Видимо,
возрождение этой, восходящей к Аристотелю, традиции "слабого" понимания
сознания в современное время принадлежит Фр. Брентано [12], хотя сходную
характеристику сознания как дополнительной "приставки", сопровождающий
любое знание, и дефисное написание этого слова можно найти в работе Вл.
Соловьева [13]. Часто эту способность осознания отождествляют с рефлексией,
что на наш взгляд не совсем корректно. Природа рефлексии как некоторого
самостоятельного сознательного акта, предполагающего для своего
осуществления некоторое особое сознательное усилие - сосредоточенность
(внимание) на его выполнении, конечно восходит к этой способности сознания
маркировать свои акты как собственное достояние, но не сводится к ней.
Поскольку сам рефлексивный акт также сопровождается этим дополнительным
"актом" осознания (осознавания)! Выделенная нами характеристика может быть
соотнесена со способностью человеческого существа к "трансцендентальному
единству апперцепции" [9]. Кратко поясним вкладываемый нами в это выражение
смысл. Речь идет о том, что вводя инстанцию декартовского cogito, которое
обычно трактуется как инстанция сознания, мы фактически вводим бинарную
структуру, а именно связку сознание-самосознание, причем, если первый член
этот связки - сознание - понимается как экспликация отличных от
пассивно-перцептивных психических механизмов отражения, собственно
сознательных механизмов, среди которых важнейшими являются активные, или
спонтанные аналитико-синтетические акты, то второй член этой связки -
самосознание - призван указать на другое необходимое (трансцендентальное)
условие этой активности, а именно способность представлять, или осознавать
свои "внутренние" представления. Тем самым инстанция cogito связана с
появлением, во-первых, особого "внутреннего экрана" - экрана сознания, на
котором представлены результаты психической репрезентации (отражения)12),
и, во-вторых, с введением самосознания в качестве как бы стороннего
наблюдателя за "экраном сознания". Последнее можно трактовать, как
появление на "экране сознания", в противоположность юмовской трактовке
сознания, особой выделенной точки "Я" - некоторой устойчивости, некоторой
выделенной "точки отсчета", наличие которой позволяет структурировать, или
"разметить" весь "экран сознания". Именно эта разметка "экрана сознания",
т.е маркировка всего имеющегося на экране как сознательного (приставка
со-), является трансцендентальным условием для последующей, собственно
сознательной, обработки имеющегося на экране, поскольку дает возможность
для активной деятельности по его варьированию, комбинированию,
преобразованию, т.е. является условием для последующей
аналитико-синтетической деятельности. Результаты этой деятельности
относятся уже не к области психики, а к области сознания.
Если снова вернуться нашему анализу восприятия мелодии, то выделенная нами
характеристика осознанности мелодии проявляется в том, что мелодия как
некоторая последовательность звуков осознается, т.е. фиксируется
самосознанием на "экране сознания" как факт сознания. Понятно, что для
восприятия мелодии мы любой предшествующий звук должны каким-то образом
"пометить" (т.е. осознать) как предшествующий и "сохранить" (т.е.
запомнить)13), для того чтобы его впоследствии можно было "связать" с
последующими звуками. "Помечание" звука и есть начало собственно
сознательной обработки информации. Теперь отдельный звук есть не просто
психический феномен, а выступает как отмеченный на "экране сознания"
первичный факт сознания, который может быть впоследствии соотнесен - связан
- с другими первичными сознательными фактами. Что такое первичный факт
сознания? Чем он отличается от факта, представленного на физическом экране
схемы 1, который в рамках введенного противопоставления "сознание versus
психика" может быть соотнесен с психическим фактом? Допустим, что мы видим
кошку около блюдца с молоком, которая издает звук "мяу". Означает ли этот
звук, что кошка видит молоко в том же смысле, что и мы, т.е. как некоторую
структурированную целостность? Полагать это было бы слишком опрометчиво.
Конечно, кошка как-то репрезентирует описанную выше ситуацию и что-то
видит, но "видит" ли она молоко в том же самом смысле, что мы, т.е. в
качестве некоторой особой субстанции, отличной от имеющихся у нее свойств
"белизны", "вкуса"...; фиксирует ли она субстанциональную специфику молока
как жидкости; отличает ли она молоко от емкости, в которое молоко налито;
сможет ли она идентифицировать молоко от другой беловатой жидкости в
прозрачной, но полностью герметичной упаковке? Ряд поставленных вопросов
дает понять, что "экран сознания" является не просто однородным зеркалом, в
котором "отражаются" поступающие от наших рецепторов данные, а некоторым
структурированным n-мерным семантическим пространством. Структурирование
этого пространства определяется прежде всего принимаемой и зафиксированной
в языке категориальной сеткой (например категориальной сеткой Аристотеля),
которая фактически "расщепляет" введенный нами единый "экран сознания" на
ряд категориальных "экранов сознания". То, о чем шла речь выше, является
лишь черновым наброском не исследуемых здесь подробно сознательных
механизмов аналитической деятельности, задача которых - дать более
"четкую", хорошо дифференцированную "картинку" происходящего. Здесь нам
хотелось бы обратить внимание, что наряду с этой аналитической
деятельностью рассудка существует не менее важная для понимания специфики
сознательных механизмов и более изначальная для последующей аналитической
работы синтетическая деятельность воображения14). Ведь для того, чтобы
аналитически уточнять картину происходящего и проводить ее категориальную
обработку, сначала необходимо сформировать "картинку", или образ, т.е.
