Надо было придумать что-нибудь стоящее, поскольку и та и друг
ая знали, что я врун. Мать-то еще можно обвести вокруг пальца, а Мона никогд
а ничему не верила Ц даже правде, если ее говорил я.
Я сказал:
Ц Племянник мистера Ромеро только что вернулся с родины. Он получил мое
место.
Ц Я надеюсь, ты не рассчитываешь, что мы в это поверим? Ц поинт
ересовалась Мона.
Ц Мои ожидания едва ли рассчитаны на имбецилов, Ц ответил я.
Мать подошла к дивану. История звучала не очень убедительно, но мать всег
да охотно давала мне спуску. Не будь тут Моны, сработало бы наверняка. Она
велела Моне сидеть тихо, чтобы выслушать все до конца. Мона портила расск
аз своим трепом. Я заорал ей, чтоб заткнулась.
Мать спросила:
Ц Ты правду говоришь?
Я положил руку на сердце, закрыл глаза и ответил:
Ц Перед Господом Всемогущим и его небесным судом торжественно клянусь
, что не лгу, не сочиняю. А если лгу, то, надеюсь, Он поразит меня насмерть в эт
у самую минуту. Неси часы.
Она сняла часы с приемника. В чудеса она верила Ц в любые чудеса. Я закрыл
глаза Ц сердце колотилось. Я затаил дыхание. Шли секунды. Через минуту я в
ыпустил воздух из легких. Мать улыбнулась и поцеловала меня в лоб. Теперь
у нее виноват Ромеро.
Ц Ну как же он так может с тобой? Ц сказала она. Ц Я ему не позволю. Я сейч
ас к нему схожу и скажу все, что о нем думаю.
Я выскочил из постели. Голый, но плевать. Я сказал:
Ц Господи Всемогущий! Да у тебя что, ни гордости нет, ни малейшего чувств
а человеческого достоинства? Зачем тебе к нему ходить после того, как он о
тнесся ко мне с такой жульнической лживостью? Ты что, к тому же имя семьи о
позорить хочешь?
Она одевалась в спальне. Мона смеялась и приглаживала пальцами волосы. Я
зашел, стянул с матери чулки и завязал их в узлы, не успела она и глазом мор
гнуть. Мона качала головой и хихикала. Я подсунул ей под нос кулак и предуп
редил в последний раз, чтоб не лезла куда не надо. Мать просто не знала, что
делать дальше. Я положил руки ей на плечи и заглянул и глаза…
Ц Я Ц человек глубокой гордости, Ц сказал я. Ц Отзывается ли это аккор
дом одобрения в твоей способности к суждению? Гордость! И первое, и послед
нее высказывания мои взрастают из почвы этого слоя, который я называю Го
рдостью. Без нее жизнь моя Ц похотливое разочарование. Коротко говоря, я
предъявляю тебе ультиматум. Если ты пойдешь к Ромеро, я покончу с собой.
Это ее перепугало до чертиков, однако Мона каталась по кровати и хохотал
а, как помешанная. Больше я ничего не сказал, вернулся к себе на диван и вск
оре опять уснул.
Когда я проснулся, времени было около полудня, они уже куда-то ушли. Я извл
ек картинку с моей старинной подружкой, которую звал Марселлой, и мы отпр
авились в Египет заниматься любовью на галере с рабами-гребцами посреди
Нила. Я пил вино из ее сандалий и молоко из грудей ее, а потом мы заставили р
абов подгрести к речному берегу, и я кормил ее сердцами колибри, тушенным
и в подслащенном птичьем молоке. Когда все кончилось, я чувствовал себя с
амим сатаной. Мне хотелось заехать себе самому по носу, вырубить себя до б
еспамятства. Я хотел изрезать себя так, чтобы кости трещали. Я разорвал ка
ртинку с Марселлой в клочья и спустил их в туалет, подошел к шкафчику с лек
арствами, достал бритву и, не успев еще ничего сообразить, полоснул по рук
е ниже локтя, но неглубоко, чтобы кровь потекла, но больно не стало. Я посос
ал разрез, но боль все не наступала, поэтому я взял соли и втер немного в ра
нку, и она вгрызлась в мою плоть, больно, и заставила выскочить из себя и сн
ова почувствовать себя живым, и я втирал ее, пока терпеть не осталось мочи
. После этого я перевязал себе руку.
На столе они оставили мне записку. Там говорилось, что они ушли к дяде Фрэн
ку, а еда мне на завтрак стоит в кладовке. Но я решил поесть у Джима, посколь
ку деньги еще не кончились. Я пересек школьный двор через дорогу от дома и
зашел к Джиму. Заказал яичницу с ветчиной. Пока я ел, Джим поддерживал разг
овор. Он сказал:
Ц Вот ты много читаешь. А сам книжку написать не пробовал?
