Услышите! Не беспок
ойтесь. Еще услышите! Моя книга о рыбном хозяйстве Калифорнии. Станет осн
овной работой по данной теме. Говорил я быстро между приступами рвоты.
Ц Я здесь не насовсем. Я собираю материал для книги о Калифорнийском Рыб
ном Хозяйстве. Я Бандини, писатель. Она не существенна, вот эта самая работ
а вот тут. Я могу отдать всю свою зарплату на благотворительные цели: в Арм
ию Спасения.
И снова метал содержимое желудка. Теперь там уже ничего не оставалось Ц
только то, что так никогда и не вышло наружу. Я сгибался пополам и давился
всухую. Знаменитый писатель, обхватил руками живот, корчился и задыхался
. Ничего не выходило. Кто-то перестал смеяться и заорал, чтобы я пил воду. Эй
, писатель! Воду пей! Я отыскал пожарный кран и напился. Вода хлынула фонта
ном, пока я бежал к двери. И они зареготали с новой силой. Ох уж этот писател
ь! Что за писатель! Смотрите, как пишет!
Ц Ничего, переживешь, Ц смеялись они.
Ц Иди домой, Ц говорили они. Ц Иди пиши книгу. Ты писатель. Ты слишком хо
роший для консервной фабрики. Иди домой и пиши книгу про блевотину.
Хохот с визгом.
Я вышел на улицу и растянулся на груде рыболовных сетей на солнцепеке ме
жду двумя цехами, в стороне от главной дороги, бежавшей вдоль канала. Хохо
т заглушал даже гул механизмов. Меня он не волновал Ц ни в малейшей степе
ни. Хотелось спать. Но на сетях спать плохо, они отдавали густым запахом ск
умбрии и соли. Через минуту меня обнаружили мухи. Стало еще хуже. Скоро обо
мне узнали все мухи лос-анджелесского порта. Я сполз с сетей на песчаную
прогалину. Там было чудесно. Я вытянул руки, и пальцы мои нащупали участки
песка попрохладнее. Ми от чего и никогда не было мне так чудесно. Даже песч
инки, которые я случайно сдувал, казались сладкими у меня в ноздрях и на гу
бах. На холмике песка остановился крохотный жучок Ц посмотреть, что тут
за шум. В иных обстоятельствах я бы убил его без малейшего колебания. Он за
глянул мне в глаза, помедлил и двинулся вперед. Потом начал восхождение н
а мой подбородок.
Ц Валяй, Ц сказал я ему. Ц Я не возражаю. Можешь даже в рот мне залезть, ес
ли хочешь.
Он миновал подбородок и защекотал губы. Чтобы увидеть его, пришлось скос
ить к переносице глаза.
Ц Давай-давай, Ц сказал я. Ц Сегодня праздник. Я тебя не обижу.
Он полез к моим ноздрям. Тут я уснул.
Меня разбудил свисток. Двенадцать часов, полдень. Из цехов повалили рабо
чие. Мексиканцы, филиппинцы, японцы. Японцы слишком деловые, по сторонам н
е смотрят. Они спешили мимо. Мексиканцы же с филиппинцами увидели, как я ва
ляюсь, и снова захохотали: мол, вот он, этот великий писатель, растянулся т
ут, словно пьянь какая.
К этому моменту по всей консервной фабрике уже разнеслось, что в их среду
затесалась великая личность Ц не кто иной, как бессмертный Артуро Банди
ни, писатель; а вот и он сам, лежит, без сомнения, сочиняет что-то для Вечнос
ти, этот великий писатель, сделавший рыбу своей специальностью, работал
за какие-то двадцать пять центов в час, поскольку так демократичен, этот в
еликий писатель. Так он в самом деле велик, что лежит вот, растя
нувшись на животе, чуть кишки все не выблевал, не переваривает одного зап
аха того, о чем собирается писать книгу. Книгу о Рыбном Хозяйстве Калифор
нии! Ох, что за писатель! Книгу о калифорнийской блевотине! Ну и писатель!