образовать из массы однородных данных какую-то устойчивую
формально-эйдосную структуру15). Мы смотрим на звездное небо, состоящее из
множества светящихся точек (звезд), и упаковываем этот хаос в созвездия. Мы
смотрим на причудливое нагромождение камней и вдруг замечаем изображение
человеческого лица. Примеры подобного рода можно множить и множить,
поскольку результаты этой работы видны на каждом шагу. Один из них,
связанный с "догадкой" Кеплера, мы уже приводили в начале статьи. То же
самое происходит, когда мы говорим: "Это - молоко!". Важно понимать при
этом, что молоко - такой же "конструкт" воображения, как и созвездия,
который, может быть, в принципе не доступен на уровне психического
отражения действительности. Первичными фактами "экрана сознания" являются
такого рода "конструкты", "картинки", или целостности, которые являются
"надстройкой", структурированием исходного материала, поставляемого
психикой. В случае с восприятием мелодии таким исходным фактом -
"картинкой" - сознания является выделение звуков "до", "ре", "ми"...
определенной тональности и длительности, т.е. определенное
структурирование, разметка "звуковой реальности", отвлечение от шумовых
эффектов и сосредоточение внимания на выделенных сознанием фактах. Такое же
структурирование происходит и позже, на следующем уровне структурирования,
когда образуется законченная мелодия как таковая, т.е происходит
структурирование нот - целостностей первого уровня - в более высокую
мета-целостность мелодии.
Хотелось бы обратить внимание на трудность, возникающую при исследовании
целостностей как фактов сознания. Эта трудность заключается в том, что эти
явления настолько привычны для нас как сознательных существ, что кажутся
нам не результатом вторичной (образной) обработки, а самой первичной
реальностью. Как говорил К. Маркс: самый плохой архитектор отличается от
самой хорошей пчелы наличием у него внутреннего плана-образа будущей
постройки. Эту мысль можно было бы усилить. Человек как сознательное
существо "пронизывает" образами не только свою внутреннюю, но и внешнюю
жизнь. Он все воспринимает как некоторый образ ("картинку"), а изначальная
цель образования - приучить его к такому образному восприятию реальности.
Более того, результаты этой деятельности воображения, с чем связана
сложность ее экспликации, прочно укоренились в грамматическом строе языка.
Речь идет о существенно субстанциональном характере большинства европейских
языков, проявляющемся в функционировании института имен существительных,
что, как показали исследования Сэпира-Уорфа, не является обязательным
элементом языка вообще. Например, в языке американских индейцов нутка
преобладающими являются глагольные формы и явление падающего камня, которое
в европейских языках описывается фразой "Камень падает", выражается с
помощью сложного глагольного слова "Камнит". Институт имен существительных
служит для фиксации в языке результатов деятельности сознания по
"образному" структурированию реальности. Для того чтобы дать
"почувствовать" феномен образности языка воспользуемся примером более
образного, по сравнению с европейским мировосприятием, языка, взятым из
[15]. В языке индейского племени чинук Северной Америки правомерна фраза:
"Злоба мужчины убила бедность ребенка", в которой подчеркнутые нами
существительные, служащие для обозначения более абстрактных объектов
платоновского типа, не соответствуют европейской интуиции устройства мира,
поскольку для европейца злоба и бедность репрезентируют не самостоятельные
предметы, лишь свойства предметов (что фиксируется в языке с помощью
прилагательных). Соответственно, европейская фраза звучала бы так: "Злобный
(злой) мужчина убил бедного (беззащитного) ребенка". Если обратиться к
нашему примеру "видения дома", то можно сказать, что мы видим уже
определенным образом структурированную ситуацию, где дом занимает
центральное место, а другие элементы ситуации игнорируются нашим "видением"
и соответствующим ему описанием. В несколько мистифицированной форме эту
фундаментальную особенность человеческого сознания, видимо, впервые осознал
Платон, постулировав причастность человеческой души к "миру идей", который
является не чем иным, как совокупностью образов. В отличие от рассуждений
Платона, наш тезис имеет более слабый онтологический статус (см. прим. 6).
Он заключается в том, что человеческое сознание обладает способностью к
порождению образов - целостностей, и именно эта способность, которая может
быть названа творческой способностью воображения, или фантазированием,
коренным образом отличает сознание от психических механизмов обработки
информации16). Примечательно, что именно эта способность определяет
сущность собственно человеческого в библейском мифе о сотворении человека.
