Мы не в Грузии, где еще поддерживаются обычаи. Опомнись. К тому же и речи не идет об убийстве. Уничтожь игрушку! Разломай изобретение Дедала. Я даже не прошу тебя убивать эту отвратительную дылду. — Ты о Коре?
— О ком же еще? Конечно, об этой самозванке. — Боги порой принимают чужой облик.
— Меня не проведешь дешевым трюком. И хватит об этом. Ты лучше поспи, в твоем возрасте после общения с молодой женщиной надо поспать, отдохнуть.
— Ты его хочешь отравить? — спросил Эгей вполне трезвым и мирным тоном. Чем сразу восстановил Кору против себя. Только сейчас она полагала, что царь поддается наглому нажиму царицы, которая бьется за своего сына-наследника. Но теперь ее охватили сомнения. Так ли уж невинен и нейтрален Эгей? Может, ему удобно, чтобы роковые решения принимала женщина, репутацию которой уже ничем не ухудшишь?
— Я его хочу растворить, — ответила Медея. И Кора сразу насторожилась. — Отравить можно простого человека, — продолжала Медея, — есть для этого много ядов, и я, как волшебница, все их знаю. Но как ты отравишь деревянного шпиона? Цикутой? Смешно.
— И что ты придумала, любимая? — Снова звук поцелуя. Этот сладострастный старик уже смирился с решением Медеи, и теперь его интересовали только детали.
— У меня есть яд, добытый из слюны подыхавшего Цербера, — сказала Медея. — Тебе не надо знать его состава. Он растворяет те смолы, из которых Дедал изготовил свою игрушку.
Здорово придумано, подумала Кора, прислонившись спиной к стене коридора, потому что мимо проскользнул кто-то из слуг, таща за ногу ягненка. Деревянный шпион. Жалеть мы его не будем. Растворяются смолы… Как она все продумала! Но свою ли ты волю исполняешь, или ты сама игрушка в руках Кларенса… А может, тети Рагозы?
Вдруг Кору посетила успокоительная мысль: теперь можно спокойно отправиться в свои покои и поспать до вечера. Вряд ли Кларисса — Медея совершит свое покушение до ужина.
Но оказалось, что отыскать собственную спальню нелегко.
Только минут через пять Кора попала в большую кухню, там сбросила серый платок и уже в образе гостьи дома спросила у поваров, где ей положено отдыхать. Повара об этом не знали, они были заняты, они спешили. Позвали охрану, охрана тоже не знала. Медея, как выяснилось, заперлась в своем тайном волшебном подвале, в который никто не смел входить, царь Эгей спал без задних ног. Так что Коре пришлось устроиться на первом попавшемся ложе в гостевых покоях. Все было бы хорошо, если бы через полчаса не появился какой-то чиновник из Фив, приглашенный на обед и полагавший, что это его комната, а раз Кора спит на его ложе, то он имеет право пользоваться ею наравне с подголовником и покрывалом. Кора спросонья провела совсем не известный здесь прием борьбы фу-ку-шу, и, пока визжащего от боли советника не унесли на перевязку, она не могла уснуть.
Даже если бы Кора не успела выспаться, ее бы все равно разбудили. Во дворце, во всех его залах и переходах, загремели медные бубны и гонги, завизжали неблагозвучные флейты, забухали обтянутые бычьей кожей барабаны. Торжественный обед в память всеми забытого события начался.
Кора вскочила — вид дикий. Хорошо еще она в своих странствиях обзавелась гребнем, который подвешивала к поясу вместе с зеркалом и самодельной зубной щеткой, объясняя любопытным, что это обыкновенное средство для размазывания пудры.
Кора причесалась, взбила волосы, поправила смятый хитон и натянула жемчужную сетку на голову. Зеркальце, привязанное за ручку к поясу, сообщило ей, что она здесь всех прекраснее и белее. Пожалуй, кроме Медеи?
В коридорах были беготня и мелькание теней, но уже не деловое, а связанное с приближением праздника.
