Но у нас мало денег, а я ничего не взяла из Дорсета. И потом, виконт, вероятно, станет искать маленькую худощавую девушку или двух джентльменов. Так что мне не остается ничего другого, как опять появиться в мужском наряде. Только теперь я наряжусь зеленым деревенским юнцом, совершающим свой первый визит в столицу, а не слугой в деревянных башмаках. Возьмем в руки путеводители и постараемся высмотреть Кинси на улицах Мейфэра. Но нам придется привнести еще одно маленькое изменение, чтобы сбить виконта с толку. Это совсем несложно. Ты все поймешь, когда я тебе объясню, дражайший Лестер. Но у нас остается только три дня. Мы должны действовать очень быстро.
— Насчет Мейфэра, по-моему, ты хватила через край, Калли, — резонно заметил Лестер. — Как это будет выглядеть? Человек с важным видом идет себе по Бонд-стрит, а ты подходишь и запросто в него стреляешь?
— Нам не придется этого делать, — отмахнулась Калли. — Я все продумала. Сначала надо его найти. Можешь мне поверить, Лестер, мы успеем выполнить свою работу и вернуться на почтовом дилижансе. Через несколько дней мы будем уже дома, а виконта Броктона оставим искать ветра в поле еще две недели. Это я тебе обещаю! — Она улыбнулась. — Ну что, Лестер? Тебе есть что добавить?
— Не знаю, Калли, — честно признался он. — Разве что молитву?
Тяжелая статуэтка ударилась о стену дюймах в шести над его головой и разбилась на мелкие кусочки. К счастью, Лестер Плам оказался очень увертлив. К тому же он понимал, что в действительности у его подруги доброе сердце.
Следующие десять минут она объясняла ему суть «одного маленького изменения», предусмотренного ее перекроенным планом поиска Ноэля Кинси. После этого Лестер Плам пожалел, что проклятый бюст не попал в него. По крайней мере это была бы естественная развязка злосчастного приключения.
— Саймон, ты собираешься есть свою булочку или будешь ждать, пока она засохнет?
Броктон опустил газету и пристально посмотрел на женщину, восседающую на противоположном конце длинного стола. Затем перевел взгляд на лежавшую перед ним медовую булочку и перевернул страницу.
— Ты не получишь ее, мама, — сказал он, вновь поднимая газету к лицу. — Ты дала мне обещание, помнишь?
— О, это уже слишком! Никакого снисхождения к матери! Никакого внимания! В прошлый раз ты чуть не забыл про мой день рождения. Если бы я не приколола записку Силсби так, чтобы ты увидел, пока он тебя бреет, ты бы меня не поздравил. А две недели назад ты пропустил обед у своей двоюродной бабушки. Тетя Алиса четверть часа повторяла, что я, наверное, тебя убила, потому что никто из родственников не видит тебя годами, а мне пришлось терпеливо все это слушать. Но стоит человеку произнести при тебе одну глупую фразу, какой-нибудь пустяк в минуту слабости, как ты сразу заберешь его себе в голову и ничем это из тебя не вытравишь. Клянусь Богом, я пригрела змею у себя на груди!
Саймон тяжко вздохнул и снова опустил газету, на этот раз положив ее на стол. Робертс, слуга, стоявший наготове, бросился к своему хозяину и аккуратно ее сложил.
— Может, я и змея, мама, но вскормленная не твоей грудью, — холодно сказал Саймон. — У тебя никогда не находилось времени для таких обыденных дел — только для лошадей и ломберного стола. — Он замолчал, ожидая вспышки ярости.
Виконтесса Броктон отодвинула назад кресло и поднялась во весь свой устрашающий рост — около шести футов. Издав низкий утробный звук, женщина ринулась на штурм стола. Пока она обходила его, халат в лавандовую и ярко-розовую полоску вздымался позади ее внушительного тела подобно расправившемуся парусу военного корабля. Она уже было схватила лакомый кусок, но Саймон сумел чуть раньше убрать блюдо за пределы ее досягаемости.
— Неблагодарный негодник! — прошипела виконтесса, плюхаясь в тотчас выдвинутое для нее кресло справа от Саймона. Все слуги Броктонов были легки на ногу, что являлось необходимым качеством, учитываемым при найме, а Робертс — легче многих. Виконтесса с размаху опустила пухлые локти на стол и, подперев ладонями двойной подбородок, улыбнулась — в некотором роде сентиментально — своему дорогому сыну, ее самому совершенному творению.
