Звук выстрела в помещении, обшитом керамическими огнеупорными плитами, был подобен грому горного обвала.
Минда откинуло на бронированную дверь с такой силой, что внутри него что-то хрустнуло. Похоже, перебило позвоночник о штурвал ручного привода.
Мертвый артист вышел из образа и стек на пол как растопленный шмат пластилина.
Освобожденный от захвата Проводник крутанулся на полных триста шестьдесят и шлепнулся на задницу. Он был жив и невредим. Только слегка оглох. Хлопал испуганно глазами, собираясь заплакать. Полковник знал, что допустить этого нельзя. Никак нельзя. Мигом подбежал, присел рядом и стал, поглаживая ежик пепельных волос, уговаривать, крича прямо в ухо:
– Не плакать, Лелик! Все теперь будет хорошо. Только, братишка, не плакать. Нельзя тебе плакать. Никак нельзя. Не будешь? А, Лелик?
Даун разок только шмыгнул носом и кивнул: ладно, не буду.
– Вот и славно, Лелик, – похвалил его Харднетт. – Вот и молодчина! С днем рождения тебя, Лелик! И нас всех, идиотов, тоже. – Не переставая гладить парня по голове, полковник обратился к Донгу: – Кэп, Проводник готов к подключению. Где тут у вас дистанционный порт?
– Слева от входной двери, – бесстрастным голосом подсказал капитан. – Распределительный щит видите?
– Есть такое дело.
– Под ним блок…
– Небольшая серая коробка?
– Она.
– Отлично, – сказал Харднетт и распорядился: – Снимайте крышку с фиксаторов.
– Уже, – ответил капитан.
В ту же секунду хлопнули пиропатроны и крышка отлетела в сторону.
– Есть доступ! – крикнул Харднетт. – Работаю.
– Фидер Проводника красный, – подсказал Донг, после чего предупредил: – У вас двадцать пять секунд.
Полковник поднял и закинул Лелика на плечо. Подбежал к щиту и усадил Проводника на пол. Прислонил к стене. Размотал два из пяти имеющихся в наличии фидера. Красный в соответствии с указанием размотал для Лелика, зеленый – для себя. Зеленый – цвет что надо. Зеленый – цвет жизни. Цвет замзам-колы.
Лелика подключил с ходу, а вот в порт своей «сопелки» никак попасть не мог – отросшие волосы слиплись от пота и здорово мешали. Чертыхался-чертыхался, но никак. Ни в какую!
Зная, что время на пределе, он поторопился – сам сдохни, но гражданских спаси! – бодро доложить:
– Мы готовы, кэп. Врубайте программу.
Только после этого – видимо, от предельного отчаяния, – Успел воткнуть штырь и в себя. В ту же секунду пошел стандартный диагностический опрос, после которого мастер защиты перешел к специальной процедуре. Стал уточнять, кто подключен к порту – человек или компьютер. Важная проверка. Если человек – норма. Если кто-то умудрился пронести на борт и подключить компьютер – не норма. Какая может быть, к черту, норма при вероятности заражения вирусом или попытки программной атаки? Это никакая не норма. Это отбраковка контакта.
– Все ли то, что зримо мне или мнится, сон во сне? – спросил у Харднетта встроенный в программу мастера защиты генератор случайных вопросов.
Отвечать можно было что угодно. Суть ответа неважна. Тут важно не что отвечаешь, а как. Впрочем, о том как отвечать тоже не стоит задумываться. Все равно реакция на вопрос будет сугубо человеческой. Никакой нейрокомпьютер ее моделировать не умеет. Так же, как и человек не способен изобразить реакцию нейрокомпьютера. Компьютер есть компьютер. Человек есть человек. И никогда тот не станет этим, а этот – тем. Что бы они там о себе ни думали.
Для ответа Харднетт призвал на помощь библейского пророка Варуха и повторил вслед за ним:
– Завещал Бог, чтобы всякая гора высокая понизилась, а юдоль до земли поднялась, дабы шел человек твердо со славою Божьей.
– Норма, – определил анализатор.
После чего пошел для Харднетта персональный отсчет:
– Пять, четыре, три, два…
Уже на счете «три» полковник понял, что никакой он не Харднетт, что он – Лелик. Вернее, это уже Лелик понял про себя, что он Лелик. Еще вернее, ничего Лелик про Лелика не понимал. Он им был.
И он спускался по лестнице.


И он знал, что внизу, в холле стоят часы. Высокие напольные часы. Куранты. Очень старые. За последние восемьдесят лет часы ни разу не останавливались. Можно предположить, что и до этого они ни разу не останавливались. И не остановятся дальше. Главное – не сдвигать их с места.
