Сразу же после визита профессора я позвонил моей доблестной и интеллиге
нтнейшей главной хранительнице Юлии Борисовне и сказал, что с утра в муз
ее не буду, потому что у меня тяжело больна жена, и попросил хранительницу
взять мою служебную машину и приехать для решения неотложных дел по музе
ю ко мне на квартиру.
Ну, теперь, думал я, посмотрим, дражайшая Юлия Борисовна, не напрасно ли мы
держим специалиста, владеющего шестью иностранными языками и переписы
вающегося со всей художественной общественностью планеты. Прозондируе
м ваше сердечко, Юлия Борисовна. Как у вас обстоит дело с простой русской б
абьей жалостью? Наверное, как и у современной женщины, ум и образование по
дновляют жалость. Но так ли сильна ваша европейская образованность, чтоб
ы пересилить крестьянско-деревенское происхождение, моя дорогая? Посмо
трим. Я ведь редко ставлю на необъявленных козырей!
Второй мой звонок был Ивану. Ему ни слова о Сусанне. Собранный, четкий Ц с
тарающийся быть четким Ц голос. Ивану необходимо было услышать некотор
ое смущение: в старом прагматике проснулась совесть. Я повел разговор из
далека. Я еще раз сказал, как меня радует и трогает доверие начальства, дов
ерие его, Ивана, честь, которая мне оказана. Но эту честь, продолжал я, мне пр
инять невозможно именно вследствие той высокой ответственности, котор
ую на меня накладывает тема новой работы.
Ц Что ты хочешь? Ц перебил меня Иван.
Но по плану разговора к сути переходить было рановато. Мы недаром в молод
ости столько выпили вместе коньяку у меня в мастерской. Достаточно я наг
ляделся на молодого Ивана, нынче примерного семьянина, а раньше большого
ходока по женской части. Я знал его даже слишком хорошо. Грубовато-свойск
ий вопрос меня не смутил. Я пел прежнюю песню в совестливо-бичующей манер
е. Мне, дескать, неловко, я не уверен в своих силах, есть знаменитые старые м
астера, подросла талантливая молодежь.
Но и Иван меня знал.
Ц Чего ты хочешь? Ц снова перебил Иван.
О брат мой, о тоскующий важный брат, подумал я, недогадлив ты. Но свой стыдл
ивый курс не сменил. Я только прибавил запинающейся жалости в голосе. Я жд
ал раздражения у своего друга. Друг другом, а начальнику положено раздра
жаться. Раздраженный начальник податливее. Ему тоже надо проимитироват
ь свою заинтересованность. Когда тебя, милый друг, понесет, когда начнешь
кричать? Ну, слава богу, дождался. И уже в третий раз Иван заорал:
Ц Не мямли. Тебе не семнадцать лет. Чего ты хочешь?
Совесть у меня заговорила открытым текстом. Другу можно было говорить вс
е прямо, по-солдатски. Чего нам там сообщила дочка, выдающаяся специалист
ка по этике?
Ц Я хочу, Ц в той же тональности заорал в трубку и я, Ц чтобы мне не смотр
ели презрительно в спину. Я не выхватываю ни у кого изо рта кусок. Я не хочу
подводить и тебя, Иван, чтобы не кивали на нашу дружбу еще с института. Я хо
чу заработать право писать "Реалистов" на конкурсе. Ты понял это, наконец,
административный дуб?
Не пересолил? Нет, вроде с гневом не пересолил. Но на другом конце провода
молчание. Думает. Я представил себе каменное лицо Ивана, морщины, облизыв
ающие его лоб, тяжелую волосатую руку, которой он держит трубку. Думай! Я в
едь заранее знаю, что ты скажешь, что отвечу я и как ты поступишь. Наконец И
вана прорезало.
Ц Ты серьезно этого хочешь? Ц в голосе Ивана участие. Дескать, не захвор
ал ли ты, старина?
В последний раз можно поддать крик, но потом надо переходить на мягкие, ис
кательные интонации. Нельзя зарываться в разговоре с администрацией. Де
бют не следует затягивать, может не хватить времени в эндшпиле. И я ору во
всю силу самоспровоцированного гнева:
Ц Хо-чу!!
Пауза.
Ц Открытый конкурс?
И тут я мягчаю. В конце концов мы же оба начальники, все понимаем.
Ц Ну, Ваня, Ц почти мурлыкаю я, Ц зачем же твоему управлению создавать с
ложности и конфликтные ситуации. Мы взрослые люди. Молодежь, конечно, поп
етушится, подерзает, но разве им это под силу?
