и свой язык.
В.И. Аршинов и Я.И. Свирский в своей статье "Синергетическое движение в
языке" рассматривают язык как активную самоорганизующуюся среду
познавательного процесса, связывая акты понимания с особого рода
синергетическим движением. Познающий способен организовать свои
познавательные практики таким образом, чтобы (говоря на моем языке) видеть
разницу между блужданием I и блужданием II.
Согласно авторам, использующим концепцию Бергсона, синергетическое движение
в языке связано с интуициями, специальными практиками блужданий по
пространству языка:
"Единственная задача философии здесь должна состоять в возбуждении
известного рода духовной деятельности, затрудненной у большинства людей
более полезными в жизни привычками ума. Выбирая возможно менее связанные
друг с другом образы, удастся избегнуть того, чтобы один из них не занял
место интуиции, так как тогда он был бы немедленно смещен одним из своих
соперников. Действуя так, можно будет приучить сознание к совершенно особой
и определенной склонности. Но для этого нужно еще, чтобы оно само пошло на
такие усилия" [4, с.202].
Научиться постигать мир интуитивно, по Бергсону, можно лишь через
внутреннее изменение отношения к миру и к себе, требующее в конечном счете
некоего сознательного усилия, скачка, "вспышки". Средством инициации такой
вспышки интуиции и должен выступать посвящаемый ей текст. М. Мамардашвили
неоднократно подчеркивал, что любой процесс научения сопровождается такими
вспышко-подобными актами сознания.
Приведенное пояснение косвенным образом указывает и на то, что
синергетическое движение в языке, претендующее, по сути дела, на открытие
доступа к становящемуся бытию, само должно нести в себе элемент становления
и, соответственно, ускользать от четко артикулированных форм. Нетерпимость
к застывшим формам является одной из его характеристик. Это свойство,
пожалуй, может быть проинтерпретировано как одно из правил запрета -
запрета на употребление "готовых" понятий и представлений. Это правило
внутри себя в некоем смысле парадоксально, ибо каркасом любого, в том числе
и естественного, языка можно считать именно готовые статичные формы: имена
собственные и нарицательные, между которыми существуют "правила перехода",
выраженные глаголами. Рассматриваемое же движение в языке опирается в
основном на глагольные формы, оставляя собственным именам и категориям
вторичную, контекстную роль [2, с.33-48].
Сходное, на мой взгляд, правило было концептуализировано Сергеем
Эйзенштейном применительно к языку кино, выразительным средствам
кинематографа. Новое ищется в коллажах, слиянии разного. Познавательное
внимание фиксируется на поддержании внимания к подобного рода деятельности.
В результате этого рождается, выкристаллизовывается неслучайность случайных
сочетаний - формируется макро-образ, гештальт фрактального блуждания.
Макро-способ может быть неустойчивым, катастрофическим с точки зрения
образуемых им коммуникативных схем, способов понимания, зависеть от
контекста его восприятия, но может быть и устойчивым, организовывая
выделенные направления - русла, каналы, "линки", засечки, те или иные
порядки и структуры в мире.
Я считаю, что говорить о фрактальном блуждании можно не только с точки
зрения познавательных практик отдельного человека, но и с точки зрения
формирования понятий и категорий.
Понятие и категория и есть некий макро-образец, выпадающий во внешнее в
результате блуждания.
Причем для понимания понятия зачастую блуждание типа блуждания I просто
необходимо - так как у многих категорий и понятий нет четко заданных
внешних образцов-определений.
Например, у понятия множества нет строгого определения. Это фундаментальная
категория. Как мне понять - что такое множество? Или (что то же самое): как
мне сформировать способ неслучайного выбора из тех или иных возможностей
чего-то такого, о чем я могу сказать, что это - множество? Надо воспитать
интуицию. Надо поблуждать - рассмотреть конкретные примеры употребления,
оснастить понятие перескоками, ссылками на другие понятия.
Схожая ситуация возможна и при введении нового понятия в научное знание.
Как ввести новое понятие? Как сделать так, чтобы у людей возникали
неслучайные механизмы отбора? Надо оснастить это понятие ссылками с помощью
фрактальных блужданий.