Стена за курантами обшита дубовой панелью. А пол из плитняка так стерся от частого мытья, что кажется, будто куранты стоят на каменной платформе. А под ними, в самом низу дубовой панели, есть дырочка.
Эта дыра Лелика.
Ворота в его крепость.
Вход в его дом.
Нет, сам дом не рядом с часами. Вовсе нет. К нему ведут длинные, темные и пыльные переходы с деревянными дверцами между балками и металлическими воротцами.
Только Лелик знает дорогу к дыре под часами. Даже не дорогу, а настоящий лабиринт.
Только Лелик умеет открывать воротца. На них сложные задвижки-застежки, сделанные из заколок для волос и французских булавок, и только он знает их секрет.
А в кирпичной стене ниже уровня кухонного пола есть решетка. Сквозь нее виден сад – кусочек гравийной дорожки и клумба, где весной цветут крокусы и куда ветер приносит лепестки с цветущих деревьев.
Позднее там расцветет куст азалии, и однажды прилетят к нему огромные черные птицы. Они будут что-то клевать. Будут ухаживать друг за другом. И будут драться.
До тех пор будут драться, пока не вспугнет их проскакавший мимо забавный низкорослый конь…


Глава пятая


1

Забавный низкорослый конь, выделенный от щедрот, мистером Дахамо, настолько походил на осла-переростка, что у Влада, который ехал, чуть ли не касаясь ботинками грунта, возникло подозрение, а не осел ли это на самом деле. Но, впрочем, привередничать не приходилось. Дареному коню рост, как известно, не измеряют. А потом, пойди, разберись в местных аборигенных породах. Сказали – конь, значит, конь. Местным виднее.
Цвет шерсти у мерина был в основном гнедой. На голове темнее, на боках и спине – чуть светлее, а на животе так и вообще чисто-белый. По голове, шее и груди этой коренастой животины с грустной мордой списанного на берег матроса-пьяницы тянулись сероватые, с рыжим оттенком, полосы. А вдоль спины шла черно-бурая – одна, но зато широкая.
Удивительным (под стать тигриному окрасу) оказалось и имя коня. Звали его оригинально – Пыхмом. Оригинальность заключалась в том, что «пыхм» на муллватском означает «конь». Просто конь. Во всяком случае, именно так перевела Тыяхша. Влад поверил. Какой ей смысл врать?
Так что по-любому – все без обмана: обещали коня, выдали коня.
По характеру Пыхм оказался зверем спокойным, даже флегматичным. Тут Владу, который навыками верховой езды не обладал, повезло несказанно. Другой бы скакун его резких и неумелых движений, быть может, и не потерпел бы, а этот ничего. Признаков недовольства не выказывал, не пытался выбросить седока-неумеху из широкого, отделанного раймондием седла. Лишь мотал изумленно головой в ответ на неуместные понукания и потешно шевелил ушами.
Правда, не все было так безоблачно.
Специально скинуть седока конь не пытался – что да, то да, но только вскоре выяснилось, что ко всем своим экстерьерным «достоинствам» Пыхм еще и подслеповат. Старческий дефицит зрения он компенсировал повышенной пугливостью: натыкаясь на световые пятна, тени, камни, конь старался перепрыгнуть их или шарахался в сторону. Поэтому скучать Владу не приходилось – то и дело подскакивал в седле.
Когда землянин в очередной раз охнул и мертвой хваткой ухватился за переднюю луку, Тыяхша не выдержала:
– Ты раньше верхом когда-нибудь ездил?
– Ага, ездил, – ответил Влад. – Точней сказать, катался. На карусельных лошадках. Мама в парк водила. Сто жизней назад.
– Тогда все ясно.
Приняв более пристойную позу, Влад сказал:
– Знаешь, один мудрец утверждал, что земной рай можно найти на страницах книги, на спине лошади и в сердце женщины. Про книгу и женщину – понимаю, про лошадь – нет. Чувствую, мозоль на заду натру. Какой тут, к черту, рай?
– Может, поменяемся? – предложила Тыяхша. – На Тукше тебе гораздо легче будет.
– Нет, не надо.
– Гордый?
– Да нет. Тут дело принципа. Ведь я из рода вскормленных конской кровью.
– Этот как?
– Буквально. Мои далекие предки, а лучше сказать – очень далекие…
– Скажи для верности: «очень-очень далекие», – съязвила Тыяхша.
– Хорошо, – спокойно согласился Влад. – Так вот. Мои очень-очень-очень далекие предки, когда заканчивалась в походах вода и пища, утоляли голод и жажду лошадиной кровью. – Увидев, с какой невозмутимостью восприняла девушка эту информацию, он добавил: – А когда в пути случались лютые морозы, они вспарывали лошадям животы, вываливали ливер и прятались внутри. Тем и спасались.
