Я ничего не ворую, я творчески заимствую. Не компонуетс
я фон? А что там напридумали мастера раннего Возрождения? Не ложится плос
кое невыразительное лицо современной модели? А мы не будем его делать ин
ым. Мы его обобщим и стилизуем под старинный портрет. Стилизуем чуть-чуть
, придадим некую метафорическую недосказанность и обобщенность символ
а. Предшественники все сделали, все изобрели, умело компонуй и прячь конц
ы в воду, мастер! И всегда учись, никогда не ленись лишний раз заглянуть в м
онографию о великом живописце. И не стесняйся: курочка клюет только по зе
рнышку, а бывает сыта. Ищи и обрящешь. Разберется в истоках только такой же
хитрец с извращенным сознанием, как и ты. Только человек с извилистой, мно
гоемкой душой собирателя на дорогах и тропинках сделанного. Но тебя уже
никто не обвинит. Ты слишком известен. Слишком много сделал парадных пор
третов. Пока живы традиции, мы не пропадем. Они нас выручат, вывезут, просл
авят, спасительно позволят сослаться на них!
А может быть, и не было быстрых гениев? Может быть, эти гении, эти Рафаэли, за
першись в своих мастерских, неделями и годами отрабатывали композицию и
цвет, выверяли форму и ракурсы, а потом, спрятав подготовительные эскизы
в дальние папки, прилюдно, под звуки лютен и флейт приглашенных музыкант
ов, под щебет знатных дам и роскошных куртизанок, под всхлипы учеников, вп
адающих в угодливый экстаз перед несравненным мастерством мэтра, эти Ра
фаэли, эти прославленные Аппелесы в нарядных комзолах, ведя игривую курт
уазную беседу, творили к вящим легендам свои хорошо выверенные экспромт
ы? Может быть, все, так же как и я Ц в поте лица, в напряжении всех духовных с
ил, в мелком заимствовании у предшественников, добывали свою великую сла
ву и право быть непогрешимым? Но почему тогда столько шедевров у каждого!
А у меня, у известного, знаменитого, лишь м н о г о портретов и картин. Впроче
м, два шедевра есть и у меня. По большому счету. Настоящие. Недаром, как тали
сманы, я их не продаю, не отдаю музеям. В скромных рамочках висят они у меня
в мастерской. Портрет Марии-старшей и матери. Наверное, кистью водило пер
вое желание, первое страстное, захватывающее стремление обладать чужой
женской плотью. И все же нет. Настоящий, для знатоков, шедевр один. "Красави
цу"-Марию я ведь сфотографировал Ц на снежке, в Сокольниках, в жемчуге пе
рвого инея, в бликах первого, предвесеннего, еще февральского красновато
го солнца. А потом помогла верная рука и несравненный Венецианов. Мать! Зд
есь память, и горечь, и раскаяние, и любовь к себе, к своей грешной славолюб
ивой плоти, к своему желанию жить и выиграть жизнь, за которое она, мать, пе
рвая заплатила.
Я приехал в деревню через месяц после своей первой персональной выставк
и и разминулся с телеграммой, потому что ехал поездом. Мать уже похоронил
и. Она была последней, кого похоронили на нашем деревенском кладбище. И на
ша изба была в бывшей деревне последней, еще уцелевшей с тех пор, как всех,
за год до того, переселили на центральную усадьбу и бульдозер порушил ст
ены домов и построек. Изба, колодец, пустой сарай для коровы, а вокруг, прям
о к избе, к колодцу, небольшому огороду подступало поле овса. Было жутко от
того, что наш проселок вел только к одной избе: мать вместе со всеми не пое
хала. Она написала мне, когда пошли разговоры о переселении, и я ответил, ч
тобы тянула, никуда не двигалась, покуда не приеду. Она стерегла хозяйств
о и все мои этюды, наброски, которые я каждое лето, не имея еще квартиры в Мо
скве, свозил к ней. Я ей написал: "Ничего не трогай. Я все разберу сам. Когда-н
ибудь это будет стоить большие тысячи". По моей просьбе Ц тогда это было е
ще немодным Ц мать несколько лет собирала иконы из покидаемых домов, ст
арые расшитые полотенца, прялки, утварь, ходила даже к умирающим бабкам в
дальние деревеньки. Я ей наказывал брать все Ц и, с ее точки зрения, плохи
е, и хорошие. Потом я сам рассортирую. И с таким грузом она тронуться не мог
ла.
