Потом, почувствовав привычный интерес к незнакомым строкам, вновь раскрыл книгу там, где раскрылась, отложил в сторону салфетку и начал читать. С того места, куда упал взгляд:
«…пещеры оказался колодец, в темноту его пропасти шла лестница. Я спустился по ней.
Пройдя путаницей грязных переходов, очутился в сводчатом помещении. В потемках стены были едва различимы, но я увидел двенадцать дверей. Одиннадцать из них являлись ложными. Они вели в лабиринт и обманно возвращали в то же самое подземелье. Двенадцатая через другой лабиринт выводила в другое подземелье, такой же округлой формы, как и первое.
И там тоже оказалось двенадцать дверей.
И одна из них вела в третий склеп с двенадцатью дверями.
Не знаю, сколько всего их было, этих склепов. Возможно мне, пребывающему в страхе, казалось, что их больше, чем на самом деле.
Стояла враждебная и почти полная тишина. Ни один звук не проникал в эту путаницу глубоких каменных коридоров. Слышался только шорох непонятно откуда взявшегося подземного ветра и журчание сбегающей по расщелинам мутной воды.
К ужасу своему, я начал свыкаться с этим странным миром. Я уже не верил, что может существовать на свете что-нибудь, кроме склепов и бесконечных разветвляющихся ходов.
Не знаю, как долго я блуждал под землей, помню только, что наступило мгновение, когда, запутавшись в подземных тупиках, я в отчаянии уже не помнил, о чем тоскую – о городе ли, где родился, или об отвратительном поселении дикарей.
Но вот в потолке одного коридора неожиданно открылся ход, и сверху на меня упал луч далекого света. Я поднял уставшие от темноты глаза и в головокружительной выси увидел кружочек неба. Невыносимо синего неба.
По стене уходили вверх железные ступени. От усталости я совсем ослаб, но принялся карабкаться по ним, останавливаясь лишь иногда, чтобы глупо всхлипнуть от счастья. Поднимаясь, я видел капители и астрагалы, треугольные и округлые фронтоны, неясное великолепие из гранита и мрамора. И оказался вознесенным из слепого владычества черных лабиринтов в ослепительное сияние…»
Дочитав до этого места, Харднетт подумал: «Все на свете когда-нибудь заканчивается».
И захлопнул книгу.
Забавно, но именно в этот миг пианист, отыграв свою программу, сделал перерыв. Он осторожно закрыл крышку рояля, встал, неловко, как-то боком и не поднимая глаз, поклонился публике и быстро вышел.
Едва умолкла музыка, стал слышен гул кондиционера, рокот застольных разговоров и звон посуды. Особенная атмосфера места куда-то улетучилась. Стало до боли ясно, что на самом деле все вокруг поддельное. Захотелось немедленно уйти.
Харднетт сделал последний глоток, потушил пальцами огоньки на всех пяти свечах и встал из-за стола.
Вернувшись в пассажирский салон, Харднетт упал в свое кресло под номером четырнадцать и от нечего делать включил терминал. А включив, невольно усмехнулся: по первому федеральному каналу передавали еженедельное обращение Верховного Комиссара к народам Большой Земли.
В силу своего должностного положения полковник прекрасно знал, что такие сорокаминутные выступления Старика обладают двумя хитрыми свойствами. Во-первых, в каждом обращении содержится огромный объем информации. Во-вторых, выдает Верховный Комиссар эту информацию на рассчитанной по специальным методикам скорости. В результате сознание отдельно взятого гражданина переварить получаемые установки не может, поэтому они сразу проникают в подсознание, облегчая гражданину дальнейшую жизнь в общественно-политическом пространстве.
А еще Харднетт знал, к каким двум незамысловатым выводам сводится всякое обращение. Прежде всего, к тому, что Большая Земля, будучи родиной идеи и практики «гражданской нации», никогда не отступит от принципа: «Один народ, один язык, одна нация». А второе заключение: Большая Земля является лидером по продвижению свободы, демократии и замзам-колы в темные глубины космоса и впредь будет оставаться таким лидером.
«Привет, шеф, – мысленно поздоровался Харднетт с проповедующим Стариком и, помахав ему рукой, процитировал любимого классика: – Старик научил мальчика рыбачить, и мальчик его любил».
