вилку с электродами, кельму, пло
скогубцы Ц и тогда сварщик, каменщик, электрик. И ничего, как правило, в эт
их парнях нет ни производственного, ни местного, потому что юным художни
кам некогда отыскивать натуру, узнавать людей, которых они пишут, а то, что
выразительно само собой, по своей природе, то и вколачивают в раму. А пред
мет искусства, не тебе мне, Маша, об этом говорить Ц человек. Он единствен
но бесконечно разный и неповторимый. Я ведь в студенчестве не ездил в бог
знает какие неизвестные края, а как хотелось! Поезд, иное звездное небо, ле
гендарные места, катерок, улицы на берегу великой реки… Я знал, что там я н
аберу личных впечатлений и очень долго не смогу переплавить их в свои ра
боты. Это отдаленные, слабые импульсы. Как свет от далеких звезд. Я пять ле
т, договорившись со своим профессором, ездил только к себе на родину. В зна
комую неухоженную деревню. Если я писал какого-нибудь дядю Ваню, то я его
до печенок знал. Все, что он думает, мне было известно, как говорит и каким м
анером стопку ко рту подносит. И работал я там как на барщине. Каждый год я
не по десять акварелек привозил, а по три-четыре настоящих портрета. Тепе
рь вам, Слава и Маша, что-нибудь стало ясно?
Чтобы стало совсем, как в букваре, ясно, про себя поправлюсь: не по три-четы
ре я привозил портрета, а по пять-шесть. Я здесь тоже руку набил. Дядя Ваня,
он один. Он известен только в своей деревне. И если я сделаю его красивее, д
обрее, мужественнее, трудолюбивее, разве кто-нибудь меня укорит? Он ведь т
оже для меня только импульс. Только повод для фантазии. Но импульс этот я ф
иксирую в своем воображении полностью, мне для этого усилителей в своем
мозгу строить не надо. Не для истории пишу, для жаждущей опрощения интелл
игентной публики. Чуть картиннее разворот плеч, молодцеватая цигарка, за
жатая в черной ладони, красная рубаха, которой у дяди Вани отродясь не был
о, но я не поленился и в институтской реквизиторской ее прихватил. И на пол
отне уже не конкретный дядя Ваня, а справный мужик, вольготно и весело жив
ущий в своем краю. Живущий здоровой и прочной жизнью, той жизнью, о которой
интеллигент, роняя сопли, мечтает. Время подошло такое, что соболезноват
ь соломенным крышам и умиляться иконописным лицам никто не хочет. Я улов
ил дух оптимизма, настрой, с которым на деревню смотрела интеллигенция. Х
отите Ц смотрите. А если мой профессор, истинный, кондовый, бесполетный р
еалист, кривится Ц это факт его личной биографии. И чтобы не кривился зас
луженный профессор, чтобы излишне его не волновать, я ему все портреты не
показывал. Три-четыре Ц итог, так сказать, летней практики. Попроще портр
еты, понадежнее, рубахи на них не такие яркие. А остальные мои красавицы ст
ояли в подрамниках стопочкой у изголовья моей кровати и ждали своего час
а.
К пятому курсу я понял: к составу пора прицеплять паровоз. Иван в это время
уже был в профкоме. Он твердо верил в меня, в мой удар, в мой характер. Я знал,
Иван поддержит, но толчок должен был идти извне. Иван подхватит, раструби
т, не даст всем забыть.
Если бы милая моя дочь и будущий зять знали, сколько бессонных ночей пров
ел я в размышлениях! Но мне уже было ведомо: если смолоду, рывком, не станеш
ь знаменитым, будешь потом выгребать всю жизнь, и неизвестно, выгребешь л
и к берегу. А когда под старость выгребешь, то весь изработаешься и дальше
сил не будет. Но кто же должен был вывести меня к славе? Кто? Кто? Кто станет
этим добрым и бескорыстным меценатом? Так я размышлял, лежа без сна на сво
ем студенческом матрасике, пока однажды в бессонницу не надел радионауш
ники. И тут осенило. В наушниках раздалось: "Передаем концерт солистов мос
ковской оперетты". Вопрос был решен. Дальше дело техники. Женщины, артистк
и, красавицы! Вот хмель, который сбродит мое сусло.
Времени я уже не терял. Стал копаться в прессе, в программках, в афишах, зна
комиться с театралами. Надо было выбрать не только красивую, знаменитую,
но и влиятельную. Или саму по себе задорную и занозистую, чтобы входила к н
ачальству, хлопая дверью, или такую, у которой со связями муж.
