– Иди.
Поздно вечером Прохор Коза проехал по улице мимо дома Емельянова. Захарка стоял с какой-то девушкой у самых ворот Федора. К ночи его сменили двое стрельцов, вооруженных саблями и пистолями. Им дан был наказ никого не пускать со двора, ни во двор.
Поутру большая толпа псковитян окружила дом Емельянова. Слышались выкрики, насмешки.
В выбитые и выдавленные в первый день восстания окна летели с улицы камни. В окнах не показалось ни души.
Наконец из ворот вышел дворянский слуга.
Его окружила толпа.
– Ты, малый, чей будешь?
– Окольничего князь Федора Федорыча Волконского человек.
– Куды идешь?
– Послал господин в съезжую избу.
– В съезжей нет никого. Мы тебя сведем к земским старостам во Всегороднюю.
– А мне что, куды ни сведете!
И толпа, окружив слугу, привела его в Земскую избу.
– Мой господин, князь Федор Федорыч, указал отвесть ему для постоя иной дом. В Емельянова доме стоять не можно: людишки псковские шумят, камнями в окна мечут, – сказал слуга.
– Скажи своему князю, парень, что мы его княжих дел в Земской избе не ведаем. Пришел бы чин чином в Земскую избу, поведал, зачем приехал, проезжую грамоту явил бы да иные грамоты, буде есть. Тогда и дом ему отведем по чину и званию. А может, он и не князь, а лазутчик какой иноземский – почем нам знать! – сказал Томила Слепой.
– Как не князь?! – возмутился парень.
– Да ты не шуми. Может, князь – нам как знать. А может, и ты с ним лазутчик и оба вы для изменных дел. Станем огнем пытать, и признаетесь сами, – вставил Гаврила.
Парень перекрестился.
– А ты не бойся. Иди скажи князю. Он сам рассудит, как быть, – успокоил Слепой.
Пока шла беседа в Земской избе, некоторые из провожатых псковитян вошли в избу и слушали весь разговор. Они любопытной гурьбой проводили малого от Земской избы обратно ко двору Емельянова.
Когда Волконский и бывший с ним дьяк Герасим Дохтуров выехали было из ворот, толпа горожан удержала их.
– Воротись, люди добрые, на конях не пустим скакать – не в Москве. Пеши ходите.
Волконский помнил, как был он бит во время соляного бунта такой же толпой, и покорился.
За князем шла сзади гурьба посадских. По дороге еще приставали люди, и шли все вместе. Когда же окольничий миновал Всегороднюю избу, народ заволновался:
– Эй, князь, не туда пошел!
– Тут она, Всегородняя! – крикнули за спиной.
Герасим Дохтуров хотел отвечать, но Волконский остановил его.
– Молчи, Герасим. Пускай себе каркают, а ты словно не слышишь, – шепнул он дьяку, и оба едва заметно прибавили шагу.
– Князь! – крикнули сзади.
– Упал в грязь! – поддержал второй голос.
Раздался сзади пронзительный свист в три пальца. Волконский держался, чтобы не оглянуться, но дьяк оглянулся и увидал, что впереди посадских за ними бежит толпа ребятишек и передний из них уже метит в него снежком. Дьяк вобрал голову в плечи, и снежный комок миновал его, но залепил ухо князю.
– А-а-а! – заорали ребята, и еще несколько снежков попало в голову, спину и плечи Волконскому и дьяку.
– Только донес бы господь до Троицкого дома, а там в соборе схоронимся, – сказал дьяк.
Они шагали теперь насколько возможно быстро, но Троицкий дом был еще далеко впереди.
Ребятишки настигли их и лупили в упор снежками и комками навоза.
– Не обернись, – хотел удержать Волконский, но дьяк уже повернулся и стал отбиваться палкой.
Обрадованные сопротивлением, ребята с визгом кинулись в свалку. Дьяк был обезоружен, и детвора дергала его теперь безнаказанно за полы и за длинные рукава.
– Стой, дьяче, – сказал мужской голос, – идем в Земскую избу.
Волконский оглянулся, и, увидев, что дьяка схватили, подобрал длинные полы, и помчался бегом.
– Братцы, ведите того, – раздались голоса за его спиной, – а мы длинного схватим.
Князь Федор Федорович бежал, тяжело дыша. За ним мчался румяный Федюнька, двенадцатилетний Иванкин брат. Он ловко гвоздил окольничего жесткими снежками по шапке, каждый раз попадая так, что снег сыпался за ворот. Они пробегали мимо свечной лавки, когда из сторожки вышел Иванка.
– Федька, ты куда? – окликнул он брата.
– Князя ловим! – радостно крикнул Федюнька и запустил новый снежок так ловко, что сбил с Волконского шапку. Федюнька подхватил ее и кинул хозяину в голову.