То есть я думаю, что введение фундаментального понятия, и как следствие
этого - формирование знания идет по схеме: "комплекс-затравка" плюс
блуждания по полю языковых возможностей. На основании "затравочного
комплекса" дается первое (пусть и неверное, недостаточно точное), пробное
определение, в "блуждании" от которого ищутся новые смыслы и интерпретации.
Блуждания создают механизм отбора из возможностей и служат провокациями для
создания новых "затравок"2).
Самой лучшей "затравкой" является, скорее всего, метафора. Из блуждания по
метафорам и формируются определения. Или вообще отбрасываются, как в случае
с понятием множества, у которого, как известно, нет точного определения -
блуждания сами делают понимание очевидным и интуитивно-ясным.
Еще одной иллюстрацией познавательных практик фрактального блуждания в мире
медиа может быть предложенная мной [1, 9-13] метафора Человека Кликающего
(от англ. click - щелчок, нажатие, засечка) - постнеклассического субъекта
"кнопочной" культуры, разворачивающего свои нарративы и дискурсивные
практики в формируемом им самим мире.
Фрактальный нарратив мира, по аналогии с фрактальными структурами
видео-обратных связей, можно рассматривать как некоторую коммуникативную
макроструктуру, образованную через итерации, нажатия Человека Кликающего
между познавательными "зеркалами" - танцами с другими представителями рода
Человек Кликающий в коммуникативном пространстве мира. Человек Кликающий
формирует фрактальный нарратив своими перескоками. Фрактальный нарратив,
перескоки формируют Человека Кликающего.
Подводя итог вышесказанному, я еще раз подчеркну особенность познания как
создания, с помощью специфического телесно-познавательного движения, среды
возможностей, влияющей на движения. Возможности тела и возможности
культуры, взаимодействуя друг с другом, создают цепь кумулятивных
причинностей. Познание это не зеркальное отображение предмета, это
блуждание как минимум между двумя зеркалами.
Блуждая, изменяясь, мы познаем, и уясняем себе то, что мы что-то знаем.
ПРИМЕЧАНИЯ
* Работа выполнена при поддержке РФФИ: грант 98-06-80282.
1) С помощью представлений о кумулятивной причинности Веблен пытался
оценить процессы, происходящие в науке: "... современная наука все больше
становится теорией процесса последовательных изменений, понимаемых как
изменения самоподдерживающиеся, саморазвивающиеся и не имеющие конечной
цели" [17, с.31].
2) типа: точка - это то, что не имеет частей, множество- это совокупность
элементов и т.д.
Литература:
1. Аршинов В.И., Данилов Ю.А., Тарасенко В.В. Методология сетевого
мышления: феномен самоорганизации //Онтология и эпистемология синергетики.
- М.: ИФРАН, 1997. с.101-119 - Электронная версия находится на странице
Московского международного синергетического форума: www.iph.ras.ru/~mifs/;
2. Аршинов В.И., Свирский Я.И. Синергетическое движение в языке
//Самоорганизация и наука: опыт философского осмысления. - М., 1994
3. Бергсон А. Творческая эволюция. - М.: Канон-Пресс, Кучково Поле, 1998.
4. Бибихин В.В Мир. - Томск: Водолей, 1994.
5. Гибсон Дж., Экологический подход к зрительному восприятию. - М.:
Прогресс, 1988. - с.188.
6. Лобок А. М. Антропология мифа. - Екатеринбург, 1997. - с.122.
7. Лоренц К. Оборотная сторона зеркала. - М.: Республика, 1998.
8. Тарасенко В.В. Фракталы и измерение хаоса.//Информация и
самоорганизация. - М.: Изд-во РАГС, 1996.
9. Тарасенко В.В. Самоорганизация фрактального способа освоения
коммуникаций сложного мира и образование //Синергетика и образование. - М.:
Изд-во Гнозис, 1997. - с.47.
10. Тарасенко В.В. Человек Кликающий (Глобальная компьютерная сеть как
философская проблема) //Планета ИНТЕРНЕТ, ї4(6)/1997. - с.62.
11. Тарасенко В.В. Вариации на темы Маршалла Маклуэна, Тимоти Лири и
Бенуа Мандельброта - http://www.zhurnal.ru/nepogoda/variacii.htm.