Хохот.
Прошло полчаса. Свисток прозвучал снова. Они повалили от обеденных стоек
обратно. Я перекатился на спину и стал смотреть, как они идут, очертания р
азмыты, желчный сон какой-то. От яркого солнца меня тошнило. Я зарылся лиц
ом в сгиб локтя. Они до сих пор веселились, хотя и не так сильно, как раньше,
потому что великий писатель им уже поднадоел. Подняв голову, я наблюдал з
а ними сквозь щелочки глаз Ц а поток все тек мимо. Они жевали яблоки, лиза
ли мороженое, чавкали шоколадными конфетами из громко хрустевших пакет
ов. Тошнота подступила снова. Желудок мой заворчал, забился, взбунтовалс
я.
Эй, писатель! Эй, писатель! Эй, писатель!
Я слышал, как они сгрудились вокруг с хохотом и смешочками. Эй, писатель! Г
олоса звучали, точно разбитое вдребезги эхо. Пыль из-под их ног клубилась
ленивыми облаками. Потом, громче, изо рта, прижатого чуть ли не прямо к мое
му уху, Ц вопль: ээээй, писатель! Руки схватили меня, перевернули. Я знал, ч
то произойдет, не успели они начать. Такое уж у них представление о настоя
щем веселье. Они собирались засунуть мне в штаны рыбу. Я знал это, даже не в
идя рыбы. Я лежал на спине. Полуденное солнце пятнало мне лицо. Их пальцы в
цепились мне в рубашку, я услышал треск материи. Ну конечно! Так я и думал! С
ейчас засунут рыбу мне в штаны. Самой рыбы я так и не увидел. Я не открывал г
лаза. Потом что-то холодное и клейкое прижалось мне к груди и пропихнулос
ь под ремень: вот эта рыба! Дураки. Я все знал еще до того, как они это сделал
и. Просто знал, что они сейчас это сделают. Но волноваться не хо
телось. Одной рыбой больше, одной меньше Ц какая разница?

Десять

Прошло время. Может, полчаса. Я залез рукой под рубашку и нащупал рыбу. Про
бежал по ней пальцами, трогая плавники и хвост. Стало лучше. Я ее вытащил, п
однял над собою и осмотрел. Скумбрия, в фут длиной. Я задержал дыхание, что
бы не нюхать. Потом засунул в рот и откусил голову. Жалко, что она уже умерл
а. Я отшвырнул ее в сторону и поднялся на ноги. Несколько здоровенных мух п
ировали у меня на лице и на рубашке, где осталось мокрое пятно от рыбы. Осо
бо наглая муха уселась мне на руку и отказывалась шевелиться, хотя я ее пр
едупредил, помахав рукой. Такая дерзость меня безумно разъярила. Я шлепн
ул по мухе, прикончив ее на месте. Но все равно был так на нее зол, что положи
л останки в рот и разжевал, а потом выплюнул. Затем снова подобрал рыбу, по
ложил на ровный песок и стал на ней прыгать, пока она не расползлась на кус
очки. Бледность на лице своем я ощущал так, будто она Ц штукатурка. Стоило
пошевелиться, как с лица снималась сотня мух. Мухи Ц такие идиотские дур
ы. Я замер, давя их одну за другой, но даже мертвые ничему не учили живых. Те
все равно упорно мне досаждали. Довольно долго я простоял терпеливо и не
подвижно, едва дыша, выжидая, пока мухи не выдвинутся на те позиции, где их
легко убивать.
Тошнота прошла. Про нее я уже и думать забыл. Ненавидел я теперь только хох
от, мух и дохлую рыбу. И вновь мне захотелось, чтобы рыба была жива. Я бы преп
одал ей урок, который она не скоро забудет. Я не знал, что случится дальше. Н
о я с ними посчитаюсь. Бандини никогда не забывает. Он найдет способ. Вы за
это заплатите Ц все до единого.
