В башню вошел, громыхнув железной дверью, стрелецкий десятник Яков-шапошник, ставший вместо Максима земским стрелецким сотником.
– Чего звал, Левонтьич? – спросил он.
– Своей сотни пришли ко мне самых надежных стрельцов два десятка с пищальми…
– Сюды прислать али в Земскую избу?..
– Я тут сидеть стану: для ратного дела – к стенам и к снаряду тут ближе, а в Земской избе пусть иные… – сказал Гаврила.
Яша понимающе усмехнулся и качнул головой.
– Стало, две всегородних избы во Пскове, – сказал он. – Ну ладно. Нам с теми идти не попутно: с тобой пойдем, Левонтьич. Стрельцов-то сейчас слать?
– Самых верных, смотри! – крикнул вслед ему хлебник.

2

Ночью, с дружиною в три десятка стрельцов и меньших, Гаврила ворвался в Троицкий дом, схватил самого Макария и несколько человек скрывавшихся у него дворян, попов и больших торговых людей и всех проводил на подворье, где сидели дворяне.
В хлебной очереди, с вечера скопившейся возле лавки невдалеке от Троицкого двора, горожане видели, как проскакал на конях отряд хлебника к архиепископу, и потом на рассвете видели, как тот же отряд возвращался назад, окружив архиепископскую колымагу и еще две телеги с какими-то связанными людьми…
– Выводит измену! – одобряли одни.
– Как схватят тебя самого, то узнаешь, какую «измену»! Слыхать – сам Хованский к Гавриле шлет письма… – шептали другие.
Все ждали сполошного звона от Рыбницкой башни.
Земские выборные спешили с утра во Всегороднюю избу, косясь на дворянские головы, выставленные в ряд у дощанов. Дворянин Иван Чиркин вошел, когда уж многие были в сборе.
– Кого земских выборных не схватил еще наш «воевода»? Все целы? – развязно спросил он, обращаясь к Мошницыну. – И ты цел?
Кузнец переглянулся с попом Яковом и Томилой и подошел к дворянину:
– Деваться некуда: покуда Гаврила тебя не схватил, от греха, дворянин Иван, давай-ка скорее сюда повинное челобитье.
Кузнец стоял возле него, протянув руку и ожидая. Чиркин растерянно вынул из-за пазухи лист. Михайла взял его.
– Что же ты народ мутишь, Чиркин? – с укором сказал он.
– А то, что измену затеяли в Земской избе. Втай от мира пишете к литовскому королю! – сказал запальчиво Чиркин. – Я правду сказываю народу: лучше свой государь, чем ляхи наскочут. Видали уж прежде ляхов!..
– Да кто же писал им? – удивленно спросил кузнец.
– Гаврила Левонтьич да ты, я чаю.
– Когда ж то было? – спросил кузнец.
– Спроси людей. Весь город бает, что ляхов конных наймуют в Полоцке именем Пскова. Да что замыкаться?!
– Врешь, дворянин, – возразил кузнец. – Статочно ли лист за рубеж посылать, чтобы мир не ведал? Вот, Чиркин, и бякнул ты зря! – дружески укорил кузнец. – Не чужой человек – прежде меня спрошал бы!..
Кузнец протянул челобитье Захарке.
– Читай, Захар, – велел он.
