Дарган поморгал, снова до рези в глазах всмотрелся в камышовые метелки, стараясь не пропустить ни малейшего движения, но те лишь дрожали свечками на легком ветру. От места, где хоронился Чеботарь, прилетел сигнальный посвист болотной птицы, казак продвинулся туда. Станичник рукой показывал, что он обойдет заросли слева, а Даргану предлагал повернуть вправо, к нападению прямо готовился его друг Горобец. Вместе с каждым из них ждали сигнала к атаке по нескольку терцев.
Хорунжий подоткнул за пояс полы черкески, подхватил шашку, чтобы не стукнула ножнами о камень, и кошкой сунулся в чащу. Над местом, где он скользил, махалки качались одинаково с порывами ветра, под ногами не хрустнул ни один сучок.
Когда до берега осталось несколько сажен, оттуда, куда ушел Горобец, донесся смачный хряск, похожий на тот, с которым отрубают голову человеку, и противник немедленно принялся палить из всех ружей. Местоположение стрелков высветилось как на ладони, они устроились за низким бугром между рекой и дорогой.
Дарган скатился к воде, по камням побежал к занятой врагом позиции, ему нужно было найти выгодный пятачок позади нее. Это почти удалось, но крайний из абреков вдруг обернулся и открыл рот, чтобы закричать. Дарган в упор разрядил в него ружье, выдернул из-за спины пистолет, навел его на второго абрека в синих штанах. Тот схватился за кинжал, залопотал что-то на своем языке. Казак выстрелил в него и взялся за шашку сам.
Чеченцы вскочили на ноги, ярость и страх перекосили их крепкозубые рты, в воздухе замелькали сабли. Из камыша вырвался распаленный битвой Горобец, на него бросились сразу трое чеченцев, но запоздали, потому что со всех сторон уже напирали терцы, сходу вступая в бой.
Расправившись с горбоносым разбойником в цветной тюбетейке, Дарган перенес внимание на джигита в добротном бешмете и в красных сапогах. Вид у него был необычным, он походил на закутанного платком юнца, надумавшего выдать себя за мужчину. Скорее всего, это был сынок богатого чеченца, которому не хватало разве что смерти, а когда он подал голос, Дарган с удивлением отступил назад. В этом возгласе казаку почудились женские ноты, словно какая-то девушка решила спрыгнуть с кручи в горную реку, а сил не рассчитала. Рядом с ним объявился еще один джигит, такой же хрупкий и гибкий, с трудом вращавший перед собой турецкую саблю.
– Гяур, ты ответишь за все, – крикнул первый из них, нанося удар клинком, и зашипел, брызгая слюной. – Грязная свинья, не достойная звания мужчины, твое место в загоне для скота…
Казак без усилий отбил саблю, так же легко пресек и вторую попытку юнца чиркнуть концом лезвия по собственной шее, принудив недоросля воткнуть его острием в землю. А когда в схватку вмешался второй джигит, Дарган отработанным приемом вырвал оружие из его рук и отбросил его на прибрежные камни. В голове его мелькнула мысль, что дело на этом можно и закончить, убивать подростков не поднималась рука. Но юнцы схватились за кинжалы и ринулись на него с обеих сторон. Дарган едва успел повернуть шашку плашмя, чтобы стукнуть ею по макушке того, кто приблизился первым, второго он поймал за рукав бешмета, рванув на себя, подставил ногу и бросил на землю.
– Вам молоко буйволицы еще надо сосать, а не на большую дорогу выходить, – с раздражением в голосе посоветовал он и добавил каждому крепкого пинка под зад со словами: – Передайте отцам, чтобы в следующий раз они приходили сами, а я их встречу.
– Ты уже встретил, – выплевывая кровь из разбитого рта, перевернулся на живот юнец. – Свою смерть!…
Он вдруг выдернул из-за спины пистолет и направил его на Даргана, который едва успел нанести абреку скользящий удар по виску. Концы платка распались на две части, обнажив розовое ухо с золотой серьгой, прикрытое светло-русыми волосами. Казак отступил назад, он понял, что перед ним была девушка.
– Спаси и сохрани, – озираясь по сторонам, истово закрестился он. – Откуда вас принесло, скурех чеченских, скудоумных.
Девушка застонала, из раны хлынула кровь и ручьем потекла за воротник бешмета, рука с пистолетом упала на землю. Чеченка умирала, ее бледные губы зашевелились, словно торопясь высказать что-то важное, о чем не довелось обмолвиться при жизни.