На этот раз мастера графической крипто-визуализации представили Верховного Комиссара в виде Стока Ганта. Служил еще совсем недавно такой федеральный агент в Особом отделе. Числился под номером 0876. Погиб года два назад при исполнении. Погиб глупо. Был внедрен в низовую группу религиозно-экстремистской организации «Такхт», да не слишком удачно. Все у него с ходу наперекосяк пошло. Как говорится, гладко было на бумаге. Вычислили его ублюдки за двое суток. Точнее – за сорок семь часов. А как вычислили, так сразу – аутодафе. Казнили. Предали неверного очистительному огню. Проще говоря, облили бензином и поджарили. Суки! Это у них быстро. Жаль. Неплохим парнем был покойник. И забавным. Всё пробки от пивных бутылок собирал…
Потом уже, при разборе полетов, выявились грубые ошибки, которые привели к провалу. Стало очевидно, что всю комбинацию надо было по-другому выстраивать. А главное – проверить и перепроверить сведения, полученные из агентурных источников, доверие к которым, мягко говоря…
Впрочем, дело прошлое, нет никакого смысла крутить-перекручивать. Дорога ложка к обеду, и всякой псине – свой день.
И потом, раз существует соблазн поставлять «верхам» сведения для подтверждения официальных ложных посылок об обстановке, значит, кто-то все равно соблазнится. Кто-то соблазнится, и кто-то из-за этого…
Резко оборвав неприятные воспоминания, полковник вслушался в то, что говорил Старик.
А тот оседлал своего любимого конька и пришпоривал:
– Теперь я хочу обратиться к тем, кто задается вопросом, нужна ли нам, землянам, империя? Так вот. Отбросьте сомнения. Землянам империя нужна! И нужна совсем не потому, что нам требуется некое «полиэтническое окружение», не потому, что нам непременно необходимо взваливать на себя «имперское бремя» и просвещать инородцев, наслаждаясь «культурным смешением» с ними. И вовсе не потому нужна нам империя, что настораживает нас существование и укрепление империи тморпов. И даже не потому нужна она нам, что вопрос расширения земных владений – вопрос физического выживания. Все значительно проще – «imperium» (имею в виду «имперскую власть», а не «бремя») является важной составной частью идентичности землян. Этот мотив является одной из определяющих ее черт. Задайтесь вопросом: могли бы римляне остаться римлянами, если бы их насильственно заперли в пределах…
Харднетт не успел ни задаться этим бессмысленным вопросом, ни услышать на него духоподъемный ответ. Вино на пустой желудок, удобное кресло и усыпляющее бормотание сделали свое дело – он уснул.
2
И видел сон.
Сновидение походило на поделку модного режиссера Люка Гаврла, в интерактивных лентах которого количество монтажных склеек в минуту в два раза превышает количество ударов здорового сердца, а серая мирская логика покоряется высшей правде актуального искусства.
Началось это сумбурное, жестокое и насыщенное очевидными символами «кино» с того, что Харднетт увидел себя подходящим к кассе супермаркета.
И было так.
Он подошел к терминалу, пристроился в очередь за столетним, совершенно дряхлым, да к тому же одноруким дедом и стал ждать.
И вот он ждет, а дед, никуда не торопясь (куда ему торопиться?), выкладывает из тележки на транспортер нехитрые приобретения: два блока сигарет, бутылку дорогого коньяка, ХХХ-таблоид, упаковку туалетной бумаги, золотую одноразовую зажигалку и пачку стимуляторов. Освободив тележку, дед прикладывает костлявый палец к устройству оплаты. Читает высвеченные цифры и недовольно качает головой. Выказав таким образом недовольство, все же покорно акцептирует сумму, начинает укладывать покупки в пакет и суетится. Слишком суетится. В результате рвет углом сигаретного блока целлофан, вскрикивает и роняет бутылку на бетонный пол.
Осколки стекла и брызги маслянистой жидкости разлетаются во все стороны. Что-то попадает на брюки Харднетта. Незадачливый дед охает-ахает и просит прощения, но Харднетт, что для него вовсе не характерно, извинений не принимает и называет деда старым козлом. А потом и импотентом.
И тут начинается.
Вздорный старикашка молниеносным движением выхватывает из кармана куртки духовую трубку «сумпитана» и с криком: «Смерть палачам!» выплевывает в Харднетта целую стаю отравленных игл.
