Лично у меня нет охоты. — Саймон старался выглядеть как можно серьезнее, но все же не удержался от улыбки. — Ну ладно, ребенок, забудьте о нем. Бедняге нельзя сюда возвращаться, потому что, видя его, я постоянно стану вспоминать, как вы смотрели на его волосы, а мне нужно беречь репутацию. Что подумают люди, если узнают, что я падаю со смеху на пол, держась за живот? Это не приведет ни к чему хорошему.
Калли усмехнулась и вернула Саймону парик, прежде чем снова усесться на кровать.
— Боюсь, тогда у меня не будет учителя, — сказала она, следя за ним краешком глаза. — Может, мистер Готье вызвался бы научить меня танцевать? Вы не хотите его попросить?
— Скорее дьявол станет конькобежцем, — тихо пробормотал виконт, сердито заталкивая странный предмет обратно в карман. — Ребенок, вы опять флиртуете, — сказал он, когда Калли захихикала в ответ на его предыдущее высказывание. — И вы это знаете, не так ли?
— О, наипрекраснейшим образом, Саймон, — сказала она, заставив его почувствовать, как отрадно слышать свое имя из ее уст. — Я хотела посмотреть, как вы будете реагировать на упоминание о мистере Готье. Я нахожу его довольно притягательным, раздражающим в некотором роде. Такое впечатление, что он во всем сообразуется только с собственным мнением и считает, что все остальное в мире создано для его персонального ублажения. И он кажется довольно таинственным, словно владеет какими-то трюками, никому другому не ведомыми.
— Неплохое описание, надо признать, — сказал Саймон. — И он выгодно пользуется этими трюками в общении с женщинами. Так что берегитесь.
Калли хмыкнула
— Я не думаю, что вы искренне считаете, будто его следует воспринимать всерьез, — сказала она, качая головой. — Ну кто поверит мужчине, который говорит, что влюблен, если он видит тебя только второй раз?
— Он это говорил? — спросил Саймон, пристально глядя на нее и в глубине души радуясь, что эта неопытная женщина-ребенок рассмотрела Армана за всеми его уловками. Многим искушенным дамам это не удавалось. — Когда?
— Не важно, — отмахнулась Калли. — Вы же знаете, это только шутка. Вы сами точно так же подсмеивались надо мной этим утром в парке.
Саймон задумчиво опустил глаза, рассматривая розовые узоры на ковре. Конечно, строго говоря, он вел себя не как бесстрастный учитель, когда поцеловал ее в ладонь во время первого урока флирта. Однако Калли предпочла не углубляться в мотивы столь интимного акта. И это при том, что Армана она видела насквозь. Зато Саймон, к несчастью, хорошо знал причины своего поступка. Он вдруг ощутил еще большее неудобство, чем раньше. Теперь он уже не был так уверен в своем плане и ее участии в оном.
— У мистера Готье очень необычный акцент, — продолжала девушка, покачивая взад-вперед ногами. Наблюдая за ней, Саймон вдруг заметил, что она не обута. Была и остается ребенком, несмотря на свою умудренность и внешние перемены. — Иногда кажется, что он француз, иногда — англичанин. Временами даже американец. Эмери немного рассказывал мне о нем, хотя в большинство тех историй трудно поверить.
— Арман вырос в Америке, в Новом Орлеане, — рассеянно сказал Саймон, занятый созерцанием обтянутых чулками пальцев и тонких лодыжек. Он живо представил себе длинные стройные ноги, вспомнив тот день, когда Калли переоделась молодым человеком. — Во всяком случае, он так говорит.
— Он так говорит? — повторила она. — Вы хотите сказать, что не верите ему?
— Я был бы тупоголовым бараном, если бы верил, — ответил Саймон. — Надо видеть, с каким восторгом он рассказывает совершенно дикие вещи. Большинство светских леди находят их занимательными.
— А зачем мистер Готье все это выдумывает? С каким-то умыслом?
— Я полагаю, Арман просто забавляется. Действительно, ему доставляет удовольствие обыгрывать слабости своих собратьев, хотя обычно он довольствуется ролью наблюдателя, а не участника. Обычно.
— Но не сейчас? — заметила Калли, вновь обнаруживая живость ума. — Он не просто стоит в стороне и слушает, как мы обсуждаем наши планы. Он их не одобряет, не так ли?
— Да, пожалуй, он бывает более благодушен, — согласился Саймон, переведя взгляд на свой рукав, когда Калли непроизвольно положила руку ему на локоть. — Я думаю, он видит в этом некоторую опасность для вас.