Выбрал троих: звезду оперетты, знаменитую, хотя и не из самых, балерину и с
тареющую, еще работала со Станиславским, драматическую актрису. Никаких
сеансов мне от них было не надо. По фотографиям на обложках журналов я их у
же давно написал, все детали будущей композиции тщательно отштудировал
в альбоме. Мне необходим был только факт знакомства. Я уже знал, что балери
на будет изображена в виде сильфиды с крылышками за спиной, опереточная
дива в скромной кофточке за роялем: эдакая труженица в очках склонилась
над нотами, и тут кто-то ее окликает, и она поворачивает свою милую головк
у (опереточная из всех была самая умная и должна была понять эту "нелестну
ю композицию"), а драматическая актриса была изображена стоя, в простом ко
нцертном платье, чуть подсвеченном снизу рампой. Скромно, величественно
, но с крошечным намеком на серовский портрет Ермоловой. Так сказать, с под
текстом.
У меня в записной книжке был составлен график спектаклей, концертов, реп
етиций всех троих. Встретив у подъезда театра одну и сверкнув на нее глаз
ами художника и обожателя, я бежал к подъезду другого театра. Я обсыпал ша
пку и плечи снегом, дескать, на холодной метели стою часами. Вынимал из-за
пазухи Ц скромно, по-студенчески! Ц один нарцисс или тюльпанчик. Предан
ность и терпение Ц через это женщины перешагнуть не могут. Постепенно я
познакомился с ними. Вернее, познакомил с собой одну за другой недели чер
ез три настойчивых хождений. И сразу начались отказы: нет времени. Но я все
же ходил к театру, к подъезду, канючил, получал отказы, потом согласие. И уд
ивлял во время первого же сеанса. На загрунтованном полотне я почти одни
м росчерком угля наносил рисунок. Я-то знал, я переношу готовый и отработа
нный. Они ахали, понимали, что встретили гения, и тут же сидели и мурлыкали,
как кошечки. Сидели столько, сколько я хотел. У всех трех портретов неизме
нным было одно Ц женщины изображены на них на десять лет моложе. И другое
: все они получились значительнее, чем были в жизни. Такие портреты не могу
т долго лежать в запаснике.
Правда, всем троим я Ц крестьянский, работающий под этуаль сын Ц показа
л коллекцию деревенских этюдов. Показал, так сказать, сокровенное. И дамы
начали действовать. Начали приводить ко мне знакомых журналистов. Я разр
аботал ритуал и тут. В общежитии во что бы то ни стало поил своих высокопос
тавленных гостей чаем из закопченного чайника, ставил домашнее варенье
и резал деревенское сало. Говорил с ними, чуть округлив звуки, будто во рту
у меня некая непрожеванная каша. В общем, речь моя звучала с явным признак
ом исконной деревенской. Я, кстати, и потом пользовался этим приемом для р
азговора с начальством, которому всегда ласкал слух мой то ли "акающий", то
ли "окающий" говорок.
После никому не нужного аттракциона чаепития, во время которого я "смуще
нно" не отрывал глаз от стола, я достаточно неуклюже, ловя искоса бросаемы
е гостями взгляды: "Дурак! Медведь! Гений!", доставал из-под кровати портрет
ы и расставлял их по комнате. Заносчивые гости удивленно распахивали гла
за, а я сонно, незаинтересованно, как и положено гению, который не ведает, ч
то творит, моргал глазами и шмыгал носом. После этих визитов в журналах ст
али появляться подборки: три дяди Вани и одна этуаль, два дяди Вани и друга
я этуаль, дядя Ваня, тетя Дуся и третья этуаль.
Успех был довольно внушительный, но этуали на этом не удовлетворились. И
м нужно было устроить торжественный парад второй молодости. И мне ничего
не оставалось делать, как подвести их к мысли, что портреты надо показать
в натуре. Все портреты. Дяди Вани и тети Дуси не помешают, ведь публика, в ос
новном, будет смотреть этуалей. Народ должен знать своих героев. Должен з
нать, что его знаменитые актрисы еще так молоды и обворожительны. В конеч
ном счете самая шустрая этуаль пробралась в высокие культурные сферы, и
в один прекрасный день мне приказали показать работы в деканате. А уж Ива
н Матвеевич с общественным мнением был наготове.
Это то, чего я не сказал Маше и Славе. В тот вечер я ведь принял решение терп
еть. Но сколько можно? Они словно две моськи набрасываются на меня. Ведь зн
ают, что я поступлю по-своему. У меня такая дорога, и я с нее уже не смогу сой
ти. Надо было кончать разговор.
Ц Маша, Ц снова заговорил я, Ц а о чем мы спорим? Ты можешь сформулирова
ть?
