А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


Сам Том считал совсем иначе — он был уверен, что только за этот год понял, что такое настоящая жизнь, чтение не только спасло его от безумия, вызванного гневом и скукой, оно помогло ему бросить взгляд на взрослую жизнь — он словно был невидимым участником сотен драм и, что гораздо более важно, слышал тысячи разговоров, узнал множество оценок тех или иных событий, наблюдал человеческую глупость, жестокость, хитрость, дурные манеры и двуличие, которые почти всегда осуждались. К тому же он проникся красотой английского языка, ощущением его корней, и в голове Тома навсегда засела мысль, что красноречие само по себе является благом и добродетелью. И еще — он стал лучше понимать мотивы, двигавшие поступками людей. Книги, которые читал Том, и были для него настоящим образованием, гораздо в большей степени, чем уроки приходящих учителей. Иногда во время чтения Тому становилось вдруг жарко, ему казалось, что герои, действующие в книге, вот-вот сделают великое открытие, которое будет принадлежать и ему, — откроют царство скрытого смысла, таящегося за оболочкой видимого мира.
Поступив в высшую школу Брукс-Лоувуд, Том способен был заставить половину класса содрогаться от смеха репликой, которую вторая половина обычно не понимала или не хотела понимать. Том вскакивал с места, слыша громкие звуки, и надолго уходил в себя — окружающие называли такие периоды «трансами». У него была репутация «нервного» мальчика, потому что он никогда не сидел спокойно более нескольких секунд — тут же начинал дергаться, потирать подбородок или болтать с кем-нибудь, кого угораздило оказаться рядом. Тома мучили кошмары, и иногда он ходил во сне. Если бы Том действительно учился в школе так хорошо, как должен был, судя по показателям его тестов, его эксцентричное поведение списали бы на причуды интеллектуально одаренной личности, и совет попечителей школы наверняка предложил бы ему поступить в медицинский колледж — на Милл Уолк вечно не хватало врачей. Но Том не хотел учиться, поэтому его считали странным мальчиком, и поэтому он получал от опекунского совета лишь брошюры с предложением третьесортных колледжей в южных штатах.
Девять месяцев, проведенных в инвалидной коляске, не прошли даром — у Тома были широкие плечи и развитые бицепсы, которые не исчезли даже тогда, когда тело его выросло до шести футов четырех дюймов. Баскетбольный тренер, пребывавший в отчаянии после нескольких неудачных сезонов, организовал встречу с Томом и его отцом в присутствии директора школы, который давно втайне считал Тома Пасмора симулянтом. Том вежливо отказался иметь что-либо общее со спортивными командами школы.
— Я вырос таким высоким по чистой случайности, — заявил Том в кабинете директора троим мужчинам с непроницаемыми каменными лицами. — Почему бы вам не представить себе, что я ровно на фут короче?
Том не имел в виду ничего плохого, но тренеру показалось, что Том издевается над ним, директор тоже почувствовал себя оскорбленным, а Виктор Пасмор пришел в ярость.
— Будь любезен разговаривать по-человечески! — пророкотал он. — Ты должен участвовать в жизни школы! Ты не можешь больше целыми днями сидеть в своей берлоге!
— Звучит так, словно баскетбол стал обязательным школьным предметом, — тихо, словно самому себе, сказал Том.
— Для тебя — да! — не унимался отец.
И тогда Том бросил реплику, которая привела в ярость всех присутствовавших в кабинете директора.
— Я ничего не знаю о баскетболе, кроме того, что прочитал у Джона Апдайка. Кто-нибудь из вас читал «Кролик, беги!»
Конечно, никто из них не читал Апдайка — тренер вообще подумал, что речь идет о какой-нибудь книге про животных.
Том прозанимался баскетболом примерно месяц. Тренер быстро обнаружил, что его новый игрок просто не способен удержать мяч или отдать пас, не говоря уже о том, чтобы забросить мяч в корзину. Он не смог запомнить даже названия баскетбольных позиций. Тому удалось заинтересовать одного из своих друзей, Фрица Редвинга, романом «Кролик, беги!», описав ему сцену орального секса, встречающуюся на страницах книги. Книга, взятая в аптеке Ан Дай Блумен (ни один Редвинг никогда не заплатил бы деньги за такую смешную вещь, как книга), так поглотила Фрица, что это вызвало беспокойство у его родителей, и через три дня, взяв из рук сына книжку, они с ужасом и удивлением обнаружили, что она открыта именно на том абзаце, который описал Фрицу Том Пасмор.