— Объясни мне еще раз, мой мальчик, чего ради я должна сидеть так далеко, в самом конце этого чудовищно длинного стола?
Саймон перегнулся через кресло и поцеловал мать в лоб.
— Чтобы мне не пришлось умереть голодной смертью, мама, — напомнил он и сдался, поставив перед ней блюдо. — Только смотри не забудь, когда вечером Кэтлин упрется тебе в спину своей далеко не слабой ступней, чтобы затянуть корсет, что я здесь ни при чем.
— М-м-м… еще тепленькая, — очаровательно замурлыкала виконтесса после первого кусочка сладкой булочки. — Если бы мне не надо было выходить замуж, клянусь, я выбросила бы все корсеты и в жизни не взглянула бы на сухие хлебцы!
Саймон жестом позвал Робертса, изобразив указательным и средним пальцами букву «V». Слуга тотчас шагнул к буфету и достал ларец с набором изысканных сигар. Выдернув одну, Робертс обрезал небольшими ножницами кончик, положил сигару на серебряное блюдо и отнес его на стол, поставив перед хозяином.
Саймон передвинул сигару в угол рта и позволил Робертсу ее зажечь.
— Правильно, мама. Выходи замуж и делай из меня пасынка. Торопись, пока не кончился сезон, или вдовий домик — ваш, девушка!
— Не подшучивайте надо мной, молодой человек! — сказала Имоджин Роксбери, вырывая сигару из пальцев сына и делая здоровую — или нездоровую — затяжку. — Ты можешь в любой день жениться, и я буду вдовствующей виконтессой. Я отказываюсь! Вдовствующая? Что за отвратительное слово, какое-то старческое! Если бы ты считался со мной и по-настоящему меня любил, то дал бы обет безбрачия.
— Я и дал, — сказал Саймон, вернув себе сигару. — Повторно. Просто ты мне не веришь.
— Я не настолько легкомысленна! — фыркнула виконтесса и жадно посмотрела на сигару, когда Саймон сделал новую затяжку. — Ты богат, красив, имеешь титул. Поэтому ты, конечно, рано или поздно женишься. Точь-в-точь как у мисс Остин в ее очаровательном романе «Гордость и предубеждение». Она пишет: «Удачливый одинокий мужчина просто должен хотеть жениться. Это общепризнанный факт». Я никогда не была так обеспокоена, пока не прочитала эту глупую книжицу прошлой зимой! Ты станешь возражать, но с таким же успехом ты можешь попытаться передуть ветер. Ты захочешь жениться. Ты должен жениться. Но не рассчитывай, что я останусь вдовствующей виконтессой. В данный момент я подумываю о графине. Графиня! Только бы найти графа… Какая прелесть, правда? — Виконтесса показала на колечко дыма и снова выхватила у сына сигару. Всласть затянулась, наблюдая за тем, как колечки дыма поднимаются к потолку. — Жаль, что среди нынешних мужиков так прискорбно мало желающих.
Саймон, не утруждая себя сдержанностью, заметил:
— Мама, ты груба, как извозчик. Я еще удивляюсь, как ты не обточила себе два передних зуба, чтобы лучше свистеть! Неужели ты не заметила, что в лондонском обществе нынче котируется нечто более утонченное? Сумасбродство времен твоей юности потеснили такие понятия, как вежливость и хорошие манеры. И что самое ужасное, женщины теперь не пьют джин, не сидят нога на ногу и не курят после завтрака.
Виконтесса не удержалась от гримасы, хотя и разняла под столом ноги.
— Я бы убила твоего отца за то, что он умер раньше меня, — заявила она со вздохом. — Пройти через брачный рынок даже однажды — почти за пределами моих возможностей. Не знаю, как я вынесу это сейчас, когда мне под пятьдесят. Подобных сентиментальных вещей достаточно, чтобы вызвать раздражение у кого угодно. В наши дни мы ходили на балы в одежде для верховой езды и могли танцевать с одним и тем же мужчиной весь вечер, ни о чем не думая. А теперь… Ты только подумай, нельзя смотреть на мужчину более трех секунд, не будучи связанной с ним романтическими отношениями!
Саймон посмотрел на мать долгим бесстрастным взглядом и наконец сказал:
— Под пятьдесят, мама? В самом деле? Скажи, умоляю тебя, в какую сторону ты ведешь отсчет? Должен ли я вскоре признать тебя своей сестрой? Или мы оповестим весь мир о том, что ты зачала меня в еще недозволенном возрасте?