12. Тарасенко В.В. Парадигмы управления в информационно-коммуникативной
культуре //Синергетика и социальное управления. - М.: Изд-во РАГС, 1998.
13. Haken H. Principles of Brain Functioning. A Synergetic Approach to
Brain Activity, Behavior and Cognition. - Springer, 1996.
14. Mandelbrot B. The Fractal Geometry of Nature. - Freeman, NY., 1983.
15. F. Nierzsche Le Crepuscule des idoles, 1911.
16. Veblen Thornstein The Place of Science in Modern Civilization and
Other Essays. - NY, Huebsch, 1991.
Бергсон А. Введение в метафизику //Его же. Время и свобода воли. - М., 1910.
Знание и референция
Черняк А.З.
Если говорят, что некий Х обладает знанием относительно чего-то, то под
этим, как правило, подразумевают, что Х можно приписать, по крайней мере,
следующие три типа свойств:
1. Х осмысленно употребляет некий термин в качестве субъектного термина
(имени индивида, которому приписываются свойства) в некоторых своих
конструкциях субъектно-предикатного вида; причем то, как он его в этих
контекстах употребляет (например, что он склонен оценивать соответствующие
высказывания как истинные или ложные), указывает, по крайней мере,
окружающим, говорящим с ним на одном языке, на то, что данный термин в
употреблении Х указывает на нечто определенное, т.е. имеет референт или,
иначе, референциально значим (при том, что оговорены еще другие условия,
которым должен отвечать контекст употребления Х данного термина, например,
что это должно быть не идиоматическое, не поэтическое и т.д. употребление).
В этом случае Х приписывается или относительно него предполагается знание
референта соответствующего термина.
2. Х осмысленно употребляет некий термин в качестве предиката в
некоторых своих конструкциях субъектно-предикатного вида в контекстах,
требующих приписывания этим соответствующим высказываниям истинностных
значений, при том что и сам Х склонен оценивать подобные контексты таким же
образом - т.е., в конечном счете, склонен оценивать соответствующие
высказывания как истинные или ложные. В этом случае Х приписывается или
относительно него предполагается знание некоего свойства или отношения,
иначе говоря, некоей абстракции.
3. Х осмысленно употребляет и склонен оценивать как истинное некое
высказывание или группу высказываний, которые он в согласии с окружающими,
говорящими на том же языке, что и он, склонен считать констатациями
относительно некоего а, где "а" - термин, который Х употребляет в качестве
субъектного термина, по крайней мере, в некоторых своих конструкциях
субъектно-предикатного вида; и в качестве адекватного ответа на вопрос "Что
есть а?" Х склонен ставить в соответствие первому высказыванию или группе
высказываний другое высказывание (или группу высказываний), имеющее такую
же эксплицитную форму, что и констатации относительно а - "а есть то-то" -
но другой состав элемента, обозначаемого здесь символом "то-то". При этом
высказывания второго типа считаются Х объяснениями а. В этом случае Х
приписывается или относительно него предполагается знание природы, сущности
или идеи а, чем бы оно ни было - индивидом, свойством или отношением.