Ц Смогу.
Ц Ну, валяй.
Ц Это хорошо, папа, что ты заставил меня сформулировать причину, по котор
ой я бываю с тобой вызывающе дерзка. Я уже тебе говорила, что не считаю, что
ты великий художник, но, однако, сознаю, что моя точка зрения может быть из
лишне тенденциозной. К ней примешивается и недостаток дистанции между т
обой как художником и мною как дочерью и художником. Примешиваются и дру
гие мотивы, о которыых ты знаешь. Но сейчас тебе дают… Вернее, я слишком хо
рошо знаю тебя, поэтому поправлюсь, сказать надо так: теперь ты оттяпал за
каз, который бывает раз в двадцать лет. По которому будут судить о качеств
ах и достоинствах нашей художественной школы. И, честно говоря, я не думаю
, что ты для этого заказа фигура самая оптимальная. Ты очень влиятельный ч
еловек в наших кругах. Почему ты не хочешь работать спокойно, чтобы у тебя
за спиной не шушукались? Судя по твоему очень интересному этюду, который
ты сейчас нам показал, ты вполне можешь победить на открытом конкурсе. Мы
со Славой будем тебе помогать. Почему бы тебе не попытаться уговорить св
ое начальство, чтобы заказ на этюд в натуру для "Реалистов" заказали еще дв
ум-трем художникам?
Я старался быть спокойным:
Ц А ты, Маша, всерьез думаешь, что в инстанциях сидят дураки, которые не по
нимают, что по размаху, по умению, по внутреннему темпераменту для этой ра
боты лучше всего подхожу я?
Ц Я так не считаю.
Ц А почему бы тебе, Юрий Алексеевич, Ц впервые вмешалась в разговор Сус
анна, Ц не поступить так, как предлагает Маша? Не попробовать свою с и л у.
Не узнать ее?
Я посмотрел на жену. Она сидела вся пунцовая. Глаза горели. Она или сошла с
ума, подумал я, или забо-лела.
Ц Сусанна, да ты больна! О чем ты говоришь? Это же не мистическое представ
ление, шарлатанство, как у тебя. Это ремесло. Давайте, Ц сказал я уже всем,
Ц кончать разговор, а то мы договоримся черт знает до чего. Ц Я уже не выд
ержал, весь день на нервах, весь день в маске. Удары сыплются от своих и чуж
их. Я уже не мог сдерживаться, я уже орал. Ц Мы договоримся до того, что отд
адим заказ в чужие руки. Только где этот художник, который осилит картину
в двадцать метров на четыре? Где он? Восемьдесят квадратных метров живоп
иси! Где этот бескорыстный художник? Ты думаешь, деньги мне нужны? Их хвати
т на мою жизнь и на твою, Маша! Почему я должен отдавать заработанное? Поче
му? А если я по какой-то случайности не стану победителем этого открытого
конкурса, а?
Ц Значит, судьба, Ц тихо сказала Маша.
ГЛАВА V
Я Ц везунок. Что задумано, все сбывается, стоит лишь сильно захотеть. Меня
даже смущает. Исполняются самые далекие грезы юности. Разве предполагал
я видеть свои картины в музеях, а себя в кресле за столом, за которым было п
одписано что-то историческое? Я просто всего этого очень хотел.
И я начинаю пугаться этого рокового дара судьбы, как человек из какой-то с
казки, погубившей себя желанием, чтобы любой предмет, к которому он прико
снулся, превращался в золото. Ведь от несварения желудка можно умереть. Б
ольшому куску рот, конечно, радуется, но его надо суметь прожевать! Иногда
я уже трепещу от своих мимолетных желаний…
Сусанна ни в какую Канаду не поедет. Не понадобилось лишних усилий: анони
много телефонного террора, развеселой, но выматывающей ночной жизни. Я п
роклял свою подлую мысль, возникшую раньше. Со всем в конце концов я бы спр
авился, поездка Сусанны могла бы не стать препятствием для моей.
Я привык, что Сусанна встает утром раньше всех. Я еще только поднимаюсь, а
по квартире уже носится запах свежесмолотого кофе, и Сусанна, как птичка,
распевает что-то на кухне. Конечно, престарелая, но привычная и полезная п
тичка.
На следующий день после похорон Славиной мамы Сусанна не встала с постел
и. Я зашел к ней в комнату, она лежала с открытыми глазами, устремленными в
потолок. Мне еще накануне показалось, что она простужена. Но утром голова
ее была холодной, губы не обметаны, и только огромные глаза лихорадочно и
безумно блестели. Устала, отлежится.