До материнской избы меня никто не провожал. Наши свойственники, которых
я встретил на центральной усадьбе, смотрели на меня косо, как на пьяницу и
ли непутевого. Меня в чем-то будто подозревали. Ну, черт с ними, тогда же ска
зал я себе. Родни у меня больше нет. Однажды, когда появилась у меня мастер
ская, а "Огонек" несколько раз печатал репродукции с моих картин, вдруг при
ехал кто-то из родни с сумкой, с медом, с нашим пахучим малиновым вареньем,
я попоил незваного гостя чаем на кухне, собрал все его дары и сказал: "Сего
дня можешь переночевать, но чтобы это было в последний раз". Нет у меня род
ни. Я один за себя.
В избе все было прибрано, мои этюды хранились в холодной летней половине.
А в зимней еще пахло матерью, долгой ее болезнью.
В избе я прожил четыре дня. На следующее же утро пришел бригадир, постучал
кнутовищем в окно и, не здороваясь, сказал: "Ты скоро уезжаешь? Я собираюсь
запахивать и это место". Четыре дня я подкапывал картошку на огороде, реза
л зеленый лук и ел без хлеба с прошлогодними солеными грибами. С утра до ве
чера я смотрел старые свои этюды, увязывал в пачки, и накануне своего отъе
зда, когда бригадир рано поутру должен был пригнать мне грузовик под иму
щество, я вдруг подумал, что почти не помню лица матери. Помню ее руки, тепл
о и уют, которые она распространяла вокруг себя, а лица не помню. Помню лиц
о своей первой учительницы Лидии Владимировны, помню угрюмое лицо отца и
его недоверчивый, недоуменный взгляд, который он часто останавливал на
мне, а лицо матери забыл. И вдруг ночью непонятная иррациональная паника
овладела мною. Я начал вспоминать это лицо. Я засветил две керосиновые ла
мпы, поставил мольберт и в зловещем разгроме переезда, в неприбранной из
бе с разбросанными вещами и остатками пищи на столе, начал вспоминать…
Руки, оказывается, помнили, помнили лучше, чем мои глаза. Черту за чертой я
вспоминал лицо матери. Я написал ее в осеннем теплом платке, стоящей возл
е старой яблони с облетевшими листьями и с одиноким, тронутым морозцем я
блоком, чудом уцелевшим среди ветвей. Здесь так пригодилось мое умение п
исать все до конца, до каждой морщинки. Две керосиновые лампы отбрасывал
и на стену мою чудовищную, ломающуюся тень. Мне стало страшно, и как в детс
тве, когда бывает страшно, кидаешься к матери, так и я кинулся к памяти о не
й, силой своего искусства пытаясь в ее старом доме, где она прожила жизнь,
вызвать ее, оживить ее своим сыновьим чувством, пытаясь хоть на мгновень
е увидеть ее перед собою.
Работая тот раз, я будто бы ничего и не придумывал. Рисунок возник сам собо
ю: старое дерево и старая женщина. В ту ночь я работал и гнал раздумья от се
бя прочь. Но невольно я все время задумывался над тем, как же сильно у прос
тых крестьянских людей чувство крови, чувство родного. Ведь ни разу не по
ступила, чтобы было удобно только ей. Я написал, и она стала ждать меня в ра
зоренной деревне, твердя: "Вот приедет сын, тогда и я двинусь". И ведь я дейст
вительно собирался приехать сразу после майских праздников. Но тут зака
нчивалась выставка, стало ясно, что много картин купят коллекционеры. Я п
онимал, что мать нездорова, у нее одно воспаление легких за другим, надо ех
ать, ехать. Но я уговаривал себя: привезу кучу денег, отрез ей на платье, туф
ли новые, приеду и скажу: "На тебе, мать, три тысячи рублей на корову". Я бы дал
ей на тысячу, на две тысячи больше, чем она прислала мне.