Музыканты прошли, толкаясь и громко разговаривая, будто уже оглохли от собственной музыки, какие-то люди тащили длинные гирлянды, сплетенные из виноградных листьев. Торжественно проследовали виночерпии…
Зал, в котором происходило пиршество, был обширен, но невысок — черные, кое-где прогнувшиеся от старости балки нависали буквально над головой. Толстая пузатая колонна с вырезанными в ней крокелюрами, будто она была каменной, поддерживала потолок в центре. А по сторонам, нестройно и многочисленно, словно молодая поросль, тянулись колонны потоньше, некоторые из них резные, другие гладкие, отшлифованные поколениями ладоней, как раз между этими колоннами и размещались деревянные, с подлокотниками кресла для гостей поважнее, и дальше, вдоль боковых стек, стояли складные табуретки, какие любят брать с собой на этюды художники-пейзажисты. Стола, как единого понятия, не существовало. Столов, вернее, столиков было множество. Для почетных гостей и хозяев дома столики были индивидуальные, круглые, каждому по штуке, а к столикам у стен было приставлено по три-четыре табуретки. Справа от двери располагался оркестр, пока что он расставлял и настраивал инструменты и с наглостью, свойственной оркестрам всех времен и народов, производил звуки неприятного свойства. Слева, копошась в сундуках и коробках, готовились к танцам девицы из придворного ансамбля, которых, как, впрочем, и окружающих, вовсе не смущала их нагота.
Гости, ожидая сигнала сесть за стол, толпились в центре зала, благо места всем хватало. Кора сразу отыскала глазами Тесея и направилась к нему. Он был рад ей. Между ними, к счастью, установилось доверие, столь необходимое между охранником и его подопечным, даже если подопечный не подозревает, что его охраняют.
— Здравствуй, госпожа, — сказал Тесей. Господи, ты же еще совсем мальчик, подумала Кора, у тебя даже борода толком не растет, и, когда ты сдвигаешь в гневе брови, далеко не всегда получается сурово — скорее в таком движении проскальзывает растерянность перед необходимостью делать больно или неприятно другому человеку… Впрочем, чувство долга и ответственности у юноши развито достаточно сильно. Ведь нельзя забывать, что, дав себе слово повторить подвиги Тесея, студент Московского университета, вряд ли знакомый со смертью иначе как на телевизионном экране, смело отправился в бой. — Ты выспался? — спросила Кора. Ей было приятно прикосновение его большой сильной руки. Черт с ним, что это следствие ВР-образа. В ней течет самая обыкновенная красная кровь, и она тепла, как положено обыкновенной руке. — Я выспался, отдохнул и готов к встрече с отцом. — Ты понимаешь, что не все испытывают счастье от этого?
— Разумеется. — Тесей улыбнулся улыбкой студента и поправил кончиком указательного пальца несуществующие очки на переносице. — Ты помнишь, что сандалий у тебя уже нет? Студент понизил голос:
— Я думаю, что отец их бы и не узнал. Они совсем сносились. — А меч? — Меч он узнает.
— Надеюсь, на этот раз ты не сдал его у входа? Тесей лишь усмехнулся, и Кора не стала задавать глупых женских вопросов. К счастью, греческие парадные одежды, ниспадающие пышными складками до пола, как нельзя лучше приспособлены для того, чтобы под ними носить мечи, топоры и, может, даже катапульты. Говорят, что перед смертью Цезарь успел горько пожалеть о том, что не приказал носить сенаторам короткие юбки в обтяжку.
— Эй, там, в оркестре, пора! — крикнул толстяк в засаленной тоге, видно распорядитель.
Тогда вперед выступил офицер в полном боевом облачении, но без шлема и взмахнул руками, как регулировщик, останавливающий уличное движение.
Из оркестра поднялся негр с медными тарелками и с удовольствием ударил ими. Звонкий гул заполнил зал. И тут все заспешили, прерывая на полуслове разговоры, потому что, как оказалось, подавляющее большинство гостей относилось к разряду обыкновенных, которым следовало занять наиболее удобные табуретки по бокам зала, а то могло и табуретки не достаться, тогда придется простоять весь пир за спиной более удачливого соседа, перехватывая кусочки с его столика.
Раньше Кора была уверена, что греки на пирах возлежат и вкушают. Ничего подобного — по крайней мере, здесь, в Афинах, они сидели как обычные люди, собравшиеся в кафе на празднование дня рождения дедушки. Перед каждым — столик, перед компанией — столик на троих. Официанты, одетые в набедренные повязки, несмотря на прохладный вечер, сновали между столами, принося и унося чашки, подносы, кубки, добавляя вино по вкусу, отсекая куски мяса и кидая их на глиняные тарелки.