— Ха! — Имоджин подскочила и, наклонившись вперед, ловко шлепнула сына по спине. — Ты меня понимаешь, не так ли? Скажи ты что-нибудь похожее современной женщине, нынешней тупоголовой пустышке, и с ней случится обморок. Или на нее нападет такой изнурительный недуг, что придется дарить ей бриллиантовое ожерелье и везти лечиться на континент. Я же удовольствуюсь всего-навсего этим милым жирным ломтиком, который ты припрятал от меня, хотя вовсе не собирался есть.
Саймон подтолкнул к ней свою тарелку и, вернувшись в исходную позу, стал наблюдать, как мать набросилась на ветчину. Его дорогая мать! Как он ее любил! Каждую косточку ее чересчур напористого тела. Он любил ее, несмотря на все нелепости, приходившие ей в голову. Как сейчас, например. После шести лет вдовства она вдруг решила непременно выйти замуж. Жила у себя в Суссексе, беззаботная, как жаворонок, счастливая среди своих собак и лошадей, и вдруг почувствовала необходимость принять участие в лондонском сезоне охоты за мужьями.
Ради этого она выкрасила седые волосы и стала изнурять себя голоданием, чтобы обрести фигуру, какой не имела даже в девичестве. Дай ей волю, она, наверное, подошла бы к первому же мужчине, которого сочла подходящим, свалила бы его на землю одним взмахом круглого, как мяч, кулака, затем подбросила вверх, закинула на плечо и отнесла бы в ближайшую церковь.
Саймон хотел бы, чтобы мать отказалась от этой глупой затеи, сожгла корсеты и вернулась к прежним удовольствиям, а чтобы костер получился хороший, вылила бы в него краску для волос из тех флаконов, за которыми тайком посылала горничную.
Но решение Имоджин была неколебимо, и как бы Саймон ни убеждал ее, что он не женится, она ему не верила. Похоже, она считала, что для женщины титул вдовствующей виконтессы хуже смерти. Что ему оставалось делать? Разве только сказать ей, что совсем недавно он обнаружил в себе непреодолимое романтическое влечение к Арману?
— Чему ты улыбаешься, Саймон? — спросила Имоджин, заметив выражение лица сына. — И почему ты так поздно вернулся вчера, вернее сказать, сегодня утром? Ты был со своими беспутными приятелями? Но я припоминаю, ты говорил, что вы не собираетесь кутить всю ночь.
У Броктона испортилось настроение.
— Я… гм… меня задержали… совершенно непредвиденно, — сказал он и, чтобы уйти от объяснений, ухватился за первую пришедшую в голову мысль. Она во многом была связана с образом его похитительницы в тот последний момент, когда девушка ускакала прочь. — Мама, ты… по-прежнему ездишь в мужском седле?
Имоджин кивнула, дожевывая последний кусочек вкусного деревенского бекона.
— Это единственный способ почувствовать, что норовистая лошадь тебе покорна, — сказала она, направляя вилку ему в нос. — В юбке это невозможно, потому что поневоле прижимаешь обе ноги к одному боку. Вы, мужчины, скажете, что так надо для защиты нашей женственности. Вздор! Чтобы не дать нам обскакать вас на охоте, вот зачем! И поэтому же вы хотите видеть нас на выдохшихся клячах, ползущих как улитка. Спасибо Всевышнему, что твой отец не захотел видеть, как я сломаю себе шею ради сохранения моей давно забытой и никогда не оплакиваемой непорочности. Это еще одна причина, почему мужчины выходят из себя, когда мы ездим верхом как положено, а не так, что задница смотрит не на тот конец лошади.
Виконтесса заулыбалась, обнажив прекрасно сохранившиеся белые зубы, и подмигнула сыну.
— Ты только посмотри на него, Саймон! — Она кивнула на Робертса. — Он краснеет, как стыдливая девушка. Не думала, что у него есть уши. Три раза в день он стоит здесь с каменным лицом, пока мы набиваем себе животы.
Саймон украдкой взглянул на слугу, чья кожа от воротничка до корней огненно-красных волос сделалась цвета свеклы.
— Робертс, я прихожу к выводу, что еще одна прибавка к твоему квартальному жалованью не помешает.
— Да, милорд, если вам угодно. До тех пор, пока ее сиятельству не будет угодно отправиться домой. Если только вы не возражаете.
— Ты балуешь слуг, Саймон, хотя каждый день читаешь газеты. Сегодня в стране множество ливрейных лакеев не имеют работы. — Даже отчитывая сына, виконтесса ему улыбалась. — Но не будем обсуждать плачевное состояние английской экономики послевоенного периода. Оставим это до другого раза.