Прямо через дорогу стояла уборная. Я двинулся к ней. Две бесстыжие мухи по
следовали за мной. Я остановился как вкопанный, по-прежнему в гневе, будто
статуя, замер, поджидая, когда они приземлятся. В конце концов одну я сцап
ал. Вторая сбежала. Я оторвал у пленницы крылышки и бросил ее на землю. Она
ползала по грязи, кидаясь, как рыбка, туда и сюда, думала, что так от меня спа
сется. Какая нелепость. Я дал ей набегаться вволю, а потом прыгнул на нее о
беими ногами и втоптал в землю. Над этим местом я воздвиг маленький курга
н и плюнул на него.
В уборной я стоял и раскачивался взад-вперед, будто кресло-качалка, пытая
сь сообразить, что же делать дальше, как взять себя в руки. Драться Ц не вы
йдет, рабочих слишком много. С мухами и дохлой рыбой-то я уже рассчитался,
а вот с рабочими нет. Давить их, как мух, Ц не получится. Надо что-то другое,
можно же как-то драться без кулаков. Я умылся холодной водой и хорошенько
подумал.
В сортир вошел смуглый филиппинец. Парень из этикеточной бригады. Встал
у желоба вдоль стены, хмурясь и нетерпеливо сражаясь с пуговицами ширинк
и. Затем проблема с пуговицами разрешилась, и он облегчился, непрерывно у
лыбаясь и вздрагивая от удобства. Теперь ему стало гораздо лучше. Я облок
отился на раковину у противоположной стены и засунул голову под кран, ок
атив шею и волосы. Филиппинец обернулся и снова занялся пуговицами. Пото
м закурил и оперся на стену, наблюдая за мной. Делал он это специально, смо
трел так, чтобы я знал: он смотрит на меня, и больше ничего. Но я его не боялс
я. Никогда я его не боялся. Никто в Калифорнии никогда не боялся филиппинц
ев. Он улыбнулся, давая мне понять, что ни во мне, ни в моем слабом желудке то
же нет ничего особенного. Я выпрямился, с физиономии потекла вода. Капли с
летали на мои пыльные башмаки, оставляя на них яркие крапинки. В глазах фи
липпинца я падал все ниже и ниже. Теперь он уже не улыбался Ц ухмылялся.
Ц Как себя чувствуешь? Ц спросил он.
Ц Какое тебе, собственно, дело?
Он был худощав, чуть выше среднего роста. Я Ц помельче, но вес у нас, наверн
ое, одинаковый. Я оскалился, осматривая его с головы до ног. Даже выпятил п
одбородок и оттянул нижнюю губу, чтобы обозначить зенит своего презрени
я. Он в ответ тоже оскалился, но по-другому, подбородок не выпячивая. Ниско
лечко меня не боялся. Если ничто не помешает, скоро его мужество укрепитс
я так, что он начнет меня оскорблять.
Кожа у него была орехово-смуглой. Я заметил, потому что белые зубы у него т
ак сверкали. Яркие зубы, словно жемчужное ожерелье. Обратив внимание, как
ой он смуглый, я вдруг понял, что ему сказать. Я мог бы сказать это им всем. И
м от этого всякий раз больно. Уж я это знал, поскольку так больно делали мн
е. В школе меня дразнили вопсом или даго
Wop (амер. сленг, бытует с начала ХХ века) Ц итал
ьянец или человек итальянского происхождения. Корни слова, очевидно, Ц
в южно-итальянском диалектическом приветствии мужчин-неаполитанцев
guappo (чувак, пижон, конь). Dago (амер. сленг, бытуете начала XVIII века) Ц еще одно уничи
жительное название людей итальянского происхождения.
. Больно каждый раз. Гнусное чувство. От этого я казался себе таким жа
лким, таким недостойным. А теперь я знал, что это и филиппинца заденет. Так
легко, что я внутренне расхохотался над ним, и на меня снизошло спокойное
уверенное ощущение: все вокруг правильно. Я не мог дать осечку. Я подошел п
оближе и заглянул ему в лицо, улыбаясь в точности как он. Он уже почувствов
ал: сейчас что-то грянет. Выражение лица у него мгновенно изменилось. Он ж
дал Ц ждал чего угодно.