Кора не спешила занять свое место, ее больше встревожил настороженный взгляд Клариссы, которая стояла между двумя колоннами, в полутьме и внимательно оглядывала Тесея.
— Тесей, — позвала Кора. — Твой меч под хитоном? — Как же иначе я смогу показать его отцу? Но мне никак не удается остаться с ним с глазу на глаз. Медея обещала устроить нам встречу сразу после обеда. Тогда я покажу ему меч.
При имени Медеи голос героя дрогнул и очи его несколько увлажнились. В сердце Коры шевельнулось дурное предчувствие: на чары Клариссы наложились чары Медеи, и скорее всего лишь тот факт, что Медея приходилась ему хоть и молодой, но мачехой, останавливал Тесея от каких-либо поползновений.
Медея подозвала к себе двух воинов весьма решительного и мрачного вида. Она что-то шептала им, воины склонили к ней шлемы, украшенные гребнями.
— Послушай меня, Тесей. И не сердись. Ты можешь мне верить, можешь посмеяться надо мной. Но я могу поклясться именем Громовержца, что через минуту к тебе подойдут вон те два воина. Они тебя обыщут и отнимут у тебя меч, под предлогом того, что с оружием вход на пир не рекомендован.
— Но ведь многие здесь с оружием, Кора! Погляди вокруг!
— У тебя осталось полминуты, чтобы незаметно передать меч мне.
— Я пожалуюсь Медее… — Это она приказала отнять у тебя меч. К счастью, они были отделены в тот момент от воинов толпой слабосильных мелких рабов, которые волокли прожаренную тушу быка. — Решайся, иначе будет поздно! Тесей решился — он сделал шаг и стал вплотную к Коре. Она перехватила короткий меч за рукоятку, изображающую двух переплетенных змей, — знак знатного рода Эрехтеидов, к которому принадлежал Эгей, и, резко отвернувшись, спрятала его в многочисленных складках праздничного терракотового хитона.
Отходя в сторону, чтобы не быть в поле зрения стражи, Кора видела, как воины ловко подхватили Тесея под локти.
— Что вы делаете? — громко спросил он, несколько стесняясь попасть в центр скандала, — неловко же прийти в знатный дом и драться там с солдатами. В отличие от Геракла Тесей умел владеть собой, хотя бы как студент Московского университета.
Воины незаметно для окружающих гостей, которые, правда, были заняты тем, что старались поудобнее рассесться на пиршественных сиденьях, обыскали Тесея, вытащили и расстегнули ремень и выхватили пустые ножны.
— А ножик? — прошипел один из них. — Меч где?
— Какой меч? — в лучших традициях восточной сказки ответил наивный царевич.
Воины убедились в том, что Тесей их не обманывает, окинули подозрительными взглядами тех, кто находился по соседству, но в таком движении трудно было отыскать подозреваемого. И потому с пустыми ножнами и ремнем они поспешили к Медее, а Кора, понимая, что, в отличие от воинов, Медея может зачислить ее в число подозреваемых, спряталась за колонну. Очередной раунд был выигран, но до победы на этом пиру было еще далеко…
Служитель подошел к Коре и провел ее к почетному креслу справа от царя Эгея. Все же рост, осанка и независимость поведения, несмотря на уверения Медеи в обратном, заставили царя не рисковать — он оставил Кору в числе почетных гостей.
Во главе стола восседал царь Эгей, длинные завитые белые кудри и курчавая борода придавали ему несколько опереточный вид, он производил впечатление слишком ухоженного и напомаженного старого мужа молодой красивой жены, которая тщится доказать прочим его наследникам, что она-то позаботится о нем лучше прочих.
Медея сидела справа от него. Она беспокоилась, вертелась, покрикивала на слуг, особенно внимательна была к виночерпиям, — очевидно, что это пиршество стало одним из решающих моментов в ее бурной биографии.
Затем сидел Тесей, безоружный, лишенный сандалий, да еще оклеветанный. Правда, к счастью, юноша не знал, что он — робот-шпион Дедала и Миноса, иначе бы очень расстроился.