Тыяхша поинтересовалась:
– Что за раса?
– Скифы мы, – отрекомендовался Влад.
– Не слышала.
– Еще бы! Говорю же, давно жили. Очень-очень давно. Давным-давно…
– Видно, что давным-давно. Навыки-то утеряны. Не скачешь – мучаешься.
– Ничего, – бодрился Влад. – Приноровимся. А как только, так сразу. Рванем аллюром три креста.
Такого словесного оборота девушка не знала:
– Как это – «аллюром три креста»?
– Это… – начал объяснять Влад, но тут Пыхм, высмотрев небольшую промоину, отпрыгнул в сторону. Солдат вновь судорожно ухватился одной рукой за луку, а другой – за гриву. Чудом удержавшись в седле, принял прежнее положение и продолжил, делая вид, что ничего не произошло: – Это образное выражение. Означает «очень быстро». Несколько веков тому назад крестами на пакетах с военными донесениями обозначали на Земле скорость, с которой их нужно доставить по назначению. Один крест – срочно. Два – очень срочно. Три – экстренно. Ясно?
Девушка кивнула:
– Ясно. Военные дела.
– Военные, – подтвердил Влад.
Тыяхша помолчала, а потом вдруг спросила:
– Ты долго солдатом был?
Влад тоже помолчал, прежде чем ответить.
– Долго. Десять лет.
– Зачем?
– Что – «зачем»?
– Зачем в армию пошел?
– Как зачем? Хорошо там. Думать не надо. За тебя там другие думают. Мозги отключил и гуляй. Единственное, что нужно помнить – это свое имя, чтобы выйти из строя, когда вызовут. Впрочем, если даже и забудешь, прочитаешь бирку на трусах и вспомнишь. Разве плохо?
– Я серьезно спрашиваю.
– А-а, ты серьезно. Ну если серьезно, то…
Влад задумался.
– Наверное, как все мальчишки, мечтал стать солдатом. Хотел возмужать? – предположила Тыяхша.
– Разве армия может сделать из сосунка солдата? – удивился Влад.
– А разве нет?
– Скажу тебе, подруга, по большому секрету: армия не может этого сделать. Армия лишь позволяет солдату понять, что он не сосунок. Дело в том, что солдатами не становятся, солдатами рождаются. Чтобы там ни говорили глупцы, солдаты – это особая порода.
– Наверное, так и есть, – согласилась Тыяхша. – Солдаты – они, как и Охотники.
– Вроде того, – кивнул Влад. – А в армию я пошел… Стремился попасть на войну, вот и пошел.
– А зачем хотел на войну? – не унималась девушка.
Влад возмутился:
– Чего как пиявка пристала? Зачем-зачем… Ни за чем! Смерти искал.
– Хотел умереть?
– Жить не хотел.
Какое-то время Тыяхша размышляла над его ответом, после чего растерянно спросила:
– А какая разница?
Влад вместо того чтобы объяснить, посоветовал с иезуитской ухмылкой:
– Сама догадайся.
Девушка всерьез взялась за расшифровку предъявленного парадокса и замолчала надолго. Подъем на очередной холм путники совершили без разговоров.
Тем временем долина пробуждалась. Она потягивалась и вздрагивала спросонья. Рригель зацепился размытой кромкой за изломанную линию горизонта, и грязно-оранжевые лучи сначала робко, а потом все настойчивее заелозили по вершинам холмов. Купол неба выгнулся. Облака ожили и заскользили по нему бестолково – сразу в разные стороны. Обе луны, еще недавно выглядевшие глянцевыми, стали вдруг матовыми и начали бледнеть. Наступал день. Очередной день планеты Тиберрия. Влад де Арнарди по прозвищу Кугуар надеялся прожить этот день достойно, мужественно перенеся все невзгоды и лишения. А что таковые на его долю выпадут, даже не сомневался.
Пока же, спасая глаза от лучей коварной звезды, он вытащил маску и натянул на лицо. Поправил шляпу, пристально глянул на Тыяхшу и мысленно попросил: «Оглянись!» Девушка оглянулась. Посмотрела, ничего не сказала и отвернулась. Ее светлые волосы, собранные нынче в хвост, описали в воздухе дугу.
Влад усмехнулся.
Трудная девушка. Серьезная девушка. И неприступная. Ни грамма кокетства. Еще бы! Ей не до романтики – у нее великая миссия. Другие в ее возрасте на мужей охотятся, а она – на каких-то загадочных чудовищ. То, что землянин к ней неравнодушен, в упор не видит. Не интересует ее землянин. Ни капельки. Смотрит на него в этом смысле, как на пустое место.