Харднетт уклоняется, падает на пол и отползает к стеллажам с головоломками для альтернативно-одаренных детей. Переворачивается на спину. Выдергивает из-за пазухи «Глоззган-112». Снимает с предохранителя. Передергивает затвор…
И в этот миг краем глаза видит, как стоящий у эскалатора менеджер зала – коротышка в желтой, чем-то похожей на хаори, фирменной тужурке – совершает рондад, три фляка и высокое двойное сальто назад с поворотом на сто восемьдесят градусов. В полете ловкач умудряется выдернуть из потайных ножен катану и, приземляясь, устремляется к поднимающемуся на ноги Харднетту.
Харднетт успевает выстрелить. Не целясь.
Пуля сама находит цель и отбрасывает акробата назад. Он неуклюже валится на эскалатор и в нелепой позе уезжает на второй этаж.
Густая кровь обильно заливает подвижные ступеньки.
В зале тихо, слышно только, как где-то урчит трудяга кондиционер.
Время тянется как прилипшая к подошве жвачка.
Палец на спусковом крючке подрагивает от нетерпения.
Харднетт крадучись отступает за стеллаж и, раздвигая разноцветные упаковки с мюсли, осторожно осматривает зал. Деда нигде нет. Но когда Харднетт осторожно высовывается из-за угла, игла впивается в стойку стеллажа перед носом и вибрирует пестрым оперением. Харднетт отдергивает голову и стреляет в ответ.
Звенит разбитое стекло.
Харднетт разворачивается и бежит. Пропускает четыре прохода и поворачивает в пятый. С разбега падает на колени и катится по отполированному бетону до морозильной камеры. Прячется за ней. Несколько секунд выжидает.
Все тихо.
Харднетт осторожно приподнимает крышку и вытаскивает порцию мороженого. Разворачивает, надкусывает и отшвыривает – ваниль! Потом дотягивается и хватает с ближайшей полки журнал с комиксами. Раскрывает на середине и видит, что это история о новых похождениях Сверхчеловека. Харднетт перелистывает журнал до последней страницы – окончилось хорошо. Сверхчеловек спас всех тех, кого не убил.
Красавец!..
Слышны шаркающие шаги – старикан не выдержал и перешел в наступление.
Харднетт резко вскакивает и, выставив журнал на уровне лица, с криком: «Каждому свое!» бросается вперед.
Иглы втыкаются в глянцевую грудь Сверхчеловека.
Харднетт приседает, отбрасывает в сторону отравленный журнал и, стоя на одном колене, несколько раз жмет на спусковой крючок. Деда откидывает на витрину.
Раскуроченное тело сползает на пол.
Бронебойное стекло покрыто паутиной трещин.
Харднетт поднимается с колена, отряхивает брючину и подходит к однорукому. Контрольным выстрелом вскрывает третий глаз.
Осколки черепа и брызги мозгового вещества летят на брюки, окончательно портя дорогостоящую шмотку.
Пустая обойма «Глоззгана-112» с благородным звоном падает на пол.
Харднетт вынимает запасную и вставляет в паз рукояти. До щелчка.
Входные двери разъезжаются. Харднетт оборачивается. На пороге супермаркета стоит самодовольного вида толстяк с пошлыми усиками. Увидев картину побоища, он перестает вертеть связку ключей на пальце, мечтательная улыбка сползает с его вмиг побледневшего лица. Он мгновенно понял, что здорово влип.
Харднетт с удрученным видом разводит руками – извини, мол, дружище, но ты ведь в курсе, что оставлять свидетелей нельзя. Поднимает пистолет, наводит мушку на искаженное страхом лицо, опускает ствол чуть ниже и…
Пол под ногами вдруг перестает быть бетонным. Он становится песчаным. Слышится звук, похожий на горловое пение, и Харднетт проваливается в бездну. Его всасывает песчаная дыра. Он кричит от ужаса и…
Открыв глаза, Харднетт увидел, что его трясет за плечо огромный чернокожий стюард. Трясет настойчиво, но вместе с тем как-то очень и очень вежливо.
Добившись своего, стюард не то напомнил, не то спросил:
– Мистер Харднетт?
– Тут мой сон исчезает, как вода в воде, – предупредил сам себя полковник и окончательно проснулся. – В чем дело, брат?
– Простите за беспокойство, сэр. Вы мистер Харднетт?
– Допустим. С вероятностью девяносто девять и девяносто девять.
– Вас, сэр, просят пройти в командную рубку.