Между ним и Корой уместилась нимфа Левкотея, существо голубоглазое, нежное, полногрудое и страстное, она все норовила тронуть Тесея коленкой, но Кора успела предупредить юношу, что Левкотея страстно влюблена в Аполлона, который почитает ее в своем девичьем резерве и при первом возможном случае намерен ее обесчестить. А так как у Аполлона мстительный и мелочный характер, то Тесею Левкотею лучше за коленки не хватать. Впрочем, Тесей и не думал о коленках. Кора видела это по уже привычному жесту — когда принц Густав волновался, он начинал поправлять на переносице дужку несуществующих очков.
Далее располагались родственники и афинская знать, некие богатые фиванские оптовики и знаменитый родосский мореплаватель, чье имя никто не знал, но который выступал со смелой гипотезой, что Земля подобна чаше и именно поэтому океаны не выливаются с ее поверхности, как то случилось с несчастной Луной. А дальше, занимая все табуретки и все столы числом не менее пятидесяти, сидели совершенно одинаковые, словно клонированные молодые люди в полном боевом вооружении, наглого вида и грубые в манерах. Центром этого странного сборища был пожилой мужчина, во всем подобный самому Эгею, но не носивший пурпурных царских одежд и царского золотого обруча на голове, не завитой и не причесанный, а как бы нарочно грязный и всклокоченный.
От этого сборища исходил козлиный дух, грохот мечей и доспехов, наглые слова, но тем не менее никто их не боялся и не обращал на них внимания, как не обращают внимания в доме на вечно лающую собаку.
Кора сама догадалась, что впервые в жизни видит Палланта и его пятьдесят сыновей от различных женщин, нимф, наяд и океанид, которых он наплодил, рассчитывая в свое время занять афинский трон и снабдить каждого из сыновей выгодным местечком. Но этого не случилось — в свое время трон у него отобрал Эгей. Дело это давнее, темное, и своих прав на престол наглый Паллант и пятьдесят Паллантидов доказать никому не смогли, народ их не любил, и Палланту теперь оставалось лишь ждать, когда Эгей умрет или погибнет, чтобы захватить власть в Афинах. Можно представить, как все Паллантиды ненавидели своего дядю, но невозможно даже хоть на йоту вообразить их ненависть к Медее, которой приходилось скрывать от них своего сынишку Меда в высокой башне без входа и самой ночами кружить над башней в облике орлицы с зелеными перьями и когтями, оберегая башню от подкопов или штурма. Сколько раз Паллантиды устраивали на нее покушения! Так что Медея в Афинах ходила буквально по лезвию ножа. Правда, в ее грузинском характере было нечто, заставлявшее получать удовольствие от такой полной опасностей жизни.
Ах, что будет, если они узнают, что у Эгея есть еще один наследник, подумала Кора и не смогла сдержать усмешки.
Вначале несколько слов о значении праздника произнес сам Эгей, затем поднялся запасной афинский философ, из ранних стоиков или киников, который говорил долго. Гости начали таскать со столиков закуску, и уровень шума, постепенно повышаясь, перекрыл голос оратора. Тогда и Эгей взял со столика луковицу, разрезал ее кинжалом, снятым для этой цели с пояса, и вложил половинку луковицы в мягкую нежную плоскую лепешку. — Вина! — приказал он.
Виночерпий поспешил к нему с большим кувшином. Но Эгей велел начинать с гостей. Теперь следовало быть особенно осторожной. Виночерпий наливал поочередно — Коре, Левкотее, потом Тесею…
Тесей бросил встревоженный взгляд на Кору. Та ободряюще ему улыбнулась. Это отвлечение чуть не стоило Тесею жизни. Медея обернулась к Эгею. — Пора? — спросила она, чуть улыбаясь. — Ты уверена? — спросил Эгей. — Корабль под парусами Миноса, который привез его сюда, таится в бухте Тридда всего в часе ходьбы от твоего дворца. Скорее всего он не только шпион и лазутчик, но и убийца.
К счастью, у Коры был абсолютный слух. Она слышала шепот царственных супругов, словно они прикладывали губы к ее уху.
— Как жаль, — сказал Эгей. — Может, сначала допросим его?
— Со дня на день появится Дедал. Тебе еще не хватало шпиона и убийцы! Ты потеряешь трон!
— Я согласен, — сказал Эгей и с печалью во взоре отвернулся от Тесея, который сидел неподвижно, чувствуя неладное, но не зная, откуда ждать опасности.