Редвингам было бы намного легче, если бы они застали сына за занятием теми самыми вещами, которые описывались в книге. Но то, что Фриц читал об этом, было просто ужасно. Сексуальные эксперименты можно было бы отнести за счет переходного возраста, но читать о таком — это уже попахивало извращением. Фриц тут же признался, что узнал об этой книге от Тома Пасмора. И поскольку Редвинга были самой богатой, влиятельной и уважаемой семьей на Милл Уолк, репутация Тома были серьезно запятнана. Его считали теперь не вполне благонадежным.
Том предпочитал быть именно таким, каким его считали. Его вовсе не прельщала перспектива стать жалким подобием одного из Редвингов, хотя именно такой была заветная мечта почти всех членов высшего общества Милл Уолк. Благонадежность Редвингов состояла в отсутствии мыслей и приверженности привычкам, которые выдавались почему-то за единственно возможную манеру поведения, хотя на самом деле это были просто хорошие манеры и не более того.
Настоящий представитель их круга обязательно опаздывал на пять минут на деловые встречи и на полчаса — на вечеринки, старался как можно лучше играть в теннис, поло и гольф. Пил виски, джин, пиво и шампанское — поскольку мало что знал о других спиртных напитках; носил шерсть зимой и хлопок летом. (Признавая при этом одежду определенных фирм) Они улыбались и обменивались последними шутками, никогда не высказывали прилюдно своего неодобрения по тому или иному поводу и никогда ничего не хвалили. Они делали деньги (или жили на проценты, как в случае с Редвингами), но считали дурным тоном обсуждать это. Они скупали произведения искусства, но не носились с ними, как с писаной торбой, — картины, в основном пейзажи и портреты, предназначались для того, чтобы украшать стены, подниматься в цене и свидетельствовать о хорошем вкусе своих владельцев. (Когда Редвинги или другие члены их кружка решали подарить «что-нибудь из искусства» музею Милл Уолк, они обычно требовали, чтобы зал, где повесят картины, сделали точной копией с их гостиной, иначе картины не будут смотреться). Они читали романы, предназначенные для удовольствия женщин во время летнего отдыха, поэзия существовала в их жизни либо в виде безукоризненно зарифмованных детских стихов, либо в виде длинных произведений, содержание которых было многозначительно и туманно. «Классической» музыкой считались хорошо знакомые всем мелодии, под которые они обычно веселились и появлялись на людях в своих лучших костюмах и платьях. Они старались, пока было возможно, закрывать глаза на любые неудобства, которые приходилось иногда испытывать. Эти люди проводили лето в Европе, где в основном ходили по магазинам, на курортах Южной Америки, где ходили по другим магазинам, или «на севере», лучше всего на озере Игл-лейк, где пили пиво, ходили на рыбалку, устраивали роскошные пиршества и заводили интрижки с чужими женами и мужьями. Никто из них не знал иностранных языков — сама идея казалась им просто смешной, однако здесь вполне допускались зачаточные знания немецкого языка, на котором говорил дедушка, владевший когда-то собственностью на востоке острова и сумевший нажить на ней состояние. Дети их посещали школу Брукс-Лоувуд, участвовали по возможности во всех спортивных состязаниях, игнорировали или высмеивали некрасивых и непопулярных учеников, презирали бедных и коренное население острова, считали все части Восточного полушария кроме Игл-лейк и его окрестностей глухой провинцией. После школы они отправлялись в колледж, где шлифовались их хорошие манеры, при этом они не позволяли испортить себя интересными, но не имеющими значения для жизни на Милл Уолк идеями и воззрениями, а потом возвращались на остров, чтобы жениться и продолжить свой род, а также наживать и проживать богатство. Никто из них не выказывал на людях беспокойства и ни разу не произносил ничего такого, чего окружающие не слышали бы раньше. Они становились членами клуба основателей, яхт-клуба, одного или обоих существующих на острове кантри-клубов, оставаясь при этом членами клуба выпускников своего колледжа и, если речь шла о молодых бизнесменах, вступали в клуб организации Кивание, чтобы не показаться снобами. И, конечно же, все они принадлежали к англиканской церкви.
