Он уехал из Берлина, а я не проявила достаточной э
нергии и осталась. Лена встречалась с русскими солдатами и офицерами, оф
ицеры заходили к нам. Я все собиралась посоветоваться о своей легализаци
и и возможности отъезда в Россию, но так и не собралась.
Так мы дожили до августа, когда началась поголовная проверка населения и
выдача документов. Ко мне пришли двое Ц немец и русский (Лены дома не был
о, она ушла с офицерами, она часто бывала у них переводчицей Ц неофициаль
ной, конечно). Они посмотрели документы, ушли, но через минуту вернулись и
пригласили меня в комендатуру. Я пошла, хотя понимала, что дело скверное. Н
о убегать было поздно. В комендатуре я сказала о себе все, что я жена Махно.
Меня задержали, оставили ночевать. Ночью ко мне подошел солдат, предложи
л меня вкусно накормить и переспать с ним. Я накричала на него, и он смирно
ушел.
На другой день меня перевели в какое-то другое военное учреждение, там мн
е дали бумагу и ручку, заперли в отдельной комнате и предложили написать
все, что я знаю. Через месяц меня перевели в общую камеру, сделанную из обы
чной квартиры, там было несколько женщин. Потом перевели в подвал какого-
то здания, и там я встретилась с Леной. Как-то меня вызвали к какому-то нача
льнику и предложили поехать с ним во Францию и там указать ему на тех из эм
играции, кто работал против нас. Я отказалась, я плохо знала белогвардейц
ев, а главное, роль предательницы эмиграции, какая бы она там ни была, была
мне противна. Меня и Лену потом допрашивали, не шпионка ли я, но вскоре убе
дились сами, что это не так. Затем меня привезли в квартиру за вещами, мног
ие из которых уже пропали. Кое-что я вывезла с собой, но теплой одежды не бы
ло, три пальто мои пропали, я взяла только резиновый плащ. У нас было много
одежды, я ездила в отпуск в Париж, а там нами заработанные марки выгодно об
менивались на франки. Я покупала вещи со смутной надеждой, что мне они при
годятся в Москве. Меня перевели в пригородный лагерь, обычный лагерь с дв
ухэтажными нарами, там я опять соединилась с Леной.
Нас повезли в Киев в поезде. В Киеве нас на перроне посадили в «черный воро
н», о котором мы так много страшного слышали. В Киеве меня допрашивали о мо
ем участии в движении, не пробовал ли Махно организовать чего-либо во Фра
нции. Настроение было такое, что готова была на все что угодно, наговорить
на себя, лишь бы выбраться отсюда куда угодно. После следствия нас с Леной
поместили в общую камеру с уголовницами, страшные девчата! Все они зарил
ись на наши заграничные тряпки, в особенности белье. В начале или в середи
не декабря (1945-го. Ц С. С.) нас вызвали и зачитали ОСО, мне дали 8 лет
лагерей, Лене Ц 5 лет ссылки. С окончанием следствия мы сидели в одной кам
ере, там и простились, ибо ее вскоре отправили в Казахстан. Но мы тогда не з
нали еще места ссылки.
В самом конце декабря меня перевезли в Мордовию (старейшие, так сказать, п
олитические лагеря в СССР. Ц С. С.). Там было много немцев и галич
ан (то есть западных украинцев. Ц С. С.) . В лагере я шила тапочки, к
леила коробочки и прочее, так что всегда имела дополнительный заработок
. Находилась я в инвалидной команде, нас лишь изредка выгоняли то на уборк
у территории, то на прогулку и т. п. Затем я работала на швейной фабрике, спе
рва на вычистке, потом контролером в закройном цехе. Потом меня перевели
в инвалидный лагерь, где мне уже почти не приходилось работать. Там я дела
ла цветы бумажные, делала их неплохо, например, сплела венки для девушек и
з украинского хора. У меня тогда обострилась гипертония.
Свой срок я пересидела на девять месяцев. Ни к кому не обращалась, так как
бесполезно, у многих срок кончился три года назад, но все они сидели. Дочь
я нашла через Киев, она писала ужасные письма. Меня выпустили утром 9 мая 1954
года, сама себе не поверила. На вокзале я и дочь друг друга не узнали и разо
шлись. Со мной в лагере находилась жена Якира, еврейка, была бригадиром, де
ржалась заносчиво. Там же была жена генерала Власова, моложавая (35 Ц 40 лет),
интересная женщина, скромная, сдержанная, интеллигентная, работала швее
й».