Влад в отместку тоже старался глядеть на нее отстраненно. Как на картину за музейным стеклом. Или как на дом, в котором ему никогда не жить. Глядеть так на того, к кому тянет, трудно конечно. Даже очень трудно. Практически невозможно. Но Влад старался.
Чтобы отвлечься, пересчитывал стрелы в колчане Охотницы. Раз, два, три… Раз… Чертов Пыхм! И раз и два… Нет, заново… Раз, два, три, четыре… Восемь стрел. Восемь стрел у нее в колчане. А у него – шесть. Мистер Дахамо, помимо коня, ему еще и арбалет подарил. Нашел со стременем, подходящим под сорок четвертый растоптанный, и торжественно вручил. И еще в придачу колчан с шестью стрелами дал, не пожалел. Добрый человек. Хотя и колдун.
Тыяхша вдруг резко осадила Тукшу, и несуразная коняга Влада опять дернулась в сторону.
– Что случилось?! – воскликнул Влад, натянув поводья.
– Я так и не поняла, – сказала Тыяхша.
– Чего ты не поняла?
Вновь пустив коня, девушка разъяснила:
– Не понимаю, чем отличается нежелание жить от желания умереть.
– Фу ты, блин! – выругался Влад. – Перепугала насмерть.
Он дал коню шенкеля, чтобы поехать с девушкой вровень. Тропа метров двести назад расширилась, поэтому двух конных приняла свободно. Когда Влад поравнялся, Тыяхша скосилась на него и посетовала:
– Никак в толк не возьму, что ты имел в виду. Это выше моего понимания.
– Подумаешь, – хмыкнул Влад и признался: – Я и сам этого не понимаю. У меня ведь как получилось. Жить не хотел, вот и подался на фронт. А на фронте оказалось, что и умирать не хочу. Вот так и пошло: смерти искал и избегал ее. В пекло сломя голову лез – и всю дорогу цеплялся за жизнь. До последнего. – Он замолчал, что-то припоминая, потом тряхнул головой: – Ладно, что толку сейчас об этом. Ты вот лучше скажи, чем вы эти штуки намазываете?
– Какие? – не поняла Тыяхша.
– Вот эту вот сыромять, – потряс Влад поводьями.
– Смесью дегтя и жира рыб. А что?
– Да ничего. Духан такой, что голова кружится.
– Не нравится – пешком иди.
– Потерплю.
Какое-то время они ехали молча, потом Тыяхша спросила:
– А тебе воевать нравилось?
– Когда как, – ответил Влад. – Сначала в таком состоянии был, что просто не задумывался. Тупо на автомате работал – зуб за зуб, око за око. Была причина. Личная. А потом… Потом был период, когда во вкус вошел. И на кураже много чего понатворил. Ой, много! Но однажды…
Влад осекся.
– Что «однажды»? – ухватилась за слово Тыяхша.
– Неважно.
– Не хочешь вспоминать?
– Совершенно.
– Ну и не вспоминай.
Тогда Влад попробовал объяснить, ничего не объясняя.
– Знаешь, – сказал он, – война дает возможность человеку кое-что понять про себя. И приходит мгновение, когда ему это удается. Но потом он с ужасом обнаруживает, что истину, за которой пошел на войну, там найти невозможно. Ее попросту нет. Там вместо истины много-много всяких правд. Своя правда у «гаринчей», своя – у «цивилов», своя – у нас, у «кирпичей», и у наших бравых генералов тоже есть своя правда. И все эти правды раздирают друг друга. И друг друга, и человека, попавшего на войну. На куски раздирают… Они даже убить его могут. Без всяких снарядов и пуль – наповал. Сердце хлоп – и все.
– Это, наверное, смотря какой человек, – заметила Тыяхша.
– Ты о чем?
– Если у человека толстая кожа, то ему все нипочем. Даже на войне. Ведь так?
Влад не ответил. За других говорить не хотел. Мало ли, как и что у других. Пусть за себя сами отвечают – толстокожие они там, не толстокожие. О себе-то трудно сказать что-то определенное. Спросит кто: а ты какой? – черта два ответишь. Можно сказать, какой из себя в данную секунду. И то с огромной долей условности. Соврав процентов на девяносто девять. А вообще, в целом по жизни – так и вовсе сказать ничего нельзя. Любой человек по натуре, что древнегреческий бог Протей. Все время меняет свой лик. Любая ипостась у него истинная, а единой – нету. И не было никогда. И не будет.
Поэтому ничего Влад на этот счет Тыяхше не ответил. Зато сам начал расспрашивать о том, что его мучило со страшной силой уже без малого сутки.
– Слушай, подруга, можно у тебя про одну вещь спросить?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49