Объективность! В голосе объективность и уверенность в каждом слове. Все
должно быть, как сказал классик, высшей свежести. Я продолжаю:
Ц У нас, если говорить по существу, десяток сильных монументалистов.
Ц Десятка нет, Ц говорит Иван, и я знаю, что он говорит правду, Ц нет деся
тка, работающих на европейском уровне. На таком уровне работают, включая
тебя, пять человек.
В голосе Ивана уже слышится улыбка. Я ведь понимаю, что мое предложение об
легчает его положение: эдакий демократ, даже для друга не сделал поблажк
и, включил в общий список.
Ц Хорошо. Пять так пять, Ц говорю я. Ц Вот и давай вызови всех пятерых, и в
открытую в твоем кабинете потолкуем. Если все согласятся, сделаем между
этой пятеркой заказной конкурс. Хорошо?
Иван бубнит что-то ласково-довольное. Мы отбираем фамилии и договаривае
мся, что Иван через неделю соберет всех участников конкурса. Неделя у мен
я есть. Неделя на этически-психологические маневры Юлии Борисовны. Креп
остей мы без боя не сдаем.
Юлию Борисовну я встретил по заранее подготовленной программе. Сухо, как
всегда, сдержанно. Разговор только о музее, о новой экспозиции, о выставка
х. Все как обычно. Беседа строилась в такой манере, что какие-то личные мот
ивы исключались, не вписывались в ее общий канцелярско-бюрократический
строй. Я ведь и раньше никогда не делился с нею сокровенным. Душевное само
раскрытие п о л у ч и л о с ь как бы ненароком.
Правда, помогло, что предыдущую ночь я почти не спал. Вид к утру, как и намеч
алось, стал подходящий. Удрученный, сломленный человек. Но ведь просто де
лать вид Ц это удел молокососов и гордецов. С вечера я долго говорил с Сус
анной, а когда она заснула, я поднялся к себе в мастерскую и работал над эс
кизом. Работа никакая не пропадает, а заодно получился и подходящий внеш
ний вид. В критические моменты можно немножко и поступиться здоровьем, х
отя в принципе я решил, что сразу же после "сцены с Юлией Борисовной" для по
ддержания жизненного тонуса часок надобно поспать, компенсировать ноч
ные усилия.
Итак, мы крутились вокруг наших производственных дел. Речь моя была корр
ектной, грамотной, но несколько комковатой. Я сознательно пробуксовывал
на одних и тех же проблемах, отчетливо демонстрируя, что поглощен чем-то б
олее для себя важным, с налетом трагизма, но долг заставляет меня даже в эт
и минуты говорить о музее. И тут Юлия Борисовна с сорочьим сочувствием сп
росила:
Ц Юрий Алексеевич, вы, может быть, нездоровы?
Я уже пятнадцать минут ждал этой реплики, как оперный певец ждет нужного
такта и взмаха дирижерской палочки, чтобы вступить со своей каватиной.
Ц Ах, Юлия Борисовна, Ц я даже не сдержался и махнул рукой, отчаянно и дос
адливо: не может человек, страдает, ему надо выговориться. Ц Все сразу по
катилось. Как же я буду жить без Сусанны?..
По-моему, Юлия Борисовна в тот момент испугалась. Она никогда не видела св
оего директора в таком состоянии. Может быть, директор даже плакал перед
этим. Директор рассказывал о бесконечной любви к жене, о той панике, котор
ая его охватила, когда он узнал о ее болезни. Тяжелой болезни. Директор дал
понять, что жену в своем сознании почти похоронил, а если не фактически по
чти похоронил, то она как генератор его духовной жизни Ц признание особ
ой духовности всегда льстит женскому полу и вызывает расположение Ц на
долго выбывает из строя, оставляя его, директора, без моральной поддержк
и, в самую торжественную и трудную минуту его творческого существования
. Поскольку тут же Ц искренность должна быть полной или никакой! Ц Юлия
Борисовна узнала о заказе "Реалистов", о страстном желании директора их н
аписать, о том, что это могло бы стать делом всей его жизни, к которому он и г
отовился всю жизнь, и тут же было рассказано, как директор во имя высших эт
ических целей самоотверженно добивается заказного конкурса. Конкурса
хотя бы между пятью монументалистами.
Влага неподдельного сочувствия блестела в девичьем взоре пятидесятиле
тней хранительницы. Но женщина всегда женщина, и в минуту самого большог
о душевного подъема она способна вспомнить, что надо отдать платье в хим
чистку или сдать молочные бутылки. Не оказалась исключением и Юлия Борис
овна. Услышав от меня число и фамилии живописцев и по-прежнему глядя неви
нно-сочувствующим взором, Юлия Борисовна, не прерывая мои излияния, роня
ет:
Ц Между четырьмя. Семенов не возьмется, он только что после инфаркта.