Для двух первых случаев не обязательно сохранять традиционное
предполагаемое различие между сингулярными и общими терминами, поскольку
как сингулярный (если мы вообще признаем существование таковых), так и
общий термины могут отвечать условию 1. Различие, которое здесь
подчеркивается, - не между разными видами терминов, а между разными типами
ситуаций, в которых демонстрируются соответствующие когнитивные
характеристики Х, или, по-другому, контексты употребления. Это различие
представляется мне важным в том смысле, что оно позволяет указать на
дальнейшее различие между теориями, способными справиться с задачами
экспликации соответствующих двум первым типам демонстративных ситуаций
когнитивных феноменов. Для экспликации первого случая необходима теория
референции, чтобы ответить на вопрос: каковы условия референциальной
значимости и определимости референта терминов? Для экспликации второго
случая необходима теория значения в самом широком смысле или, при
определенной интерпретации последней, теория истины, поскольку вопрос,
ответ на который здесь требуется получить, такой: каковы условия
предицируемости терминов и определения познавательной значимости
соответствующих языковых конструкций? Если исходить из того, что оценка
предицируемости зависит от принимаемых в расчет ее следствий, фиксирующих
истинностные значения предложений, получаемых посредством соответствующей
предикации, а познавательная значимость высказываний - от обладания ими
истинностными значениями, то наши требования могут быть ограничены теорией
истины. Здесь не подчеркивается еще никакого содержательного различия между
разными типами теорий значения, одну из которых я назвал теорией
референции, но только различие, касающееся их применимости: возможность
проводить дальнейшие различения между этими двумя типами теорий значения
зависит от того, насколько познавательная ситуация первого типа не сводима
к ситуации второго типа. Отношение между ними можно приближенно
охарактеризовать таким образом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
толкование "стоимости", весь Ницше - это толкование нескольких греческих
слов, Фрейд - толкование тех безмолвных фраз, которые одновременно и
поддерживают, и подрывают наши очевидные дискурсы, наши фантазмы, наши сны,
наше тело. Филология как анализ всего того, что говорится в глубине речи,
стала современной формой критики. Там, где в конце XVIII века речь шла о
том, чтобы очертить границы познания, теперь стараются распутать синтаксис,
сломать все принудительные способы выражения, вновь обратить слова к тому,
что говорится сквозь них и вопреки им. Пожалуй, бог теперь находится не
столько по ту сторону нашего знания, сколько по сю сторону наших фраз; и
если западный человек неразлучен с ним, то это не из-за неодолимого
стремления выйти за рамки наличного опыта, но из-за того, что сам язык
постоянно пробуждает его под сенью своих законов: "Боюсь, что мы не можем
избавиться от бога, покуда мы верим еще в грамматику". [16, с.130]. В XVI
веке интерпретация шла от мира (одновременно вещей и текстов) к
Божественной речи, которая в нем расшифровывалась; наша интерпретация или,
точнее, та интерпретация, которая сложилась в XIX веке, идет от людей,
бога, от наших познаний или химер к словам, которые делают их возможными, и
обнаруживается при этом не суверенность первозданной речи, а то, что мы, не
раскрыв еще рта, подвластны языку и пронизаны им. Таким образом,
современная критика посвящает себя весьма странному роду толковательства:
оно движется не от констатации существования языка к раскрытию того, что он
означает, но от явственного развертывания дискурсии к выявлению языка в его
собственном бытии".
То есть толкование - это уже не столько интерпретация теста, сколько поиск
и самодостраивание некоторых познавательных механизмов. И эти механизмы
могут быть различными. Это различие я вижу в различии блуждания I и
блуждания II.
Можно предположить, что блуждание I отличается от блуждания II степенью
осознания той познавательной ситуации, в которую погружен сознающий. Сама
постановка вопроса о том, что язык это не средство, нужное для объяснения
"настоящих вещей", постановка вопроса о подвластности языку радикально
меняет ситуацию. Действительно, графоман не видит того, что он говорит
штампами, - так же как господин Журден не знает, что он говорит прозой.
Отсюда можно сделать вывод о том, что блуждание I и блуждание II
различаются по рефлексивным позициям познающего. Рефлексивные позиции - это
некоторые параметры порядка, макрохарактеристики блуждания непосредственно
из самого блуждания не следующие.
Несомненно, что осознание зависимости от языка предстает как такого рода
рефлексивная позиция.
Для осознания своей зависимости от языка необходимо некоторое
познавательное усилие, связанное с постоянной фиксацией этой зависимости:
язык говорит мной, я зависим от языка, поэтому с познанием дела обстоят
совсем не просто.
Это усилие, с одной стороны, способствует развитию познавательных практик,
но с другой, оно уводит познающего от классической субъект-объектной схемы
познания. Познающему кроме предмета своего исследования надо познавать еще
и себя, и свой язык.
В.И. Аршинов и Я.И. Свирский в своей статье "Синергетическое движение в
языке" рассматривают язык как активную самоорганизующуюся среду
познавательного процесса, связывая акты понимания с особого рода
синергетическим движением. Познающий способен организовать свои
познавательные практики таким образом, чтобы (говоря на моем языке) видеть
разницу между блужданием I и блужданием II.