– Кто?
– Мистер Донг, сэр.
– Кто такой мистер Донг и с чем его едят?
– Капитан, сэр.
– Капитан «Махаона»?
– Да, сэр. Он приглашает вас, сэр.
– Что, прямо сейчас? – уточнил Харднетт.
Стюард кивнул:
– Это срочно, сэр. Я провожу вас.
Полковник, не имея ни малейшего представления, зачем он мог понадобиться капитану, но, понимая, что по пустякам тот не стал бы беспокоить, согласился:
– Почему бы, собственно, и нет. Куда идти, брат? Где Магомед?
– Не Магомед, сэр, – поправил его стюард. – Капитана зовут Донг.
– Ну хорошо, пусть будет Донг. Где он?
– Следуйте за мной, сэр.
Стюард провел его по запутанным служебным галереям закрытой для пассажиров «красной» зоны, помог преодолеть три контрольных шлюза и оставил на пороге в святая святых – командную рубку.
Центр управления кораблем представлял собой полусферу выгнутые стены которой служат одновременно и экранами. Большинство из них были заполнены различными блок-схемами, колонками справочных данных и быстро сменяющими друг друга строками технологических донесений. Некоторые экраны пустовали, но светились матовым светом в готовности в любую секунду приступить к работе. Центральный же, самый большой (надо думать – обзорный) накрывало металлопластиковое жалюзи.
«И действительно, – подумал Харднетт, – чего там, за бортом, обозревать-то на запредельной скорости? Очевидную избыточность Пространства? Перетекание времени из пустого в порожнее? Бесформенные пятна и полосы? Лишнее все это…»
За пультами, раскиданными по рубке на первый взгляд в хаотическом порядке (на самом деле, конечно, в строго выверенном с точки зрения эргономики), дежурила вахтенная команда: пилот с помощником, баллистик, бригада навигаторов, два администратора бортового вычислительного комплекса, а также техники-операторы систем – энергетической, биометрической, связи, телеметрии и жизнеобеспечения.
«Особенные люди», – с уважением подумал полковник о вахтенных.
Лично его все эти многочисленные кнопки, тумблеры и приборы никак не вдохновляли. Калачом его не заманишь ни за один из этих пультов. Ни-ни! Оттого и поражали до восхищения люди, которым за счастье быть звеньями сложных систем с обратной связью.
«Железные парни! – восторгался Харднетт. – Включаются и пашут, пашут, пашут на этом бесперебойном конвейере».
Из всех кресел рубки пустовало лишь одно. Кресло Проводника. Но, как полковник понимал, это только до поры до времени. До начала подготовки к Проникновению.
Пульт капитана лайнера располагался в центре и возвышался над всеми прочими. Мистер Донг, высокий, но сутулый падманец с надменным и неподвижным лицом, не сидел – стоял. Будто морской капитан на мостике фрегата. Сложив руки на груди, он громко и чеканно выдавал многочисленные распоряжения, а в ответ на бодрые донесения подчиненных нарочито бесстрастно произносил одно и то же слово: «Принял».
Харднетт усмехнулся: «Похоже, когда стакашек за столом опрокидывает, тоже сообщает во всеуслышание, что принял. Хлоп, и с кислой рожей – “Принял!”».
Заметив вошедшего, капитан поприветствовал его вежливым, но не более того, полупоклоном. Как официальное лицо равное по рангу официальному лицу. И сделал он это, не сходя с подиума. Харднетт, который на самом деле титульным рангом был выше на три ступени, тоже не бросился капитану на грудь – сдержанно кивнул.
Напускать туману Донг не стал, сразу перешел к делу. Глядя на Харднетта сверху вниз, сначала сообщил:
– Господин полковник, вас вызвали на связь по закрытому каналу. – После чего решил показать, кто в доме хозяин, и начал с гонором: – Вообще-то во время рейса у нас не принято…
– Кто? – оборвал его блеяние Харднетт.
Донг понял, что номер не пройдет, стушевался и выдал через губу:
– Верховный Комиссар Чрезвычайной Комиссии. Он на линии.
– Куда пройти?
Капитан молча указал на дверь отсека специальной связи.
Отсек располагался между узлом управления гидроблоками и одной из аппаратных бортового нейрокомпьютера. Вопреки драконовским инструкциям, дверь оказалась незаблокированной – на информационной табличке приглашающе горел зеленый светодиод. Харднетт вошел без стука и застал оператора спецсвязи за странным занятием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
«…пещеры оказался колодец, в темноту его пропасти шла лестница. Я спустился по ней.