— Ну, это уже верх глупости! — возразила Калли. Она, несомненно, не усматривала никакой опасности в планах Саймона, как и в его присутствии в этой спальне. — Я хочу посещать балы, рауты и представления. Хочу танцевать, флиртовать и размахивать моим мнимым приданым перед носом графа Филтона. Хочу, чтобы он, ослепленный страстью, проиграл вам все свое состояние. Каким образом это может мне навредить? Нет ничего проще и безопаснее!
— Вы можете влюбиться в Армана, — предположил Саймон, внимательно за ней Наблюдая.
— Влюбиться? Для этого вы и пришли? Предостеречь меня, чтобы я держалась подальше от мистера Готье? Я не так наивна, как те мисс, которые верят вашему другу, с его напускной таинственностью. Она настолько очевидна — дальше некуда!
— Арман богат, красив, умен, покладист… Словом, он очень выгодное приобретение, Калли.
Она закатила глаза к потолку.
— А еще неискренен и самовлюблен. И вообще слишком обтекаем, чтобы мне нравиться. Ну, теперь все? Или я должна убеждать вас, чтобы вы успокоились?
— Или, чего доброго, можете влюбиться в меня, — продолжил Саймон, не слыша ее от сознания, как близко друг от друга они сидят на этой кровати. Так близко, что он касается бедром ее бедра и ощущает аромат ее юности, придающий ей такое обаяние. Ту самую притягательность, с которой он был вынужден бороться с тех пор, как впервые обнаружил это дерзкое создание в своей карете. Если сейчас его сравнят с Арманом или Джастином, а то еще, чего доброго, с лучшим другом Лестером, таким уютным, он, пожалуй, — у Саймона екнуло сердце, когда он подумал об этом, — впадет в глубокое уныние. Он наблюдал за Калли — за тем, как она сжимает губы и увлажняет их кончиком языка.
— Это мечта Имоджин, но не моя, — сказала она и отвела глаза, когда Саймон взял ее за руку и погладил большим пальцем по тыльной стороне кисти, прилагая все усилия, чтобы не замечать, как гулко бьется сердце. — Вы действительно мне не верите? Я стараюсь делать все это только для того, чтобы понравиться вашей матушке, которую я просто обожаю.
— Я не знаю, — честно ответил Саймон, как ни странно, не теряя надежды на лучшее. — Моей матери всегда был нужен кто-то, кто разделял бы ее нелепые идеи.
— Касающиеся ее желтых волос, — сказала Калли, пытаясь улыбнуться, но из этого ничего не получилось.
— И ее корсетов, — услужливо добавил Саймон, продолжая гладить ей руку. Когда его пальцы обвились вокруг ее запястья, он почувствовал, как у нее внезапно подскочил пульс. И его собственный ответил тем же.
— И принесенных Лестером шоколадных пирожных, которые она прячет в спальне и съедает, когда никто не видит. — Калли посмотрела на их соединенные руки. — Вы не могли бы прекратить это?
— Нет, — сказал Саймон и продолжил тему: — И по поводу титула вдовствующей виконтессы, что для нее хуже смерти.
— И еще по поводу того, что она сможет жить с этим титулом, если вы женитесь на мне, — добавила Калли. Когда она снова посмотрела на него, ее огромные зеленые глаза выражали призыв и — только слегка — тревогу. — Почему вы сказали «нет»?
— Потому что вам это нравится, — ответил Саймон, понижая голос до шепота. — Потому что мне это нравится. Потому что я безнадежный глупец.
Она продолжала смотреть на него.
— Ох…
— Вот и ох, — тихо сказал он, мягко притягивая Калли за плененную руку и так же страстно заглядывая в бездну ее глаз, как они вопрошающе смотрели на него. — Проклятие! — простонал Саймон под влиянием момента, не думая о будущем, чтобы отдаться восхитительному настоящему. Он осторожно наклонился к ее лицу и обнаружил, что ее губы идеально подходят к его, равно как их тела соответствуют одно другому. Его руки облегали ее нежный стан, привлекая все ближе и ближе, пока полностью не обвили его, словно вводя в свой мир, делая частью его.
Но настоящее длилось недолго. Мысли о будущем, где для Каледонии Джонстон не было места, отрезвили виконта, для его порыва не существовало иного исхода, кроме краха, тем более когда ей станет известно, что ее обманывали.
Саймон оторвался от ее губ и положил себе на шею ее голову, переводя тем временем дух и пытаясь избавиться от наваждения.
