Ц Он, кажется, спустился в мастерскую, Ц отвечает Юлия Борисовна. Ц Я за
крою хранилище и схожу за ним.
Ц Благодарю вас, Юлия Борисовна.
Ведь она, думаю я про Юлию Борисовну, патологически не умеет врать. Значит
, из-за какой-то дьявольской привязанности к Славочке ей с утра померещил
ось, что он пришел, в момент нашего с ней разговора она уже совершенно утве
рдилась в своей фантазии и сейчас добросовестно шагает, переступая отеч
ными ногами в войлочных туфлях, в подвал, чтобы обнаружить у закрытой рес
таврационной мастерской свою ошибку. Что же есть в этом Славочке, если вс
е безоговорочно верят в его правоту? Как же сформулировать мне, профессо
ру Семираеву, этот Славочкин феномен? Испускает он электричество, волны,
флюиды, что ли?
Ведь, слава богу, я уже знаю его семь лет. Ну, Семираев, сознайся… Сознаюсь: я
боюсь его. Я боюсь его молчаливой тихой улыбки, широко посаженных глаз на
скуластом лице, бледности, которую не берет загар и которая у него выгляд
ит не признаком нездоровья, а печатью какой-то потусторонности. Я боюсь в
ести с ним диалог, потому что, даже когда он соглашается со мной, в его непр
отивостоянии есть оттенок какой-то своей глубинной и уверенной в себе, а
не только в логике доказательств правды.
Так было всегда, с первого курса. После первого семестра я понял, что совер
шил ошибку, взяв этого паренька в свою мастерскую, и принялся тихо и незам
етно делать так, чтобы он или ушел совсем Ц лучше совсем! Ц либо к другом
у мастеру.
Как-то дома за обедом Маша сказала:
Ц Папа, зачем ты это делаешь? Ведь Слава самый талантливый среди нас.
Ц Что делаю? Ц спросил я.
Я знал, ч т о я делаю. Но сможет ли дочь сформулировать и осмелится ли сформ
улировать? Мне показалось вначале, что меня спасла опытность, когда я зад
ал этот вопрос. О, великая опытность! Великое умение холодно владеть ситу
ацией. За моими плечами уже были дискуссии искусствоведов, споры со зрит
елями и критиками, и, главное, не те споры, которые уже прошли, а те, которые
я, докончив их в действительности, снова провел в своем сознании, где уже т
очнее отбивался, вовремя задавал нужный вопрос, мял, унижал, высмеивал, де
лал невеждой оппонента. И я хорошо запоминал все перипетии этого умствен
ного спора и все точные слова и сбивающие наземь реплики.
Но здесь это не помогло. Мое "Что делаю?" и мгновенная реакция могли опроки
нуть опытного противника, но дочь или не знала жалости, или не ведала любв
и ко мне, или была так наивна, что ответила:
Ц Ты выживаешь Славу, потому что он самый талантливый в твоей мастерско
й. Ты думаешь, что он талантливее тебя и что он настоящий художник.
И я поразился тогда бледности, которая покрыла вдруг лицо и шею моей доче
ри. Эта бледность, как мне казалось, не была спецификой волнения, а какой-т
о Славиной бледностью уверенной в себе правоты.
Ц Если Слава уйдет в мастерскую к Тарасову или Глазунову, я уйду вместе с
ним, хотя ты и мой отец. Я ведь взрослый человек, папа, и могу таким образом
выразить свое несогласие с отцом. Искусство ведь не семейное предприяти
е, правда, папа?
Ц Понимаешь ли, Маша… Ц начал я совершенно спокойно.
Впрочем, и весь разговор я провел спокойно. Не было ни громких слов, ни отц
овских проклятий, ни криков, ни взаимных попреков. Я понял только одно: моя
дочь знает, кто я такой. И возможно, это знает и Слава, но они, ко
нечно, знают и то, чему я могу научить. В стране нет более верного взгляда и
точной руки, и вряд ли они захотят потерять такого учителя. Но дочь мне дор
оже всего, потому что она феноменально талантлива. Наверное,
больше, чем Слава. И она моя дочь. Это страховочный вариант судьбы. Если не
получится у меня Ц должно получиться у нее. У нее есть фора Ц я. Потому чт
о моим толкачем был только я, моя ловкость, моя двужильность. Я занимался и
скусством и одновременно был возле него, я думал о куске хлеба, а она пусть
занимается только искусством, все остальное сделаю или я, или, если меня у
же не будет, мое имя.