Медея провела рукой над чашей с вином, стоявшей перед Тесеем, и Кора увидела, как тонкая струйка белого порошка протянулась к красной поверхности вина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
— О ком же еще? Конечно, об этой самозванке. — Боги порой принимают чужой облик.
— Меня не проведешь дешевым трюком. И хватит об этом. Ты лучше поспи, в твоем возрасте после общения с молодой женщиной надо поспать, отдохнуть.
— Ты его хочешь отравить? — спросил Эгей вполне трезвым и мирным тоном. Чем сразу восстановил Кору против себя. Только сейчас она полагала, что царь поддается наглому нажиму царицы, которая бьется за своего сына-наследника. Но теперь ее охватили сомнения. Так ли уж невинен и нейтрален Эгей? Может, ему удобно, чтобы роковые решения принимала женщина, репутацию которой уже ничем не ухудшишь?
— Я его хочу растворить, — ответила Медея. И Кора сразу насторожилась. — Отравить можно простого человека, — продолжала Медея, — есть для этого много ядов, и я, как волшебница, все их знаю. Но как ты отравишь деревянного шпиона? Цикутой? Смешно.
— И что ты придумала, любимая? — Снова звук поцелуя. Этот сладострастный старик уже смирился с решением Медеи, и теперь его интересовали только детали.
— У меня есть яд, добытый из слюны подыхавшего Цербера, — сказала Медея. — Тебе не надо знать его состава. Он растворяет те смолы, из которых Дедал изготовил свою игрушку.
Здорово придумано, подумала Кора, прислонившись спиной к стене коридора, потому что мимо проскользнул кто-то из слуг, таща за ногу ягненка. Деревянный шпион. Жалеть мы его не будем. Растворяются смолы… Как она все продумала! Но свою ли ты волю исполняешь, или ты сама игрушка в руках Кларенса… А может, тети Рагозы?
Вдруг Кору посетила успокоительная мысль: теперь можно спокойно отправиться в свои покои и поспать до вечера. Вряд ли Кларисса — Медея совершит свое покушение до ужина.
Но оказалось, что отыскать собственную спальню нелегко.
Только минут через пять Кора попала в большую кухню, там сбросила серый платок и уже в образе гостьи дома спросила у поваров, где ей положено отдыхать. Повара об этом не знали, они были заняты, они спешили. Позвали охрану, охрана тоже не знала. Медея, как выяснилось, заперлась в своем тайном волшебном подвале, в который никто не смел входить, царь Эгей спал без задних ног. Так что Коре пришлось устроиться на первом попавшемся ложе в гостевых покоях. Все было бы хорошо, если бы через полчаса не появился какой-то чиновник из Фив, приглашенный на обед и полагавший, что это его комната, а раз Кора спит на его ложе, то он имеет право пользоваться ею наравне с подголовником и покрывалом. Кора спросонья провела совсем не известный здесь прием борьбы фу-ку-шу, и, пока визжащего от боли советника не унесли на перевязку, она не могла уснуть.
Даже если бы Кора не успела выспаться, ее бы все равно разбудили. Во дворце, во всех его залах и переходах, загремели медные бубны и гонги, завизжали неблагозвучные флейты, забухали обтянутые бычьей кожей барабаны. Торжественный обед в память всеми забытого события начался.
Кора вскочила — вид дикий. Хорошо еще она в своих странствиях обзавелась гребнем, который подвешивала к поясу вместе с зеркалом и самодельной зубной щеткой, объясняя любопытным, что это обыкновенное средство для размазывания пудры.
Кора причесалась, взбила волосы, поправила смятый хитон и натянула жемчужную сетку на голову. Зеркальце, привязанное за ручку к поясу, сообщило ей, что она здесь всех прекраснее и белее. Пожалуй, кроме Медеи?
В коридорах были беготня и мелькание теней, но уже не деловое, а связанное с приближением праздника.