Дарган потянулся к папахе, на лице его отразилась растерянность, он почувствовал, как по жилам прокатилась волна холода. Тут он услышал вдруг, как позади звякнуло железо, и едва успел отклониться в сторону. Оставив в воздухе блестящий след, сабля вошла в землю, но джигит тут же поднял ее на второй замах.
Дарган машинально сделал выпад вперед. Инстинкт самосохранения, навечно вбитый в него войной, хотел лишь опередить противника, именно он, а не сам казак, четко выполнил свой долг, обезопасив хозяина от смертельной угрозы. Абрек сложился пополам и медленно завалился набок. Концом шашки Дарган вспорол материю, закрывающую его лицо, и снова похолодел, увидев ухо с золотой серьгой под светлыми волосами.
– Да что у вас, мужчины перевелись? – крикнул он, обращаясь к аулу на правом берегу Терека. – Что вы за нелюди, если своих баб перестали жалеть!
Плоские крыши с коническими трубами над ними отозвались стаей взлетевших черных грачей да двумя-тремя столбиками дыма. Аул, с истовой молитвой перед насыщением, нежился в послеобеденном сне. И вторая девушка, пошевелив обескровленными губами, сомкнула глаза навеки.
Эта картина заставила Даргана поднять голову, его накрыла слепая волна бешенства. Взметнув шашку, он пошел на абреков, как ходил на французов под Бородино, под Варшавой, под Парижем, осознавая лишь одно – врага надо уничтожить, чтобы он не успел убить тебя.
Сунувшегося на него бандита казак развалил на две половины с одного замаха, так же поступил он и со вторым джигитом. Глаза его отыскали разбойника с отрубленной рукой, тот выпучил белки с поседевшими зрачками, пустыми от страха, боли и ярости, не переставая тыкать культей перед собой.
– A-a, тебе мало? Подай тебе много, ты все равно будешь только жрать, срать, плодиться и спать на земляном полу в саманной сакле?! – зарычал Дарган. – Так получай сполна!…
Шашка с жутким хряском разрубила ключицу, вошла в тело едва не до половины грудной клетки и застряла там, зажатая ребрами. Абрек запрокинул голову, вытолкнул через рот волну крови, падая, забился подготовленным для праздника бараном, заколотым на пустыре за станицей. А Дарган уже выискивал нового противника, сегодня пролитой крови ему тоже было мало, он ехал домой в надежде найти наконец-то тихую пристань, его же снова вынесло в штормовое море.

Глава двенадцатая

– Д'Арга-ан, – прилетел откуда-то знакомый голос, и крик сразу повторился: – Месье д'Арга-ан, битве конец…
Он огляделся вокруг, как в тумане увидел трупы разбойников и казаков над ними, деловито обтирающих травой лезвия шашек. Путаясь в платье, к нему спешила его Софьюшка, на ходу заводя за ухо светлую прядь волос. В этом ухе посверкивала на солнце маленькая сережка с изумрудным камешком, цвет которого так шел к ее благородному бледноватому лицу. Но сейчас вид этого украшения, вдетого в розоватую мочку, вызывал у Даргана неприязнь, опершись на рукоятку окровавленной шашки, он уставился перед собой опустошенным взглядом, в груди разливался холодок отчуждения.
– Месье д'Арган… месье, – тихо позвала жена, боясь подходить ближе. – Не надо так смотреть, бой окончен.
Казак почувствовал на руке прохладу вместительной баклажки с чихирем, расцепив пальцы, подхватил емкость под донце. Он пил долго, жидкость хлестала через губы, пропитывая черкеску и рубаху под ней, а ему все казалось, что жажда не отступала. Последний глоток гулко прокатился по горлу, и баклажка опустела. Дарган отдал ее спутнице, его сухие глаза увлажнились.
– Софьюшка, прости меня ради Бога. Прав оказался тот офицер из Пятигорской, – с усилием заговорил он. – Я думал, что война закончилась, а она только начинается. Надо было бы пристукнуть вашего Наполеона и даже того, кто первым захотел силой отнять что-то у другого человека, тогда люди, глядишь, чуток поумнели бы.
– Люди никогда не поумнеют, но… Все пройдет, месье. – Жена решилась погладить его по плечу. – Мы видели много…
– Я не о том, – отстранился казак. – Сдуру потащил тебя в земли, где человек живет по звериному закону – кто сильнее и ловчее, тот и прав. А ты не такая.
– Я люблю тебя, – снова потянулась она к нему. – Все будет хорошо.
