Не помня себя, воевода пнул сына ногою в живот. Васька вскрикнул, скорчился и присел. Жалкий вид его распалил отца. Воевода схватил из рук его плеть и стал сечь, весь упившись силой ударов, мстя за свой страх, за тревогу и унижение перед толпой…
– Ой, убил! Ой, убил! – кричал Васька.
Слуги скрылись, словно не слыша всего, что творится в доме, кроме мамки, стремглав помчавшейся к Марье Собакиной умолять о защите питомца…
Старуха, забыв полноту и возраст, неслась через весь многокомнатный воеводский дом.
– Никифор Сергеич! Никифор!.. – кричала она, желая остановить сына.
Воевода не слышал.
Не смея к нему подступиться, боясь быть задетой плетью, старуха плюхнулась на пол и завопила так, словно плеть воеводы падала на нее самое…
– Чего ты, матушка, воешь? – повернувшись, спросил Собакин.
– Полоумный ты, сына погубишь! – ответила мать.
– Вставай! – приказал воевода Ваське и, сняв меховую шапку, отер пот со лба.
Васька встал.
– Шуба крепка. Попусту силу терял лупить! – с досадой сказал воевода.
– Где же крепка? Ишь, суконце-то… вдрызг! – возразил Василий, скинув и разглядывая шубу.
Воеводский сын знал, что теперь уже Никифор Сергеич будет только браниться, но воли рукам не даст.
– Кабы шкуру твою так подрать! – сказал воевода, с сожалением взглянув на исполосованное в лоскутья сукно.
– Было бы за что! За посадску девчонку, добра-то! – нахально огрызнулся Василий, глядя в карманное зеркало на подбитую и опухшую скулу. – Федоска! Холодной воды! – крикнул он.
– Не за девку, болван, а за то, что весь город вздымаешь, – сказал воевода, еще не вполне отдышавшись. – Кабы ты знал, что трапилось…
– И ведаю все, – возразил Василий, прикладывая медное зеркальце к подбитому месту, – воевода, окольничий царский, посадских спужался – то и трапилось… Тьфу им! А я не страшусь. Каб я стал воеводой…
– Себе на беду! – перебил Собакин. – Такой, как ты, в воеводах не усидит, живо голову сломят…
– Не пикнут! Чтоб к съезжей избе пришли скопом?! Да я б им всем тут же по пять шкур на месте спустил… А ты и распелся: «Сына велю батожьем…» Да как ты смел дворянина меня позорить?! Не кой-чей сын – воеводский! Я б на тебя государю писал челобитье… Ты дома дерися – тут воля твоя, к тому и отец, а то «батожьем»!..
– Как хошь, Василий, во пьянстве тебя перед городом обличили, – сказал в заключенье отец, – я посулил ко владыке тебя послать. Хошь не хошь, а ныне молись: ко всем службам в церковь ходи. Воеводско должно быть верно слово…
– Сейчас в монастырь постригусь! – усмехнулся Васька.
– Постригаться как хошь, а молись безотменно, то мой воеводский указ – нарушать не моги…
Васька пожал плечами.
– Битую рожу всем напоказ понесу – воеводе хвала от посадских!
– Как рожа пройдет, тогда, – сдался воевода.