Пройдя путаницей грязных переходов, очутился в сводчатом помещении. В потемках стены были едва различимы, но я увидел двенадцать дверей. Одиннадцать из них являлись ложными. Они вели в лабиринт и обманно возвращали в то же самое подземелье. Двенадцатая через другой лабиринт выводила в другое подземелье, такой же округлой формы, как и первое.
И там тоже оказалось двенадцать дверей.
И одна из них вела в третий склеп с двенадцатью дверями.
Не знаю, сколько всего их было, этих склепов. Возможно мне, пребывающему в страхе, казалось, что их больше, чем на самом деле.
Стояла враждебная и почти полная тишина. Ни один звук не проникал в эту путаницу глубоких каменных коридоров. Слышался только шорох непонятно откуда взявшегося подземного ветра и журчание сбегающей по расщелинам мутной воды.
К ужасу своему, я начал свыкаться с этим странным миром. Я уже не верил, что может существовать на свете что-нибудь, кроме склепов и бесконечных разветвляющихся ходов.
Не знаю, как долго я блуждал под землей, помню только, что наступило мгновение, когда, запутавшись в подземных тупиках, я в отчаянии уже не помнил, о чем тоскую – о городе ли, где родился, или об отвратительном поселении дикарей.
Но вот в потолке одного коридора неожиданно открылся ход, и сверху на меня упал луч далекого света. Я поднял уставшие от темноты глаза и в головокружительной выси увидел кружочек неба. Невыносимо синего неба.
По стене уходили вверх железные ступени. От усталости я совсем ослаб, но принялся карабкаться по ним, останавливаясь лишь иногда, чтобы глупо всхлипнуть от счастья. Поднимаясь, я видел капители и астрагалы, треугольные и округлые фронтоны, неясное великолепие из гранита и мрамора. И оказался вознесенным из слепого владычества черных лабиринтов в ослепительное сияние…»
Дочитав до этого места, Харднетт подумал: «Все на свете когда-нибудь заканчивается».
И захлопнул книгу.
Забавно, но именно в этот миг пианист, отыграв свою программу, сделал перерыв. Он осторожно закрыл крышку рояля, встал, неловко, как-то боком и не поднимая глаз, поклонился публике и быстро вышел.
Едва умолкла музыка, стал слышен гул кондиционера, рокот застольных разговоров и звон посуды. Особенная атмосфера места куда-то улетучилась. Стало до боли ясно, что на самом деле все вокруг поддельное. Захотелось немедленно уйти.
Харднетт сделал последний глоток, потушил пальцами огоньки на всех пяти свечах и встал из-за стола.
Вернувшись в пассажирский салон, Харднетт упал в свое кресло под номером четырнадцать и от нечего делать включил терминал. А включив, невольно усмехнулся: по первому федеральному каналу передавали еженедельное обращение Верховного Комиссара к народам Большой Земли.
В силу своего должностного положения полковник прекрасно знал, что такие сорокаминутные выступления Старика обладают двумя хитрыми свойствами. Во-первых, в каждом обращении содержится огромный объем информации. Во-вторых, выдает Верховный Комиссар эту информацию на рассчитанной по специальным методикам скорости. В результате сознание отдельно взятого гражданина переварить получаемые установки не может, поэтому они сразу проникают в подсознание, облегчая гражданину дальнейшую жизнь в общественно-политическом пространстве.
А еще Харднетт знал, к каким двум незамысловатым выводам сводится всякое обращение. Прежде всего, к тому, что Большая Земля, будучи родиной идеи и практики «гражданской нации», никогда не отступит от принципа: «Один народ, один язык, одна нация». А второе заключение: Большая Земля является лидером по продвижению свободы, демократии и замзам-колы в темные глубины космоса и впредь будет оставаться таким лидером.
«Привет, шеф, – мысленно поздоровался Харднетт с проповедующим Стариком и, помахав ему рукой, процитировал любимого классика: – Старик научил мальчика рыбачить, и мальчик его любил».
