Для них теперь имела значение только смерть врага.
Дарган поискал глазами приставленного к нему малолетку, среди верховых его не было видно. Тогда он опустил зрачки вниз, но в сплошном месиве плоти разобрать что-либо не представлялось возможным. Он снова поднял подбородок и увидел, как невдалеке не на жизнь, а на смерть дрался друг Гонтарь. Рослый кирасир, с которым он связался, не уступал тому, которого только что срубил он сам. Видно было, что Гонтарь напрягает последние силы. Рванув уздечку на себя, Дарган направил было кабардинца в ту сторону и понял, что не успевает. Казак Черноус, годами чуть постарше Даргана, похожий обличьем на озверевшего абрека, метнулся на помощь раньше, он полоснул по кирасирскому затылку шашкой, сверкнувшей ярким лучом, а когда тот откинулся назад, словно бритвой отделил ему голову от туловища. В сердцах Гонтарь срезал обезглавленному противнику золотой эполет и оба казака не мешкая переключились на других кирасир.
Прокладывал дорогу к вершине холма сотник Лубенцов, рядом с ним налево и направо короткими вспышками лезвия рубил врагов подъесаул Ряднов, его страховал похожий на сказочного великана дядюка Федул. Все были заняты противоестественным для человека делом, но такова она, война, на ней надо вести себя по-мужски. Как потом скажет один из русских офицеров – а ла гер комм а ла гер. Никто из терцев не будет знать перевода этого высказывания, но все поймут, что так оно и есть на самом деле.
Сбив на затылок съехавшую на лоб папаху, Дарган устремился в прорубленный казаками проход, рассудив, что дядюка Назар зазря потеть не станет. Видимо, станичники надумали добраться до вершины холма с белым пятном палатки на ней. Один раз такое было, там, в очищенных от французов просторах России. Тогда во главе с вахмистром Федулом они прорвались к ставке какого-то наполеоновского генерала и взяли его в плен, за что получили по кресту от самого фельдмаршала Кутузова. Главнокомандующий, царствие ему небесное, до битвы за столицу неприятеля не дожил, но врученные им кресты казаки считали высшей своей наградой.
– Даргашка, обойди мусьев с тылу, – крикнул сотник Лубенцов, успевавший отбиваться сразу от нескольких нападавших. – Отвлеки тех двоих, а мы ударим отсюда.
– Понял, дядюка Назар, – гаркнул казак, направляя коня в обход группы кирасир.
Он взобрался по склону выше, оглянулся, выбирая позицию для атаки, и вдруг увидел, что к основанию холма приближается лава кубанцев в красных башлыках и белых папахах. Надо было спешить, иначе кубанцы могли урвать солидный пешкеш раньше. По-разбойничьи свистнув, Дарган птицей налетел на всадников, на которых указал сотник. Оба француза не успели сообразить, откуда он взялся, одного он срубил сразу, а второму удар шашкой скользнул по плечу, защищенному панцирем. Кирасир пригнулся к холке лошади и сделал ответный выпад саблей, конец которой едва не срезал ноздри у казачьего скакуна. Кабардинец взвился на дыбы, выбросил длинные ноги и задробил копытами по обтянутой белыми панталонами ляжке всадника, по цветастой попоне на спине у его лошади. Он давно научился защищать себя. Материя окрасилась красным от брызнувшей через нее крови. Кирасир расширил глаза от боли, рванул поводья и помчался вниз по склону прямо в центр кубанской лавы.
Сотник с подъесаулом Рядновым и вахмистром Федулом опрокинули поредевших вражеских конников, с гиком понеслись к вершине холма. Когда до палатки оставались какие-нибудь двадцать сажен, казаки осадили скакунов. Над ставкой развивалось белое полотнище флага, выброшенное за мгновение до того, как они прорвали оборону неприятеля. Захватить очередного генерала на этот раз не получилось.
Терцы с трудом сдерживали распаленных битвой лошадей, гонявших по шкурам волны нервной дрожи, они и сами были похожи на вырвавшихся из ада дьяволов со звериными оскалами. Наконец хорунжий Горобцов подъехал к палатке вплотную, воткнул знамя между деревянными перекладинами.
– Кирдык мусьям, отвоевались, – обратил он к станичникам измазанную кровавыми разводами физиономию. – И этих бы порубить в капусту да поскорее по домам.