Музыканты прошли, толкаясь и громко разговаривая, будто уже оглохли от собственной музыки, какие-то люди тащили длинные гирлянды, сплетенные из виноградных листьев. Торжественно проследовали виночерпии…
Зал, в котором происходило пиршество, был обширен, но невысок — черные, кое-где прогнувшиеся от старости балки нависали буквально над головой. Толстая пузатая колонна с вырезанными в ней крокелюрами, будто она была каменной, поддерживала потолок в центре. А по сторонам, нестройно и многочисленно, словно молодая поросль, тянулись колонны потоньше, некоторые из них резные, другие гладкие, отшлифованные поколениями ладоней, как раз между этими колоннами и размещались деревянные, с подлокотниками кресла для гостей поважнее, и дальше, вдоль боковых стек, стояли складные табуретки, какие любят брать с собой на этюды художники-пейзажисты. Стола, как единого понятия, не существовало. Столов, вернее, столиков было множество. Для почетных гостей и хозяев дома столики были индивидуальные, круглые, каждому по штуке, а к столикам у стен было приставлено по три-четыре табуретки. Справа от двери располагался оркестр, пока что он расставлял и настраивал инструменты и с наглостью, свойственной оркестрам всех времен и народов, производил звуки неприятного свойства. Слева, копошась в сундуках и коробках, готовились к танцам девицы из придворного ансамбля, которых, как, впрочем, и окружающих, вовсе не смущала их нагота.
Гости, ожидая сигнала сесть за стол, толпились в центре зала, благо места всем хватало. Кора сразу отыскала глазами Тесея и направилась к нему. Он был рад ей. Между ними, к счастью, установилось доверие, столь необходимое между охранником и его подопечным, даже если подопечный не подозревает, что его охраняют.
— Здравствуй, госпожа, — сказал Тесей. Господи, ты же еще совсем мальчик, подумала Кора, у тебя даже борода толком не растет, и, когда ты сдвигаешь в гневе брови, далеко не всегда получается сурово — скорее в таком движении проскальзывает растерянность перед необходимостью делать больно или неприятно другому человеку… Впрочем, чувство долга и ответственности у юноши развито достаточно сильно. Ведь нельзя забывать, что, дав себе слово повторить подвиги Тесея, студент Московского университета, вряд ли знакомый со смертью иначе как на телевизионном экране, смело отправился в бой. — Ты выспался? — спросила Кора. Ей было приятно прикосновение его большой сильной руки. Черт с ним, что это следствие ВР-образа. В ней течет самая обыкновенная красная кровь, и она тепла, как положено обыкновенной руке. — Я выспался, отдохнул и готов к встрече с отцом. — Ты понимаешь, что не все испытывают счастье от этого?
— Разумеется. — Тесей улыбнулся улыбкой студента и поправил кончиком указательного пальца несуществующие очки на переносице. — Ты помнишь, что сандалий у тебя уже нет? Студент понизил голос:
— Я думаю, что отец их бы и не узнал. Они совсем сносились. — А меч? — Меч он узнает.
— Надеюсь, на этот раз ты не сдал его у входа? Тесей лишь усмехнулся, и Кора не стала задавать глупых женских вопросов. К счастью, греческие парадные одежды, ниспадающие пышными складками до пола, как нельзя лучше приспособлены для того, чтобы под ними носить мечи, топоры и, может, даже катапульты. Говорят, что перед смертью Цезарь успел горько пожалеть о том, что не приказал носить сенаторам короткие юбки в обтяжку.
— Эй, там, в оркестре, пора! — крикнул толстяк в засаленной тоге, видно распорядитель.
Тогда вперед выступил офицер в полном боевом облачении, но без шлема и взмахнул руками, как регулировщик, останавливающий уличное движение.
Из оркестра поднялся негр с медными тарелками и с удовольствием ударил ими. Звонкий гул заполнил зал. И тут все заспешили, прерывая на полуслове разговоры, потому что, как оказалось, подавляющее большинство гостей относилось к разряду обыкновенных, которым следовало занять наиболее удобные табуретки по бокам зала, а то могло и табуретки не достаться, тогда придется простоять весь пир за спиной более удачливого соседа, перехватывая кусочки с его столика.
Раньше Кора была уверена, что греки на пирах возлежат и вкушают. Ничего подобного — по крайней мере, здесь, в Афинах, они сидели как обычные люди, собравшиеся в кафе на празднование дня рождения дедушки. Перед каждым — столик, перед компанией — столик на троих. Официанты, одетые в набедренные повязки, несмотря на прохладный вечер, сновали между столами, принося и унося чашки, подносы, кубки, добавляя вино по вкусу, отсекая куски мяса и кидая их на глиняные тарелки.