Чем человек, созданный по образу и подобию Бога, отличается от остальных
тварей? Тем, что он может давать имена всему окружающему. Но для этого он
должен предварительно сформировать на "экране" своего сознания образ того,
чему он собирается дать имя, образовать некоторую целостность, отличающуюся
от других составляющих окружающего, увидеть, например, лошадь, в ее
автономной законченности и отличить ее от окружающих деревьев, камней,
очертаний гор. Причем в этом образно-именующем акте человек подобен Богу,
поскольку он творит то, чего до этого не было, творит, если не в
субстратном (материальном), то в структурном (=идеальном, =смысловом,
=эйдосном) плане: лошади как таковой до этого акта именования просто не
было, точно так же, как нельзя на физическом экране найти дома, нот,
созвездий... М. Бахтин характеризует эту творческую природу человеческого
сознания как деятельность по радикальному преобразованию бытия (мира) в
надбытие [17] 17).
Главная черта целостностей сознания - их фантомный характер. Они не
существуют в том же естественно-природном смысле, в котором существуют
элементы, из которых сознание (воображение) их создает: не существует
столов, стульев, цветов, полей, рек...- все это фантомы нашего сознания.
Более яркий пример фантазийной деятельности - конструирование "рассудочных"
понятий (категорий), без которых рассудочная деятельность просто не может
начаться, а еще более яркий - создание кантовских "идей разума" (Мир - Я -
Бог), которые вообще являются чистыми фикциями, т.е. не являются объектами
в обычном смысле этого слова, поскольку человек как субъект познания всегда
находится "внутри" этих целостностей и не может "выпрыгнуть" из них,
посмотреть на них со стороны [18, 19] 18). Для того чтобы подчеркнуть
существенно фантомный характер нашего знания, подойду к нему с другой
стороны. Зададимся вопросом: чем экран сознания принципиально отличается от
физического экрана (см. схему 1)? Очевидно, что содержимое физического
(психического) экрана полностью детерминировано поступающими на него
сигналами. Для того чтобы получить на физическом экране изображение цветка,
нам необходимо наличие цветка вне экрана и возможность его воздействия на
экран. Т.е. невозможно на физическом экране получение копии без внешнего
воздействия оригинала. По отношению к экрану сознания это требование
наличия оригинала в общем случае не необходимо: здесь можно получить
изображение цветка, не имея реального прообраза, т.е. без оригинала. Тем
самым сознание создает такие "чистые" фантомы, которые трудно отличить от
фантомов-образов, имеющих реальные прообразы. Это связано с
самоактивностью, или спонтанностью сознания, проявляющейся в способности
воображения (фантазирования). Причем нередко эти чистые фантомы сознания
получают статус даже более чем реального существования. Вспомните,
например, поиск в нашей стране в 30-е годы "врагов народа", который
увенчался более чем грандиозным успехом.
Приведем небольшой отрывок из работы У. Матураны, в котором отмеченная нами
фундаментальная способность человеческого сознания по созданию образов
(Матурана использует для экспликации этого термин описание, который в
данном случае несет сходную смысловую нагрузку с термином образ)
сопоставляется с принципиально отличным от него "процедурным" типом
жизнедеятельности:
"Предположим, что нам необходимо построить два дома. С этой целью мы
нанимаем две группы рабочих по тринадцать человек в каждой. Одного из
рабочих первой группы мы назначаем руководителем и даем ему книгу, в
которой содержатся все планы дома со стандартными схемами расположения
стен, водопроводных труб, электрических проводов, окон и т.д., а кроме
того, несколько изображений дома в перспективе. Рабочие изучают эти планы и
по указаниям руководителя строят дом, непрерывно приближаясь к конечному
состоянию, которое определено описанием.
Во второй группе руководителя мы не назначаем, а расставляем рабочих,
определяя для каждого исходное положение на рабочем участке, и даем каждому
из них одинаковую книгу, в которой содержатся указания относительно
ближайшего пространства вокруг него. В этих указаниях нет таких слов, как
дом, трубы, окна, в них нет также ни планов, ни чертежей дома, который
предстоит построить. Эти указания, касающееся только того, что рабочий
должен делать, находясь в различных положениях и в различных отношениях, в
которых он оказывается по мере того, как его положение и отношения
изменяются. Хотя все книги одинаковы, рабочие вычитывают из них и применяют
различные указания потому, что они начинают свою работу, находясь в разных
положениях, и движутся после этого по разным траекториям изменения.
Конечный результат в обоих случаях будет один и тот же, а именно -
[построенный] дом" [20, с.136-137].
Как отмечает Матурана, второй способ соответствует биологическому механизму
генома и нервной системы, который может быть соотнесен с некоторой
алгоритмической процедурой, успешно реализуемой на современных ЭВМ. К
положительным чертам этого механизма относится его безусловная
эффективность, которая достигается за счет жесткой детерминации локальных
действий. Правда, за эту эффективность приходится расплачиваться тем, что
случайный сбой на каком-либо шаге процедуры приводит к фатальной неудаче,
поскольку здесь нет механизма корректировки ошибок. После ошибки действие
алгоритма (действия рабочих) вполне возможно будут продолжаться и даже
вполне возможно алгоритм завершит свою работу, но конечный результат может
сильно отличаться от первоначальной цели строительства - дом не будет
построен, поскольку представления о конечной цели строительства у рабочих
этой группы, в отличие от рабочих первой группы или стороннего наблюдателя,
имеющего образ цели строительства, просто нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29