Захарка бойко читал повинное челобитье, в котором клялись повинщики, что они, «люди всяких чинов большие и малые в гиль и мятеж попали насильством заводчиков Гаврилки Демидова, Мишки Мошницына, Томилки Слепого да Прошки Козы да с ними георгиевского с Болота попа Якова Заплевы». Челобитье молило о пощаде и обещало помочь боярину выловить главных воров, требуя полного окружения города войском… Пока Захарка читал, подьячий Земской избы Варнавка подсунул Михайле листок для отпуска хлеба. Михайла зажег свечу, закоптил печать и, забыв притиснуть ее к листу, молча слушал слова челобитья.
– «К сему челобитью приписи дали…» – прочел Захарка. И вдруг, повернувшись к столу Гаврилы, Захарка быстро поднес бумагу к огню свечи. – Вот повинная – на! – воскликнул он. – Совратить на повинство чаял, нечистый! Дворянское отродье, изменщик!
Захарка сунул кулак в рожу Чиркина.
Чиркин кинулся на него. Захарка бросился вокруг стола с горящей бумагой в руках.
– Стой! Стой! – закричал кузнец. – Стой! Подай! – повелительно зыкнул он и хотел схватить лист, но обжегся и выронил к Захарке на стол…
Словно в испуге за свои бумаги, Захарка поспешно смахнул со стола челобитье и стал на полу тереть и топтать сапогом…
– Захарка! Захар! Что творишь! – зарычал кузнец и кинулся подбирать остатки.
– Чего тут теперь разберешь! – крикнул он, сунув Захарке в лицо горсть пепла.
– А я и с первого раза упомнил все – хошь, спишу наизусть! – успокоил его Захар. – Ух, я помнить горазд – слово в слово!
– Да приписи, приписи! Рукоприкладство чье было?! Ты сам ведь не чел!
– Ох, приписи?! Нет, я само челобитье… – с наивной растерянностью словно спохватился Захар.
Кузнец отмахнулся со злостью:
– А ну тебя, олух подьячий! Разума, что ли, тебе не хватает?.. Да ладно уж… помолчи!..
Дворянин опасливо покосился на земского старосту.
– Ладно, Чиркин, что ты не вчера попался: попал бы одиннадцатым на плаху… – сказал кузнец.
– Я выборный земский, как ты! – возразил дворянин.
– Вчера бы не разбирались: народ распалился. Ты с площади убежал, не видел, чего там творилось…
– Не место мне было там. Я сам дворянин, а тут… – оправдывался Чиркин.
– Да я разумею… – успокоил его Мошницын. – Тут вот письмо от дворян, что сидят заперты на подворье, – сказал он, выбрав одну из кипы бумажек, – плачутся, что корма им худы. Пойду проведать, да брюхо мое не дворянское: мужику хорошо, а дворянину и в глотку не лезет! Пойдем-ка вместе, Чиркин, отведай, ладны ль корма для дворян.
Чиркин вышел вместе с Михайлой из Земской избы. Михайла пошел с ним на подворье, зашел в палату к дворянам.
– Сказывали, пища худа? – спросил он.
– Голодно, – ответил один из дворян.
– Ну, ин Чиркин отведает, как она, – пообещал Михайла и шагнул за порог. Чиркин – за ним.
– Ты куда?! – остановил кузнец.
У Чиркина замерло сердце, он не мог сказать слова от неожиданности.
– Отведай кормов дворянских, – усмехнулся кузнец, загородив ему выход. – Ден через пять я зайду, скажи каковы.
– Хитер ты, кузнец, – сказал Чиркин.
– Не хитрее тебя. Ишь ты, сколь народу собрал к челобитью. Боюсь, еще жиже харчи у вас станут, – отозвался кузнец.
– Ну, смотри – хитри, да хвост береги! – произнес дворянин с угрозой.
– Была бы голова цела, а на хвост нам не наступишь! – огрызнулся кузнец. – Ну, сиди покуда. Прощай. – И Мошницын вышел.