Но все оказалось значительно хуже.
Я понял, как ее люблю, когда ее забрали в больницу. Да, конечно, я любил ее ка
к помощницу, как человека, понимающего мои запросы, но, оказалось, любовь
Ц или привычка? Ц укоренилась во мне глубже, в самом моем естестве.
Уже на третий день, когда она, так и не выходя из комнаты, пролежала в посте
ли без температуры, без видимого нездоровья, ничего не читая, я спохватил
ся. Вечером пришел к ней, сел на стул, взял за руку.
Ц Что с тобой, Сусанна?
Внезапно она заплакала. Не было рыданий, всхлипов. Просто слезы потекли у
нее из глаз, и она не стала ни вытирать их, ни пытаться скрыть.
Ц Я устала жить, Юра. Что-то со мной случилось, Ц медленно, будто не мне, а
кому-то смотрящему на нее с потолка, говорила Сусанна, Ц я потеряла к жиз
ни вкус. Я устала бороться. У меня, Юра, очень маленький дар. Но что-то в моих
руках есть. Ведь действительно это руки массажистки. Что-то я соображаю. Н
о я хотела из маленького дара сделать большой. Не получается. Я устала от г
онки представлений, милый Юра, Ц Сусанна внезапно схватила мою руку и ст
ала целовать ее. Слезы были горячими. Ц Я хочу умереть. Неужели все кончи
лось? У меня совсем не осталось сил. Ни на что. Мне все трудно, мне не хочется
есть, ходить, дышать. Я не могу, как раньше, показывать спектакли своего "да
ра", принимать подарки. Я потеряла интерес к работе.
Пока она медленно, сквозь слезы, говорила, у меня в груди возникло удивите
льное непривычное чувство. Оно возникало, наверное, у солдат, хоронивших
в бою своих друзей. Щемящее чувство жалости и ощущение открытого тыла.
Ведь Сусанна единственный человек, который не только понимал меня, но и п
онимал, каким трудом, какой кровью дается мне каждая моя работа, каждый ша
г. Мне не нужно было с ней хитрить, скрываться, и поэтому она одна знала то, ч
то было во мне л у ч ш е г о. Она знала меня всего. Что же дальше будет со мною?
Конечно, в тот момент я и мысли не допускал, что Сусанна так плоха. Я челове
к активный: найдем врачей, специалистов, вылечим Ц годы наши еще молодые.
Но тут же я подумал, что надо хорошенько запомнить это горестное чувство
утраты, потому что оно должно повести меня во время работы над "Реалистам
и". Все в копилку главной цели жизни.
И еще мелькнула у меня в голове одна коварная мысль. Она порхнула словно в
есенняя бабочка, помахала крылышками, и нет ее, но я хорошенько ее запомни
л, может быть, здесь и есть выход из ситуации, в которую загнали меня Маша и
Слава?
Через несколько дней я пригласил к Сусанне знаменитого психиатра. Бород
атое светило, подъехавшее к дому на отсвечивающей вороным лаком машине,
около часа провозилось с больной и, когда мы остались с ним с глазу на глаз
, сказало:
Ц Дела довольно скверные. Тяжелейшая депрессия, осложненная истощение
м нервной системы. Очень плохая, близкая к шизофрении, наследственность.
Можно было бы попробовать лечить ее дома…
Я перебил:
Ц Сусанна женщина волевая, она возьмет себя в руки.
Ц Болезнь в руки не возьмешь.
Ц А если лечить ее дома? Вы ведь сейчас лечите таблетками. Можно было бы в
зять сиделку…
Ц Это все опасно. Ваша жена в таком состоянии, что дело может дойти до кат
астрофы. Она не хочет жить. И здесь никакая сиделка не углядит.
Ц Если надо класть в больницу, Ц сказал я, Ц надо класть.
Ц Веселее, Юрий Алексеевич, Ц сказало бородатое светило, Ц полежит у н
ас пару-тройку месяцев в санаторном отделении, естественно, мы ее подлеч
им, получите как новенькую. В наше время постоянных стрессов Ц это дело о
бычное.