Ц Дай мне сигарету, Ц сказал я. Ц Черномазый.
В яблочко. Ах, но он же чувствовал эту малость. Немедленно все стало иначе,
одно чувство сменилось другим, от наступления Ц к обороне. Улыбка у него
на лице затвердела, лицо замерло: он хотел бы улыбаться и дальше, но не мог.
Теперь он меня ненавидел. Глаза сузились. Замечательное чувство. Он мог и
збежать собственных корчей. Открыт целому миру. Со мной тоже так бывало. О
днажды в кондитерской какая-то девчонка назвала меня даго. Мне тогда был
о всего десять, но я сразу же возненавидел ту девчонку, как филиппинец сей
час ненавидел меня. Я предложил девчонке мороженое. А она не взяла, сказав
, что мама не разрешает ей со мной водиться, потому что я даго. И я решил заде
ть филиппинца снова.
Ц Да ты совсем не черномазый, Ц сказал я. Ц Ты филипино чертов, а это еще
хуже.
Теперь лицо его стало уже не смуглым, не темным. Багровым.
Ц Желтый филипино. Проклятый иностранец с Востока! Приятно тебе тут, с бе
лыми людьми?
Он не хотел об этом разговаривать. Быстро покачал головой, все отрицая.
Ц Боже, Ц сказал я. Ц Посмотри только на свою физиономию! Желтая, как ка
нарейка.
И я расхохотался. Я согнулся напополам, взвизгивая от смеха. Я тыкал пальц
ем ему в лицо и ржал, а потом уже стало невозможно притворяться, что я искр
енне смеюсь. Лицо его заледенело от боли и унижения, губы застыли в беспом
ощности, неуверенные и саднящие, будто их насадили на кол.
Ц Господи! Ц продолжал я. Ц Ты меня чуть не обманул. Я все думал, ты негри
тос. А оказалось, ты желтый.
Тут он смягчился. Узловатое лицо разгладилось. Он слабо улыбнулся Ц сту
день с водой. По физиономии пошли пятна. Он взглянул на свою рубашку и смах
нул махры сигаретного пепла. И поднял на меня глаза.
Ц Тебе сейчас лучше? Ц спросил он. Я ответил:
Ц А тебе какое дело? Ты филипино. Вас, филиппинцев, не тошнит, потому что вы
привыкли к этой жиже. А я писатель, мужик! Американский писатель, мужик! Не
филиппинский писатель. Я не на Филиппинских островах родился. Я родился
вот тут, в старых добрых США, под звездами и полосами.
Он пожал плечами: все, что я говорил, не имело для него никакого смысла.
Ц Мой не писатель, Ц улыбнулся он. Ц Нет-нет-нет. Я родился Гонолулу.
Ц Вот именно! Ц воскликнул я. Ц Вот в чем разница. Я пишу книги, приятель.
А вы, азиаты, чего ожидали? Я пишу книги на родном языке, на английском. Я теб
е не склизкий азиат. В третий раз он спросил:
Ц Сейчас тебе лучше?
Ц А ты как думал? Я пишу книги, дурень ты! Тома?! Я тебе не в Гонолулу родился
. Я родился здесь, в старой доброй Южной Калифорнии.
Он щелчком отправил окурок через всю уборную в желоб. Бычок ударился о ст
ену, рассыпался искорками и упал, но не в желоб, а прямо на пол.
Ц Я пошел, Ц сказал он. Ц Ты скоро придешь, нет?
Ц Дай мне сигарету.
Ц Нету ничего. Ц И он направился к двери. Ц Не осталось. Последняя.
Но из кармана рубашки у него выпирала пачка.
Ц Желтый филиппинский врун, Ц сказал я. Ц А это что?