О, великая опытность! О, вечная моя привычка держать себя в узде! Я не вспыл
ил, я спокойно продолжал:
Ц Понимаешь ли, Маша, применительно к вашему со Славой возрасту можно го
ворить только о способностях. Мне кажется, что то слово, которое ты употре
била, выражает уже суть чего-то сделанного. И применительно к Славе мы буд
ем говорить так, когда он что-то создаст. Пока он способный ученик, но он ра
ботает в моей мастерской и должен жить по ее законам. Я не могу создавать д
ля него особую программу обучения. Если все играют гаммы в темпе адажио, т
о пусть в этом темпе Ц на первом, заметь, курсе Ц играет и он, хотя бог и на
делил его беглостью пальцев. Вот эту мысль и постарайся до него довести. И
на этом давай закончим разговор, потому что дальше начинаются самолюбия.

В полукруглые окна видно, как в конце аллеи, ведущей к станции, появилась ч
ерная точка. Для посетителя это еще рановато. По неискорененной привычке
администратора я бросаю взгляд на каминные часы: постукивая вместо маят
ника бронзовой косой XVIII века, бронзовая смерть уже накосила половину дес
ятого. Значит, появился на работе Славочка. Из нижнего цокольного этажа, и
з окна коридора возле реставрационной мастерской, забранного решеткой,
сейчас неотступно глядит Юлия Борисовна. Взгляд у нее цепкий, дальнозорк
ий. Мне и смысла нет гадать, Славочка шагает от электрички или нет: первой
оповестит о появлении своего любимца Юлия Борисовна. Она же сегодня, нав
ерное, заведет разговор о том, чтобы разрешить реставратору приходить на
работу к десяти. Но ответ мой тоже известен. Логика логикой, а порядок пор
ядком. И воспитанная Юлия Борисовна уйдет от разговора. Славочка будет п
оступать по-своему, я буду нервировать его. Разыскивая его каждое утро, я
никогда не осмелюсь, пересилив себя, сделать замечание. Маша? То ощущение
безупречной своей правоты, которое распространяет вокруг себя мой учен
ик? Деликатность перед его обстоятельствами? Не знаю. Не могу, и все.
Наконец на селекторе загорелась лампочка вызова.
Ц Я слушаю вас, Юлия Борисовна.
Ц Я передала вашу просьбу Ростиславу Николаевичу…
В этот момент что-то вроде жалости шевельнулось у меня в душе. Бедный паре
нь, ведь летел, наверное, на всех парусах. И все его понимают, ценят его само
отверженность, и лишь я свожу счеты с одаренностью, заставляю расплачива
ться за собственную слабость. Как же он, должно быть, ненавидит меня.
Я на минуточку представил себе, как на другом конце города Слава поднима
ется по будильнику в половине шестого, если не в пять. Позже ему никак не у
спеть: больные ведь тоже поднимаются очень рано. Судно, белье, капризы. Дат
ь поесть матери, поесть самому, прибрать в комнате, на кухне в их однокомна
тной квартире на пятом этаже, сбегать в булочную и молочную Ц открывают
ся в восемь, Ц и скорее, скорее в автобус. И так уже семь лет со дня поступл
ения в институт. Образцовый единственный сын.
Маша пыталась меня разжалобить. Хотя, впрочем, вряд ли разжалобить. Мы оба
с ней работали в домашней мастерской, в разных углах. Это еще было до того
памятного обеда, но я уже приметил у нового студента эту удивительную бл
едность, когда делал ему замечания, уже приметил взгляд Маши, а потом ее от
чужденное выражение и чуть поднятые от напряжения плечи Ц стеснялась м
еня, отца? Ц когда я подходил к мольберту Славика. А в тот день Маша говори
ла, говорила, и я еще подумал: "Как живо, как хорошо знает подробности, может
быть, она уже побывала в этой однокомнатной квартире на пятом этаже в Отр
адном? Задать бы ей этот вопрос. Может, отец и имеет право спросить?" Но жизн
ь меня научила: карты нельзя открывать никому, никогда. В этом я убеждался
неоднократно. Я не задал и в тот раз неделикатных личных вопросов. Но разв
е я не имел права высказать свое мировоззренческое отношение?
И я высказал:
Ц Для художника слишком большое бремя Ц быть еще и хорошим сыном.
Я не предвидел реакции-перевертыша.
Ц Это относится и к дочери?
Ц Не играй словами. Я сказал то, что хотел сказать.