3

Во Всегородней избе все вскочили и бросились к окнам, когда загудел сполох.
На дощане у Рыбницкой башни среди кучки народа стоял Гаврила. Люди уже бежали на площадь из разных улиц…
Площадь наполнялась народом. Из Земской избы подошли выборные. Взбирались на дощан, витались за руку с хлебником.
– Ну, Михайла, взялись мы с тобой за дела: я – Макария, ты – дворянина… Так-то дружно пойдет – всю измену прикончим, – дружелюбно сказал Гаврила.
Мошницын что-то пробормотал невнятно и неуверенно…
– Пошто звонить велел?! – громче нужного спросил Томила Слепой, стараясь держаться так, словно меж ним и хлебником все оставалось по-старому.
Но хлебник, словно не слыша его, шагнул вперед, на край дощана, и обратился к толпе, наполнившей площадь:
– Господа псковитяне! Меньшие и большие, попы и стрельцы и всех званий!
Шиканье и шепот промчались по площади от передних рядов до самых лавок. Все стихло, и в полной тиши хлебник внятно сказал:
– Господа, у нас нова измена!
– Выводи, Левонтьич! – крикнули снизу.
– И то, мы с Мошницыным двое ее выводим! – ответил Гаврила. – Во Всегородней избе сидел в выборных главный повинщик, Чиркин. Его Мошницын за караул посадил. Да еще измена была в Троицком доме: владыка Макарий к боярам писал отписку да чаял ее с Сумороцким послать. Владыку мы взяли за караул…
– На чепь его, Левонтьич!
– На чепь Макарку! – закричали в толпе.
– Сидит, – успокоил Гаврила и продолжал: – А в Троицком доме нашли мы от земского сыска сокрытых изменных и воровских людей – подьячего Шемшакова да отставного всегороднего старосту Подреза, стрелецкого голову Степана Чалеева да четверых дворян: Тучкова, Бутова, Сицкого и Балдина, а кой-то еще человек убег по задам, и неведомо, кто был.
– Всем городом станем ловить – поймаем! – выкрикнул рыбник Егорушка из толпы.
Народ зашумел, но Гаврила остановил шум.
– И в-третьих, измена, господа, наипущая! – крикнул Гаврила. – Владыка боярам писал и повинщик Чиркин тоже сказывал во Всегородней избе, что именем вашим, господа псковитяне, в Полоцке, граде литовском, наймуют конных литовцев на Русское государство, а деньги-де к найму от Всегородней избы и от вас…
– Когда ж мы те деньги давали?!
– Кто деньги слал?! Не статочно дело!..
– К ответу измену!
– Сыскивай корень, Гаврила Левонтьич! – разноголосо и возмущенно кричали вокруг.
– И я, господа, при вас, при народе, выборных ваших спрашиваю, – заглушая говор и шум, сказал хлебник. – Коли мы станем искать да найдутся литовщики в городе пашем – и что с ними делать?
Хлебник полуобернулся на дощане и стоял выжидательно, обратясь к земским выборным.
– Смертью казнить за измену! – крикнул первым поп Яков.
– В Москву на расправу послать в государевом деле, – сказал Мошницын. – Литву поднимать – не на Псков, а на все государство измена, и мы в той измене с Москвой не розним…
– Чего там – в Москву?! И тут найдем сук да веревку! – сплюнув, воскликнул Прохор Коза.
– А вы как мыслите, господа земские выборные? – спросил хлебник, обращаясь к Томиле и Леванисову.
– Ишь как – с почтением спрошает! – подмигнув Слепому и весело тряхнув головой, отозвался Леванисов и заключил: – По мне, один бес – тут ли повесить, к царю ли послать с веревкой!
Томила молчал. Язык не поворачивался у него произнести приговор.
– Как, Иваныч? – спросил Гаврила в упор, словно знал, что Томила что-то слыхал про литовское дело…
Летописец молчал.
И Томила услышал, как, не дождавшись его ответа, обратился хлебник ко всей толпе:
– А вы, господа горожане?
Площадь вся вдруг всколыхнулась криками:
– Не устрашимся, Левонтьич! Казнить по людским и по божьим законам!
– Казнить!
– Повесить!
– А мало повесить – рубить на куски!
– Побить, как собак, камнями! Всем городом бить! – кричали со всех сторон.
Летописец стоял, опустив глаза.
– Сердцем ты нежен, Иваныч, – дружелюбно и тихо сказал Гаврила.
Он поднял руку, и сполошник по этому знаку дважды ударил в колокол, призывая площадь к молчанию.