Согласно авторам, использующим концепцию Бергсона, синергетическое движение
в языке связано с интуициями, специальными практиками блужданий по
пространству языка:
"Единственная задача философии здесь должна состоять в возбуждении
известного рода духовной деятельности, затрудненной у большинства людей
более полезными в жизни привычками ума. Выбирая возможно менее связанные
друг с другом образы, удастся избегнуть того, чтобы один из них не занял
место интуиции, так как тогда он был бы немедленно смещен одним из своих
соперников. Действуя так, можно будет приучить сознание к совершенно особой
и определенной склонности. Но для этого нужно еще, чтобы оно само пошло на
такие усилия" [4, с.202].
Научиться постигать мир интуитивно, по Бергсону, можно лишь через
внутреннее изменение отношения к миру и к себе, требующее в конечном счете
некоего сознательного усилия, скачка, "вспышки". Средством инициации такой
вспышки интуиции и должен выступать посвящаемый ей текст. М. Мамардашвили
неоднократно подчеркивал, что любой процесс научения сопровождается такими
вспышко-подобными актами сознания.
Приведенное пояснение косвенным образом указывает и на то, что
синергетическое движение в языке, претендующее, по сути дела, на открытие
доступа к становящемуся бытию, само должно нести в себе элемент становления
и, соответственно, ускользать от четко артикулированных форм. Нетерпимость
к застывшим формам является одной из его характеристик. Это свойство,
пожалуй, может быть проинтерпретировано как одно из правил запрета -
запрета на употребление "готовых" понятий и представлений. Это правило
внутри себя в некоем смысле парадоксально, ибо каркасом любого, в том числе
и естественного, языка можно считать именно готовые статичные формы: имена
собственные и нарицательные, между которыми существуют "правила перехода",
выраженные глаголами. Рассматриваемое же движение в языке опирается в
основном на глагольные формы, оставляя собственным именам и категориям
вторичную, контекстную роль [2, с.33-48].
Сходное, на мой взгляд, правило было концептуализировано Сергеем
Эйзенштейном применительно к языку кино, выразительным средствам
кинематографа. Новое ищется в коллажах, слиянии разного. Познавательное
внимание фиксируется на поддержании внимания к подобного рода деятельности.
В результате этого рождается, выкристаллизовывается неслучайность случайных
сочетаний - формируется макро-образ, гештальт фрактального блуждания.
Макро-способ может быть неустойчивым, катастрофическим с точки зрения
образуемых им коммуникативных схем, способов понимания, зависеть от
контекста его восприятия, но может быть и устойчивым, организовывая
выделенные направления - русла, каналы, "линки", засечки, те или иные
порядки и структуры в мире.
Я считаю, что говорить о фрактальном блуждании можно не только с точки
зрения познавательных практик отдельного человека, но и с точки зрения
формирования понятий и категорий.
Понятие и категория и есть некий макро-образец, выпадающий во внешнее в
результате блуждания.
Причем для понимания понятия зачастую блуждание типа блуждания I просто
необходимо - так как у многих категорий и понятий нет четко заданных
внешних образцов-определений.
Например, у понятия множества нет строгого определения. Это фундаментальная
категория. Как мне понять - что такое множество? Или (что то же самое): как
мне сформировать способ неслучайного выбора из тех или иных возможностей
чего-то такого, о чем я могу сказать, что это - множество? Надо воспитать
интуицию. Надо поблуждать - рассмотреть конкретные примеры употребления,
оснастить понятие перескоками, ссылками на другие понятия.
Схожая ситуация возможна и при введении нового понятия в научное знание.
Как ввести новое понятие? Как сделать так, чтобы у людей возникали
неслучайные механизмы отбора? Надо оснастить это понятие ссылками с помощью
фрактальных блужданий.
То есть я думаю, что введение фундаментального понятия, и как следствие
этого - формирование знания идет по схеме: "комплекс-затравка" плюс
блуждания по полю языковых возможностей. На основании "затравочного
комплекса" дается первое (пусть и неверное, недостаточно точное), пробное
определение, в "блуждании" от которого ищутся новые смыслы и интерпретации.
Блуждания создают механизм отбора из возможностей и служат провокациями для
создания новых "затравок"2).
Самой лучшей "затравкой" является, скорее всего, метафора. Из блуждания по
метафорам и формируются определения. Или вообще отбрасываются, как в случае
с понятием множества, у которого, как известно, нет точного определения -
блуждания сами делают понимание очевидным и интуитивно-ясным.