Когда под утро я заканчивал портрет, я боялся дописать губы. Мне казалось,
что, как только я положу последний мазок, мать откроет рот и скажет: "Что же
ты так поздно, сынок? Я ведь здесь почти голодом изошла". Я знал, что так, нав
ерное, все и было, потому, как зачумленного, сторонились меня родичи и знак
омые на центральной усадьбе. Когда я хотел устроить поминки, все отнесли
сь к этому так, что я понял: никто не придет. Только одна самая дряхлая в сел
е старуха сказала мне прямо: "Ты поминок не делай, парень. Мы твою матушку у
же помянули. А вот будет девять дней, у меня в хате станем их править, и если
ты не уедешь, дождешься Ц приходи. Только смотри, народ у нас серьезный". О
т этого с е р ь е з н о г о народа я и сбежал. Ведь на глазах у всех, все знали, ма
ть получала от меня письма, наверное, еще, простая душа, хвасталась: "Сын-ст
удент из Москвы пишет, чтобы пока не переезжала, ждала его". Наверное, еще п
одчеркивала: "Пишет, чтобы не трогалась, сам меня будет перевозить, заботл
ивый. Знает, что мать здесь одна. Не хочет посторонних утруждать". На глаза
х у всех и корову мать в марте продавала. Стельную корову. Наверное, все су
секи уже повымела, запасы съела, думала, того и гляди отелится Буренка, и п
одкормлюсь, отопьюсь парным молочком. Все небось отговаривали: "Да подож
ди, старая. Кто же весною стельную корову продает?" Но сынок прислал телегр
амму, из студенческого скромного достатка за эту телеграмму немалые ден
ьги заплатил, значит, нужда у него крайняя. А сын, крестьянская косточка, о
н все про крестьянское житье знает, знает, что в деревне корова Ц кормили
ца, понимает все ее ученый сын, значит, положение у него пиковое. А сын, зная
материнскую безотказность для единого чада, был категоричен. Понимал ма
менькину психологию. "Срочно продай корову, вышли две тысячи. Юрий". У сына
не одна, две незадачи сразу. Доигрался: хотел Марии денег дать, от собствен
ного ребенка хотел откупиться. И первая выставка Ц тоже образовался неп
редвиденный расход. Все-таки, скорее, выставка. С Марией уже была ясность.

С выставкой к тому времени все почти сладилось. Дали зал, комиссии посмот
рели и одобрили мои картины. Даже отметили, что персональная выставка ст
удента в тот момент, когда за рубежом студенты бунтуют, даже будет иметь п
олитический резонанс. Валяй, студент, шуруй! Но все срывалось, хотя все был
о разрешено. Стрелочник, как всегда, был виноват. И зал дали, и картины одоб
рили, но вдруг запил институтский столяр-багетчик и был отправлен на леч
ение в больницу. Не было на картиных рам. Все тянули, крутили, думали, что об
разуется, в ректорате искали разные выходы, но когда до открытия осталос
ь пятнадцать дней и уже стало ясно, что по перечислению ни один багетный ц
ех в Москве обрамить семьдесят картин не возьмется, начали вдруг поговар
ивать, что можно бы взамен индивидуальной сделать отчетную выставку дип
ломных работ за последнее пятилетие, благо все они в рамах и хранятся в ин
ституте. Тут-то и нашел я некоего дядю Васю, который обещал за две тысячи в
неделю все качественно сделать, "как у академика".
Ребята с курса, для которых моя выставка как нож в сердце Ц все-таки вмес
те учились, и я ничем особенным, кроме настырности, не отличался, а на курс
е были и таланты и гении, Ц ребята с курса уже ходили бодренькие. Каждый с
читал, что он по крайней мере сделал свою Олимпию, которая, как когда-то в С
алоне, сразу вознесет его к известности. А главное, они радовались, что гам
узом, все вместе оттеснят настырного втирушку и конъюнктурщика. Они зама
хнулись на меня! Но я уже созрел. Никто не ожидал, что из скромного деревен
ского парнишечки вырос боец.
У меня не оставалось выхода, и я дал телеграмму. А что мне было делать? Кем б
ы без этой выставки я был сейчас? Фортуну только единожды можно оседлать.
Тогда-то, обвязав за рога нашу Буренку веревкой, мать и повела продавать е
е в райцентр. Моя выставка и мой шедевр стали мне дорого.
Плата уже уплачена, ее не вернуть. О ней можно лишь говорить и сожалеть. Пр
оизносить разные слова. Все обертывать словами. Слова в конечном счете п
окрывают все поступки. Надо только уметь называть вещи своими именами. И
уже нет копииста Ц есть изучение натуры. Нет брошенной матери Ц есть до
лг художника. Смерть Марии Ц выход из душевного тупика. А обвинение доче
ри Ц инцидент.
Ц Ты говоришь, папа, об инциденте, Ц теперь уже Маша отвечает мне, давая п
онять, что прекрасно поняла мою мысль, Ц но я колочусь о другом. И дело не в
твоем методе работы. Ты говоришь, что должен изучать натуру всеми доступ
ными способами. Но зачем эти способы? В летчики не берут людей с дефектами
зрения. Понимаешь, ты очень много делаешь у х и щ р е н и й, чтобы получить ре
зультат. Мне все время кажется, что, создавая то же самое, что и ты, безвестн
ый, еще не пробившийся кто-то мог бы сделать лучше, а ты со своим методом, со
своими возможностями, наработанным авторитетом и связями уже з а н и м а е
ш ь ячейку. Ведь в искусстве не ходят одними и теми же тропами, а ты слишком
много захватил. Кого ты только в Москве не писал! Ну вот как, например, буде
т пробиваться Слава?