Дарган погладил ее по голове, прижал к груди и уставился в одну точку. По его лицу побежали едва заметные тени.
– Не выживешь ты здесь, – наконец признался он. – Для человека путь сюда заказан, кругом одни бирюки да чакалки о двух ногах.
– Казаков много, семья, дети, дом… Будем жить, – засмеялась она, не соглашаясь. – Месье д'Арган, пора ехать в станицу Стодеревскую, домой пора.
Казак долго вглядывался в светлые глаза, ставшие родными, пока не понял, что высмотреть в них что-то новое не удастся все равно – они до краев были залиты одной лишь любовью. Редкие в здешних краях голубые зрачки отражали только его самого да синий полог неба, раскинувшийся над ними. Этого было достаточно на всю оставшуюся жизнь, он обхватил жену за талию, крепко поцеловал в губы.
– Ты права, Софьюшка, надо двигаться, пока еще какая оказия не приключилась.
Казаки не стали возиться с трупами, которые, по местному обычаю, следовало бы передать родственникам с правого берега Терека. Они рассудили так: кто спровоцировал нападение, тот пусть за него и отвечает. К тому же обычным столкновением стычку назвать было трудно, скорее она походила на кровную месть родственников главаря абреков Ахмет-Даргана и его зятя, убитых накануне. На это указывало участие в бою двух женщин со светло-русыми, как у главаря, волосами, их предсмертные проклятия. Когда Дарган поделился этими раздумьями с Чеботарем, тот перекинул ружье в левую руку, правой потрепал дончака, мерно качающего холкой. Дорога вновь нырнула под сень карагачевых деревьев, пятна света забегали по черкескам, золотым сиянием отражаясь в начищенных газырях.
– Так оно и есть, Даргашка, иначе зачем бы чеченцам портить отношения с нами, – подергав за уздечку, басовито загудел старый казак. – Женщины, которых ты срубил, доводились Ахмет-Даргану родными дочерьми, остальные джигиты – его дальние родственники. Я думаю, что чеченцы из других тейпов в это дело вмешиваться не станут, им не позволят старейшины, потому что так недолго извести и весь их род. А эти решили показать преданность традициям.
– И показали, – вздохнул Дарган. – Не думал, не гадал, что на пути к родному дому придется лишать жизни баб… За всю войну такого не было.
– Оттого и говорят, не знаешь, мол, где упадешь, а где встанешь, – Чеботарь сунул деревянную люльку в рот и запыхтел душистым турецким табаком. – Но на тебе вины нет. Первым в драку ты не совался ни в тот раз, в степу, ни во второй, в ущелье, когда кончили зятя Ахметки, ни в этот третий, на берегу Терека, когда порешил его дочерей. Значит, закона гор ты не нарушал.
– Мы сами живем по горским правилам, я привык почитать их с малолетства.
– Иначе здесь не выдюжишь. Хочу упредить, что у Ахметки еще одна дочка осталась, старшая, с малыми на руках. Один из них мальчик.
– Мне про это известно.
– От кого?
– От ее мужа, которого срубили в ущелье за Пятигорской.
– Когда внук вырастет, за отца с дедом отомстить обязан будет. Так у них заведено.
Некоторое время всадники ехали молча, не переставая зыркать по сторонам настороженными взглядами. Из-под копыт лошадей то и дело взлетали фазаны, глухари и вальдшнепы, но кони привыкли к хлопанью крыльев, они даже ухом не вели. Прямо на виду сновали зайцы и дикие свиньи, за поваленным деревом дорогу перешел олень с ветвистыми рогами, рыжими хвостами заметали следы хитрые лисицы, где-то в глубине протяжно и сыто зевнул бирюк. Лес жил своей жизнью, не вмешиваясь в судьбы живых существ, населяющих его, наоборот, стараясь спрятать их от опасностей. Изредка раздавался треск раздавленного сучка или писк зазевавшейся мыши, но не слышалось ни металлического бряцания, ни постукиваний и позвякиваний, хотя казаки были увешаны оружием до макушки. Прирожденные воины, они с малолетства были приучены приторачивать боевое снаряжение так, чтобы оно не шелохнулось в назначенном ему месте.
Дарган втянул ноздрями пахучий дымок от трубки соседа. Он не курил, но сейчас с удовольствием бы приложился к люльке, выструганной из корешка чинары.
– Дядюка Чеботарь, а ведь Ахмет-Даргана с его зятем убивал не я, на мне кровь только его дочерей, – решил признаться он. – Но если бы меня не опередили, я бы все равно их срубил.