Что касается внешности, это были обычно молодые люди выше среднего роста с белокурыми волосами, голубыми глазами и безукоризненными зубами. (Хотя сами Редвинги были низенькими, коренастыми, темноволосыми и с большими щелями между зубов).
Один из многочисленных членов семейства Редвингов попытался когда-то ввести на острове новое развлечение — псовую охоту на лис, но у него ничего не получилось. На острове не было лисиц, а местные хорьки и дикие кошки быстро научились убегать от завезенных на Милл Уолк борзых, изнывающих от жары в непривычном климате. Поэтому увлечение охотой свелось постепенно к посещению Охотничьего бала, на который мужчины являлись в кожаных сапогах и розовых охотничьих куртках. Попытка внедрить этот обычай ясно показывает, что члены высшего общества Милл Уолк были преимущественно англофилами, хотя выражалось это в основном в пристрастии к пышным драпировкам, тканям в цветочек, консервативной манере одеваться, кожаной мебели, стенам, отделанным деревянными панелями, маленьким собачкам, званым обедам, на которых обязательно подавали дичь, «красноречивым» портретам любимых зверюшек, а также в полном равнодушии ко всему, что касалось интеллектуальной жизни, жизнерадостном бескультурье, врожденном чувстве собственного превосходства над окружающими и прочих подобных вещах. И конечно, они считали, что все части Милл Уолк, кроме восточной, где жили Редвинги, их родственники, друзья и знакомые, и, пожалуй, Бухты вязов, хотя она и находилась к западу от гольф-клуба Глен Холлоу, не принадлежат к цивилизованному миру. Частью этого мира признавались также Бермуды, Мастик, Чарльстон, определенные части Бразилии и Венесуэлы — особенно те, где отдыхали обычно Редвинги, — некоторые районы Ричмонда, Бостона, Филадельфии, Нью-Йорка и Лондона, Игл-лейк, горы Шотландии и Аляска, где находился охотничий дом Редвингов. Представители их круга имели право доехать в любое из этих мест, но считалось опасным вольнодумством оказаться в каком-нибудь из мест, не включенных в этот список, олицетворявших для любого здравомыслящего человека все, к чему стоит стремиться в этой жизни.
Все, к чему должен стремиться благонадежный юноша.
9
Том стал интересоваться убийствами, которые случались иногда на Милл Уолк, он вырезал и хранил вырезки из журнала «Свидетель», в которых сообщалось об этих убийствах. Он не мог бы сказать, почему так интересуется этим, но после каждого убийства, совершенного на природе или в помещении, оставалось тело, безвременно оставленное душой, тело, которое при других обстоятельствах осталось бы полным жизни.
Глория была очень удручена, когда нашла альбом с этими вырезками, который выглядел вполне обычно — обложка из коричневого картона, толстые желтые страницы, — и это покоробило Глорию еще больше: в таком альбоме должны были храниться этикетки от спичечных коробков или фотографии из летнего лагеря, а вместо этого она увидела там вырезки с чудовищными заголовками: «Тело найдено в грузовике», «Сестра министра финансов убита при попытке ограбления». Она хотела унести альбом из комнаты Тома и отругать его за пристрастие к подобным вещам, но потом решила притвориться, что не видела его, и оставить все как есть. В конце концов альбом Тома был всего лишь, одной из многих вещей, которые угнетали, тревожили или расстраивали Глорию Пасмор.
Большая часть убийств, случавшихся на Милл Уолк, были такими же обыденными, как альбом, в который Том складывал вырезки с сообщениями о них. Фермера, разводившего свиней, ударили кирпичом по голове и бросили в загон для скота, где он был затоптан и наполовину съеден собственными домашними животными. «Свидетель» назвал это: «Жестокое убийство фермера с Центральных равнин». Спустя два дня в газете появилось сообщение о том, что сестра фермера созналась в убийстве: «Он сказал, что собирается жениться и я должна покинуть ферму, где родилась и выросла».