– Не замай, за неприятельскую верхушку пешкеш мы еще не получали. Одного важного петуха Даргашка уже срубил задарма, – шевельнул вислыми плечами Черноус. – Думал, конец пришел нашему уряднику, так француз ловко джигитовал.
– Какого такого?… – приподнял плечи Дарган. – Я положил их несколько.
– Да того, что в доспех нарядился.
– Все были в кирасах.
– А тот в доспехе золотом, с золотыми эполетами, – гоготнул Черноус. – Наверное, командир ихнего корпуса был, неужто ты не сообразил еще?
– Чего соображать, когда они все на одну морду, – сверкнул зрачками Дарган, вспоминая огромного красавца кирасира, вертевшего шашкой стальной круг.
– Даргашка, спешивайся и выводи мусьев на белый свет, – довольно жмурясь, приказал сотник и тут же витиевато и длинно выругался. – Да пошевеливайся, не то кубанцы дорогой пешкеш под себя подберут. Не чуешь, как они загикали?
– Нам бы парижскую арку не проморгать, а генералов мы уже брали, – заворчал польщенный Дарган, отдавая поводья взмыленного коня подскочившему Гонтарю. Поигрывая лезвием шашки, он крикнул в сторону входа в палатку. – Выходи на круг, ваши благородия, казацким судом будем судить.
– Ты это брось, – зная вспыльчивый характер станичника, нахмурился подъесаул Ряднов. – Их французские благородия есть кому судить, наше дело казачье – неприятелю шеи укорачивать.
– А генералы не враги?
– Самые первые, но они императором Наполеоном помазанные. Пусть наш самодержец с ними сам разбирается.
В этот момент изнутри кто-то откинул матерчатые полы у выхода из палатки, и наружу выбежал полноватый человек в генеральском кителе с золотыми эполетами и без головного убора. На его груди, словно кирасирский панцирь, сверкал звездный набор орденов с медалями. Обтягивающие ноги белые панталоны были заправлены в высокие ботфорты, на поясе висела сабля с золотым эфесом. Одернув хвостатый китель, генерал с явным пренебрежением обежал взглядом окруживших его казаков. За его спиной стала накапливаться пышная свита из старших офицеров, на лицах которых лежало то же самое выражение.
– Главное, что мы поспели вовремя, – сощурив черные глаза, с угрозой процедил сотник. – А эти барские физиономии нам ведомы. Гонор мы с них сотрем.
Со всех сторон уже накатывалась лава распаленных боем кубанцев, их атаман с вислыми усами, похожий на запорожца, выехал вперед, глянул и сразу все понял, досадливо пристукнул ручкой нагайки по луке седла. И тут же весело гаркнул густым басом:
– Любо, братья казаки! Любо!
– Слава терским казакам, – подхватили кубанцы.
– Слава, слава, слава! – откликнулись на доброе слово терцы.
Звуки боя начали затихать, пороховой дым, заполнивший долину между двумя холмами, стал осаживаться на зеленую траву, делая ее какой-то ядовитой по цвету. Сизые космы дыма уже не загораживали солнце, оно брызгало потоками света, словно пыталось доказать, что весну уже ничто не повернет вспять. Терские казаки спешились и заторопились к оставшимся на поле битвы раненым и убитым братьям. Кто-то из них лежал со вспоротым животом, у кого-то не было руки или ноги, а кто-то силился разодрать залитые кровью веки на разрубленном лице. Стоны были не такими громкими, как поначалу, воины успели притерпеться к боли или не приходили в сознание. Зато убитым было все равно, они лежали в различных позах, со спокойными уже лицами, с распахнутыми в небо глазами. Но потускневшие зрачки смерть словно повернула куда-то внутрь, они казались слепыми.
Дарган долго ходил между телами, выискивая своего малолетку. Он чувствовал неловкость за то, что не усмотрел за парнем, сыном станичника-соседа. В терских станицах почти все жители состояли в родстве, в кумовьях или в свадебных дружках. Редко кто из парней или девушек находил себе супруга на стороне, которого казаки все равно принимали как родного. Наконец его внимание привлекло нагромождение лошадиных трупов в заросшей лопухами канаве на середине холма. Несколько коней с разрубленными головами и порезанными шеями будто специально притащились сюда подыхать. Из-под них виднелись казачьи чувяки с натянутыми на голени ноговицами, сморщенными для форсу.