Как в современном человеке, в художнике совмещается жалость и расчетлив
ость. Я почти плакал, когда отправлял Сусанну в больницу, собирая ее покла
жу: не забыл теплое белье, тапочки, косметические салфетки Ц ничего не за
был, а уже за два дня до этого, в первые же часы после отъезда профессора из
моего дома, я начал крутить машину под кодовым названием "конкурс". Я хорош
о запомнил мысль, которая, как бабочка, порхнула у меня в сознании. А разра
ботать операцию было делом техники и знания психологии людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15
скогубцы Ц и тогда сварщик, каменщик, электрик. И ничего, как правило, в эт
их парнях нет ни производственного, ни местного, потому что юным художни
кам некогда отыскивать натуру, узнавать людей, которых они пишут, а то, что
выразительно само собой, по своей природе, то и вколачивают в раму. А пред
мет искусства, не тебе мне, Маша, об этом говорить Ц человек. Он единствен
но бесконечно разный и неповторимый. Я ведь в студенчестве не ездил в бог
знает какие неизвестные края, а как хотелось! Поезд, иное звездное небо, ле
гендарные места, катерок, улицы на берегу великой реки… Я знал, что там я н
аберу личных впечатлений и очень долго не смогу переплавить их в свои ра
боты. Это отдаленные, слабые импульсы. Как свет от далеких звезд. Я пять ле
т, договорившись со своим профессором, ездил только к себе на родину. В зна
комую неухоженную деревню. Если я писал какого-нибудь дядю Ваню, то я его
до печенок знал. Все, что он думает, мне было известно, как говорит и каким м
анером стопку ко рту подносит. И работал я там как на барщине. Каждый год я
не по десять акварелек привозил, а по три-четыре настоящих портрета. Тепе
рь вам, Слава и Маша, что-нибудь стало ясно?
Чтобы стало совсем, как в букваре, ясно, про себя поправлюсь: не по три-четы
ре я привозил портрета, а по пять-шесть. Я здесь тоже руку набил. Дядя Ваня,
он один. Он известен только в своей деревне. И если я сделаю его красивее, д
обрее, мужественнее, трудолюбивее, разве кто-нибудь меня укорит? Он ведь т
оже для меня только импульс. Только повод для фантазии. Но импульс этот я ф
иксирую в своем воображении полностью, мне для этого усилителей в своем
мозгу строить не надо. Не для истории пишу, для жаждущей опрощения интелл
игентной публики. Чуть картиннее разворот плеч, молодцеватая цигарка, за
жатая в черной ладони, красная рубаха, которой у дяди Вани отродясь не был
о, но я не поленился и в институтской реквизиторской ее прихватил. И на пол
отне уже не конкретный дядя Ваня, а справный мужик, вольготно и весело жив
ущий в своем краю. Живущий здоровой и прочной жизнью, той жизнью, о которой
интеллигент, роняя сопли, мечтает. Время подошло такое, что соболезноват
ь соломенным крышам и умиляться иконописным лицам никто не хочет. Я улов
ил дух оптимизма, настрой, с которым на деревню смотрела интеллигенция. Х
отите Ц смотрите. А если мой профессор, истинный, кондовый, бесполетный р
еалист, кривится Ц это факт его личной биографии. И чтобы не кривился зас
луженный профессор, чтобы излишне его не волновать, я ему все портреты не
показывал. Три-четыре Ц итог, так сказать, летней практики. Попроще портр
еты, понадежнее, рубахи на них не такие яркие. А остальные мои красавицы ст
ояли в подрамниках стопочкой у изголовья моей кровати и ждали своего час
а.
К пятому курсу я понял: к составу пора прицеплять паровоз. Иван в это время
уже был в профкоме. Он твердо верил в меня, в мой удар, в мой характер. Я знал,
Иван поддержит, но толчок должен был идти извне. Иван подхватит, раструби
т, не даст всем забыть.
Если бы милая моя дочь и будущий зять знали, сколько бессонных ночей пров
ел я в размышлениях! Но мне уже было ведомо: если смолоду, рывком, не станеш
ь знаменитым, будешь потом выгребать всю жизнь, и неизвестно, выгребешь л
и к берегу. А когда под старость выгребешь, то весь изработаешься и дальше
сил не будет. Но кто же должен был вывести меня к славе? Кто? Кто? Кто станет
этим добрым и бескорыстным меценатом? Так я размышлял, лежа без сна на сво
ем студенческом матрасике, пока однажды в бессонницу не надел радионауш
ники. И тут осенило. В наушниках раздалось: "Передаем концерт солистов мос
ковской оперетты". Вопрос был решен. Дальше дело техники. Женщины, артистк
и, красавицы! Вот хмель, который сбродит мое сусло.
Времени я уже не терял. Стал копаться в прессе, в программках, в афишах, зна
комиться с театралами. Надо было выбрать не только красивую, знаменитую,
но и влиятельную. Или саму по себе задорную и занозистую, чтобы входила к н
ачальству, хлопая дверью, или такую, у которой со связями муж.