Кора не спешила занять свое место, ее больше встревожил настороженный взгляд Клариссы, которая стояла между двумя колоннами, в полутьме и внимательно оглядывала Тесея.
— Тесей, — позвала Кора. — Твой меч под хитоном? — Как же иначе я смогу показать его отцу? Но мне никак не удается остаться с ним с глазу на глаз. Медея обещала устроить нам встречу сразу после обеда. Тогда я покажу ему меч.
При имени Медеи голос героя дрогнул и очи его несколько увлажнились. В сердце Коры шевельнулось дурное предчувствие: на чары Клариссы наложились чары Медеи, и скорее всего лишь тот факт, что Медея приходилась ему хоть и молодой, но мачехой, останавливал Тесея от каких-либо поползновений.
Медея подозвала к себе двух воинов весьма решительного и мрачного вида. Она что-то шептала им, воины склонили к ней шлемы, украшенные гребнями.
— Послушай меня, Тесей. И не сердись. Ты можешь мне верить, можешь посмеяться надо мной. Но я могу поклясться именем Громовержца, что через минуту к тебе подойдут вон те два воина. Они тебя обыщут и отнимут у тебя меч, под предлогом того, что с оружием вход на пир не рекомендован.
— Но ведь многие здесь с оружием, Кора! Погляди вокруг!
— У тебя осталось полминуты, чтобы незаметно передать меч мне.
— Я пожалуюсь Медее… — Это она приказала отнять у тебя меч. К счастью, они были отделены в тот момент от воинов толпой слабосильных мелких рабов, которые волокли прожаренную тушу быка. — Решайся, иначе будет поздно! Тесей решился — он сделал шаг и стал вплотную к Коре. Она перехватила короткий меч за рукоятку, изображающую двух переплетенных змей, — знак знатного рода Эрехтеидов, к которому принадлежал Эгей, и, резко отвернувшись, спрятала его в многочисленных складках праздничного терракотового хитона.
Отходя в сторону, чтобы не быть в поле зрения стражи, Кора видела, как воины ловко подхватили Тесея под локти.
— Что вы делаете? — громко спросил он, несколько стесняясь попасть в центр скандала, — неловко же прийти в знатный дом и драться там с солдатами. В отличие от Геракла Тесей умел владеть собой, хотя бы как студент Московского университета.
Воины незаметно для окружающих гостей, которые, правда, были заняты тем, что старались поудобнее рассесться на пиршественных сиденьях, обыскали Тесея, вытащили и расстегнули ремень и выхватили пустые ножны.
— А ножик? — прошипел один из них. — Меч где?
— Какой меч? — в лучших традициях восточной сказки ответил наивный царевич.
Воины убедились в том, что Тесей их не обманывает, окинули подозрительными взглядами тех, кто находился по соседству, но в таком движении трудно было отыскать подозреваемого. И потому с пустыми ножнами и ремнем они поспешили к Медее, а Кора, понимая, что, в отличие от воинов, Медея может зачислить ее в число подозреваемых, спряталась за колонну. Очередной раунд был выигран, но до победы на этом пиру было еще далеко…
Служитель подошел к Коре и провел ее к почетному креслу справа от царя Эгея. Все же рост, осанка и независимость поведения, несмотря на уверения Медеи в обратном, заставили царя не рисковать — он оставил Кору в числе почетных гостей.
Во главе стола восседал царь Эгей, длинные завитые белые кудри и курчавая борода придавали ему несколько опереточный вид, он производил впечатление слишком ухоженного и напомаженного старого мужа молодой красивой жены, которая тщится доказать прочим его наследникам, что она-то позаботится о нем лучше прочих.
Медея сидела справа от него. Она беспокоилась, вертелась, покрикивала на слуг, особенно внимательна была к виночерпиям, — очевидно, что это пиршество стало одним из решающих моментов в ее бурной биографии.
Затем сидел Тесей, безоружный, лишенный сандалий, да еще оклеветанный. Правда, к счастью, юноша не знал, что он — робот-шпион Дедала и Миноса, иначе бы очень расстроился.
Между ним и Корой уместилась нимфа Левкотея, существо голубоглазое, нежное, полногрудое и страстное, она все норовила тронуть Тесея коленкой, но Кора успела предупредить юношу, что Левкотея страстно влюблена в Аполлона, который почитает ее в своем девичьем резерве и при первом возможном случае намерен ее обесчестить. А так как у Аполлона мстительный и мелочный характер, то Тесею Левкотею лучше за коленки не хватать. Впрочем, Тесей и не думал о коленках. Кора видела это по уже привычному жесту — когда принц Густав волновался, он начинал поправлять на переносице дужку несуществующих очков.