Дарган оттащил одну лошадь за ногу, вторую перекатил на дно канавы и попытался выдернуть тело из-под брюха третьей. Лица казака он не видел, голова раненого или убитого терца и его руки находились под длинной посеченной шеей коня. Это ему удалось, парень тряпичной куклой раскидался на траве, лохматый чуб прилип к лицу, не давая возможности приглядеться. В одной руке малолетка сжимал шашку, в другой была нагайка, видимо, он до последнего стремился пробиться вслед за старшими братьями. Нервно выбив пробку из бутыли, Дарган плеснул виноградного вина на волосы парнишки и попытался отодрать их от кожи. Казачок застонал, дернул ногами.
– Живой поди?… – обрадовался Дарган. – Ах ты, паршивец, сейчас я тебя приведу в чувства!
Он вылил вино на ладонь и принялся отмывать бурую корку с волосяными метелками с лица парня, с его подбородка и шеи, выдавил из ноздрей засохшую кровь. Казачок вздохнул, его надбровные дуги задрожали.
– Погодь чуток, я тебе зенки промою, – сказал малолетке Дарган и ногтями принялся выцарапывать темно-коричневую пасту из глазных впадин.
Он уже ощущал, как наливается силой тело парня, как расправляется его грудь. Ему не терпелось увидеть глаза покореженного войной юнца, но бурая масса не выковыривалась, ногти скользили по ней, словно она превратилась в свиную шкуру. Дарган вдруг сообразил, что это завернулась кожа, снесенная со лба станичника скользящим ударом сабли. Нащупав край, он приподнял большой ее кусок, промыл его и приложил на место. На мир взглянули светлые очи малолетки, приставленного к нему перед началом боя.
– Дядюка Дарган, а я за тобой как на привязи… – с треском разлепил тот синюшные губы.
– Прости ты меня, некогда было за тобой приглядывать. – Урядник провел по своему лицу каменной ладонью и вскинулся чубом. – Вставай, казак, хватит разлеживаться, наши уже настроились по улицам Парижа погарцевать.
– И я с вами, – живо подался вперед малолетка.
Казалось, что последнее сражение великой войны закончилось победой, оставалось отдать команду войскам войти в столицу поверженной империи и расположиться по квартирам. Император Александр Первый пересек поле битвы, не удосужившись остановиться у толпы пленных французов, понуро бредущих к приготовленному для них лагерю. У подножия отбитого у неприятеля холма он дал шпоры ахалтекинцу и птицей взлетел на вершину. За ним с улыбками на раскормленных лицах вознеслась свита, сверкающая шитьем мундиров.
Предстоял грандиозный прием в залах одной из королевских резиденций – в Лувре, в Версале, в Фонтенбло, неважно, где именно Наполеон примет условия победившей коалиции и признает законной власть короля Людовика Восемнадцатого, вернувшегося на престол Франции. Многие генералы уже сейчас готовили на мундирах место для новых орденов и медалей. Жадным на них, в отличие от батюшки Павла Первого, готового за мундир немецкого капрала променять всю Российскую империю, самодержец не был, чем вызывал благосклонность даже верхушки дворян, зарезавших Павла в его же покоях, как отбившегося от стада барана.
Между тем император выдвинул подзорную трубу и приложил окуляр под правую бровь. Он размышлял, решатся ли французы возводить баррикады на улицах города и драться до последнего или предпочтут выбросить белый флаг и окончательно сдаться на милость победителю. Почти двухлетняя война утомила и его.
Как ни странно, он любил терпеливый русский народ, но и уставал от этого терпения до нервных срывов. Один из припадков, приключившийся через одиннадцать лет после победы над Наполеоном в городе Таганроге, закончился тем, что император вырядился в рубище калики перехожего и оставил трон навсегда, чтобы умереть безвестным стариком. Что именно заставило его пойти на этот шаг – неизлечимые болезни или мысль о том, что терпеливых русских никто никогда не приблизит к нетерпеливой просвещенной Европе, как ни пытались это сделать Петр Первый с Екатериной Великой, или причина была более серьезная, – нам, потомкам, узнать, увы, не суждено.