На этот раз мастера графической крипто-визуализации представили Верховного Комиссара в виде Стока Ганта. Служил еще совсем недавно такой федеральный агент в Особом отделе. Числился под номером 0876. Погиб года два назад при исполнении. Погиб глупо. Был внедрен в низовую группу религиозно-экстремистской организации «Такхт», да не слишком удачно. Все у него с ходу наперекосяк пошло. Как говорится, гладко было на бумаге. Вычислили его ублюдки за двое суток. Точнее – за сорок семь часов. А как вычислили, так сразу – аутодафе. Казнили. Предали неверного очистительному огню. Проще говоря, облили бензином и поджарили. Суки! Это у них быстро. Жаль. Неплохим парнем был покойник. И забавным. Всё пробки от пивных бутылок собирал…
Потом уже, при разборе полетов, выявились грубые ошибки, которые привели к провалу. Стало очевидно, что всю комбинацию надо было по-другому выстраивать. А главное – проверить и перепроверить сведения, полученные из агентурных источников, доверие к которым, мягко говоря…
Впрочем, дело прошлое, нет никакого смысла крутить-перекручивать. Дорога ложка к обеду, и всякой псине – свой день.
И потом, раз существует соблазн поставлять «верхам» сведения для подтверждения официальных ложных посылок об обстановке, значит, кто-то все равно соблазнится. Кто-то соблазнится, и кто-то из-за этого…
Резко оборвав неприятные воспоминания, полковник вслушался в то, что говорил Старик.
А тот оседлал своего любимого конька и пришпоривал:
– Теперь я хочу обратиться к тем, кто задается вопросом, нужна ли нам, землянам, империя? Так вот. Отбросьте сомнения. Землянам империя нужна! И нужна совсем не потому, что нам требуется некое «полиэтническое окружение», не потому, что нам непременно необходимо взваливать на себя «имперское бремя» и просвещать инородцев, наслаждаясь «культурным смешением» с ними. И вовсе не потому нужна нам империя, что настораживает нас существование и укрепление империи тморпов. И даже не потому нужна она нам, что вопрос расширения земных владений – вопрос физического выживания. Все значительно проще – «imperium» (имею в виду «имперскую власть», а не «бремя») является важной составной частью идентичности землян. Этот мотив является одной из определяющих ее черт. Задайтесь вопросом: могли бы римляне остаться римлянами, если бы их насильственно заперли в пределах…
Харднетт не успел ни задаться этим бессмысленным вопросом, ни услышать на него духоподъемный ответ. Вино на пустой желудок, удобное кресло и усыпляющее бормотание сделали свое дело – он уснул.
2
И видел сон.
Сновидение походило на поделку модного режиссера Люка Гаврла, в интерактивных лентах которого количество монтажных склеек в минуту в два раза превышает количество ударов здорового сердца, а серая мирская логика покоряется высшей правде актуального искусства.
Началось это сумбурное, жестокое и насыщенное очевидными символами «кино» с того, что Харднетт увидел себя подходящим к кассе супермаркета.
И было так.
Он подошел к терминалу, пристроился в очередь за столетним, совершенно дряхлым, да к тому же одноруким дедом и стал ждать.
И вот он ждет, а дед, никуда не торопясь (куда ему торопиться?), выкладывает из тележки на транспортер нехитрые приобретения: два блока сигарет, бутылку дорогого коньяка, ХХХ-таблоид, упаковку туалетной бумаги, золотую одноразовую зажигалку и пачку стимуляторов. Освободив тележку, дед прикладывает костлявый палец к устройству оплаты. Читает высвеченные цифры и недовольно качает головой. Выказав таким образом недовольство, все же покорно акцептирует сумму, начинает укладывать покупки в пакет и суетится. Слишком суетится. В результате рвет углом сигаретного блока целлофан, вскрикивает и роняет бутылку на бетонный пол.
Осколки стекла и брызги маслянистой жидкости разлетаются во все стороны. Что-то попадает на брюки Харднетта. Незадачливый дед охает-ахает и просит прощения, но Харднетт, что для него вовсе не характерно, извинений не принимает и называет деда старым козлом. А потом и импотентом.
И тут начинается.
Вздорный старикашка молниеносным движением выхватывает из кармана куртки духовую трубку «сумпитана» и с криком: «Смерть палачам!» выплевывает в Харднетта целую стаю отравленных игл.