5

Через неделю Василий Собакин, не смея нарушить приказ отца, начал хождение в церковь. Но вместо того чтобы мирно ходить ко всем службам в собор, он заладил в разные церкви по разным концам Пскова, повсюду стараясь прийти с беспорядком и шумом и показать посадским, что он не боится угроз.
В субботу ко всенощной он появился с двоими холопами в Пароменской церкви возле плавучего моста, где дослуживал звонарем Истома.
Шумно ввалившись, они, словно случайно, влезли на женскую половину. Они шептались, посмеивались и вызывающе толкались локтями. Был канун праздника. Богомольцы стояли со свечами. Васька Собакин носом искусно тушил у себя свечку и поминутно ее зажигал то у одной, то у другой из невольных соседок…
Молодой посадский парень, протискиваясь через толпу, дерзко толкнул воеводского сына. Холоп Федоска хотел ему тут же влепить тумака, но Василий его одернул. Оправив огонь лампадки, поставив свечу перед иконой, малый, возвращаясь к выходу, снова толкнул воеводского сына и вместе его холопа Федоску. Второй холоп Васьки тут же успел подставить ему в толпе ногу, парень споткнулся. Фыркнули две-три посадские девушки, и смущенный подросток скрылся.
Церковная служба шла своим чередом. Били поклоны богомолки. Подражая им, мирно крестился Васька с холопами, тихо качались желтые огоньки свечей. Священник читал Евангелье в общей молитвенной тишине переполненной церкви, когда посадские богомолки, ближние к воеводскому сыну, стали тревожно понюхивать душный, напитанный запахом пота и ладана воздух и уже беспокойно искали глазами – кто горит, от кого пахнет жженым тряпьем…
Когда в церкви стояли все со свечами, нередко случалось, что кто-нибудь ненароком подпаливал волосы или платье соседа…
Воеводский сын тоже тянул носом воздух и морщил нос. Богомолки ощупывали себя и друг друга… Наконец, по примеру соседок, Василий Собакин ощупал себя, оглянулся за спину, вдруг быстро сунул руку в карман и с громким ругательством дернул ее назад. Произошло смятение… Воеводский сын попытался снова залезть в карман, но снова обжегся, хотя на этот раз ему удалось выбросить из кармана два-три горящих уголька. Угли упали в толпу. Женщины ахнули и отшатнулись в сторону. Священник умолк и глядел изумленно на середину церкви, где толокся смятенный народ.
Василий Собакин вместе с холопами бросился к выходу, но тесно сбившиеся прихожане, не зная, в чем дело, не сразу освобождали им путь, а они, не догадываясь скинуть горящее платье, с руганью, суетливо и бестолково проталкивались локтями, вызывая общее возмущение.
Едва воеводский сын с бранью вырвался из дверей на паперть, кто-то с криком «Пожар! Пожар!» выскочил из темноты кустов и окатил его полным ведром ледяной воды… Он скрылся снова в сумраке с такой быстротой, что ни сам Василий Собакин и ни один из его холопов не успели опомниться…
Кучка людей выбежала из церкви за Собакиным-сыном. Они до упаду хохотали над промокшим молодчиком, глядя, как он, жалкий, растерянный, старается скинуть мокрое и все еще дымящееся платье.
– Не лезь в Завеличье! Гляди, мокра курка, вдругорядь хуже будет: и вовсе спалим! – громко кричали посадские парни.
Собакин с холопами, вскочив на коней, ускакали…

6

Когда Томилу Слепого постигла воеводская опала и, вопреки обычаю, Собакин вмешался хозяйской рукой в земские выборы, чтобы не допустить Томилу к старшинству, Захарка – Пан Трык – встревожился за себя:
«Посылает мне бог учителей – за батькины грехи, что ли! Одного – на дыбу стащили, другого – в старшины обрать не велят… – размышлял Захарка. – Научишься от такого, а воевода служить не примет – скажет: яблочко от яблони недалече падает!»
Меж тем, оставшись без отца, Захарка нуждался в заработке. Он не любил и не умел терпеть лишений. Чтобы жить в довольстве, он думал жениться на девушке из дворянского звания – Аксюше, дальней родственнице псковского стольника Ордина-Нащекина. Мать Аксюши, дворянская вдова, жила в доме стольника ключницей, а сама Аксюша была крестницей стольника Афанасия Лаврентьевича.
Уже года три Захарка ходил к ним в дом, и его привыкли считать женихом Аксюши. Захаркина мать не раз говорила о том, что стольник не поскупится за крестницей дать приданое, и Захарка мечтал, что после женитьбы заведет себе новенький домик и сад, оденется щеголем да прикопит деньжонок, а там, глядишь, при удаче сумеет, как Шемшаков, давать деньги в рост и жить припеваючи.
Будущая теща полюбила Захарку, по воскресеньям радушно кормила его пирогами, ставила всем в пример его скромность и рассудительность, вежество, прилежанье и ум. Но условием замужества дочери хозяйственная вдова считала успешное начало службы.
– Не богата я, на век дочь не смогу обеспечить кормом, а мужа уж присмотрю ей такого, чтобы сам сумел накормить, обуть-приодеть. Аксюша моя хоть не белоручка, да голодом не сидела: и пирожка, и пряничка, и леденцов, и орешков – всего чтобы в доме было! – рассуждала вдова.
Аксюше неплохо жилось в девицах, и она не торопилась в замужество. Почти с детских лет признав жениха в Захарке, она не думала о другом и беспечно грызла орешки да вышивала с сенными девушками стольника. Стольник изредка баловал крестницу недорогими подарками, подхваливал ее пригожесть и говорил, что она Захарке «под стать», но замуж тоже не торопил.
Стольник служил в Москве у государя, отбывал свою очередь, когда вышла беда с Шемшаковым. В Москве же он находился и в то время, когда воевода прогневался на второго учителя Захарки, на Томилу Слепого. Захарка растерялся и был озабочен своей судьбой. Он ждал возвращения стольника из Москвы, чтобы просить его об устройстве на службу, но стольник замешкался при дворе, оставшись от Новгородской чети Новгородская четь (или четверть) – принадлежала к числу так называемых территориальных приказов, ведавших определенной территорией в административном, финансовом или судебном отношениях. В территорию, подведомственную Новгородской четверти, входили Великий Новгород, Псков, Нижний Новгород, Архангельск, Вологда и другие города.