– Еще, господа, – сказал хлебник, обращаясь к народу, – людей у нас много побито и кровь вопиет… Нам в осаде сидеть тяжко, ан надо боярам дать баню, да с мятным квасом, чтобы жарко стало… А для того, господа, две тысячи крестьян, обученных ратному делу, стоят готовы за Пантелеевским монастырем… – Гаврила замялся, испытующе, взвешивая, оглядел всех вокруг и решительно заключил: – И вы, господа, укажите крестьян тех в стены пустить, чтобы с боярами биться…
– Впустить-то ладно, да чем кормить? – крикнул пятидесятник Неволя Сидоров, перебив хлебника.
– И так хлеба мало, – поддержал его какой-то стрелец из толпы.
– Сами голодом пухнем, а тут и гостей принимать! – закричали с другой стороны.
– В две тысячи глоток сколь хлеба влезет!
– Размыслим получше, где б хлебца добыть, и найдем, – возразил Гаврила.
– Ты б, Левонтьич, раньше размыслил, чем нас, горожан, накормить.
– Где бы нам, горожанам, хлебушка взять! – кричали стрельцы и посадские.
Гаврила не ждал такого отпора… Он понимал, что городу без крестьян не вынести долгой осады, чувствовал, что крестьяне могут удесятерить силы города, но убеждать и доказывать он не умел… Он растерялся и молча слушал…
И вдруг ему под ноги плюхнулся снизу тяжелый и мягкий куль, а за ним ловко вспрыгнул Гурка. Это был не суровый земский палач, который казнил дворян, а веселый базарный шут в ярком платье с гремящими бубенцами. В руках его было полено, на заду болталась волынка.
– Ты чего? – спросил хлебник.
– А дело есть, отойди! – отмахнулся Гурка.
Он сел на мешок, повернувшись к Гавриле спиной, отодрал от полена коры и, сунув ее за скулу, стал жевать.
Скоморох отвлекал внимание народа. Все вокруг засмеялись.
Хлебник не мог говорить и досадливо, с силой пнул скомороха под зад ногой; он попал по пузырю волынки, которая дико взревела. Хохот толпы усилился. Гурка оглянулся, словно удивленный, на хлебника, молча пожал плечами и продолжал равнодушно и деловито жевать.
Гаврила нахмурился. Вступать в пререканья со скоморохом – значило унижать себя и становиться участником глума… Он оглянулся, ища у народа поддержки, но скоморох уже овладел толпой. Он сидел на мешке, словно был один на всей площади, и жевал кору.
– Эй, Гурка, что деешь?! – громко спросил из толпы Иванка.
– Сам видишь – хлеб стерегу! – хлопнув по кулю, откликнулся скоморох.
– Чего же ты березу грызешь? – спросил Иванка, вскочив к нему на дощан.
– Ись хочу, то и грызу! На, пожуй, – предложил скоморох, отодрав от полена кусок коры и подавая ему.
– Ты бы хлебушком лучше меня угостил, – сказал Иванка, ткнув ногою в мешок.
– Вон хозяин-то. Он тебе даст! – указал скоморох на Мошницына. – Нече ржать, дураки, хоть и сами спрошайте – даст? – обратился он ко всему народу.
– Спрошали, брат, не дает! – откликнулись из толпы.
– И то – корье в муку-то мешаем!
Кузнец раздраженно шагнул к скомороху.
– Пшел вон с дощана! – крикнул он.
– Ты хозяин. На то и обрали. Велишь голодать – голодуем. Велишь уходить – уйду! – сказал Гурка и под общий смех скакнул вниз.
Мошницын со злостью, сжав кулаки, подступил к Иванке, но тот стоял, вызывающе глядя в глаза всегороднего старосты… Несколько мгновений они оба почти касались грудями и лицами, ощущая дыханье друг друга… Вдруг кузнец отвернулся, ударом ноги сбросил вслед скомороху его мешок, снял шапку и внятно сказал, обратясь к замолчавшей толпе:
– На мне ответ, господа! Царских житниц не отворю и царского хлеба не дам. Ведется еще в городе хлеб. Сколь ведется, отоль ешьте! Я сам не боярским столом живу: по два дни не бывает хлеба – не плачу…
– У бояр, что ли, милости хошь заслужить? – выкрикнул пуговочник Агапка.
– Дайте, братцы, дорожку голодному скоморошку! – взревел на всю площадь Гурка, проталкиваясь через толпу.
Вокруг смеялись, хлопали его по шапке с бубенцами, притискивали волынку, и она издавала протяжный нескладный рев, заглушая слова кузнеца.
– Так что же, господа, мне ль говорить, аль скомороху глумиться? Кого слушать станете? – нетерпеливо спросил Мошницын.
– А тебе разумнее Гурки не молвить! – дерзко крикнул Иванка, уже оказавшийся рядом со скоморохом.
Гурка пронзительно свистнул в три пальца, притопнул так, что звякнули бубенцы на шапке и на загнутых вверх носках ярких козьих сапожков.
Толпа расступилась, и Гурка пустился в пляс…