Харднетт уклоняется, падает на пол и отползает к стеллажам с головоломками для альтернативно-одаренных детей. Переворачивается на спину. Выдергивает из-за пазухи «Глоззган-112». Снимает с предохранителя. Передергивает затвор…
И в этот миг краем глаза видит, как стоящий у эскалатора менеджер зала – коротышка в желтой, чем-то похожей на хаори, фирменной тужурке – совершает рондад, три фляка и высокое двойное сальто назад с поворотом на сто восемьдесят градусов. В полете ловкач умудряется выдернуть из потайных ножен катану и, приземляясь, устремляется к поднимающемуся на ноги Харднетту.
Харднетт успевает выстрелить. Не целясь.
Пуля сама находит цель и отбрасывает акробата назад. Он неуклюже валится на эскалатор и в нелепой позе уезжает на второй этаж.
Густая кровь обильно заливает подвижные ступеньки.
В зале тихо, слышно только, как где-то урчит трудяга кондиционер.
Время тянется как прилипшая к подошве жвачка.
Палец на спусковом крючке подрагивает от нетерпения.
Харднетт крадучись отступает за стеллаж и, раздвигая разноцветные упаковки с мюсли, осторожно осматривает зал. Деда нигде нет. Но когда Харднетт осторожно высовывается из-за угла, игла впивается в стойку стеллажа перед носом и вибрирует пестрым оперением. Харднетт отдергивает голову и стреляет в ответ.
Звенит разбитое стекло.
Харднетт разворачивается и бежит. Пропускает четыре прохода и поворачивает в пятый. С разбега падает на колени и катится по отполированному бетону до морозильной камеры. Прячется за ней. Несколько секунд выжидает.
Все тихо.
Харднетт осторожно приподнимает крышку и вытаскивает порцию мороженого. Разворачивает, надкусывает и отшвыривает – ваниль! Потом дотягивается и хватает с ближайшей полки журнал с комиксами. Раскрывает на середине и видит, что это история о новых похождениях Сверхчеловека. Харднетт перелистывает журнал до последней страницы – окончилось хорошо. Сверхчеловек спас всех тех, кого не убил.
Красавец!..
Слышны шаркающие шаги – старикан не выдержал и перешел в наступление.
Харднетт резко вскакивает и, выставив журнал на уровне лица, с криком: «Каждому свое!» бросается вперед.
Иглы втыкаются в глянцевую грудь Сверхчеловека.
Харднетт приседает, отбрасывает в сторону отравленный журнал и, стоя на одном колене, несколько раз жмет на спусковой крючок. Деда откидывает на витрину.
Раскуроченное тело сползает на пол.
Бронебойное стекло покрыто паутиной трещин.
Харднетт поднимается с колена, отряхивает брючину и подходит к однорукому. Контрольным выстрелом вскрывает третий глаз.
Осколки черепа и брызги мозгового вещества летят на брюки, окончательно портя дорогостоящую шмотку.
Пустая обойма «Глоззгана-112» с благородным звоном падает на пол.
Харднетт вынимает запасную и вставляет в паз рукояти. До щелчка.
Входные двери разъезжаются. Харднетт оборачивается. На пороге супермаркета стоит самодовольного вида толстяк с пошлыми усиками. Увидев картину побоища, он перестает вертеть связку ключей на пальце, мечтательная улыбка сползает с его вмиг побледневшего лица. Он мгновенно понял, что здорово влип.
Харднетт с удрученным видом разводит руками – извини, мол, дружище, но ты ведь в курсе, что оставлять свидетелей нельзя. Поднимает пистолет, наводит мушку на искаженное страхом лицо, опускает ствол чуть ниже и…
Пол под ногами вдруг перестает быть бетонным. Он становится песчаным. Слышится звук, похожий на горловое пение, и Харднетт проваливается в бездну. Его всасывает песчаная дыра. Он кричит от ужаса и…
Открыв глаза, Харднетт увидел, что его трясет за плечо огромный чернокожий стюард. Трясет настойчиво, но вместе с тем как-то очень и очень вежливо.
Добившись своего, стюард не то напомнил, не то спросил:
– Мистер Харднетт?
– Тут мой сон исчезает, как вода в воде, – предупредил сам себя полковник и окончательно проснулся. – В чем дело, брат?
– Простите за беспокойство, сэр. Вы мистер Харднетт?
– Допустим. С вероятностью девяносто девять и девяносто девять.
– Вас, сэр, просят пройти в командную рубку.
– Кто?
– Мистер Донг, сэр.
– Кто такой мистер Донг и с чем его едят?