Еще одной иллюстрацией познавательных практик фрактального блуждания в мире
медиа может быть предложенная мной [1, 9-13] метафора Человека Кликающего
(от англ. click - щелчок, нажатие, засечка) - постнеклассического субъекта
"кнопочной" культуры, разворачивающего свои нарративы и дискурсивные
практики в формируемом им самим мире.
Фрактальный нарратив мира, по аналогии с фрактальными структурами
видео-обратных связей, можно рассматривать как некоторую коммуникативную
макроструктуру, образованную через итерации, нажатия Человека Кликающего
между познавательными "зеркалами" - танцами с другими представителями рода
Человек Кликающий в коммуникативном пространстве мира. Человек Кликающий
формирует фрактальный нарратив своими перескоками. Фрактальный нарратив,
перескоки формируют Человека Кликающего.
Подводя итог вышесказанному, я еще раз подчеркну особенность познания как
создания, с помощью специфического телесно-познавательного движения, среды
возможностей, влияющей на движения. Возможности тела и возможности
культуры, взаимодействуя друг с другом, создают цепь кумулятивных
причинностей. Познание это не зеркальное отображение предмета, это
блуждание как минимум между двумя зеркалами.
Блуждая, изменяясь, мы познаем, и уясняем себе то, что мы что-то знаем.
ПРИМЕЧАНИЯ
* Работа выполнена при поддержке РФФИ: грант 98-06-80282.
1) С помощью представлений о кумулятивной причинности Веблен пытался
оценить процессы, происходящие в науке: "... современная наука все больше
становится теорией процесса последовательных изменений, понимаемых как
изменения самоподдерживающиеся, саморазвивающиеся и не имеющие конечной
цели" [17, с.31].
2) типа: точка - это то, что не имеет частей, множество- это совокупность
элементов и т.д.
Литература:
1. Аршинов В.И., Данилов Ю.А., Тарасенко В.В. Методология сетевого
мышления: феномен самоорганизации //Онтология и эпистемология синергетики.
- М.: ИФРАН, 1997. с.101-119 - Электронная версия находится на странице
Московского международного синергетического форума: www.iph.ras.ru/~mifs/;
2. Аршинов В.И., Свирский Я.И. Синергетическое движение в языке
//Самоорганизация и наука: опыт философского осмысления. - М., 1994
3. Бергсон А. Творческая эволюция. - М.: Канон-Пресс, Кучково Поле, 1998.
4. Бибихин В.В Мир. - Томск: Водолей, 1994.
5. Гибсон Дж., Экологический подход к зрительному восприятию. - М.:
Прогресс, 1988. - с.188.
6. Лобок А. М. Антропология мифа. - Екатеринбург, 1997. - с.122.
7. Лоренц К. Оборотная сторона зеркала. - М.: Республика, 1998.
8. Тарасенко В.В. Фракталы и измерение хаоса.//Информация и
самоорганизация. - М.: Изд-во РАГС, 1996.
9. Тарасенко В.В. Самоорганизация фрактального способа освоения
коммуникаций сложного мира и образование //Синергетика и образование. - М.:
Изд-во Гнозис, 1997. - с.47.
10. Тарасенко В.В. Человек Кликающий (Глобальная компьютерная сеть как
философская проблема) //Планета ИНТЕРНЕТ, ї4(6)/1997. - с.62.
11. Тарасенко В.В. Вариации на темы Маршалла Маклуэна, Тимоти Лири и
Бенуа Мандельброта - http://www.zhurnal.ru/nepogoda/variacii.htm.
12. Тарасенко В.В. Парадигмы управления в информационно-коммуникативной
культуре //Синергетика и социальное управления. - М.: Изд-во РАГС, 1998.
13. Haken H. Principles of Brain Functioning. A Synergetic Approach to
Brain Activity, Behavior and Cognition. - Springer, 1996.
14. Mandelbrot B. The Fractal Geometry of Nature. - Freeman, NY., 1983.
15. F. Nierzsche Le Crepuscule des idoles, 1911.
16. Veblen Thornstein The Place of Science in Modern Civilization and
Other Essays. - NY, Huebsch, 1991.