Далее располагались родственники и афинская знать, некие богатые фиванские оптовики и знаменитый родосский мореплаватель, чье имя никто не знал, но который выступал со смелой гипотезой, что Земля подобна чаше и именно поэтому океаны не выливаются с ее поверхности, как то случилось с несчастной Луной. А дальше, занимая все табуретки и все столы числом не менее пятидесяти, сидели совершенно одинаковые, словно клонированные молодые люди в полном боевом вооружении, наглого вида и грубые в манерах. Центром этого странного сборища был пожилой мужчина, во всем подобный самому Эгею, но не носивший пурпурных царских одежд и царского золотого обруча на голове, не завитой и не причесанный, а как бы нарочно грязный и всклокоченный.
От этого сборища исходил козлиный дух, грохот мечей и доспехов, наглые слова, но тем не менее никто их не боялся и не обращал на них внимания, как не обращают внимания в доме на вечно лающую собаку.
Кора сама догадалась, что впервые в жизни видит Палланта и его пятьдесят сыновей от различных женщин, нимф, наяд и океанид, которых он наплодил, рассчитывая в свое время занять афинский трон и снабдить каждого из сыновей выгодным местечком. Но этого не случилось — в свое время трон у него отобрал Эгей. Дело это давнее, темное, и своих прав на престол наглый Паллант и пятьдесят Паллантидов доказать никому не смогли, народ их не любил, и Палланту теперь оставалось лишь ждать, когда Эгей умрет или погибнет, чтобы захватить власть в Афинах. Можно представить, как все Паллантиды ненавидели своего дядю, но невозможно даже хоть на йоту вообразить их ненависть к Медее, которой приходилось скрывать от них своего сынишку Меда в высокой башне без входа и самой ночами кружить над башней в облике орлицы с зелеными перьями и когтями, оберегая башню от подкопов или штурма. Сколько раз Паллантиды устраивали на нее покушения! Так что Медея в Афинах ходила буквально по лезвию ножа. Правда, в ее грузинском характере было нечто, заставлявшее получать удовольствие от такой полной опасностей жизни.
Ах, что будет, если они узнают, что у Эгея есть еще один наследник, подумала Кора и не смогла сдержать усмешки.
Вначале несколько слов о значении праздника произнес сам Эгей, затем поднялся запасной афинский философ, из ранних стоиков или киников, который говорил долго. Гости начали таскать со столиков закуску, и уровень шума, постепенно повышаясь, перекрыл голос оратора. Тогда и Эгей взял со столика луковицу, разрезал ее кинжалом, снятым для этой цели с пояса, и вложил половинку луковицы в мягкую нежную плоскую лепешку. — Вина! — приказал он.
Виночерпий поспешил к нему с большим кувшином. Но Эгей велел начинать с гостей. Теперь следовало быть особенно осторожной. Виночерпий наливал поочередно — Коре, Левкотее, потом Тесею…
Тесей бросил встревоженный взгляд на Кору. Та ободряюще ему улыбнулась. Это отвлечение чуть не стоило Тесею жизни. Медея обернулась к Эгею. — Пора? — спросила она, чуть улыбаясь. — Ты уверена? — спросил Эгей. — Корабль под парусами Миноса, который привез его сюда, таится в бухте Тридда всего в часе ходьбы от твоего дворца. Скорее всего он не только шпион и лазутчик, но и убийца.
К счастью, у Коры был абсолютный слух. Она слышала шепот царственных супругов, словно они прикладывали губы к ее уху.
— Как жаль, — сказал Эгей. — Может, сначала допросим его?
— Со дня на день появится Дедал. Тебе еще не хватало шпиона и убийцы! Ты потеряешь трон!
— Я согласен, — сказал Эгей и с печалью во взоре отвернулся от Тесея, который сидел неподвижно, чувствуя неладное, но не зная, откуда ждать опасности.
Медея провела рукой над чашей с вином, стоявшей перед Тесеем, и Кора увидела, как тонкая струйка белого порошка протянулась к красной поверхности вина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51