– Капитан, сэр.
– Капитан «Махаона»?
– Да, сэр. Он приглашает вас, сэр.
– Что, прямо сейчас? – уточнил Харднетт.
Стюард кивнул:
– Это срочно, сэр. Я провожу вас.
Полковник, не имея ни малейшего представления, зачем он мог понадобиться капитану, но, понимая, что по пустякам тот не стал бы беспокоить, согласился:
– Почему бы, собственно, и нет. Куда идти, брат? Где Магомед?
– Не Магомед, сэр, – поправил его стюард. – Капитана зовут Донг.
– Ну хорошо, пусть будет Донг. Где он?
– Следуйте за мной, сэр.
Стюард провел его по запутанным служебным галереям закрытой для пассажиров «красной» зоны, помог преодолеть три контрольных шлюза и оставил на пороге в святая святых – командную рубку.
Центр управления кораблем представлял собой полусферу выгнутые стены которой служат одновременно и экранами. Большинство из них были заполнены различными блок-схемами, колонками справочных данных и быстро сменяющими друг друга строками технологических донесений. Некоторые экраны пустовали, но светились матовым светом в готовности в любую секунду приступить к работе. Центральный же, самый большой (надо думать – обзорный) накрывало металлопластиковое жалюзи.
«И действительно, – подумал Харднетт, – чего там, за бортом, обозревать-то на запредельной скорости? Очевидную избыточность Пространства? Перетекание времени из пустого в порожнее? Бесформенные пятна и полосы? Лишнее все это…»
За пультами, раскиданными по рубке на первый взгляд в хаотическом порядке (на самом деле, конечно, в строго выверенном с точки зрения эргономики), дежурила вахтенная команда: пилот с помощником, баллистик, бригада навигаторов, два администратора бортового вычислительного комплекса, а также техники-операторы систем – энергетической, биометрической, связи, телеметрии и жизнеобеспечения.
«Особенные люди», – с уважением подумал полковник о вахтенных.
Лично его все эти многочисленные кнопки, тумблеры и приборы никак не вдохновляли. Калачом его не заманишь ни за один из этих пультов. Ни-ни! Оттого и поражали до восхищения люди, которым за счастье быть звеньями сложных систем с обратной связью.
«Железные парни! – восторгался Харднетт. – Включаются и пашут, пашут, пашут на этом бесперебойном конвейере».
Из всех кресел рубки пустовало лишь одно. Кресло Проводника. Но, как полковник понимал, это только до поры до времени. До начала подготовки к Проникновению.
Пульт капитана лайнера располагался в центре и возвышался над всеми прочими. Мистер Донг, высокий, но сутулый падманец с надменным и неподвижным лицом, не сидел – стоял. Будто морской капитан на мостике фрегата. Сложив руки на груди, он громко и чеканно выдавал многочисленные распоряжения, а в ответ на бодрые донесения подчиненных нарочито бесстрастно произносил одно и то же слово: «Принял».
Харднетт усмехнулся: «Похоже, когда стакашек за столом опрокидывает, тоже сообщает во всеуслышание, что принял. Хлоп, и с кислой рожей – “Принял!”».
Заметив вошедшего, капитан поприветствовал его вежливым, но не более того, полупоклоном. Как официальное лицо равное по рангу официальному лицу. И сделал он это, не сходя с подиума. Харднетт, который на самом деле титульным рангом был выше на три ступени, тоже не бросился капитану на грудь – сдержанно кивнул.
Напускать туману Донг не стал, сразу перешел к делу. Глядя на Харднетта сверху вниз, сначала сообщил:
– Господин полковник, вас вызвали на связь по закрытому каналу. – После чего решил показать, кто в доме хозяин, и начал с гонором: – Вообще-то во время рейса у нас не принято…
– Кто? – оборвал его блеяние Харднетт.
Донг понял, что номер не пройдет, стушевался и выдал через губу:
– Верховный Комиссар Чрезвычайной Комиссии. Он на линии.
– Куда пройти?
Капитан молча указал на дверь отсека специальной связи.
Отсек располагался между узлом управления гидроблоками и одной из аппаратных бортового нейрокомпьютера. Вопреки драконовским инструкциям, дверь оказалась незаблокированной – на информационной табличке приглашающе горел зеленый светодиод. Харднетт вошел без стука и застал оператора спецсвязи за странным занятием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49