Выбрал троих: звезду оперетты, знаменитую, хотя и не из самых, балерину и с
тареющую, еще работала со Станиславским, драматическую актрису. Никаких
сеансов мне от них было не надо. По фотографиям на обложках журналов я их у
же давно написал, все детали будущей композиции тщательно отштудировал
в альбоме. Мне необходим был только факт знакомства. Я уже знал, что балери
на будет изображена в виде сильфиды с крылышками за спиной, опереточная
дива в скромной кофточке за роялем: эдакая труженица в очках склонилась
над нотами, и тут кто-то ее окликает, и она поворачивает свою милую головк
у (опереточная из всех была самая умная и должна была понять эту "нелестну
ю композицию"), а драматическая актриса была изображена стоя, в простом ко
нцертном платье, чуть подсвеченном снизу рампой. Скромно, величественно
, но с крошечным намеком на серовский портрет Ермоловой. Так сказать, с под
текстом.
У меня в записной книжке был составлен график спектаклей, концертов, реп
етиций всех троих. Встретив у подъезда театра одну и сверкнув на нее глаз
ами художника и обожателя, я бежал к подъезду другого театра. Я обсыпал ша
пку и плечи снегом, дескать, на холодной метели стою часами. Вынимал из-за
пазухи Ц скромно, по-студенчески! Ц один нарцисс или тюльпанчик. Предан
ность и терпение Ц через это женщины перешагнуть не могут. Постепенно я
познакомился с ними. Вернее, познакомил с собой одну за другой недели чер
ез три настойчивых хождений. И сразу начались отказы: нет времени. Но я все
же ходил к театру, к подъезду, канючил, получал отказы, потом согласие. И уд
ивлял во время первого же сеанса. На загрунтованном полотне я почти одни
м росчерком угля наносил рисунок. Я-то знал, я переношу готовый и отработа
нный. Они ахали, понимали, что встретили гения, и тут же сидели и мурлыкали,
как кошечки. Сидели столько, сколько я хотел. У всех трех портретов неизме
нным было одно Ц женщины изображены на них на десять лет моложе. И другое
: все они получились значительнее, чем были в жизни. Такие портреты не могу
т долго лежать в запаснике.
Правда, всем троим я Ц крестьянский, работающий под этуаль сын Ц показа
л коллекцию деревенских этюдов. Показал, так сказать, сокровенное. И дамы
начали действовать. Начали приводить ко мне знакомых журналистов. Я разр
аботал ритуал и тут. В общежитии во что бы то ни стало поил своих высокопос
тавленных гостей чаем из закопченного чайника, ставил домашнее варенье
и резал деревенское сало. Говорил с ними, чуть округлив звуки, будто во рту
у меня некая непрожеванная каша. В общем, речь моя звучала с явным признак
ом исконной деревенской. Я, кстати, и потом пользовался этим приемом для р
азговора с начальством, которому всегда ласкал слух мой то ли "акающий", то
ли "окающий" говорок.
После никому не нужного аттракциона чаепития, во время которого я "смуще
нно" не отрывал глаз от стола, я достаточно неуклюже, ловя искоса бросаемы
е гостями взгляды: "Дурак! Медведь! Гений!", доставал из-под кровати портрет
ы и расставлял их по комнате. Заносчивые гости удивленно распахивали гла
за, а я сонно, незаинтересованно, как и положено гению, который не ведает, ч
то творит, моргал глазами и шмыгал носом. После этих визитов в журналах ст
али появляться подборки: три дяди Вани и одна этуаль, два дяди Вани и друга
я этуаль, дядя Ваня, тетя Дуся и третья этуаль.
Успех был довольно внушительный, но этуали на этом не удовлетворились. И
м нужно было устроить торжественный парад второй молодости. И мне ничего
не оставалось делать, как подвести их к мысли, что портреты надо показать
в натуре. Все портреты. Дяди Вани и тети Дуси не помешают, ведь публика, в ос
новном, будет смотреть этуалей. Народ должен знать своих героев. Должен з
нать, что его знаменитые актрисы еще так молоды и обворожительны. В конеч
ном счете самая шустрая этуаль пробралась в высокие культурные сферы, и
в один прекрасный день мне приказали показать работы в деканате. А уж Ива
н Матвеевич с общественным мнением был наготове.
Это то, чего я не сказал Маше и Славе. В тот вечер я ведь принял решение терп
еть. Но сколько можно? Они словно две моськи набрасываются на меня. Ведь зн
ают, что я поступлю по-своему. У меня такая дорога, и я с нее уже не смогу сой
ти. Надо было кончать разговор.
Ц Маша, Ц снова заговорил я, Ц а о чем мы спорим? Ты можешь сформулирова
ть?