– Имай, имай! – кричала сзади ватага посадских.
Иванка тоже пустился в погоню.
Волконский пробежал мимо архиепископского дома, мимо воеводского двора и вбежал в Троицкий собор. Ребята отстали у паперти, не смея бежать в церковь.
Погоня с шумом ввалилась в собор. Непривычно громко отдавались под просторным куполом пустой церкви простые голоса с обыденными, немолитвенными словами:
– Куды ж он схоронился?
– Ишь заскочил, как мышь в нору!
– Тут он! – крикнул Иванка из алтаря, куда вбежал вслед за князем.
– Тащи его к нам! Всем-то в алтарь негоже! – отозвались из толпы.
– Веду! – крикнул Иванка.
В алтаре послышалась возня, что-то упало, и через миг Иванка вывел окольничего из боковых дверей алтаря за длинную рыжую бороду.
Оба они были встрепаны и тяжело дышали. Лицо Волконского перекосилось от боли и злобы. Нарядная сабля его торчала у Иванки под мышкой. Сходя с амвона, Волконский выронил шапку. Кто-то поднял ее.
– Там грамотка. Грамоту выронил, эй! – окликнули сзади.
Волконский рванулся за грамоткой, но Иванка дернул его покрепче за бороду.
– Тпру, балуй! – прикрикнул он, развеселив окружающих и заставив пленника смириться.
Посадский парнишка поднял бумагу и подал. Иванка, не глядя, сунул ее за кушак.
Большая толпа стрельцов и посадских с копьями, рогатинами и топорами ждала их у паперти.
С Рыбницкой площади уже разносился голос сполошного колокола, собирая народ ко всегороднему сходу.
Когда в Земской избе обыскали Дохтурова, при нем нашли царский указ о том, как следует «смирять псковское мятежное беснование».
– «Дву человек: Томилку Слепого и Гаврилку Демидова казнить смертью, – читал с дощана на всю площадь Томила Слепой, – да четверых воров и пущих заводчиков по дорогам повесить, и тех воров имяны Мишка Мошницын, Никитка Леванисов – мясник да стрельцы Прошка Коза да Максим Яга. А остальных воров по сыску, колько человек доведется, велети в торговые дни бити кнутом нещадно да посадить в тюрьму… А для вычитки того нашего указу собрать на Троицкий двор к архиепископу Макарию дворян и детей боярских, стрелецких и казачьих голов, и казаков, и стрельцов, и земских старост, и посадских лучших и середних».
– А меньших, нас, не звали? – насмешливо крикнули из толпы.
– Меньшие не надобны – одни богаты нужны во советах! – отозвался второй голос.
– Эй, рыжий, сколь человек в тюрьму вкинешь да кнутьем бить станешь? – кричали Волконскому.
Иванка вынул из-за кушака записку, оброненную князем в церкви. В ней не оказалось ничего, кроме имен тех из псковитян, кто стоял поближе к Земской избе.
Народ потребовал читать и эту записку. Ее прочитал вслух с дощана Иванка. Кроме имен, уже названных в царском наказе, был длинный список.
– «…Стрельцы Никита Сорокоум, Муха, Демидка Воинов, два брата-серебряники Макаровы, беглый человек боярина Бориса Ивановича Морозова, портной мастер Степанка, казак Васька Скрябин, звонарев сын Истомин беглый владычный трудник Иванка, Георгиевский с Болота поп Яков, стрелец Иовка Копытков…» – читал Иванка.
Толпа грозила оружием, кричала при каждом имени своих лучших заступников. И только стрельцы да земские выборные охраняли окольничего от яростного гнева толпы.
– Кто тебе дал грамоту с именами? – спросил Гаврила.
– Неведомый человек пришел, дал грамоту да убег, – ответил окольничий.
– Не вракай, сказывай правду! – крикнул ему Захарка. – Сказывай лучше, князь Федор Федорович, кто тебе грамотку дал? Смотри, велит народ под пытку тебя поставить.
Волконский разорвал ворот и вынул золотой крест с груди.
– Вот крест целую: не знал никогда того человека раньше! – воскликнул он. – Не бывал я в вашей городе прежде. Никто мне неведом.
– По письму угадать можно, чья рука, – предложил Иванка.
– Кажи, – сказал Захарка, – я знаю все руки! – и взял у Иванки грамоту. Он долго смотрел на бумажку и вслух заключил: – Пустая затея! Письмо и письмо – на все руки схоже… Хоть на мою – и то! – И как бы для того, чтобы все осмотрели и убедились, он передал грамотку стоявшему у дощана в толпе стрельцу Ульяну Фадееву.