Это все и решило. С этого момента я захотел стать писателем.
Ц Я и сейчас пишу книгу, Ц ответил я. Он захотел узнать, какую именно.
Я сказал:
Ц Моя проза не продается. Я пишу для Вечности. Он ответил:
Ц Я не знал. А что ты пишешь? Рассказы? Или просто художественную литерат
уру?
Ц И то и другое. Я разносторонен.
Ц О. Этого я тоже не знал.
Я сходил к другому прилавку бара и купил карандаш и тетрадку. Теперь Джим
хотел знать, что же именно я пишу. Я ответил:
Ц Ничего. Просто пишу неупорядоченные заметки для будущей работы по ме
ждународной торговле. Предмет интересует меня любопытно, этакое динами
ческое хобби, которым я увлекся.
Когда я уходил, он смотрел мне вслед раскрыв рот. Я не спеша прогулялся до
гавани. Там стоял июнь, лучшее время. Скумбрия валила с южного побережья, и
все консервные фабрики работали полным ходом, днем и ночью, и в это время
года воздух постоянно понял гнилью и рыбьим жиром. Некоторые считали мот
запах вонью, а некоторых от него тошнило; для меня же то была вовсе не вонь,
если не считать рыб-нон, которая сама по себе паршива, мне запах этот каза
лся великолепным. Мне там нравилось. Не один запах, а множество их сплетал
ось и расплеталось, и каждый шаг приносил иной аромат. Я начинал мечтать и
много думал о разных далеких местах, о тайнах того, что может таиться на дн
е океана, и все книги, что я прочел, сразу оживали, и я видел людей из книг, чт
о были гораздо лучше, чем в жизни, вроде Филипа Кэйри, Юджина Уитлы и тех па
рней, которых выдумал Драйзер.
Мне нравился аромат трюмной воды из старых танкеров, аромат мазута из бо
чек, что отправлялись в дальние страны, аромат нефтяной пленки на воде, ко
торая становилась склизкой, желтой и золотой, аромат гниющего дерева и м
орских отходов, почерневших от нефти и дегтя, разлагавшихся фруктов, мал
еньких японских рыбацких слупов, банановых барж и старых канатов, буксир
ов и металлолома Ц и угрюмый таинственный запах моря в отливе.
Я остановился у белого моста, пересекавшего пролив слева от «Тихоокеанс
ких прибрежных рыбных промыслов» на вилмингтонской стороне. У бензинов
ых доков разгружался танкер. Чуть дальше на улице рыбаки-японцы чинили с
вои сети, растянутые вдоль кромки воды на несколько кварталов. На Америк
ано-Гавайском причале стивидоры грузили судно на Гонолулу. Работали по
пояс голыми. Судя по виду, о них было бы здорово что-нибудь написать. Я разг
ладил новую тетрадку о поручень, лизнул кончик карандаша и начал писать
трактат о стивидоре: «Психологическая Интерпретация Стивидора Сегодня
и Вчера. Трактат Артуро Габриэля Бандини».
Тема оказалась трудной. Я начинал четыре или пять раз, но сдался. Как бы то
ни было, предмет требовал многих лет изысканий; нужды же в художественно
й прозе пока не наступило. Самое первое дело Ц собрать воедино все факты.
Может, это займет два года, три, даже четыре; на самом деле, это труд всей жиз
ни, магнум опус. Слишком круто. Я отказался от этой темы. Прикинул, что фило
софия проще.
«Артуро Габриэль Бандини. Моральная и Философская Диссертация о Мужчин
е и Женщине». Зло Ц удел слабого мужчины, поэтому зачем быть слабым. Лучше
быть сильным, чем слабым, ибо слабым быть означает, что тебе недостает сил
ы. Будьте сильны, братья мои, ибо реку я вам: ежели не будете вы сильными, сил
ы зла сцапают вас. Всякая сила есть форма власти. Всякая нехватка силы ест
ь форма зла. Всякое зло есть форма слабости. Будьте же сильны. А не то будет
е слабыми. Избегайте слабости, чтобы стать сильными. Слабость пожирает с
ердце женщины. Сила вскармливает сердце мужчины. Желаете ли вы стать жен
щинами? Да, тогда слабейте. Желаете ли вы стать мужчинами? Да, да. Тогда стан
овитесь сильнее. Долой Зло! Да здравствует Сила! О Заратустра, надели женщ
ин своих немощью превеликою! О Заратустра, надели мужчин своих превелико
ю силой! Долой женщину! Ура Мужчине!