Я на хлебушке сижу,
Хлеб боярский сторожу.
Ой, дид-ладо, ой, дид-ладо,
Хлеб боярский сторожу…

Иванка приплясывал рядом со скоморохом, и толпа легко увлеклась пестротой скоморошьей пляски, ловкостью насмешливых «коленец» и песней.
– Еще! Еще! – поощряли в толпе, забыв, что староста всегородний стоит в ожиданье на дощане.
Иванка огляделся кругом, звонко хлопнул над головой в ладони и запел:

– Помир-ра-айте, женки, дети,
Не отдам ключей от клети…

Гурка выхватил из-за пазухи связку больших, тяжелых ключей и призванивал ими в такт пляске. Народ расступился, давая дорогу, все подпевали, притоптывали, прихлопывали в ладоши и повторяли вслед за Иванкой и скоморохом озорной глумливый припев:

Тега-тега, тега-тега,
Не отдам ключей от клети…


4

Из рыбной лавки с дальнего края площади Аленка видела и слышала все, что происходит. Когда Гаврила умолк, уступив свое место на дощане Гурке, она со стыдом увидела Иванку в паре со скоморохом, но тотчас же стыд уступил в ней место гордости при виде отца, который решительно оборвал недостойный глум и сказал всему городу твердое веское слово. С радостным самодовольством обернулась она на стоявших вокруг псковитянок, ища их сочувствия и желая в их взглядах прочесть восхищение своим отцом.
– Глянь-ка, глянь – кузнечиха! – услыхала она женский шепот.
Внимание польстило ей. Она опустила глаза, и к ее щекам теплой волной прихлынула кровь.
– Подумаешь – старосты дочка, велика птица! – послышался голос рядом.
– А мнит! Столь мнит о себе, что сурьмы на бровях, ни белил, ни румян знать не хочет!
– И так красна-то, что свекла!..
Аленка забыла отца, всегородний сход и дощан. Уши ее загорелись. Она слушала женские голоса и твердо решила не оглянуться, но непослушный и любопытный глаз исподтишка покосился сам. Она увидела, что взоры стоявших поблизости женщин и девушек обращены на нее. Стройная нарумяненная темно-русая щеголиха, в зеленом шелковом летнике с собольей опушкой, с жемчужной повязкой на волосах, насмешливо смерила взглядом Аленку.
– Словно не чует, что про нее речь, – не стесняясь, сказала она и щелкнула орехом…
Аленка и прежде знала о таких перепалках, случавшихся среди женщин и девушек, но ей самой никогда не приходилось даже слышать их, не только что быть участницей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81