Она подмигнула Саймону, понудив его возвести глаза к небу, так как он хорошо знал, что за этим последует.
— Ну, я ухожу? — внезапно сказала Имоджин, что заставило Робертса тотчас выскочить вперед, чтобы подхватить ее зашатавшееся кресло, когда она встала.
Имоджин не отказывала себе в удовольствии проверить, кто из них двоих окажется быстрее. Робертс проявлял замечательную стойкость. Но временами, когда он пребывал в легкой дремоте, Имоджин все же подлавливала его, поскольку их соревнование находилось еще на раннем этапе и он не вполне привык к ее проискам.
— Какие планы на вечер, дорогой? — спросила она, поворачиваясь, чтобы покинуть комнату. — Я полагаю, отправишься на эту скучную вечеринку к леди Бессингем? О Боже, до чего же глупая женщина! Опять примется лопотать о проклятых манерах. Вероятно, я задремлю к середине ужина, а до того уроню нос в пудинг. Хорошо бы сначала куда-нибудь прокатиться. Небольшая прогулка пойдет мне на пользу. Если только ты не побоишься, что тебя увидят вместе с твоей скандальной матерью.
Саймон поднялся вместе с Имоджин — обнаружив при этом отменную реакцию, хотя и уступив Робертсу добрую секунду, — и поцеловал мать в щеку.
— Почту за честь, мэм, — искренне сказал он. — Мой экипаж к вашим услугам. Я буду у подъезда ровно в пять.
— А до этого? — спросила Имоджин, внимательно и лукаво оглядывая сына. — Видно, у тебя есть какие-то планы на это время. Возможно, ты хочешь приобрести обивочный материал для экипажа? Насколько мне известно, пули сыграли злую шутку с бархатом на сиденье.
— Так кто из нас более щедр к слугам, мама? — спросил Саймон, уверенный, что либо Хардвик, либо грум сообщили ей об инциденте и что каждое их слово было хорошо оплачено.
Имоджин пожала своими довольно внушительными плечами:
— Ты мой единственный сын. Я делаю то, что должно делать матери, Саймон. Теперь объясни, кто и почему в тебя стрелял. И какого дьявола ты ему позволил?
Саймон протянул руку и поспешил увести мать из утренней гостиной в коридор, несомненно, к большому облегчению Робертса. Ошеломленный слуга сразу вздохнул и привалился к буфету.
— Мама, поведай мне, что ты уже знаешь, а я доскажу остальное. Хорошо?
— Прекрасно, — иронически закивала Имоджин. — Из тебя нужно выдаивать информацию по каплям, как я и предполагала. Так вот, мне известно, что ночью, пока ты находился в каком-то злачном месте, в твоей карете спрятался злоумышленник. Кстати, ты проигрался. Не настолько, чтобы разориться, но достаточно, чтобы сделать тебе замечание. Итак, на полдороге до «Лесничего» вы остановились. Каким образом, не знаю, но ты убедил своего похитителя позволить тебе повернуть карету. В это время произошла короткая драка, во время которой прозвучат единственный выстрел, и налетчик беспрепятственно ускакал.
— Не совсем беспрепятственно, мама. Мне удаюсь завладеть пистолетом.
— Как будто это что-то меняет! И пожалуйста, не перебивай! Я слышала также, что тот негодяй вскочил на ждавшую его лошадь с ловкостью циркового акробата из цирка Астли. Хотя, я полагаю, мой осведомитель употреблял несколько иные выражения. Стыдно, Саймон! Ты был пьян? Сколько же потребовалось выпить, чтобы какой-то разбойник получил над тобой превосходство! Но если это не бренди, тебе нет оправдания.
— Она ударила меня деревянным башмаком по голове, — сердито пробормотал Саймон и через секунду пожелал забрать свои слова обратно. Имоджин остановилась посередине длинного коридора, выложенного черно-белой плиткой, и, широко раскрыв глаза, посмотрела сыну в лицо. У нее были удивительные глаза — синие, еще не начавшие блекнуть от времени. Сейчас в них странным образом сочетались недоверие и откровенная насмешка.
— Она? Это что, новый вид развлечения? Женщины-разбойницы? Бог мой, как забавно! Как же я в свое время об этом не подумала!