Александр Первый навел резкость, медленно поводил трубой вдоль раскинувшихся внизу городских кварталов. Красота парижских улиц с громоздящимися на них дворцами его поражала, он знал наизусть историю каждого здания, но в который раз с удовольствием останавливал на них взгляд. На острове Ситэ посередине реки Сены, на который были переброшены несколько мостов, словно парил в воздухе собор Нотр Дам де Пари, будто сотканный из каменных кружев, за ним в небольшой балке впивался башнями в небо квадратный университет Сорбонна. По левому берегу реки чернел коническими вершинами Дворец правосудия Консьержери и воздушный Сен-Шапель, чуть дальше раскинулся Лувр, резиденция французских королей. Дворцы, дворцы… Подобных сооружений в России не было, даже в Санкт-Петербурге, возведенном на болотах гением Петра, не смогли построить ничего подобного, не говоря уж о насквозь азиатской Москве.
Император задержал трубу прямо перед собой, почмокав губами, обернулся к одной из сиятельных особ с немалым набором орденов на обшитом золотыми позументами мундире.
– Не могу не восхищаться мастерством французских зодчих, – с придыханием произнес он. – Каскад розоватых стен с колоннами и белоснежно-девственными или золотыми куполами над ними. Потрясающая картина.
– Простите, Ваше Императорское Величество?… – наклонился в седле начитанный придворный. – О каком именно из архитектурных памятников вы изволите говорить?
– Можно обо всех. Пантеон, собор Инвалидов, только что завершенная строителями церковь Ла-Мадлен в виде греческого храма… Это чудо рук человеческих, – вдохновенно перечислил Александр Первый, на время забыв, что русский царь в первую очередь обязан превозносить все русское, иначе чуткое окружение подумает о том, что яблочко от яблони недалеко падает. – Купола над церквами, – как опрокинутые половинки скорлупы от яиц, посаженные на окруженные колоннами стержни. А сверху простенькие кресты. Грандиозно.
– Ваше Императорское Величество, прямо перед нами возвышается знаменитый холм Монмартр с известнейшей площадью Пигаль, – подключился к разговору еще один сановник. – У этого места очень забавная история.
– Холм назван в честь шести мучеников, которым на нем отрубили головы, – попытался показать знание истории первый вельможа. – Все монахи были причислены к лику святых.
– Разве все они были простыми монахами? – обернулся к нему император. – Я слышал, что бывшему среди них епископу Дионисию удалось зажать отрубленную голову под мышкой и пробежать с нею несколько верст. На том месте поставили церковь, а сам епископ стал покровителем Парижа.
– Именно так, Ваше Императорское Величество, этот Дионисий как раз и есть покровитель французской столицы, – подтвердил второй собеседник и тут же подобострастно хихикнул. – Правда, святой в этот раз оплошал, оставил паству без своего покровительства.
– Или не соизволил помогать Наполеону, – поддержал коллегу первый из вельмож. – И теперь напомаженный Париж у ваших ног, Ваше Величество.
Александр Первый нахмурил брови, подняв подзорную трубу, еще раз долгим взглядом окинул величественный город. В его голове опять затеснились мысли о том, чего следует ожидать от французских солдат с горожанами. Неужели они примут решение забаррикадировать улицы и вести битву до последнего? Разве не жалко им отдавать на растерзание артиллерийским ядрам божественную красоту строений, возведенных гениями?