для составления нового царского Уложения. …для составления нового царского Уложения. – В связи с народными восстаниями царское правительство созвало Земский собор (1648–1649), на котором было выработано так называемое Соборное уложение 1649 г. – кодекс законов Русского государства. В нем были удовлетворены требования дворян, привилегированного купечества и частично посадских людей. Соборное уложение, сохранявшее силу закона до 30-х гг. XIX в., ввело жестокие наказания за выступления против царской власти и церкви, резко усилило крепостнический гнет.


– В чести наш батюшка стольник Афанасий Лаврентьич у государя, для всей державы устав составляет, как жить, как правдой судить! – с гордостью говорила Аксюшина мать.
В это время во Псков возвратился после следствия и наказанья плетьми Филипп Шемшаков. Он постарел, осунулся, но по-прежнему был независим, и завелицкая мелкота по-прежнему скидывала перед ним шапку, а церковный староста, выбранный взамен прихожанами, посадский лавочник, тотчас отдал ему ключи от свечного ящика и церковной казны.
– «Ныне отпущаеши раба твоего…» – сказал староста. – Пришлось без тебя потрудиться для храма. А ныне уж ты и снова прими в свои рученьки. А мы за тебя тут богу молились…
И хотя Шемшаков знал, что многие из Завеличья молили бога о гибели его в застенке, но виду не подал, а вскоре начал опять рядить на работу гулящих людей, писать кабалы и заемные письма и брать заклады…
У Шемшакова были многолетние связи с подьячими Приказной избы и в Земской избе, и Захарка подумал, что, возвратясь к нему, он обретет опять надежного учителя и покровителя.
С тех пор как Филипп стал снова церковным старостой, Захарка чаще начал ходить в Успенскую церковь. Встречаясь, он скромно кланялся Шемшакову, но не смел еще с ним заговорить.
Бывая в церкви, он часто виделся с Иванкой. После того как вместе с ним побывал у Мошницыных, Захарка с ним по-приятельски останавливался на улице и каждый раз говорил об Аленке.
По совету Аленки, Иванка устроился на работу к соседнему кузнецу. Захарка как-то встретил его, когда он возвращался из кузни.
– Али снова Михайла тебя к себе принял? – спросил Захарка, и в голосе его Иванке послышалось какое-то беспокойство.
– Не Михайла. Тут в кузне я, у Степана.
– Признайся, ведь девка тебя у кузнечного дела держит. К Михайле опять норовишь? – с насмешкой спросил Захарка.
– Да тебе-то она что далась? Что тебе-то за дело?! – воскликнул Иванка нетерпеливо.
– Да что мне за дело, чудак! Об тебе спрошаю. Дружок ведь мне – не чужой, – ласково усмехнулся Захар.
После того как Аленку увез Собакин, Захарка, встретясь с Иванкой, ему подмигнул.
– На нашей улице праздник, Ваня?
– Что ныне за праздник? – не понял Иванка.
– Чай, свататься завтра пойдешь к кузнецу?
– Ныне пост – что за свадьбы?!
– То кузнец не пускал за тебя свою дочь, а теперь ему ладно будет: подмочен товар на торгу дешевле!
Он не успел сказать, как Иванка схватил его за ворот и встряхнул.
– Подмочен ли, нет ли товар, а такому, как ты, по цене не станет. Тьфу, тошная харя!
Захарка бы кинулся на него, но в это время мимо шел Шемшаков, и, не желая при нем заводить уличную драку, Захарка смирился.
Они разошлись врагами.
Через несколько дней после этого Васька Собакин приехал ко всенощной в Пароменскую церковь и уехал спаленный. На другой день после того церковный староста Шемшаков объявил прихожанам о воеводском приказе сыскать безобразника, учинившего шум и смятение во храме.
– Васька Собакин чинил смятенье! – выкрикнули в ответ из толпы прихожан.
И никто не назвал имени посадского паренька, отомстившего Ваське.
Иванка в этот раз был в толпе прихожан, близ Захарки. Захарка встретился с ним глазами. Иванка отвел взгляд. Выходя из церкви, Захарка нагнал его и шепнул:
– Не бойся, Иван. Ино бывает, что меж собой подеремся, а в этаком деле никто не выдаст. Только сам уж держись.
– Молчи, дурак! – в ответ прошептал Иванка, боязливо взглянув на дьячка, который случился рядом.
Захарка понял, что он не ошибся…
В тот же день Захарка пришел к Шемшакову.
– Филипп Липатыч, я знаю, кто шум учинил во храме, – сказал он.