— Возможно, рано или поздно ты пришла бы к этому, если бы отец не укротил тебя и не отвел к алтарю… в нежном возрасте двенадцати лет. Вот откуда взялись твои пятьдесят. Как видишь, мама, я запомнил. Но если вернуться к теме, то у тебя нет повода для беспокойства. Крошка, как выяснилось, охотилась совсем за другим человеком и довольно мило извинилась за причиненное неудобство… перед тем как попыталась размозжить мне голову ботинком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
— Насчет Мейфэра, по-моему, ты хватила через край, Калли, — резонно заметил Лестер. — Как это будет выглядеть? Человек с важным видом идет себе по Бонд-стрит, а ты подходишь и запросто в него стреляешь?
— Нам не придется этого делать, — отмахнулась Калли. — Я все продумала. Сначала надо его найти. Можешь мне поверить, Лестер, мы успеем выполнить свою работу и вернуться на почтовом дилижансе. Через несколько дней мы будем уже дома, а виконта Броктона оставим искать ветра в поле еще две недели. Это я тебе обещаю! — Она улыбнулась. — Ну что, Лестер? Тебе есть что добавить?
— Не знаю, Калли, — честно признался он. — Разве что молитву?
Тяжелая статуэтка ударилась о стену дюймах в шести над его головой и разбилась на мелкие кусочки. К счастью, Лестер Плам оказался очень увертлив. К тому же он понимал, что в действительности у его подруги доброе сердце.
Следующие десять минут она объясняла ему суть «одного маленького изменения», предусмотренного ее перекроенным планом поиска Ноэля Кинси. После этого Лестер Плам пожалел, что проклятый бюст не попал в него. По крайней мере это была бы естественная развязка злосчастного приключения.
— Саймон, ты собираешься есть свою булочку или будешь ждать, пока она засохнет?
Броктон опустил газету и пристально посмотрел на женщину, восседающую на противоположном конце длинного стола. Затем перевел взгляд на лежавшую перед ним медовую булочку и перевернул страницу.
— Ты не получишь ее, мама, — сказал он, вновь поднимая газету к лицу. — Ты дала мне обещание, помнишь?
— О, это уже слишком! Никакого снисхождения к матери! Никакого внимания! В прошлый раз ты чуть не забыл про мой день рождения. Если бы я не приколола записку Силсби так, чтобы ты увидел, пока он тебя бреет, ты бы меня не поздравил. А две недели назад ты пропустил обед у своей двоюродной бабушки. Тетя Алиса четверть часа повторяла, что я, наверное, тебя убила, потому что никто из родственников не видит тебя годами, а мне пришлось терпеливо все это слушать. Но стоит человеку произнести при тебе одну глупую фразу, какой-нибудь пустяк в минуту слабости, как ты сразу заберешь его себе в голову и ничем это из тебя не вытравишь. Клянусь Богом, я пригрела змею у себя на груди!
Саймон тяжко вздохнул и снова опустил газету, на этот раз положив ее на стол. Робертс, слуга, стоявший наготове, бросился к своему хозяину и аккуратно ее сложил.
— Может, я и змея, мама, но вскормленная не твоей грудью, — холодно сказал Саймон. — У тебя никогда не находилось времени для таких обыденных дел — только для лошадей и ломберного стола. — Он замолчал, ожидая вспышки ярости.
Виконтесса Броктон отодвинула назад кресло и поднялась во весь свой устрашающий рост — около шести футов. Издав низкий утробный звук, женщина ринулась на штурм стола. Пока она обходила его, халат в лавандовую и ярко-розовую полоску вздымался позади ее внушительного тела подобно расправившемуся парусу военного корабля. Она уже было схватила лакомый кусок, но Саймон сумел чуть раньше убрать блюдо за пределы ее досягаемости.
— Неблагодарный негодник! — прошипела виконтесса, плюхаясь в тотчас выдвинутое для нее кресло справа от Саймона. Все слуги Броктонов были легки на ногу, что являлось необходимым качеством, учитываемым при найме, а Робертс — легче многих. Виконтесса с размаху опустила пухлые локти на стол и, подперев ладонями двойной подбородок, улыбнулась — в некотором роде сентиментально — своему дорогому сыну, ее самому совершенному творению.
— Объясни мне еще раз, мой мальчик, чего ради я должна сидеть так далеко, в самом конце этого чудовищно длинного стола?
Саймон перегнулся через кресло и поцеловал мать в лоб.
— Чтобы мне не пришлось умереть голодной смертью, мама, — напомнил он и сдался, поставив перед ней блюдо. — Только смотри не забудь, когда вечером Кэтлин упрется тебе в спину своей далеко не слабой ступней, чтобы затянуть корсет, что я здесь ни при чем.