Бергсон А. Введение в метафизику //Его же. Время и свобода воли. - М., 1910.
Знание и референция
Черняк А.З.
Если говорят, что некий Х обладает знанием относительно чего-то, то под
этим, как правило, подразумевают, что Х можно приписать, по крайней мере,
следующие три типа свойств:
1. Х осмысленно употребляет некий термин в качестве субъектного термина
(имени индивида, которому приписываются свойства) в некоторых своих
конструкциях субъектно-предикатного вида; причем то, как он его в этих
контекстах употребляет (например, что он склонен оценивать соответствующие
высказывания как истинные или ложные), указывает, по крайней мере,
окружающим, говорящим с ним на одном языке, на то, что данный термин в
употреблении Х указывает на нечто определенное, т.е. имеет референт или,
иначе, референциально значим (при том, что оговорены еще другие условия,
которым должен отвечать контекст употребления Х данного термина, например,
что это должно быть не идиоматическое, не поэтическое и т.д. употребление).
В этом случае Х приписывается или относительно него предполагается знание
референта соответствующего термина.
2. Х осмысленно употребляет некий термин в качестве предиката в
некоторых своих конструкциях субъектно-предикатного вида в контекстах,
требующих приписывания этим соответствующим высказываниям истинностных
значений, при том что и сам Х склонен оценивать подобные контексты таким же
образом - т.е., в конечном счете, склонен оценивать соответствующие
высказывания как истинные или ложные. В этом случае Х приписывается или
относительно него предполагается знание некоего свойства или отношения,
иначе говоря, некоей абстракции.
3. Х осмысленно употребляет и склонен оценивать как истинное некое
высказывание или группу высказываний, которые он в согласии с окружающими,
говорящими на том же языке, что и он, склонен считать констатациями
относительно некоего а, где "а" - термин, который Х употребляет в качестве
субъектного термина, по крайней мере, в некоторых своих конструкциях
субъектно-предикатного вида; и в качестве адекватного ответа на вопрос "Что
есть а?" Х склонен ставить в соответствие первому высказыванию или группе
высказываний другое высказывание (или группу высказываний), имеющее такую
же эксплицитную форму, что и констатации относительно а - "а есть то-то" -
но другой состав элемента, обозначаемого здесь символом "то-то". При этом
высказывания второго типа считаются Х объяснениями а. В этом случае Х
приписывается или относительно него предполагается знание природы, сущности
или идеи а, чем бы оно ни было - индивидом, свойством или отношением.
Для двух первых случаев не обязательно сохранять традиционное
предполагаемое различие между сингулярными и общими терминами, поскольку
как сингулярный (если мы вообще признаем существование таковых), так и
общий термины могут отвечать условию 1. Различие, которое здесь
подчеркивается, - не между разными видами терминов, а между разными типами
ситуаций, в которых демонстрируются соответствующие когнитивные
характеристики Х, или, по-другому, контексты употребления. Это различие
представляется мне важным в том смысле, что оно позволяет указать на
дальнейшее различие между теориями, способными справиться с задачами
экспликации соответствующих двум первым типам демонстративных ситуаций
когнитивных феноменов. Для экспликации первого случая необходима теория
референции, чтобы ответить на вопрос: каковы условия референциальной
значимости и определимости референта терминов? Для экспликации второго
случая необходима теория значения в самом широком смысле или, при
определенной интерпретации последней, теория истины, поскольку вопрос,
ответ на который здесь требуется получить, такой: каковы условия
предицируемости терминов и определения познавательной значимости
соответствующих языковых конструкций? Если исходить из того, что оценка
предицируемости зависит от принимаемых в расчет ее следствий, фиксирующих
истинностные значения предложений, получаемых посредством соответствующей
предикации, а познавательная значимость высказываний - от обладания ими
истинностными значениями, то наши требования могут быть ограничены теорией
истины. Здесь не подчеркивается еще никакого содержательного различия между
разными типами теорий значения, одну из которых я назвал теорией
референции, но только различие, касающееся их применимости: возможность
проводить дальнейшие различения между этими двумя типами теорий значения
зависит от того, насколько познавательная ситуация первого типа не сводима
к ситуации второго типа. Отношение между ними можно приближенно
охарактеризовать таким образом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29