Затем я от всего этого устал. Решил, что, быть может, я вовсе никакой и не пис
атель, в конце концов, а художник. Может, гений мой кроется в искусствах. Пе
ревернул страницу тетрадки и решил было заняться набросками Ц просто т
ак, ради практики, Ц но не смог обнаружить ничего достойного запечатлен
ия: одни корабли, грузчики, доки, а они меня не интересовали. Я рисовал кото
в на заборах, какие-то рожи, треугольники и квадраты. Потом мне пришла в го
лову мысль, что я и не художник, и не писатель Ц я архитектор, поскольку от
ец мой был плотником, и, быть может, ремесло строителя больше соответству
ет моему наследию. Я нарисовал несколько домиков. Все они оказались прим
ерно одинаковыми Ц заштрихованные квадратики с трубами, из которых зав
ивался дымок. Я отодвинул от себя тетрадку.
На мосту было жарко, солнце жалило в затылок. Под перилами я прополз к каки
м-то зазубренным камням, сваленным у самой воды. Большие камни, черные как
уголь, там, где в прилив их заливало водой, а некоторые валуны вообще с дом.
Под мостом их разбросали в сумасшедшем беспорядке, словно поле айсберго
в, однако выглядели они довольными и покойными.
Я заполз под мост с таким чувством, будто никто до меня никогда этого не де
лал. Маленькие портовые волны лакали камни и оставляли тут и там лужицы з
еленой воды. Некоторые валуны лежали, задрапированные мхом, на некоторых
красовались симпатичные кляксы птичьего помета. Поднимался увесистый
запах моря. Под опорами оказалось холодно и так темно, что я почти ничего н
е видел. Сверху грохотали машины, дудели клаксоны, орали люди, а по деревян
ным балкам громыхали здоровенные грузовики. Стоял такой ужасный шум, что
уши закладывало, и когда я попробовал завопить сам, голос мой отлетел все
го на несколько футов и заспешил обратно, точно привязанный к резиновому
бинту. Я ползал между камней, пока не нашел участок, куда не добивало солн
це. Странное местечко. Я даже испугался ненадолго. Чуть дальше лежал гига
нтский камень, гораздо больше остальных, и гребень его был весь уделан бе
лым пометом чаек. Король всех этих камней с белой короной. Я двинулся к нем
у.
Неожиданно у ног моих все зашевелилось. Быстрая склизкая суета каких-то
ползучих тварей. Я затаил дыхание, замер и попробовал присмотреться. Кра
бы! Камни кишели живыми роями крабов. От страха я аж оцепенел, и грохот све
рху показался пустячным по сравнению с колотьбой моего сердца.
Я привалился к камню и закрыл лицо руками, пока не перестал бояться. Когда
я руки оторвал, сквозь черноту что-то проглядывало Ц серое и холодное, бу
дто мир под землей, Ц серое, уединенное место. Впервые я хорошенько разгл
ядел то, что там обитало. Большие крабы, величиной с кирпичи, молчаливые и
жестокие Ц они удерживали высоты крупных камней, чувственно, словно тан
цуя хулу, пошевеливая грозными усами; их маленькие глазки злобны и уродл
ивы. Гораздо больше крабов помельче, размером с ладонь, и они плавали повс
юду в черных лужицах у оснований валунов, переползали друг через друга, с
таскивали друг друга в плескавшуюся черноту, дерясь за места на камнях. И
м было весело.
У ног моих оказалось гнездо совсем маленьких крабиков, каждый не больше
доллара Ц просто один большой комок спутанных вместе, копошившихся нож
ек. Один цапнул меня за штанину. Я отцепил его и рассмотрел, пока он беспом
ощно ворочал клешнями, стараясь меня укусить. Тем не менее он был у меня в
руках, бессильный. Я размахнулся и швырнул его о камень. Он треснул, разбив
шись насмерть, на мгновение прилип к камню, а затем плюхнулся вниз, истека
я водой и кровью. Я подобрал треснувший панцирь и лизнул желтую жидкость:
соленая, как морская вода, и мне совсем не понравилась. Я закинул трупик ту
да, где поглубже. Он плавал на поверхности, пока вокруг, изучая добычу, не н
ачала вить круги корюшка Ц затем она принялась озлобленно его кусать, а
потом и вовсе утащила с глаз долой. Руки у меня были все липкие от крабьей
крови, запах моря пристал к ним. Я вдруг сразу почувствовал, как во мне рас
тет желание поубивать их всех Ц до единого.
Малыши не интересовали меня, убивать и убивать хотелось только больших.