Император вспомнил, что среди пленных он только что заметил кучку высокопоставленных генералов, лица которых искривляла печать презрения. Ну конечно, новые варвары из заснеженных лесов пришли теперь разрушать просвещенную Европу, ворвались в самый центр ее. Как когда-то немецкие варвары растерзали колыбель демократии – столицу Римской империи священный Рим. Но разве кто-то звал эту Европу в дремучие леса и необозримые просторы России? Она нагрянула сама, не спросив разрешения, мало того, культурные нации вели себя по-варварски, разграбляя и разрушая все самое ценное, а в конце предали Москву огню. Неважно, кто поднес факел – французы или пришедшие с ними поляки, – но сожгли до основания. Значит, пришло время доказать европейцам в шелковых чулках, а вместе с ними и всему остальному миру, что рожденного в муках принца высоких кровей можно доверять заскорузлым рукам неграмотного мужлана, потому что сама природа вещей подсказывает именно такую модель развития общества.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
Дарган поискал глазами приставленного к нему малолетку, среди верховых его не было видно. Тогда он опустил зрачки вниз, но в сплошном месиве плоти разобрать что-либо не представлялось возможным. Он снова поднял подбородок и увидел, как невдалеке не на жизнь, а на смерть дрался друг Гонтарь. Рослый кирасир, с которым он связался, не уступал тому, которого только что срубил он сам. Видно было, что Гонтарь напрягает последние силы. Рванув уздечку на себя, Дарган направил было кабардинца в ту сторону и понял, что не успевает. Казак Черноус, годами чуть постарше Даргана, похожий обличьем на озверевшего абрека, метнулся на помощь раньше, он полоснул по кирасирскому затылку шашкой, сверкнувшей ярким лучом, а когда тот откинулся назад, словно бритвой отделил ему голову от туловища. В сердцах Гонтарь срезал обезглавленному противнику золотой эполет и оба казака не мешкая переключились на других кирасир.
Прокладывал дорогу к вершине холма сотник Лубенцов, рядом с ним налево и направо короткими вспышками лезвия рубил врагов подъесаул Ряднов, его страховал похожий на сказочного великана дядюка Федул. Все были заняты противоестественным для человека делом, но такова она, война, на ней надо вести себя по-мужски. Как потом скажет один из русских офицеров – а ла гер комм а ла гер. Никто из терцев не будет знать перевода этого высказывания, но все поймут, что так оно и есть на самом деле.
Сбив на затылок съехавшую на лоб папаху, Дарган устремился в прорубленный казаками проход, рассудив, что дядюка Назар зазря потеть не станет. Видимо, станичники надумали добраться до вершины холма с белым пятном палатки на ней. Один раз такое было, там, в очищенных от французов просторах России. Тогда во главе с вахмистром Федулом они прорвались к ставке какого-то наполеоновского генерала и взяли его в плен, за что получили по кресту от самого фельдмаршала Кутузова. Главнокомандующий, царствие ему небесное, до битвы за столицу неприятеля не дожил, но врученные им кресты казаки считали высшей своей наградой.
– Даргашка, обойди мусьев с тылу, – крикнул сотник Лубенцов, успевавший отбиваться сразу от нескольких нападавших. – Отвлеки тех двоих, а мы ударим отсюда.
– Понял, дядюка Назар, – гаркнул казак, направляя коня в обход группы кирасир.
Он взобрался по склону выше, оглянулся, выбирая позицию для атаки, и вдруг увидел, что к основанию холма приближается лава кубанцев в красных башлыках и белых папахах. Надо было спешить, иначе кубанцы могли урвать солидный пешкеш раньше. По-разбойничьи свистнув, Дарган птицей налетел на всадников, на которых указал сотник. Оба француза не успели сообразить, откуда он взялся, одного он срубил сразу, а второму удар шашкой скользнул по плечу, защищенному панцирем. Кирасир пригнулся к холке лошади и сделал ответный выпад саблей, конец которой едва не срезал ноздри у казачьего скакуна. Кабардинец взвился на дыбы, выбросил длинные ноги и задробил копытами по обтянутой белыми панталонами ляжке всадника, по цветастой попоне на спине у его лошади. Он давно научился защищать себя. Материя окрасилась красным от брызнувшей через нее крови. Кирасир расширил глаза от боли, рванул поводья и помчался вниз по склону прямо в центр кубанской лавы.
Сотник с подъесаулом Рядновым и вахмистром Федулом опрокинули поредевших вражеских конников, с гиком понеслись к вершине холма. Когда до палатки оставались какие-нибудь двадцать сажен, казаки осадили скакунов. Над ставкой развивалось белое полотнище флага, выброшенное за мгновение до того, как они прорвали оборону неприятеля. Захватить очередного генерала на этот раз не получилось.
Терцы с трудом сдерживали распаленных битвой лошадей, гонявших по шкурам волны нервной дрожи, они и сами были похожи на вырвавшихся из ада дьяволов со звериными оскалами. Наконец хорунжий Горобцов подъехал к палатке вплотную, воткнул знамя между деревянными перекладинами.
– Кирдык мусьям, отвоевались, – обратил он к станичникам измазанную кровавыми разводами физиономию. – И этих бы порубить в капусту да поскорее по домам.