Он ухмыльнулся, вытащил пачку и протянул мне сигарету. Дешевка, по десять
центов за штуку. Я оттолкнул его руку.
Ц Филиппинские сигареты. Нет уж, спасибо. Не для меня.
Его это устраивало.
Ц Увидимся, Ц сказал он.
Ц Если я тебя увижу первым, тогда нет.
Он ушел. Я слышал хруст гравия на дорожке, по которой он шел прочь. Я осталс
я один. Его бычок валялся на полу. Я оборвал подмокшие края и выкурил его д
о самых пальцев. Когда держать его стало уже совсем невозможно, я уронил е
го на пол и раздавил каблуком. Вот тебе! И я размял его так, что осталось тол
ько бурое пятно. Вкус у окурка отличался от обычных сигарет: почему-то бол
ьше филиппинца, чем табака.
В уборной было прохладно: еще бы Ц столько воды все время по желобу течет
. Я подошел к окошку и расслабился, уперев лицо в ладони, наблюдая, как днев
ное солнце прорезает в пыли серебристый брусок. Окно затянуто проволочн
ой сеткой с дюймовыми ячейками. Я думал о «Черной Дыре Калькутты»
В 1756 году бенгальск
ий набоб Сурадж-уд-Дула осадил Калькутту и загнал 146 англичан, не успевших
бежать из города, в караульное помещение 18x14 футов, в котором было лишь два
вентиляционных отверстия. На следующий день, 21 июня, пленников выпустили.
В живых осталось 23 человека.
. Английские солдаты умирали в помещении не больше этого. Но то была
совершенно другая комната. Здесь больше вентиляции. Я все время думал ли
шь о том случае. Ни к чему больше это никакого отношения не имело. Все мале
нькие комнаты напоминали мне «Черную Дыру Калькутты», а она приводила на
память Маколея. И вот я стоял у окна и думал о Маколее. Вонь стала сносной; п
ротивно, однако я уже привык. Я проголодался, но аппетита не было, а о еде я д
умать не мог. Мне снова предстояло столкнуться с этими парнями в цехе. Я по
шарил глазами в поисках еще одного бычка, но ничего не обнаружил. Потом вы
шел на улицу.
К умывальнику мне навстречу шли три мексиканки. Только что вынырнули из
разделочного цеха. Я свернул за угол, вдавленный так, словно туда въехал г
рузовик. Девчонки заметили меня, я Ц их. Они шли прямо по середине дорожки
. Склонились друг к другу и зашептались. Говорили: вот, опять этот писатель
идет Ц или что-нибудь вроде.
Я подтянулся поближе. Девчонка в сапогах кивнула в мою сторону. Когда я по
дошел, они разулыбались. Я улыбнулся в ответ. Между нами оставалось десят
ь футов. Я чувствовал эту девчонку в сапогах. Потому что ее вздернутые гру
ди Ц они так меня взволновали, вдруг, но это ерунда, вспыхнуло и пропало, о
б этом мотом можно подумать. Я остановился посреди дорожки. Расставил по
шире ноги и преградил им путь. Они испуганно замедлили шаг: писатель что-т
о замыслил. Девчонка в чепчике взволнованно заговорила с девчонкой в сап
огах.
Ц Пошли назад, Ц сказала девчонка в сапогах.
Я вновь почувствовал ее и решил, что как-нибудь в следующий раз уделю ей г
ораздо больше внимания. Затем третья, курившая сигарету, быстро и резко п
роизнесла что-то по-испански. Теперь все трое надменно вскинули головы и
двинулись ко мне. Я обратился к девчонке в сапогах. К самой хорошенькой. Об
остальных не стоило и говорить: они значительно уступали той, что в сапог
ах.
Ц Так-так-так, Ц сказал я. Ц Приветствую трех славных филиппинских дев
чушек!
Они вовсе не были филиппинками, ни в малейшей степени, и я это знал, и они зн
али, что я это знаю. Они высокомерно прошествовали мимо, задрав носы. Пришл
ось уступить дорогу, а то бы меня столкнули.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18