Здоровые парни, сильные и яростные, с мощными резцами клешней. Достойные
противники для великого Бандини, завоевателя Артуро. Я огляделся, но ни п
алки, ни прута нигде не обнаружил. На берегу возле бетонной опоры валялис
ь одни камни. Я закатал рукава и стал швырять их в самого большого краба, к
оторый спал на валуне футах в двадцати от меня. Камни ударялись вокруг не
го, в каких-то дюймах, летели искры и осколки, а он даже глаза не открыл посм
отреть, что происходит. Я запустил в него штук двадцать и наконец попал. Ви
ктория! С треском сломанного крекера камень расколол ему панцирь. Пробил
насквозь, пригвоздив к валуну. Краб свалился в воду, и пенные зеленые пузы
ри при-бояпоглотили его. Я смотрел, как он уходит под воду, и грозил ему кул
аком, сердито прощаясь, пока он погружался на дно. Прощай, прощай! Мы, вне вс
якого сомнения, встретимся вновь в ином мире; ты не забудешь меня, Краб. Ты
будешь помнить меня вечно и всегда Ц своего покорителя!
Убивать их камнями было слишком тяжело. Камни оказались такими острыми,
что резали мне пальцы, когда я замахивался. Я смыл с рук кровь и слизь и выл
ез на свет. Потом взобрался на мост и прошел три квартала до лавки шипчанд
лера, где продавали ружья и боеприпасы.
Белорожему приказчику я сказал, что мне нужна мелкашка. Он показал мне мо
щную винтовку, я выложил деньги и купил ее без вопросов. Остаток десятки я
истратил на патроны. Хотелось скорее вернуться на поле битвы, поэтому я в
елел белорожему не заворачивать патроны, а отдать их мне как есть. Ему это
показалось странным, и он внимательно осмотрел меня, когда я сгреб цилин
дрики с прилавка и пулей выскочил из лавки, только что не бегом. Побежал я,
когда очутился снаружи, но тут же почувствовал, как кто-то на меня смотрит
, и оглянулся: ну, конечно, белая рожа стояла в дверях и, прищурившись, смотр
ела мне вслед сквозь жаркий полуденный воздух. Я притормозил до просто б
ыстрого шага, пока не свернул за угол, Ц а там уже припустил вовсю.
Я стрелял крабов весь день, пока плечо не заболело, а глаза не заслезились
от прицела. Я был Диктатором Бандини, Железным Артуро Крабландии. А проис
ходила еще одна Кровавая Чистка на благо Отечества. Они пытались меня св
ергнуть, эти проклятые крабы, у них хватило мужества раздуть революцию, н
о теперь я им отомщу! Подумать только! Меня это просто взбесило. Распрокля
тые крабеныши в самом деле поставили под сомнение мощь Сверхчеловека Ба
ндини! Что это в них вселилось, откуда такая глупая самоуверенность? Ну чт
о ж, сейчас они получат урок и его уже никогда не забудут. Это последний бу
нт, к которому им суждено было подстрекать, клянусь Христом! Думая об этом
, я скрежетал зубами. Какая наглость! О, как я зол, Господи!
Я палил, пока на пальце от спускового крючка не вздулся волдырь. Убил окол
о пятисот, а ранил вдвое больше. Они кинулись в атаку, обезумев от злости и
страха, когда из их рядов начали выбывать убитые и раненые. Взяли меня в бл
окадное кольцо. Толпами кинулись ко мне. Из моря выходили пополнения, дру
гие отряды Ц из-за камней, полчищами шагали по каменистой равнине к неми
нуемой смерти, сидевшей на высоком валуне вне пределов их досягаемости.

Я собрал некоторых раненых в лужицу, провел военный совет и решил отдать
их под трибунал. Потом вытаскивал по одному, сажал на дуло ружья и жал на к
урок. Попался один краб, ярко раскрашенный и полный жизни, Ц он напомнил
мне женщину: вне всякого сомнения, к ренегатам примкнула принцесса, бесс
трашная крабиха, серьезно раненная, одна нога отстрелена, а рука жалко бо
лтается на последнем сухожилии. Она разбила мне сердце. Я провел еще один
военный совет и принял решение: ввиду чрезвычайности ситуации Ц никаки
х половых разграничений. Даже принцесса должна умереть. Приятного мало,
но это нужно сделать.
С тяжелым сердцем опустился я на колени среди мертвых и умиравших и возз
вал к Богу в молитве, умоляя его простить меня за это, самое зверское прест
упление Сверхчеловека Ц за казнь женщины. И тем не менее в конечном итог
е долг есть долг, старый порядок следует сохранить, революцию Ц искорен
ить, режиму следует жить, а ренегатам Ц кануть в Лету. Некоторое время я б
еседовал с принцессой наедине, официально принес ей извинения правител
ьства Бандини и выполнил ее последнюю волю Ц разрешил послушать «Ла Пал
ому», сам просвистел ей мелодию с таким сильным чувством, что под конец ра
сплакался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18