Как будто я ничего по существу в тот раз не сказал своей дочери. Я ответил
ей не мыслью, а формулой, эдакой округленностью, имеющей лишь видимость г
лубокомыслия. Но я хорошо помню Ц как приличный человек, который ловит с
ебя на постыдном желании украсть, Ц мгновенный инстинктивный взгляд, к
оторый я бросил на стену домашней мастерской. Они висели рядом, два портр
ета, на почетном месте уже много лет и никогда не сменялись другими полот
нами, как бывает, когда примелькавшиеся пятна и лица вдруг надоедают. Это
было непрерывным самоистязанием, но одновременно и ритуальным актом
всех посетителей мастерской Ц дань постоянству в любви. Я хо
рошо помню, что бросил инстинктивный взгляд на портреты матери и первой
жены. Разве их вживе я небестрепетно вышвырнул из своей жизни, когда, кажд
ая в свое время, они стали мне мешать (надо говорить точнее, точно, точно!), с
тали мешать моей карьере. Мешать тому заложенному во мне, что могло реали
зоваться.
А, видите ли, Славочка ни через что переступить не может. Даже не хочет инс
ультную мать сдать в больницу для хроников. О, этот мальчик хочет все: быть
и хорошим художником, и хорошим сыном, и верным возлюбленным. Миленький м
альчик, ничем не хочет замутить своего душевного покоя. Он что, не понимае
т, что художник носит в душе ад? О, эти чистоплюи. Им что, привести историчес
кие параллели, рассказать о той брани, которую Микеланджело выливал на г
оловы своих товарищей-художников, напомнить, как Бенвенуто Челлини пыря
л инакомыслящих коллег по искусству ножом? Отстаивали себя и свою точку
зрения.
Разве с тех пор что-нибудь поменялось в нашем специфическом мире? Впроче
м, сейчас незачем пырять ножом. Бывает достаточно не купить картину. Кака
я бездна здесь приемов, как быстро и, главное, непредвзято все решается. То
лько летает по новичкам карандашик секретаря. "Мне кажется, правая фигур
а недостаточно прописана. Смотрите, рук нет Ц одни рукава пиджачка. А где
под ними кости, мясо?" И все уже "видят", что никаких костей и мяса нет, и уже ви
дят, что и в ногах-то костей нет. Найдется ли такой, кто твердо скажет: "Чушь!
Это живой человек". Сознание скорее подсовывает недостатки. А вот прогол
осовали уже дружно Ц рассмотреть картину на следующем заседании закуп
очной комиссии, то есть через три месяца. Жарь, художник, в собственной мас
терской на плитке ливерную колбасу по 64 коп. за кг. Вкусно получается, если
со свежим лучком. Работай, надейся, жди следующего заседания.
Тебя еще не клюнул в задницу жареный петух, Славочка, чистый, пригожий ты м
ой мальчик. Художник Ц универсальная профессия. Он еще и интриган, и дипл
омат, и торговец. Даже Пушкин, мой милый, думал о суетном. Торговался с изда
телями. "Не продается вдохновенье, но можно рукопись продать". Художник Ц
белый и серый ангел сразу. А ты хочешь прожить в крахмальной рубашечке, не
склонивши выи? Ты даже меня, своего учителя, не хочешь попросить ни о чем. В
се сам. Ну так барабань. Нервничай, торопись на автобус, стрессуй, нянчись
со своей душой, со своей мамочкой, идеальный сын, а когда ты будешь писать
свои гениальные картины? Погоди, милок, мы тебе подвалим работки в музее, м
ы тебе подвалим забот.
Ц Я передала вашу просьбу Ростиславу Николаевичу, и он готов сейчас же к
вам зайти, Ц слышится через селектор голос Юлии Борисовны.
А сколько с ней, с высокоценимой и высокоинтеллигентной Юлией Борисовно
й, мне нянчиться? Не пора ли почтенной даме избавляться от романтических
иллюзий и старушечьей влюбленности? Не в кошки-мышки здесь играем. А уж ро
ль мышки для меня и вовсе была бы нова. В мои-то пятьдесят с лишним лет мне к
ак-то негоже менять амплуа. Будут, правда, валидолы, корвалолы, кордиамины
, суета, а может быть, на недельку и гипертонический криз. Трус не играет в х
оккей! Пора.
В моем голосе к свинцу начальственного гнева прибавляется Ц именно это
го Юлия Борисовна и не любит Ц человеческое раздражение. Наддай, Семира
ев, наддай…
Ц Юлия Борисовна, я просил разыскать мне Ростислава Николаевича сорок
минут назад. Время, которое я предполагал ему уделить, истекло. Теперь я см
огу с ним переговорить только в конце рабочего дня.
Пусть понервничает мальчик, а заодно оставит надежду улизнуть пораньше.
Господь завещал нам зарабатывать свой хлеб в поте лица своего.