Ц Смогу.
Ц Ну, валяй.
Ц Это хорошо, папа, что ты заставил меня сформулировать причину, по котор
ой я бываю с тобой вызывающе дерзка. Я уже тебе говорила, что не считаю, что
ты великий художник, но, однако, сознаю, что моя точка зрения может быть из
лишне тенденциозной. К ней примешивается и недостаток дистанции между т
обой как художником и мною как дочерью и художником. Примешиваются и дру
гие мотивы, о которыых ты знаешь. Но сейчас тебе дают… Вернее, я слишком хо
рошо знаю тебя, поэтому поправлюсь, сказать надо так: теперь ты оттяпал за
каз, который бывает раз в двадцать лет. По которому будут судить о качеств
ах и достоинствах нашей художественной школы. И, честно говоря, я не думаю
, что ты для этого заказа фигура самая оптимальная. Ты очень влиятельный ч
еловек в наших кругах. Почему ты не хочешь работать спокойно, чтобы у тебя
за спиной не шушукались? Судя по твоему очень интересному этюду, который
ты сейчас нам показал, ты вполне можешь победить на открытом конкурсе. Мы
со Славой будем тебе помогать. Почему бы тебе не попытаться уговорить св
ое начальство, чтобы заказ на этюд в натуру для "Реалистов" заказали еще дв
ум-трем художникам?
Я старался быть спокойным:
Ц А ты, Маша, всерьез думаешь, что в инстанциях сидят дураки, которые не по
нимают, что по размаху, по умению, по внутреннему темпераменту для этой ра
боты лучше всего подхожу я?
Ц Я так не считаю.
Ц А почему бы тебе, Юрий Алексеевич, Ц впервые вмешалась в разговор Сус
анна, Ц не поступить так, как предлагает Маша? Не попробовать свою с и л у.
Не узнать ее?
Я посмотрел на жену. Она сидела вся пунцовая. Глаза горели. Она или сошла с
ума, подумал я, или забо-лела.
Ц Сусанна, да ты больна! О чем ты говоришь? Это же не мистическое представ
ление, шарлатанство, как у тебя. Это ремесло. Давайте, Ц сказал я уже всем,
Ц кончать разговор, а то мы договоримся черт знает до чего. Ц Я уже не выд
ержал, весь день на нервах, весь день в маске. Удары сыплются от своих и чуж
их. Я уже не мог сдерживаться, я уже орал. Ц Мы договоримся до того, что отд
адим заказ в чужие руки. Только где этот художник, который осилит картину
в двадцать метров на четыре? Где он? Восемьдесят квадратных метров живоп
иси! Где этот бескорыстный художник? Ты думаешь, деньги мне нужны? Их хвати
т на мою жизнь и на твою, Маша! Почему я должен отдавать заработанное? Поче
му? А если я по какой-то случайности не стану победителем этого открытого
конкурса, а?
Ц Значит, судьба, Ц тихо сказала Маша.
ГЛАВА V
Я Ц везунок. Что задумано, все сбывается, стоит лишь сильно захотеть. Меня
даже смущает. Исполняются самые далекие грезы юности. Разве предполагал
я видеть свои картины в музеях, а себя в кресле за столом, за которым было п
одписано что-то историческое? Я просто всего этого очень хотел.
И я начинаю пугаться этого рокового дара судьбы, как человек из какой-то с
казки, погубившей себя желанием, чтобы любой предмет, к которому он прико
снулся, превращался в золото. Ведь от несварения желудка можно умереть. Б
ольшому куску рот, конечно, радуется, но его надо суметь прожевать! Иногда
я уже трепещу от своих мимолетных желаний…
Сусанна ни в какую Канаду не поедет. Не понадобилось лишних усилий: анони
много телефонного террора, развеселой, но выматывающей ночной жизни. Я п
роклял свою подлую мысль, возникшую раньше. Со всем в конце концов я бы спр
авился, поездка Сусанны могла бы не стать препятствием для моей.
Я привык, что Сусанна встает утром раньше всех. Я еще только поднимаюсь, а
по квартире уже носится запах свежесмолотого кофе, и Сусанна, как птичка,
распевает что-то на кухне. Конечно, престарелая, но привычная и полезная п
тичка.
На следующий день после похорон Славиной мамы Сусанна не встала с постел
и. Я зашел к ней в комнату, она лежала с открытыми глазами, устремленными в
потолок. Мне еще накануне показалось, что она простужена. Но утром голова
ее была холодной, губы не обметаны, и только огромные глаза лихорадочно и
безумно блестели. Устала, отлежится.