7

Все чаще, спускаясь со звонницы, Истома не мог сдержать стона и бессильно садился среди лестницы…
Слыхавший не раз о целительных свойствах крещенских купаний, он решился в крещение нырнуть в прорубь… Ноги горели так, словно попали не в ледяную воду, а снова подверглись пытке огнем. На другой день звонарь уж совсем не мог подняться на колокольню, не то что звонить во все колокола, для чего были нужны здоровью ноги…
– Знать, недостоин чудесного исцеленья! – сказал ему поп на исповеди. – Бог грехи наши видит и помыслы ведает.
Истома послал Иванку на торг за Томилой Слепым и просил подьячего написать челобитье владыке о более легкой службе, потому что, лишившись здоровья и ног, он не может подниматься на звонницу.
Томила прочел Истоме челобитье, написанное по его просьбе. Истома слушал и, казалось, в первый раз за все годы лицом к лицу встретил свою жизнь. Всю боль неудач и бед собрал Томила на одном небольшом листе. Суровое бородатое лицо челобитчика искривила сладкая жалость к себе самому, волосатые щеки его были мокры от слез…
– Отколь же ты в сердце моем увидел, чего я и сам не знал? Где ты слова такие сыскал – ведь жемчуг слова! – воскликнул Истома.
По губам Томилы скользнула улыбка, но он тотчас же скрыл ее, боясь оскорбить человеческое горе.
– Кабы владыка Макарий тот «жемчуг» узнал да умилился сердцем, то я бы почел писание свое не пустым суесловьем, – скромно сказал Томила.

8

Через несколько дней после «пожара» в карманах Васьки Собакина Истому вместе с Иванкой вызвали к архиепископу. У Иванки зачесались разом все те места, по которым порют…
– По какой нужде кличут? – спросил Истома посланца-монаха.
Тот не ответил.
– Драть меня станут за Ваську Собакина, – прошептал Иванка отцу, – а тебя – любоваться, видно, на сына…
Молодой и сытый, приветливый служка вышел из архиепископской двери и кликнул Иванку с отцом ко владыке.
Они вошли в просторный тихий покой. Владыка Макарий сидел в кресле. От лампад пахло маслом.
Отец и сын, по обычаю, прежде всего подошли под благословение и поцеловали владычнюю руку.
– Челобитье твое я читал, и господь в своей милости указал мне, что с тобой деять, – сказал Макарий Истоме, и оба – отец и сын – облегченно вздохнули, слыша, что речь идет не о Собакине.
– Сказываешь ты… Как тебя звать-то? – переспросил владыка.
– Истомка, святой отец, – поклонившись, ответил звонарь.
– Сказываешь, Истома, что звонарить не можешь, что силу ты потерял… Вина твоя, что в кабаке воровские слова молвил. Стало, сам ты виноват и в убожестве своем, да коли простил тебя государь, то и господь простит.
Истома упал в ноги владыке и поклонился.
– А есть у тебя сын, – продолжал Макарий. – И о том сыне вместе речь: ведаешь ты, звонарь, что кощунствует он, творит неподобное…
Иванка покраснел.
– Сказывают, на святках харями торговал, озорничал, а ныне еще воеводского сына обидел… – продолжал Макарий.
– Васька Собакин-сын сам обидел сколь!.. – перебил Иванка и покраснел еще больше, поняв, что выдал себя головой.
– Помолчи, – оборвал Макарий, – за такую вину надо послать тебя к воеводе в съезжую избу. Там бы тебя расспросили про шум и смятение в храме божьем, под пытку поставили б…
– Смилуйся над малым, владыко! – воскликнул Истома и грохнулся лбом об пол.
– Смиловался, – торжественно объявил Макарий, – не пошлю к воеводе.
Иванка стал на колени рядом с отцом.
– А твоего, звонарь, проедено непротив Непротив – не в согласии с порядной записью, то есть сверх договора.

порядной записи семнадцать с алтыном рублев, – продолжал Макарий. – И коли я пущу тебя на легкое дело, то храму шкота Шкота – убыток.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81