– Не замай, за неприятельскую верхушку пешкеш мы еще не получали. Одного важного петуха Даргашка уже срубил задарма, – шевельнул вислыми плечами Черноус. – Думал, конец пришел нашему уряднику, так француз ловко джигитовал.
– Какого такого?… – приподнял плечи Дарган. – Я положил их несколько.
– Да того, что в доспех нарядился.
– Все были в кирасах.
– А тот в доспехе золотом, с золотыми эполетами, – гоготнул Черноус. – Наверное, командир ихнего корпуса был, неужто ты не сообразил еще?
– Чего соображать, когда они все на одну морду, – сверкнул зрачками Дарган, вспоминая огромного красавца кирасира, вертевшего шашкой стальной круг.
– Даргашка, спешивайся и выводи мусьев на белый свет, – довольно жмурясь, приказал сотник и тут же витиевато и длинно выругался. – Да пошевеливайся, не то кубанцы дорогой пешкеш под себя подберут. Не чуешь, как они загикали?
– Нам бы парижскую арку не проморгать, а генералов мы уже брали, – заворчал польщенный Дарган, отдавая поводья взмыленного коня подскочившему Гонтарю. Поигрывая лезвием шашки, он крикнул в сторону входа в палатку. – Выходи на круг, ваши благородия, казацким судом будем судить.
– Ты это брось, – зная вспыльчивый характер станичника, нахмурился подъесаул Ряднов. – Их французские благородия есть кому судить, наше дело казачье – неприятелю шеи укорачивать.
– А генералы не враги?
– Самые первые, но они императором Наполеоном помазанные. Пусть наш самодержец с ними сам разбирается.
В этот момент изнутри кто-то откинул матерчатые полы у выхода из палатки, и наружу выбежал полноватый человек в генеральском кителе с золотыми эполетами и без головного убора. На его груди, словно кирасирский панцирь, сверкал звездный набор орденов с медалями. Обтягивающие ноги белые панталоны были заправлены в высокие ботфорты, на поясе висела сабля с золотым эфесом. Одернув хвостатый китель, генерал с явным пренебрежением обежал взглядом окруживших его казаков. За его спиной стала накапливаться пышная свита из старших офицеров, на лицах которых лежало то же самое выражение.
– Главное, что мы поспели вовремя, – сощурив черные глаза, с угрозой процедил сотник. – А эти барские физиономии нам ведомы. Гонор мы с них сотрем.
Со всех сторон уже накатывалась лава распаленных боем кубанцев, их атаман с вислыми усами, похожий на запорожца, выехал вперед, глянул и сразу все понял, досадливо пристукнул ручкой нагайки по луке седла. И тут же весело гаркнул густым басом:
– Любо, братья казаки! Любо!
– Слава терским казакам, – подхватили кубанцы.
– Слава, слава, слава! – откликнулись на доброе слово терцы.
Звуки боя начали затихать, пороховой дым, заполнивший долину между двумя холмами, стал осаживаться на зеленую траву, делая ее какой-то ядовитой по цвету. Сизые космы дыма уже не загораживали солнце, оно брызгало потоками света, словно пыталось доказать, что весну уже ничто не повернет вспять. Терские казаки спешились и заторопились к оставшимся на поле битвы раненым и убитым братьям. Кто-то из них лежал со вспоротым животом, у кого-то не было руки или ноги, а кто-то силился разодрать залитые кровью веки на разрубленном лице. Стоны были не такими громкими, как поначалу, воины успели притерпеться к боли или не приходили в сознание. Зато убитым было все равно, они лежали в различных позах, со спокойными уже лицами, с распахнутыми в небо глазами. Но потускневшие зрачки смерть словно повернула куда-то внутрь, они казались слепыми.
Дарган долго ходил между телами, выискивая своего малолетку. Он чувствовал неловкость за то, что не усмотрел за парнем, сыном станичника-соседа. В терских станицах почти все жители состояли в родстве, в кумовьях или в свадебных дружках. Редко кто из парней или девушек находил себе супруга на стороне, которого казаки все равно принимали как родного. Наконец его внимание привлекло нагромождение лошадиных трупов в заросшей лопухами канаве на середине холма. Несколько коней с разрубленными головами и порезанными шеями будто специально притащились сюда подыхать. Из-под них виднелись казачьи чувяки с натянутыми на голени ноговицами, сморщенными для форсу.