– Уже грех легче. Четыре чеченских трупа – это многовато будет, к тому же все покойнички из одной семьи. А кто абреков порешил? – повернулся к нему старший отряда.
– Этого сказать я не могу.
– Ну и не говори, – легко согласился ветеран. – До той поры, пока кровник твой за Тереком вырастет. Впереди у тебя восемнадцать лет на размышления, постарайся за это время не растерять казацкой доблести, правоту свою надо уметь доказывать.
– Это нам известно.
– Как приедешь домой, займись обустройством семейного гнезда, чтобы в хате не переставали звенеть детские голоса, особливо мальчишечьи. Они не будут от беды или иной напасти платками носы закрывать, первыми подставят грудь за отца. Не мне тебя учить, но тыл у мужчины должен быть надежно защищен.
– Кое-какие наметки у нас есть.
– Вижу, не слепой, иначе между казацкими черкесками не трясла бы сейчас кисейным подолом французская скуреха, – добродушно засмеялся Чеботарь и тихонько прикрикнул на лошадь: – Куда понесла, скаженная, неужто конюшню почуяла? Тпру-у, резвая, кабы не пришлось тебе опять удила закусывать.
Лес кончился, дорога снова нырнула в заросли камыша, осоки и кустарника, из чащи вспархивали тучи уток, рябчиков и куликов со становящимся на крыло потомством. Птицам наступала пора отправляться в дорогу, осень еще совсем не чувствовалась, но пернатых обмануть было нельзя.
Дарган успел присоединиться к жене и теперь, изредка подергивая за конец веревки, которой были соединены лошади из его табуна, поглядывал на нее, силясь угадать, как же она оценивает местность, где им предстояло жить. Но Софи целиком ушла в свои мысли, к тому же нескончаемая верховая езда порядком надоела ей. Бедра снова налились ноющей болью, железным поясом обхватившей низ живота, и женщина с сожалением подумала о том, что у себя дома никогда столько не ездила, да и сами седла на далекой родине были не такими жесткими. Заметив ее далеко не радужное состояние, Дарган счел за лучшее не донимать жену расспросами и сосредоточил внимание на природе.
Отряд казаков стал неторопливо выбираться из зарослей, когда вдруг от места, на котором недавно произошел бой, донеслись дикие вопли, приглушенные расстоянием. Они сопровождались несколькими ружейными выстрелами, сделанными без всякого порядка, как на чеченской свадьбе или на похоронах. И вновь высокие голоса издали тоскливый вой, будто загнанные в угол голодные бирюки принялись оплакивать свою судьбу. В нем слышалась и ярость на более сильного противника, и кровожадная мечта о скорой мести.
– Кажись, из аула за нашей схваткой с абреками все же следили, – предположил кто-то из казаков, когда отряд остановился. – Не иначе чеченцы переправились на наш берег, чтобы забрать трупы убитых.
– Очередной намаз закончился, вот они и зашевелились, – поддакнул его товарищ.
– Лишь бы им не пришло в голову броситься за нами в погоню, – насупил суровые складки на темном лице Чеботарь. – Назарка, а ну проскачи до лесной кромки да понаблюдай за нехристями. Дюже голову не высовывай, они сейчас от злобы себя не помнят, если заметят, в капусту порубят.
– Знаю я их повадки, дядюка Чеботарь, – сказал Назарка и проворно завернул дончака в обратную сторону. – Если сунутся, что мне делать, стрелять или уходить молчки?
– Гони до нас молчки, а мы пока тут подготовимся.
– Так, может, стоит вернуться и добить разбойников? – кинув быстрый взгляд на верткого малолетку, предложил Дарган, который чувствовал неудобство за то, что стычка с чеченцами произошла в том числе и по его вине. – Все меньше останется кровников.
– Как раз кровников-то там и нет. Это плачут родные и друзья родственников Ахмет-Даргана, дочери которого решили отомстить за вожака с его зятем, – успокоил казака старший отряда. – Если их оставить наедине с горем, то они выплеснут его, заберут трупы и уберутся на правый берег. Схватка произошла по вине убитых.
– Я тоже проскочу с Назаркой, посмотрю, как они будут переходить через реку.
– Мне тебя учить не след, – пробормотал в густые усы Чеботарь.
Под встревоженным взглядом спутницы, Дарган вслед за Назаркой пришпорил коня и пропал среди непролазной зелени, окружавшей тропу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40