— М-м-м… еще тепленькая, — очаровательно замурлыкала виконтесса после первого кусочка сладкой булочки. — Если бы мне не надо было выходить замуж, клянусь, я выбросила бы все корсеты и в жизни не взглянула бы на сухие хлебцы!
Саймон жестом позвал Робертса, изобразив указательным и средним пальцами букву «V». Слуга тотчас шагнул к буфету и достал ларец с набором изысканных сигар. Выдернув одну, Робертс обрезал небольшими ножницами кончик, положил сигару на серебряное блюдо и отнес его на стол, поставив перед хозяином.
Саймон передвинул сигару в угол рта и позволил Робертсу ее зажечь.
— Правильно, мама. Выходи замуж и делай из меня пасынка. Торопись, пока не кончился сезон, или вдовий домик — ваш, девушка!
— Не подшучивайте надо мной, молодой человек! — сказала Имоджин Роксбери, вырывая сигару из пальцев сына и делая здоровую — или нездоровую — затяжку. — Ты можешь в любой день жениться, и я буду вдовствующей виконтессой. Я отказываюсь! Вдовствующая? Что за отвратительное слово, какое-то старческое! Если бы ты считался со мной и по-настоящему меня любил, то дал бы обет безбрачия.
— Я и дал, — сказал Саймон, вернув себе сигару. — Повторно. Просто ты мне не веришь.
— Я не настолько легкомысленна! — фыркнула виконтесса и жадно посмотрела на сигару, когда Саймон сделал новую затяжку. — Ты богат, красив, имеешь титул. Поэтому ты, конечно, рано или поздно женишься. Точь-в-точь как у мисс Остин в ее очаровательном романе «Гордость и предубеждение». Она пишет: «Удачливый одинокий мужчина просто должен хотеть жениться. Это общепризнанный факт». Я никогда не была так обеспокоена, пока не прочитала эту глупую книжицу прошлой зимой! Ты станешь возражать, но с таким же успехом ты можешь попытаться передуть ветер. Ты захочешь жениться. Ты должен жениться. Но не рассчитывай, что я останусь вдовствующей виконтессой. В данный момент я подумываю о графине. Графиня! Только бы найти графа… Какая прелесть, правда? — Виконтесса показала на колечко дыма и снова выхватила у сына сигару. Всласть затянулась, наблюдая за тем, как колечки дыма поднимаются к потолку. — Жаль, что среди нынешних мужиков так прискорбно мало желающих.
Саймон, не утруждая себя сдержанностью, заметил:
— Мама, ты груба, как извозчик. Я еще удивляюсь, как ты не обточила себе два передних зуба, чтобы лучше свистеть! Неужели ты не заметила, что в лондонском обществе нынче котируется нечто более утонченное? Сумасбродство времен твоей юности потеснили такие понятия, как вежливость и хорошие манеры. И что самое ужасное, женщины теперь не пьют джин, не сидят нога на ногу и не курят после завтрака.
Виконтесса не удержалась от гримасы, хотя и разняла под столом ноги.
— Я бы убила твоего отца за то, что он умер раньше меня, — заявила она со вздохом. — Пройти через брачный рынок даже однажды — почти за пределами моих возможностей. Не знаю, как я вынесу это сейчас, когда мне под пятьдесят. Подобных сентиментальных вещей достаточно, чтобы вызвать раздражение у кого угодно. В наши дни мы ходили на балы в одежде для верховой езды и могли танцевать с одним и тем же мужчиной весь вечер, ни о чем не думая. А теперь… Ты только подумай, нельзя смотреть на мужчину более трех секунд, не будучи связанной с ним романтическими отношениями!
Саймон посмотрел на мать долгим бесстрастным взглядом и наконец сказал:
— Под пятьдесят, мама? В самом деле? Скажи, умоляю тебя, в какую сторону ты ведешь отсчет? Должен ли я вскоре признать тебя своей сестрой? Или мы оповестим весь мир о том, что ты зачала меня в еще недозволенном возрасте?
— Ха! — Имоджин подскочила и, наклонившись вперед, ловко шлепнула сына по спине. — Ты меня понимаешь, не так ли? Скажи ты что-нибудь похожее современной женщине, нынешней тупоголовой пустышке, и с ней случится обморок. Или на нее нападет такой изнурительный недуг, что придется дарить ей бриллиантовое ожерелье и везти лечиться на континент. Я же удовольствуюсь всего-навсего этим милым жирным ломтиком, который ты припрятал от меня, хотя вовсе не собирался есть.