– А что же, может, и ты писал, недаром весь вечер стоял у дома, – серьезно сказал Иванка и тут только сообразил, что почерк казался ему все время знакомым. – Ты писал! – внезапно выкрикнул он.
Но народ принял это за шутку, и все кругом засмеялись. Засмеялся и сам Захарка.
– Уж не ты ли писал? – спросил он Иванку и подмигнул.
Но Иванка был уверен теперь, что почерк не чей иной, а Захаркин. Это были те самые хвостатые буквы, которые Иванка так ненавидел.
– Где грамотка? – крикнул он, подскочив к Ульяну Фадееву.
– Ему, что ли, отдал, – равнодушно кивнул стрелец на соседа.
– А я – тому, – указал тот еще дальше.
Иванка бросился спрашивать дальше, но грамотки не было: она пошла по рукам и пропала в толпе.
– Братцы, грамоту скрали! Захар писал, братцы! Ей-богу, Захар! – закричал Иванка в растерянности и отчаянии.
– Он у тебя лошадь, что ли, с конюшни свел аль невесту отбил? – с насмешкой спросил Фадеев.
– Может, ты сам написал, чтоб за Аленку помститься! – крикнул стрелец Сорокаалтынов.
– Неладно, Ваня, – кротко сказал Захарка, – ино дело наш спор за девицу, ино земски дела. Не путай!
Хлебник поднял руку, прерывая шум и крики.
– Скажи сам, князь, не сей ли к тебе приходил? – спросил он Волконского, указав на Захарку.
– Тот не молод был, – возразил окольничий.
– Что зря-то слушать пустых брехунов! – оборвал Мошницын, раздраженный упоминанием Аленки на площади, перед толпой. – Кабы грамота не ровна была всем, то как бы читали? Зато один пишет, а все читают, что буквы одни. Как по ним угадать!..
– Иди, Иван, с дощана. Заработал от князя саблю – и баста! – с досадой и нетерпением указал Коза.
Сдерживая обиду, Иванка спустился в толпу. Допрос Волконского продолжался, но Иванка не слышал расспросных речей. Он думал лишь об одном: как доказать, что записку писал Захарка.
– Неладно, Ваня! Аленка тебя пуще прежнего любит, – сказал Якуня, увидев его в толпе. – Вечор про тебя спрошала, пошто не пришел обедать… Захарке бы в обиду лезть да клепать бы, а не тебе!
– Уйди, а не то вот и дам!.. – озлился Иванка.


Глава двадцать вторая

1

Свойственник Ордина-Нащекина, у которого остановился он в Москве, жил в небольшом достатке. Для приезжего стольника у себя в дому отвел он светелку, где Афанасий Лаврентьич сидел часами над чертежом города Пскова с окрестными монастырями, обдумывая до мелочей ход осады и всякие хитрости, какими способней бы одолеть мятеж, упорно готовясь к тому, что так или иначе, а все же добьется он увидать царские очи и говорить с царем и убедить его, что лучше, чем его, Афанасия, не сыскать ни советчика по псковскому делу, ни воеводы для приведения в покорность мятежного города.
Вдруг в светелку, где стольник сидел в одиноких и трудных думах, вошел молодой богато одетый красавец.
– Дозволь, Афанасий Лаврентьич, сударь, холопишку боярскому слово молвить, – вежливо обратился он от порога.
– Кто таков, молодец? От кого? – вскинув глаза, спросил стольник. – Что-то ты не холопска обличья!
– Ильи Данилыча Милославского стремянный, Первушка Псковитин, – скромно назвался гость.
– С чем пришел, Первой? Боярин прислал по меня?! – обрадованно спросил псковский стольник.
– Слыхал, Афанасий Лаврентьич, что ищешь ты ход к государю по псковскому делу. И я об том же болею. Прикажи, пожалуй, и завтра боярин пришлет меня за тобою.
– Что плетешь?! Как я боярину прикажу!
– Не боярину – мне прикажи. А уж боярин сам тебя видеть захочет. Опричь моего боярина кто к государю введет тебя без мешкоты! За покой державы душою болеет боярин Илья Данилыч… А когда говорить с ним станешь, примолви словечко, что ранее знал во Пскове Первушку и де ранее чуял, что из мальца взрастет муж разумный…
– А ты, холоп, я гляжу, волю взял на боярской службе! – одернул стольник. – Язык распустил!
– Возле умных людей набираюсь, сударь, – скромно сказал гость. – Пошлет меня боярин с тобою, сударь, мятеж покоряти, то я тебе пособлю, а сам от тебя черпну разума. Тебе ведь в город не влезти, а мне, холопишку, проскочить, что комаришке влететь! Письмо ли кому велишь отдать али так, на словах, – во всем буду исправен.
– А кого ты во Пскове знаешь?