Мысли Юлии Борисовны идут в правильном направлении. В направлении умень
шения списка. Надо только, чтобы она дозрела до самостоятельных действий
, и я еще раз прокручиваю "дело всей жизни".
Я показываю ей эскизы, подготовленные ранее, и наброски, которые сделал э
той ночью, киваю на архивную груду альбомов на столе, намекая, что это тоже
штудии к "Реалистам", и перехожу к своему трагическому положению: я знаю, ч
то "Реалистов" напишу лучше, чем все, но сейчас, в эти минуты тяжелой болезн
и дражайшей супруги, я не могу найти в себе силы, чтобы участвовать в конку
рсе. Если бы еще конкурс объявили сроком на полгода, на четыре месяца, но в
ремя не ждет, время представления картона с эскизом ограничено двумя мес
яцами. А в этот период жутких семейных катаклизмов я должен работать, хот
я бы не подгоняя себя нереальными сроками.
Мозг женщины Ц это мозг электронной машины. Продолжая неподдельно блес
теть сочувствующими глазами, Юлия Борисовна все время считает и выдает в
торой вариант:
Ц Сапожников тоже, наверное, откажется! У него должен быть закончен конф
еренц-зал на родине космонавта к юбилею. Это так же престижно, как Париж. О
т конференц-зала Сапожников не отступится, потому что иначе отдадут Мел
ьникову. А у Сапожникова Мельников увел жену, так что Сапожникову лучше п
овеситься, чем знать, что работа и гонорар уходят к врагу.
Женщину, чувствующую себя Пифией, восседающей на треножнике, уже не оста
новить. Я знаю и третий вариант Юлии Борисовны. Но ведь сыр-бор горит из-за
четвертого, из-за Стрелкова. Стрелкову уже семьдесят, но он мужик крепкий
, и хотя работает чуть старомодно, как казалось еще несколько лет назад, но
сейчас, с модой на ретро, его стиль, в котором сочетаются некоторая архаич
ность и безукоризненная целостность восприятия здорового реалиста, см
отрится как новейший.
Стрелков крепкий, настоящий мастер. Он и сделает что-нибудь простое, без о
собой выдумки, кондовое, но такое по-земному сильное, что все откроют рот.
Мне с ним, пожалуй, не справиться, но у меня есть в запасе двадцать лет. Толь
ко зачем эта работа Стрелкову? Ему она не принесет большой известности. П
оловина довоенных станций метро украшена его росписями. Он почти живой к
лассик. Ему международный заказ Ц еще одна медаль на грудь. Ну что, мне ем
у в ноги броситься? Одна надежда на Юлию Борисовну. Но она пока выдает лишь
третий, известный мне вариант:
Ц Косиченко, кажется, собирается в Рим.
Еще бы мне не знать об этом Риме! Не каждый день возникают поездки в Рим дл
я работы на полгода на даче римской академии. И как бы эта поездка достала
сь Косиченко, если бы не "Реалисты"! Она ему уже не доставалась. Но я от Рима
отказался сам "в связи с болезнью жены". И сам же аккуратно предложил вмест
о своей кандидатуры кандидатуру Косиченко. Здесь уже было не прожевать.
Только он твердо должен знать, Косиченко, что если ввяжется в конкурс, то в
Рим наверняка не поедет, а в Париж не поедет скорее всего потому, что есть
еще Семираев, Сапожников, Семенов и Стрелков. А вот если от конкурса забла
говременно откажется, то Рим для него становится реальным. Он молодой, не
чего ему торопиться, за пирогом надо отстоять в очереди.
Ц Ему, пожалуй, стоит распаковывать чемоданы, Ц говорю я в ответ на фраз
у Юлии Борисовны.
Потихонечку я довожу до ее сведения свои логические построения о дальне
йшей судьбе Косиченко.
Остается Стрелков. Но о нем Юлия Борисовна молчит. Стрелкову, как асфальт
овому катку, все равно, по какой дороге ехать, везде примнет. Но о Стрелков
е Юлия Борисовна молчит и это хороший признак. Может быть, ее проняло мое о
тчаяние? В войну Юлия Борисовна вместе с женой Стрелкова была на земляны
х работах и дружит до сих пор. Но к Стрелкову не подъедешь на козе. Сумеет л
и пронять Стрелкова Юлия Борисовна?