— Это безумие, — прохрипел он, услышав, как нетвердо звучит его голос. Он зажмурил глаза, забыв обо всем на свете и не имея даже возможности вспомнить, как дышать.
— Милорд, не стоит так сердиться, — сказала Калли, пытаясь его оттолкнуть. — Или вы просто боитесь, что сюда в любой момент придет Имоджин и станет лепетать о подвенечных нарядах? То, что вы сейчас сделали, во сто крат превосходит все допустимые каноны. Я не настолько глупа, чтобы этого не понимать.
Калли снова оттолкнула его, на этот раз полностью высвободившись, так как после ее слов он ослабил руки.
— Ну что, вы остудили свой пыл, мой прекрасный наставник? — Она смотрела на него так, будто снимала мерку для будущего гроба, радуясь возможности совершить экзекуцию. — Я начинаю думать, что из вас двоих Арман Готье менее опасен. Для меня совершенно ясно, что любой юной девушке перед выходом в свет мало уметь правильно делать реверансы и оставлять визитные карточки. Сначала нужно получить уроки фехтования и стрельбы из пистолета.
Саймон сердито потер лоб, увещевая свой мозг выдать хотя бы несколько связных мыслей, чтобы их можно было произнести. Но попытка не увенчалась успехом. Впервые за очень, очень долгое время он чувствовал себя крайне беспомощным и совершенно растерянным. И довела его до такого унизительного состояния — подумать только! — какая-то девчонка.
— Я прошу вас извинить меня, Каледония, — сказал он наконец, поднимаясь.
Он сидел рядом с ней на кровати! Несомненно, это была его первая ошибка. Нет. Первая ошибка — его появление в ее комнате. Или, скорее, придуманный им безумный проект. Следовало сразу передать ее отцу. И наказать ему, чтобы с этого момента он держал ее привязанной к столбику кровати.
Ах, ну почему он этого не сделал? Ведь Арман его предупреждал. И Боунз предупреждал. Хотя о чем он только не предупреждал, начиная с того, что нельзя спать при открытых окнах. Или о вреде низкосортного мяса, которое хозяйки обваливают панировочной крошкой или прячут под соусами. Панировочная крошка? Соусы? Что за мысли! И почему он еще здесь? Почему не внизу и не глотает яд?
— Калли, я…
— Вы хотите моего прощения? — Она тоже соскочила с кровати. — Ну нет! Вы его не получите! Что вы на это скажете?
Она стояла перед ним, уперев руки в бока. Ее обтянутые чулками ножки высовывались из-под подола, блестящие потревоженные локоны прибились к щекам, зеленые глаза выражали что-то среднее между неподдельным негодованием и злорадным ликованием. Некоторое время Саймон молча смотрел, как она торжествует, радуясь, что поставила его в такое невыносимое положение. Потом вдруг запрокинул голову и расхохотался.
— О Боже, Калли! — воскликнул он, чувствуя себя необыкновенно счастливым, молодым и полным жизни. — Честно вам говорю, если бы я был Арманом, я бы сказал то же самое. Кажется, я влюблен!
Несколько секунд она не сводила с него прищуренных глаз. Затем решительно тряхнула головой и твердо сказала:
— Ха!
— Ха? — переспросил он, порядком ошеломленный.
— Да, Саймон, — ха! — заявила Калли, направляясь к двери. — Ха-ха-ха! Я знаю, вы можете сказать что угодно, чтобы держать меня здесь. Вы будете делать все, чтобы ублажить и как-то занять Имоджин, лишь бы она не стояла у вас на пути, пока вы заняты своим делом, в чем бы оно ни заключалось. Но вы по-прежнему хотите уничтожить Филтона, и вам нужна моя помощь. Вот почему вы говорите то, что только что сказали. Ваши действия тоже подтверждают, что вы беспутный, никудышный человек. Возможно даже, подлый! Уходите! Я даю вам пять секунд, милорд Броктон. Если вы не покинете мой будуар, я пожалуюсь вашей матушке, можете не сомневаться!
Саймон чувствовал, как нарастающий гнев вытесняет угасающий пыл и замешательство.
— Я вам не Лестер, чтобы водить меня за нос! — проскрежетал он. — Пусть моя мать пляшет под вашу дудку, пусть мои слуги превозносят вас и подсказывают мне, как лучше вам угодить, но будь я проклят, если поддамся на их уговоры! Неудивительно, что ваш отец с такой готовностью проглотил весь абсурд, сочиненный моей матерью, и оставил вас здесь. Наверное, впервые с того дня, как вы появились на свет, он познал покой!