В старой части города убит при попытке ограбления местный бармен. Один брат убил другого в канун Рождества — «Спор из-за Деда Мороза привел к смерти». Темнокожая женщина заколота в своей хижине на Могром-стрит — «Сын убивает мать из-за денег, спрятанных в матраце, — более трехсот тысяч долларов!»
Глория решила исповедаться в своих бедах человеку, готовому к сочувствию.
Учитель английского языка Брукс-Лоувуд Деннис Хэндли, мистер Хэндли, или просто «старик Хэнд», как звали его между собой ученики, приехал на Милл Уолк после университета, прельстившись солнечным пейзажем, жалованьем, способным обеспечить вполне приличное существование, квартирой с видом на океан и относительно спокойной жизнью. Поскольку мистер Хэндли любил свою работу, рад был вырваться из школы в Нью-Гемпшире, где царили чересчур строгие нравы, был человеком спокойным и дружелюбным и практически не знал, что такое сексуальное желание, жизнь на острове была как раз для него. Он считал, что плата за квартиру могла бы быть и поменьше, но во всем остальном жизнь в тропиках устраивала его целиком и полностью.
Когда Глория Пасмор рассказала ему об альбоме с газетными вырезками, Деннис согласился поговорить с мальчиком. Он не мог бы объяснить, почему, но пристрастие Тома к подобным вещам казалось ему нездоровым. Конечно, вырезки могли быть материалом для будущих рассказов, но от всего этого веяло какой-то извращенной, болезненной одержимостью. Ведь Том Пасмор не собирается писать криминальные романы или детективы? И Деннис пообещал Глории, которая выпила в тот день на два коктейля больше, чем обычно, что попытается что-нибудь выяснить.
Незадолго до этого Деннис сказал Тому, что еще в университете начал собирать редкие издания книг некоторых авторов — Грэма Грина, Генри Джеймса, Ф.Скотта Фицджеральда — и если Том захочет полистать эти книги, он может прийти в любое время. В пятницу, на следующий день после разговора с Глорией Пасмор, Деннис спросил Тома, не хочет ли он зайти к нему после школы, чтобы ознакомиться с книгами и, если ему захочется, взять что-нибудь почитать. Деннис сказал, что сам отвезет Тома к себе, а потом домой, и Том с удовольствием согласился.
Они встретились перед кабинетом Денниса и спустились, пробираясь сквозь толпу мальчишек, по широкой деревянной лестнице, мимо витража с изображением герба Брукс-Лоувуд. Деннис был очень популярен среди учеников, поэтому многие останавливались, чтобы поговорить с ним, пожелать ему приятного уик-энда, а некоторые даже здоровались с Томом, почти не глядя при этом в его сторону. Если не считать здорового цвета лица, Тома вряд ли можно было назвать красавцем, хотя в нем и было более шести футов роста. У него были такие же шелковистые белокурые волосы, как у матери, и плечи его красиво проступали под помятым твидовым пиджаком (В этот период жизни Тома абсолютно не волновало, что он надел на себя утром — он просто не замечал этого). На первый взгляд он напоминал очень молодого профессора колледжа. Некоторые здоровались с ним, остальные же вели себя так, словно Том был пустым местом. Они стояли посредине лестницы, пока закончившие учиться мальчики спускались вниз, и Деннис объяснял Уиллу Тилману задание на выходные, внимательно разглядывая Тома, на лице которого играли разноцветные блики, отбрасываемые цветными стеклами витража. Деннис видел, что Том старался изо всех сил слиться с толпой — он словно заставлял себя быть одним из учеников. И, несмотря на общительность и чувство юмора, которые всегда отличали Тома, Деннису вдруг стало неприятно стоять с ним рядом.
Вскоре они вышли из школы и оказались на стоянке, где Деннис обычно ставил свой черный «корвет» с откидным верхом, который выглядел немного высокомерно среди потрепанных пикапов, старых велосипедов и напоминавших подводные лодки «седанов», на которых ездили остальные преподаватели. Тому пришлось сложиться пополам, чтобы поместиться в машине, колени его оказались примерно на уровне носа. Он улыбнулся, и улыбка тут же сгладила неприятное впечатление, возникшее у Денниса несколько минут назад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59