Дарган оттащил одну лошадь за ногу, вторую перекатил на дно канавы и попытался выдернуть тело из-под брюха третьей. Лица казака он не видел, голова раненого или убитого терца и его руки находились под длинной посеченной шеей коня. Это ему удалось, парень тряпичной куклой раскидался на траве, лохматый чуб прилип к лицу, не давая возможности приглядеться. В одной руке малолетка сжимал шашку, в другой была нагайка, видимо, он до последнего стремился пробиться вслед за старшими братьями. Нервно выбив пробку из бутыли, Дарган плеснул виноградного вина на волосы парнишки и попытался отодрать их от кожи. Казачок застонал, дернул ногами.
– Живой поди?… – обрадовался Дарган. – Ах ты, паршивец, сейчас я тебя приведу в чувства!
Он вылил вино на ладонь и принялся отмывать бурую корку с волосяными метелками с лица парня, с его подбородка и шеи, выдавил из ноздрей засохшую кровь. Казачок вздохнул, его надбровные дуги задрожали.
– Погодь чуток, я тебе зенки промою, – сказал малолетке Дарган и ногтями принялся выцарапывать темно-коричневую пасту из глазных впадин.
Он уже ощущал, как наливается силой тело парня, как расправляется его грудь. Ему не терпелось увидеть глаза покореженного войной юнца, но бурая масса не выковыривалась, ногти скользили по ней, словно она превратилась в свиную шкуру. Дарган вдруг сообразил, что это завернулась кожа, снесенная со лба станичника скользящим ударом сабли. Нащупав край, он приподнял большой ее кусок, промыл его и приложил на место. На мир взглянули светлые очи малолетки, приставленного к нему перед началом боя.
– Дядюка Дарган, а я за тобой как на привязи… – с треском разлепил тот синюшные губы.
– Прости ты меня, некогда было за тобой приглядывать. – Урядник провел по своему лицу каменной ладонью и вскинулся чубом. – Вставай, казак, хватит разлеживаться, наши уже настроились по улицам Парижа погарцевать.
– И я с вами, – живо подался вперед малолетка.
Казалось, что последнее сражение великой войны закончилось победой, оставалось отдать команду войскам войти в столицу поверженной империи и расположиться по квартирам. Император Александр Первый пересек поле битвы, не удосужившись остановиться у толпы пленных французов, понуро бредущих к приготовленному для них лагерю. У подножия отбитого у неприятеля холма он дал шпоры ахалтекинцу и птицей взлетел на вершину. За ним с улыбками на раскормленных лицах вознеслась свита, сверкающая шитьем мундиров.
Предстоял грандиозный прием в залах одной из королевских резиденций – в Лувре, в Версале, в Фонтенбло, неважно, где именно Наполеон примет условия победившей коалиции и признает законной власть короля Людовика Восемнадцатого, вернувшегося на престол Франции. Многие генералы уже сейчас готовили на мундирах место для новых орденов и медалей. Жадным на них, в отличие от батюшки Павла Первого, готового за мундир немецкого капрала променять всю Российскую империю, самодержец не был, чем вызывал благосклонность даже верхушки дворян, зарезавших Павла в его же покоях, как отбившегося от стада барана.
Между тем император выдвинул подзорную трубу и приложил окуляр под правую бровь. Он размышлял, решатся ли французы возводить баррикады на улицах города и драться до последнего или предпочтут выбросить белый флаг и окончательно сдаться на милость победителю. Почти двухлетняя война утомила и его.
Как ни странно, он любил терпеливый русский народ, но и уставал от этого терпения до нервных срывов. Один из припадков, приключившийся через одиннадцать лет после победы над Наполеоном в городе Таганроге, закончился тем, что император вырядился в рубище калики перехожего и оставил трон навсегда, чтобы умереть безвестным стариком. Что именно заставило его пойти на этот шаг – неизлечимые болезни или мысль о том, что терпеливых русских никто никогда не приблизит к нетерпеливой просвещенной Европе, как ни пытались это сделать Петр Первый с Екатериной Великой, или причина была более серьезная, – нам, потомкам, узнать, увы, не суждено.