Саймон подтолкнул к ней свою тарелку и, вернувшись в исходную позу, стал наблюдать, как мать набросилась на ветчину. Его дорогая мать! Как он ее любил! Каждую косточку ее чересчур напористого тела. Он любил ее, несмотря на все нелепости, приходившие ей в голову. Как сейчас, например. После шести лет вдовства она вдруг решила непременно выйти замуж. Жила у себя в Суссексе, беззаботная, как жаворонок, счастливая среди своих собак и лошадей, и вдруг почувствовала необходимость принять участие в лондонском сезоне охоты за мужьями.
Ради этого она выкрасила седые волосы и стала изнурять себя голоданием, чтобы обрести фигуру, какой не имела даже в девичестве. Дай ей волю, она, наверное, подошла бы к первому же мужчине, которого сочла подходящим, свалила бы его на землю одним взмахом круглого, как мяч, кулака, затем подбросила вверх, закинула на плечо и отнесла бы в ближайшую церковь.
Саймон хотел бы, чтобы мать отказалась от этой глупой затеи, сожгла корсеты и вернулась к прежним удовольствиям, а чтобы костер получился хороший, вылила бы в него краску для волос из тех флаконов, за которыми тайком посылала горничную.
Но решение Имоджин была неколебимо, и как бы Саймон ни убеждал ее, что он не женится, она ему не верила. Похоже, она считала, что для женщины титул вдовствующей виконтессы хуже смерти. Что ему оставалось делать? Разве только сказать ей, что совсем недавно он обнаружил в себе непреодолимое романтическое влечение к Арману?
— Чему ты улыбаешься, Саймон? — спросила Имоджин, заметив выражение лица сына. — И почему ты так поздно вернулся вчера, вернее сказать, сегодня утром? Ты был со своими беспутными приятелями? Но я припоминаю, ты говорил, что вы не собираетесь кутить всю ночь.
У Броктона испортилось настроение.
— Я… гм… меня задержали… совершенно непредвиденно, — сказал он и, чтобы уйти от объяснений, ухватился за первую пришедшую в голову мысль. Она во многом была связана с образом его похитительницы в тот последний момент, когда девушка ускакала прочь. — Мама, ты… по-прежнему ездишь в мужском седле?
Имоджин кивнула, дожевывая последний кусочек вкусного деревенского бекона.
— Это единственный способ почувствовать, что норовистая лошадь тебе покорна, — сказала она, направляя вилку ему в нос. — В юбке это невозможно, потому что поневоле прижимаешь обе ноги к одному боку. Вы, мужчины, скажете, что так надо для защиты нашей женственности. Вздор! Чтобы не дать нам обскакать вас на охоте, вот зачем! И поэтому же вы хотите видеть нас на выдохшихся клячах, ползущих как улитка. Спасибо Всевышнему, что твой отец не захотел видеть, как я сломаю себе шею ради сохранения моей давно забытой и никогда не оплакиваемой непорочности. Это еще одна причина, почему мужчины выходят из себя, когда мы ездим верхом как положено, а не так, что задница смотрит не на тот конец лошади.
Виконтесса заулыбалась, обнажив прекрасно сохранившиеся белые зубы, и подмигнула сыну.
— Ты только посмотри на него, Саймон! — Она кивнула на Робертса. — Он краснеет, как стыдливая девушка. Не думала, что у него есть уши. Три раза в день он стоит здесь с каменным лицом, пока мы набиваем себе животы.
Саймон украдкой взглянул на слугу, чья кожа от воротничка до корней огненно-красных волос сделалась цвета свеклы.
— Робертс, я прихожу к выводу, что еще одна прибавка к твоему квартальному жалованью не помешает.
— Да, милорд, если вам угодно. До тех пор, пока ее сиятельству не будет угодно отправиться домой. Если только вы не возражаете.
— Ты балуешь слуг, Саймон, хотя каждый день читаешь газеты. Сегодня в стране множество ливрейных лакеев не имеют работы. — Даже отчитывая сына, виконтесса ему улыбалась. — Но не будем обсуждать плачевное состояние английской экономики послевоенного периода. Оставим это до другого раза.
Она подмигнула Саймону, понудив его возвести глаза к небу, так как он хорошо знал, что за этим последует.
— Ну, я ухожу? — внезапно сказала Имоджин, что заставило Робертса тотчас выскочить вперед, чтобы подхватить ее зашатавшееся кресло, когда она встала.