– И заводчиков пущих ведал мальчонкой: Козу, да Гаврилу-хлебника, да Копыткова, Захара Осипова, подьячего, Шемшакова из площадных подьячих, а из великих людей Василия Собакина, воеводского сына, да и всех его слуг… А с Василием-стольником хотел я добро совершить: посадский извет для него расстарался, добыл, да, вишь, оплошал воеводский сын, в дороге пображничал и припоздал с изветом!
– Стало, твоих это рук?! – уже с живым интересом спросил стольник. – Ты извет послал воеводе?
– Оплошал Василий! – грустно сказал Первушка. – А то бы, бог дал, не быть бы и мятежу. Прихватили бы кликунов!..
– А ворам не продашься? – строго спросил стольник.
– Что ты, сударь! Я в милости у боярина. Не всяк дворянин от него ласку видит, как я. На той неделе мне молвил сам, что таков разумный холоп и дворянского званья не посрамил бы. Неужто же от воров мне ждать лучшего! Рыба ищет, где глубже!
– А башку потерять не страшишься, коли воры признают?
– Как бог будет милостив, сударь! А пошлет бог удачи, то и государь своей милостью не оставит! На том живем. Кто добра не желает державе своей да чуточку и себе добришка!
Афанасий весело рассмеялся:
– Ну добро, Первой. Проведи к боярину. Уж я тебя не забуду!

2

Афанасий Лаврентьич Ордин-Нащекин все же добился свиданья с царем через царского тестя, боярина Милославского. Он высказал государю все свои мысли по поводу восставшего Пскова и теперь скакал царским гонцом с посланием к боярину Хованскому. Вместе с ним, слегка приотстав, ехал посланный Милославским для тайной службы боярский холоп Первушка.
Ордин-Нащекин сумел убедить царя в том, что помощь его необходима Хованскому в борьбе против псковских мятежников. Царь посылал его как нужного и полезного советчика к боярину. Только что возведенный в чин окольничего, недавний стольник, кроме грамоты, вез изустный тайный наказ царя, что было великой честью и служило знаком доверия. Окольничий знал, что царская грамота требует от Хованского во избежание кровопролития в Новгород не входить, а, приблизясь к нему, послать к мятежникам с уговорами.
Но вести, мчавшиеся навстречу царскому гонцу, говорили о том, что он запоздал с царским наказом: народ по дорогам рассказывал, что, с барабанами и распустив знамена, боярин Хованский ринулся в бой и вломился в новгородские стены. Вначале Ордин-Нащекин не верил «дорожным вракам», как звал он слухи, но «враки» все более крепли, а войска Хованского не было видно.
Проскакав до глубокой ночи, пристав ночевать в деревушке и выехав с первым лучом рассвета, окольничий заметил в рассветном тумане на пригорке толпу людей при дороге. На всякий случай он ощупал пистоль за пазухой и разобрал поводья. Первушка при этом внезапно отстал.
– Эй, где ты там? – крикнул Ордин-Нащекин.
– Подпруга чего-то… – отозвался Первушка.
Окольничий сдержал коня.
– Вот чего, малый, я, слышь, тебя плетью подпружу! Царское письмо у меня. Ну-ка, живо скачи вперед ведать, что там за люд.
– А вдруг, осударь Афанас Лаврентьич, там шиши придорожны, тогда что? – сказал Первой.
– Да сабля на поясе у тебя к чему? – возмутился окольничий.
– Вишь, их сколь – что тут сабля! – отозвался Первой.
– Стой, кто едет?! – крикнули впереди.
– Дворянин в боярина Хованского стан! – откликнулся Ордин-Нащекин, держа наготове пистоль, и тронул коня.
Толпа оказалась стрелецким обходом, пущенным для береженья дорог.
– Где ныне боярин? – спросил Афанасий Лаврентьич.
– В Новгороде наш боярин, – сообщили стрельцы. – Был намедни пятидесятник с объездом, сказывал – в городе пир горой: молодухи новгородские пекут и жарят для нашего войска – в радость за избавление от воров…
– Много ль воров побито? – спросил Афанасий Лаврентьич.
– Сказывал пятидесятник – без крови пустили. Куда ж им деться – вон сколько войска! – ответил стрелец, и в голосе его послышалось как бы сочувствие сдавшимся мятежникам.
Ордин-Нащекин помчался дальше.
К полудню солнце пригрело. Военный доспех, подбитый овчиной, казался не в меру тяжелым. Из-под шлема по лицу и по шее струился пот. Дворянин обнажил голову, подставив ее встречному весеннему ветру. В лесу, по которому приходилось скакать, пахло весенней прелью и смолистыми почками деревьев. На косогорах под полуденным припеком выглядывали синенькие подснежники и ранние анютины глазки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81