Я не успеваю выключить селектор, голос Юлии Борисовны снова врывается ко
мне в кабинет:
Ц Юрий Алексеевич, я убедительно прошу вас не откладывая принять Рости
слава Николаевича. У него настоятельная личная просьба.
Меня всегда деморализует чужая настойчивость и неизвестность. Настойч
ивость подразумевает силу и уверенность. Неизвестность заставляет пре
увеличивать размер чужой силы и точки ее приложения. Может быть, что-то ра
знюхал мой гениальный ученик? Ляпнула что-то Маша? У него поменялись план
ы? Информация Ц основа действия. Чтобы управлять событиями, надо ею влад
еть.
Неверно, что существуют большие события и малые. Малые события Ц это бол
ьшие усилия малых людей. А малые люди умеют ставить палки в колеса больши
м. И потом, пожар надо гасить в зародыше. Горло полоскать, когда начало пер
шить. Так что нам приготовил решительный и настойчивый Славик? Я разве бо
юсь, просто чуть начинает сосать под сердцем. А собственную нервную сист
ему надо беречь, настоящий марафон лишь начался. В искусстве побеждает н
е только талант, но и объем, масса. Что Пикассо со своей "Герникой" и без свои
х трех тысяч картин? А Микеланджело с одним "Давидом"? Лишь эпизоды истории
…
Я поворачиваюсь к селектору:
Ц Хорошо. Пусть поднимается.
И тут же раздается телефонный звонок.
Я с детства тренирован на стрессах. В конце концов, у каждого их хоть отбав
ляй. Но разве смог бы я работать, если бы допускал до себя всех? Если бы брос
ался переделывать каждое полотно по совету любого доброхота? Если бы в р
ефлексии все время перемалывал свои поступки? У меня свой защитный аппар
ат, выработавшийся с годами. Любую ситуацию рассматриваю как не свою. И пр
и плохом, трагическом известии первое, что я себе говорю: "Ну и что? Мир пере
вернулся? Жить можно?" И тут же быстро, мгновенно напрягаюсь: сделанного и
прошедшего не вернешь Ц о нем жалеть нечего. Что делать дальше? Все усили
я на будущее. Есть выход? Хорошо, будем точно и смело работать в этом напра
влении. Вперед, заре навстречу!
Когда умерла мать Маши, Мария-старшая, я сказал себе: ее не вернешь, цыц, не
психовать. Цели две: объяснить "все" Маше и скрыть, "как она умерла". Пока гла
вное Ц второе. Несчастный случай. На этой версии и держался до последнег
о. Четырем допросам подвергли несчастного вдовца, и каждый раз я говорил: "
Нет. Нет. Нет. Нет". По отношению к знаменитому художнику следственным орга
нам приходилось вести себя с особой деликатностью. Ничего прямо, все в из
ящных вуалях. А разве скинешь с чаши весов мою безупречную биографию? Про
исхождение, восхождение, жизнь. И разве в мастерской художника не может с
тоять кислота, если уже десять лет я занимаюсь ксилографией? "Нет". Правда,
у Марии, если мне память не изменяет, брат умер от белой горячки. "Нет". Правд
а, у покойной были странности Ц иногда она на неделю-две пропадала из дом
а. "Нет". Правда, племянник моей жены осужден за ограбление. Деревенские он
и, неразвитая эмоциональная основа, тяжелое детство. Я сам родом из дерев
ни, я знаю…
Сейчас бы я добавил и еще кое-что, это бы сократило процедуру до двух разг
оворов: "У моей дочери тоже обнаружены странности. Какие? Она закончила ху
дожественный институт, по специальности живопись, но уже три года не при
трагивается к холсту, к карандашу, к кисти".
В любой ситуации главное Ц не растеряться. Принять ее как данность и дей
ствовать. Это снимет первый, глубинный стресс. Но потом случившееся все ж
е просачивается до эмоциональных основ. О, как страх, неуверенность, злоб
а начинают трясти душу! Бессонная ночь разматывает перед тобою мерзкий к
инофильм случившегося. И днем, что бы ты ни делал, как бы ни старался отвле
чься, тревога и страх вползают в душу. Но и здесь я нашел противоядие. Боль
от любой утраты стихает на третий день, выход из любого, самого безвыходн
ого положения начинает брезжить в конце третьих суток. Да будут благосло
венны они, третьи сутки! Помни о третьих! С этой мыслью я готовлюсь принять
любое известие.
Зазвонил телефон, по которому могло звонить только очень большое началь
ство. А большое начальство как кара небесная, здесь редко ждешь радости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15