— Убирайтесь! — снова приказала Калли, протягивая руку к небольшой статуэтке — девушке с подойником. — Я видеть вас не могу! Если вы хоть на секунду подумали, что мне было приятно, когда вы меня целовали, вы глубоко ошибаетесь!
— О нет, вы не сделаете этого, — предупредил Саймон, видя поднятую статуэтку. Он схватил Калли за руку и притянул к себе с такой силой, что чуть не вытряс из нее душу. — А ну, ребенок, попробуйте сказать, что вам это безразлично! — прорычал он и снова впился ей в губы.
В мозгу немедленно прогремел взрыв — мощнее, чем если бы она нанесла свой удар. Но она выпустила оружие из рук, и статуэтка с глухим стуком приземлилась на ковер.
Саймон вдруг ощутил голод, требующий безотлагательного утоления. Их первый поцелуй не шел ни в какое сравнение с теперешним желанием обладать ею и никогда ее не отпускать. Поэтому когда она, пропустив ладони сквозь его руки, обняла его за спину, у него помутился разум.
Калли больше не была покорной и податливой, как прежде, — она возвращала назад то, что получала. Она прижималась к нему почти с яростью, стараясь приноровиться получше (но существовали ли еще на свете два человека, так подходившие друг другу?), позволяя ему проникать языком к ней в рот.
Саймон проворно переместил руки с ее талии вверх, скользнув на маленькую совершенную грудь. Ее дразнящая упругость заставляла его испытывать танталовы муки. Он легонько ущипнул соски сквозь тонкое платье. Вырвавшийся у нее вздох пришелся ему прямо в рот. Последовала дуэль двух языков, уносящая остатки здравого смысла, верно служившего им долгие годы.
Неизвестно, сколь долго продолжался стук в дверь, прежде чем Саймон его услышал. Калли, вероятно, пришла в себя тогда же. Они тотчас разомкнули объятия, пытаясь понять, что же произошло минуту назад…
— Что такое? — крикнул виконт в толстую деревянную дверь. С таким же успехом он мог спросить, какой сегодня день, месяц или год, потому что, похоже, забыл обо всем на свете и в данный момент не воспринимал ничего, кроме запаха и вкуса Каледонии Джонстон.
— Милорд, меня послала ваша матушка, — донесся с другой стороны двери голос Эмери. — Виконтесса просила передать, что она закрывает глаза, когда позволяют обстоятельства, но, прошу прощения, сэр, она сказала, что не собирается отправляться из-за вашего сиятельства в ад.
Саймон посмотрел на Калли, которая тем временем подошла к трюмо и теперь сидела на краешке пуфика с таким видом, будто только что пережила тяжелое потрясение.
— Мне лучше пойти, — тихо сказал он. Она только кивнула, отводя глаза.
— Мы должны поговорить об этом, как вы понимаете.
Она опять кивнула.
— В другое время.
И снова кивок.
— Я…
Калли вскинула голову и взглянула на него глазами, полными слез.
— Если вы скажете, что раскаиваетесь, я сниму с вас кожу столовым ножом, Саймон Роксбери!
Теперь пришла его очередь кивнуть, что он и сделал. Затем повернулся и покинул комнату, тихо закрыв за собой дверь.
— Все в порядке, милорд? — спросил Эмери, когда виконт остановился у двери, с запозданием сообразив, что его шейный платок почти развязан, потому что еще несколько минут назад Калли путалась в его складках своими пальчиками. — Виконтесса сказала, что юная мисс тоскует по дому и вы пошли к ней поговорить. Ведь она не уедет от нас, милорд? Мы все порядком к ней привязались. И к мистеру Пламу тоже.
— В самом деле? — сказал Саймон, с трудом веря своим ушам. Эмери всегда такой официальный — и вдруг такое отступление от правил.
— О да, милорд. Это правда. Мисс Калли внесла какую-то живинку в дом. И, простите меня за вольность, теперь ваша матушка меньше слоняется повсюду и не так сует нос в наши дела. Робертс особенно полюбил мисс Калли за то, что ее светлость постоянно с ней занята и у нее остается меньше времени подлавливать его. Действительно, будет жалко, если они уедут.
— Как давно вы в этом доме, Эмери? — Саймон лукаво посмотрел на дворецкого, чьи пространные речи не только шокировали, но и радовали его.
— Я начинал лакеем у вашего покойного отца и помню вас еще мальчиком. Вы выросли у меня на глазах.
— Да, Эмери. Однако я не припомню, чтобы за все это время вы разговаривали так… так фамильярно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33