Имоджин не отказывала себе в удовольствии проверить, кто из них двоих окажется быстрее. Робертс проявлял замечательную стойкость. Но временами, когда он пребывал в легкой дремоте, Имоджин все же подлавливала его, поскольку их соревнование находилось еще на раннем этапе и он не вполне привык к ее проискам.
— Какие планы на вечер, дорогой? — спросила она, поворачиваясь, чтобы покинуть комнату. — Я полагаю, отправишься на эту скучную вечеринку к леди Бессингем? О Боже, до чего же глупая женщина! Опять примется лопотать о проклятых манерах. Вероятно, я задремлю к середине ужина, а до того уроню нос в пудинг. Хорошо бы сначала куда-нибудь прокатиться. Небольшая прогулка пойдет мне на пользу. Если только ты не побоишься, что тебя увидят вместе с твоей скандальной матерью.
Саймон поднялся вместе с Имоджин — обнаружив при этом отменную реакцию, хотя и уступив Робертсу добрую секунду, — и поцеловал мать в щеку.
— Почту за честь, мэм, — искренне сказал он. — Мой экипаж к вашим услугам. Я буду у подъезда ровно в пять.
— А до этого? — спросила Имоджин, внимательно и лукаво оглядывая сына. — Видно, у тебя есть какие-то планы на это время. Возможно, ты хочешь приобрести обивочный материал для экипажа? Насколько мне известно, пули сыграли злую шутку с бархатом на сиденье.
— Так кто из нас более щедр к слугам, мама? — спросил Саймон, уверенный, что либо Хардвик, либо грум сообщили ей об инциденте и что каждое их слово было хорошо оплачено.
Имоджин пожала своими довольно внушительными плечами:
— Ты мой единственный сын. Я делаю то, что должно делать матери, Саймон. Теперь объясни, кто и почему в тебя стрелял. И какого дьявола ты ему позволил?
Саймон протянул руку и поспешил увести мать из утренней гостиной в коридор, несомненно, к большому облегчению Робертса. Ошеломленный слуга сразу вздохнул и привалился к буфету.
— Мама, поведай мне, что ты уже знаешь, а я доскажу остальное. Хорошо?
— Прекрасно, — иронически закивала Имоджин. — Из тебя нужно выдаивать информацию по каплям, как я и предполагала. Так вот, мне известно, что ночью, пока ты находился в каком-то злачном месте, в твоей карете спрятался злоумышленник. Кстати, ты проигрался. Не настолько, чтобы разориться, но достаточно, чтобы сделать тебе замечание. Итак, на полдороге до «Лесничего» вы остановились. Каким образом, не знаю, но ты убедил своего похитителя позволить тебе повернуть карету. В это время произошла короткая драка, во время которой прозвучат единственный выстрел, и налетчик беспрепятственно ускакал.
— Не совсем беспрепятственно, мама. Мне удаюсь завладеть пистолетом.
— Как будто это что-то меняет! И пожалуйста, не перебивай! Я слышала также, что тот негодяй вскочил на ждавшую его лошадь с ловкостью циркового акробата из цирка Астли. Хотя, я полагаю, мой осведомитель употреблял несколько иные выражения. Стыдно, Саймон! Ты был пьян? Сколько же потребовалось выпить, чтобы какой-то разбойник получил над тобой превосходство! Но если это не бренди, тебе нет оправдания.
— Она ударила меня деревянным башмаком по голове, — сердито пробормотал Саймон и через секунду пожелал забрать свои слова обратно. Имоджин остановилась посередине длинного коридора, выложенного черно-белой плиткой, и, широко раскрыв глаза, посмотрела сыну в лицо. У нее были удивительные глаза — синие, еще не начавшие блекнуть от времени. Сейчас в них странным образом сочетались недоверие и откровенная насмешка.
— Она? Это что, новый вид развлечения? Женщины-разбойницы? Бог мой, как забавно! Как же я в свое время об этом не подумала!
— Возможно, рано или поздно ты пришла бы к этому, если бы отец не укротил тебя и не отвел к алтарю… в нежном возрасте двенадцати лет. Вот откуда взялись твои пятьдесят. Как видишь, мама, я запомнил. Но если вернуться к теме, то у тебя нет повода для беспокойства. Крошка, как выяснилось, охотилась совсем за другим человеком и довольно мило извинилась за причиненное неудобство… перед тем как попыталась размозжить мне голову ботинком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33