Ц А как я пробивался? Почему ты думаешь, что меня кто-то толкал, поддержив
ал, создавал условия? А тебе и Славе уже своим именем я, кстати, создаю режи
м наибольшего благоприятствия. Значит, ваше будущее зависит от…
Ц Ты хочешь сказать, что наше будущее зависит от твоего положения? А я не
хочу, чтобы мое будущее в искусстве от кого-нибудь зависело. Мне надо знат
ь, что я стою что-то сама по себе.
Ц Я понимаю Машу, Ц Слава вмешался в разговор очень осторожно, и в тоне е
го чувствовалось стремление сгладить возникший конфликт, Ц речь идет о
том, что в ваше время и художников было меньше, поэтому все было на виду. Зд
есь, наверное, отбор был органичнее.
Но Машу оттеснить от спора Славе не удалось. Откуда у нее вдруг появились
такое спокойствие, логически стройная концепция, такая убежденность? И ч
то это за поколение в искусстве, которое начинает биться за все сразу? Но о
ни совершают ошибку. Они соскальзывают в какую-то теоретическую область
. "Теория, друг мой, сера..". Если им хочется отстоять "взгляд на жизнь", "стройн
ую теорию", бог с ними, пусть отстаивают. Пусть говорят, приобретают победы
в спорах. Моя стихия Ц практика. Они мне, Слава и Маша, сейчас нужны на э т у
единственную работу. После "Реалистов" я буду вне досягаемости, как спутн
ик. Надо дать им выговориться. В запасе у меня есть и другая тактика: если н
е получается сразу, с наскока, что же, возьмем в "долгую терку". Пускай говор
ят, говорят, говорят. А я буду слушать, соглашаться с мелочами, поддакивать
, слушать и поступать по-своему. Потому что практические приемы жизни оди
наковы, вечны. И в мире искусства сегодня, как и десять лет назад, как и сто,
как и при Цезаре Борджиа. Возьмем измором, терпением, соглашательством. П
усть чувствуют себя победителями в теории.
А разве, когда начинал я, некоторым нашим молодым гениям тоже не казалось,
что мэтры все захватили? Что нигде нельзя выставиться, что критики пишут
об одних и тех же именах? Но если ты чувствуешь себя бойцом, надо не трепат
ься, а выходить на ринг, не забывать, что не только ты, но и тебе там могут по
портить шевро.
Ц Если чувствуешь себя бойцом, Слава, надо выходить на ринг. Вот вы с Маше
й рассуждаете об органичном отборе, а что отбирать, из чего? У вас двоих пя
ток картин и десяток законченных портретов. Это очень немного, чтобы нач
ать бомбардировать выставкомы. Ведь в нашем деле, как в выездке, где неско
лько лет приходится работать на судей, приучать их к новой манере, к привы
чкам, к посадке, а в живописи Ц к своей школе, к манере, к кругу интересов. Н
адо действовать потихоньку, не торопясь, имея в виду, что впереди жизнь.
Ц Но зачем ты лукавишь, папа? Ты сам стал известен после первой своей пер
сональной выставки, которую получил, будучи студентом.
Ц Я просто был добросовестным студентом.
Я просто имел голову на плечах.
Ц Добросовестных студентов Ц пруд пруди. Ты же понимаешь, папа, что я сп
рашиваю тебя о другом. Как же ты получил эту выставку? После этого случая н
аш институт выпускал живописцев еще более двадцати лет, а персональной в
ыставки ни одному студенту не устраивали.
Ц Ваши студенты пишут изящные ростовские пейзажи, Плещеево озеро, крас
оты Заполярного Урала. Совмещают учебный процесс и туризм. Здоровое жела
ние забраться подальше и увидеть побольше. А уж если нужда подопрет, и вые
зжают на Ангару или Енисей, то и тут, побродивши по окрестностям, насмотре
вшись достопримечательностей, быстро, быстро отписывают свой производ
ственный урок Ц краны, буровые, пневматические молотки, самосвалы, есте
ственно, на фоне экзотического пейзажа. Или по-другому: пяток акварелей. К
расивая девушка со сдвинутой на затылок каской Ц маляр? штукатур? крано
вщица? К такой девушке это все подходит. Парень с физкультурным разворот
ом плеч, со сдвинутой на затылок каской. Если за физкультурными плечами к
рыло самосвала, буровая вышка, значит, водитель, бурильщик. Иногда парню д
ают в руки производственные аксессуары:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15