Александр Первый навел резкость, медленно поводил трубой вдоль раскинувшихся внизу городских кварталов. Красота парижских улиц с громоздящимися на них дворцами его поражала, он знал наизусть историю каждого здания, но в который раз с удовольствием останавливал на них взгляд. На острове Ситэ посередине реки Сены, на который были переброшены несколько мостов, словно парил в воздухе собор Нотр Дам де Пари, будто сотканный из каменных кружев, за ним в небольшой балке впивался башнями в небо квадратный университет Сорбонна. По левому берегу реки чернел коническими вершинами Дворец правосудия Консьержери и воздушный Сен-Шапель, чуть дальше раскинулся Лувр, резиденция французских королей. Дворцы, дворцы… Подобных сооружений в России не было, даже в Санкт-Петербурге, возведенном на болотах гением Петра, не смогли построить ничего подобного, не говоря уж о насквозь азиатской Москве.
Император задержал трубу прямо перед собой, почмокав губами, обернулся к одной из сиятельных особ с немалым набором орденов на обшитом золотыми позументами мундире.
– Не могу не восхищаться мастерством французских зодчих, – с придыханием произнес он. – Каскад розоватых стен с колоннами и белоснежно-девственными или золотыми куполами над ними. Потрясающая картина.
– Простите, Ваше Императорское Величество?… – наклонился в седле начитанный придворный. – О каком именно из архитектурных памятников вы изволите говорить?
– Можно обо всех. Пантеон, собор Инвалидов, только что завершенная строителями церковь Ла-Мадлен в виде греческого храма… Это чудо рук человеческих, – вдохновенно перечислил Александр Первый, на время забыв, что русский царь в первую очередь обязан превозносить все русское, иначе чуткое окружение подумает о том, что яблочко от яблони недалеко падает. – Купола над церквами, – как опрокинутые половинки скорлупы от яиц, посаженные на окруженные колоннами стержни. А сверху простенькие кресты. Грандиозно.
– Ваше Императорское Величество, прямо перед нами возвышается знаменитый холм Монмартр с известнейшей площадью Пигаль, – подключился к разговору еще один сановник. – У этого места очень забавная история.
– Холм назван в честь шести мучеников, которым на нем отрубили головы, – попытался показать знание истории первый вельможа. – Все монахи были причислены к лику святых.
– Разве все они были простыми монахами? – обернулся к нему император. – Я слышал, что бывшему среди них епископу Дионисию удалось зажать отрубленную голову под мышкой и пробежать с нею несколько верст. На том месте поставили церковь, а сам епископ стал покровителем Парижа.
– Именно так, Ваше Императорское Величество, этот Дионисий как раз и есть покровитель французской столицы, – подтвердил второй собеседник и тут же подобострастно хихикнул. – Правда, святой в этот раз оплошал, оставил паству без своего покровительства.
– Или не соизволил помогать Наполеону, – поддержал коллегу первый из вельмож. – И теперь напомаженный Париж у ваших ног, Ваше Величество.
Александр Первый нахмурил брови, подняв подзорную трубу, еще раз долгим взглядом окинул величественный город. В его голове опять затеснились мысли о том, чего следует ожидать от французских солдат с горожанами. Неужели они примут решение забаррикадировать улицы и вести битву до последнего? Разве не жалко им отдавать на растерзание артиллерийским ядрам божественную красоту строений, возведенных гениями?
Император вспомнил, что среди пленных он только что заметил кучку высокопоставленных генералов, лица которых искривляла печать презрения. Ну конечно, новые варвары из заснеженных лесов пришли теперь разрушать просвещенную Европу, ворвались в самый центр ее. Как когда-то немецкие варвары растерзали колыбель демократии – столицу Римской империи священный Рим. Но разве кто-то звал эту Европу в дремучие леса и необозримые просторы России? Она нагрянула сама, не спросив разрешения, мало того, культурные нации вели себя по-варварски, разграбляя и разрушая все самое ценное, а в конце предали Москву огню. Неважно, кто поднес факел – французы или пришедшие с ними поляки, – но сожгли до основания. Значит, пришло время доказать европейцам в шелковых чулках, а вместе с ними и всему остальному миру, что рожденного в муках принца высоких кровей можно доверять заскорузлым рукам неграмотного мужлана, потому что сама природа вещей подсказывает именно такую модель развития общества.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40