Но все оказалось значительно хуже.
Я понял, как ее люблю, когда ее забрали в больницу. Да, конечно, я любил ее ка
к помощницу, как человека, понимающего мои запросы, но, оказалось, любовь
Ц или привычка? Ц укоренилась во мне глубже, в самом моем естестве.
Уже на третий день, когда она, так и не выходя из комнаты, пролежала в посте
ли без температуры, без видимого нездоровья, ничего не читая, я спохватил
ся. Вечером пришел к ней, сел на стул, взял за руку.
Ц Что с тобой, Сусанна?
Внезапно она заплакала. Не было рыданий, всхлипов. Просто слезы потекли у
нее из глаз, и она не стала ни вытирать их, ни пытаться скрыть.
Ц Я устала жить, Юра. Что-то со мной случилось, Ц медленно, будто не мне, а
кому-то смотрящему на нее с потолка, говорила Сусанна, Ц я потеряла к жиз
ни вкус. Я устала бороться. У меня, Юра, очень маленький дар. Но что-то в моих
руках есть. Ведь действительно это руки массажистки. Что-то я соображаю. Н
о я хотела из маленького дара сделать большой. Не получается. Я устала от г
онки представлений, милый Юра, Ц Сусанна внезапно схватила мою руку и ст
ала целовать ее. Слезы были горячими. Ц Я хочу умереть. Неужели все кончи
лось? У меня совсем не осталось сил. Ни на что. Мне все трудно, мне не хочется
есть, ходить, дышать. Я не могу, как раньше, показывать спектакли своего "да
ра", принимать подарки. Я потеряла интерес к работе.
Пока она медленно, сквозь слезы, говорила, у меня в груди возникло удивите
льное непривычное чувство. Оно возникало, наверное, у солдат, хоронивших
в бою своих друзей. Щемящее чувство жалости и ощущение открытого тыла.
Ведь Сусанна единственный человек, который не только понимал меня, но и п
онимал, каким трудом, какой кровью дается мне каждая моя работа, каждый ша
г. Мне не нужно было с ней хитрить, скрываться, и поэтому она одна знала то, ч
то было во мне л у ч ш е г о. Она знала меня всего. Что же дальше будет со мною?
Конечно, в тот момент я и мысли не допускал, что Сусанна так плоха. Я челове
к активный: найдем врачей, специалистов, вылечим Ц годы наши еще молодые.
Но тут же я подумал, что надо хорошенько запомнить это горестное чувство
утраты, потому что оно должно повести меня во время работы над "Реалистам
и". Все в копилку главной цели жизни.
И еще мелькнула у меня в голове одна коварная мысль. Она порхнула словно в
есенняя бабочка, помахала крылышками, и нет ее, но я хорошенько ее запомни
л, может быть, здесь и есть выход из ситуации, в которую загнали меня Маша и
Слава?
Через несколько дней я пригласил к Сусанне знаменитого психиатра. Бород
атое светило, подъехавшее к дому на отсвечивающей вороным лаком машине,
около часа провозилось с больной и, когда мы остались с ним с глазу на глаз
, сказало:
Ц Дела довольно скверные. Тяжелейшая депрессия, осложненная истощение
м нервной системы. Очень плохая, близкая к шизофрении, наследственность.
Можно было бы попробовать лечить ее дома…
Я перебил:
Ц Сусанна женщина волевая, она возьмет себя в руки.
Ц Болезнь в руки не возьмешь.
Ц А если лечить ее дома? Вы ведь сейчас лечите таблетками. Можно было бы в
зять сиделку…
Ц Это все опасно. Ваша жена в таком состоянии, что дело может дойти до кат
астрофы. Она не хочет жить. И здесь никакая сиделка не углядит.
Ц Если надо класть в больницу, Ц сказал я, Ц надо класть.
Ц Веселее, Юрий Алексеевич, Ц сказало бородатое светило, Ц полежит у н
ас пару-тройку месяцев в санаторном отделении, естественно, мы ее подлеч
им, получите как новенькую. В наше время постоянных стрессов Ц это дело о
бычное.
Как в современном человеке, в художнике совмещается жалость и расчетлив
ость. Я почти плакал, когда отправлял Сусанну в больницу, собирая ее покла
жу: не забыл теплое белье, тапочки, косметические салфетки Ц ничего не за
был, а уже за два дня до этого, в первые же часы после отъезда профессора из
моего дома, я начал крутить машину под кодовым названием "конкурс". Я хорош
о запомнил мысль, которая, как бабочка, порхнула у меня в сознании. А разра
ботать операцию было делом техники и знания психологии людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15