Я увожу разговор в сторону, снова толкую о музее, о новых поступлениях, но
неизбежно возвращаюсь к двум пунктам: к своему трагическому ощущению бо
лезни Сусанны и к "Реалистам". В моих словах горечь, и мне кажется, что вмест
е с моим "лирическим героем" страдает и Юлия Борисовна. Ну, давай, родимая, н
е подкачай! В моих глазах, я чувствую, такое отчаяние, такая печаль, в голос
е столько скорби, я говорю, говорю, говорю. И вдруг вижу: в конце мастерской
неслышно появляется о н а.
Я отчетливо сознаю, что это фантом, созданный моим воображением, и не пуга
юсь. Это и знак судьбы. Открывается дверь мастерской, и входит моя давнишн
яя знакомая Ц муза с картины в служебном кабинете. Она в белом платье и се
годня величественна как никогда. Чуть перебирая над полом ногами, как мо
лодая Плисецкая в "Лебедином озере", она проплывает через всю огромную ко
мнату и останавливается возле кресла Юлии Борисовны. В левой руке у нее л
авровый венок, а правой она прижимает к боку глиняный плоский сосуд. Меня
совершенно не удивляет, что Юлия Борисовна не видит женщину в белом возл
е своего локтя, ни то, что не слышит и не обращает внимания на короткий диа
лог, который я с этой женщиной веду.
Ц Это миро? Ц киваю на плоский сосуд.
Ц Дурак, это мед.
Ц А-а-а! Ц восклицаю я, понимая тонкий намек моей покровительницы. А ее у
же нет, растаяла, исчезла.
Но мне достаточно и намека. Я ведь помню и искусствоведа-любителя, и папу-
рабовладельца, принесшего освежеванного бычка, дабы его счастливец сын
был повит лаврами. Раз надо, так надо. Мы, как заявлено ранее, за ценой не пос
тоим. Я достаточно вбил в подсознание Юлии Борисовны свои невысказанные
желания, теперь это все надо закрепить, вколотить, так сказать, материаль
ный гвоздь. Пришпилить все накрепко.
Беда с этой интеллигенцией. Я люблю простые и ясные отношения. Если я плач
у своей парикмахерше вместо рубля пять, то она, как только видит меня сидя
щим в общей очереди, немедленно спроваживает своего ординарного клиент
а и, несмотря на всеобщий ропот, сразу же в кресло сажает меня. Здесь хоть р
азверзайтесь хляби небесные, но первым под машинку для стрижки попадет п
рофессор Семираев. И то же самое с портным, автомехаником, продавцом в кни
жном магазине. Здесь все ясно: есть такса Ц и есть услуги. Автомеханик, та
к тот даже сам называет цену. Я открываю бумажник, и никакой тебе рефлекси
и, длительных раздумий. Со сферой обслуживания проще и в общем-то дешевле
. Что стоят деньги? Только деньги. С интеллигенцией кусок мяса надо оберну
ть в несколько бумажек, намотать столько розовых ленточек, столько нацеп
ить поверх бантиков, чтобы мясо не пахло мясом, а розами. Вот и раздумываеш
ь, тратишь извилины. Тем более здесь случай особый, здесь святая наивная д
уша. Банку меда надо так упаковать, чтобы она превратилась во что-то эфеме
рное, похожее на порхающую бабочку. Но я уже созрел, я знаю путь к сердцу мо
ей пятидесятилетней девушки-хранительницы.
Я подхожу к стене, где у меня висит прекрасный этюд Серова, уже протягиваю
руку, чтобы снять его, и тут, как молния, в сознании мелькает другая, более и
нтересная, хотя и значительно более дорогостоящая мысль. Я снова пересек
аю мастерскую, останавливаюсь напротив пейзажа Александра Иванова, пей
зажа, который украсит экспозицию любого музея, и бестрепетно его снимаю.

Ц Это вам, Юлия Борисовна, вы так много для меня и для музея делаете. Как сл
ожится моя жизнь, Ц опять проблеск трагизма и почти слезы у меня в голосе
: что-то вроде намека на самоубийство, Ц я не знаю, но мне хотелось бы, чтоб
ы у вас обо мне была память.
Я вижу ужас в глазах и на любящем лице Юлии Борисовны. Отказать начальник
у? Но она как хранительница знает баснословную цену этой вещи. Я это тоже п
редвидел, как нечто и другое. Дав ей секунду на размышление, я продолжаю:
Ц Я знаю вашу щепетильность. Давайте договоримся так. Пускай картина ук
рашает вашу жизнь. Столько, сколько хотите. А потом вы подарите ее музею. Т
ем более что сам собирался это сделать. Кстати, у этой картины интересная
история. Ко мне два года назад заходил в мастерскую Сергей Кириллович Ст
релков и опознал этот пейзаж. Он из его коллекции. Был продан через комисс
ионный магазин в сорок пятом году, когда Стрелков пришел с фронта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15