В трагической этой исповеди ничего не надо пояснять. Но невозможно, немы
слимо не привлечь внимания к одной коротенькой фразе Галины Андреевны: «
На вокзале в Джамбуле я и дочь друг друга не узнали».
Приведем то самое письмо Галине Андреевне от дочери, дата примечательна
я Ц 20 июля 1953 года (ясно, что это было за время):
«Дорогая мамочка!
Письмо твое получила. В июне я тебе послала маленькую посылку, в основном
лекарства, которые ты просила. Я посадила зерна, но только вырастила дики
й мак. С экзаменами я покончила благополучно. Теперь у меня на руках свиде
тельство об окончании семилетки. Я жду твоего приезда с нетерпением, я уж
е сказала, что беру старушку мать на иждивение. При твоем выезде телеграф
ируй, каким поездом ты приедешь. Я тебя встречу на перроне, если все выйдут
на вокзале и меня по какой-нибудь причине не будет, то садись на автобус, к
оторый едет в «город», и выходи до станции «Гостиница», и дойдешь до Малой
Корабожурской, 43.
Еще осталось месяц ждать. Надеюсь, что к 1-му сентября увидимся.
В начале августа вышлю денег.
Жду с нетерпением и крепко целую. Люся».
Как существовали долгие годы Галина Андреевна в Джамбуле, многого не ска
жешь. Как-то с дочерью сняли угол, обе кое-что подрабатывали, а главное Ц о
кружающая жизнь резко изменилась к лучшему. Через несколько лет Галина А
ндреевна даже получила крошечную пенсию по старости Ц за пятнадцать ле
т пребывания в Советском Союзе это был ее первый «твердый заработок». А е
сли учесть, что и в Париже подобного не случалось, то вообще Ц немыслимое
счастье! В начале 60-х съездила в родные места, но близких уже не нашла; ее пл
емянницу Галю (дочь Николая) немцы во время оккупации угнали из Киева на р
аботы, она оказалась в Дрездене и погибла во время печально знаменитой б
омбежки города американо-английской авиацией в феврале 1945-го. О судьбе Се
ргея и Жени уже говорилось.
Говорят, старость сходится с детством, дряхлость Ц с младенчеством. Поэ
тому жизнеописание Галины Андреевны Кузьменко, вдовы знаменитого Нест
ора Махно, хотелось бы закончить отрывком из ее письма ко мне от 28 октября
1968 года, где она повествует о своем детстве, проведенном с родителями в Мог
илеве. Как нам кажется, тут можно усмотреть прямо-таки трагический образ
в будущей судьбе нашей героини.
Она писала, не понимая, надо полагать, какие силы ведут ее ослабевшей руко
й: «Припоминается мне, как однажды, когда мне было лет десять, мы, пять-шест
ь девочек, выйдя из железнодорожной школы по окончании занятий, отправил
ись в железнодорожную баню. Здесь мы вдоволь намылились, попарились и ра
зошлись по домам. Одета я была еще в летнее легкое пальтишко, и меня во вре
мя довольно длинной дороги домой хорошо продуло. Я сильно простудилась и
вскоре расхворалась воспалением почек. Я слегла надолго… У меня были пр
олежни. Я сильно ослабла и исхудала. Ходить была не в силах. И намучились ж
е тогда со мною моя бедная мама и мой брат Николай. Они несколько месяцев п
одряд, до весны, часами, бывало, носили меня на руках по комнате… А когда ст
ало тепло на дворе, я стала медленно поправляться…
А когда я уже совсем поправилась, тогда мне рассказали, что я была совсем у
же безнадежна, врачи мне помочь уже ничем не могли, и родители купили мне у
же досок на гроб, мешок муки на поминки и приготовили всю одежду на погреб
енье…
Вероятно, они в 1918 году вспоминали, как они выходили меня тогда, и пожалели
о том, что я не умерла тогда… Сколько горя и несчастья я им принесла…»
Скончалась Галина Андреевна 23 марта 1978 года в Джамбуле, там и погребена, за
тысячи верст от родных мест. И вот через одиннадцать с половиной лет приш
ло на ее имя, наконец-то доброе известие, цитируем документ:
«Прокуратура Украинской Сов
етской Социалистической республики. Михненко Елене Несторовне.
Сообщаем, что на основании Указа Президиума Верховного Совета СССР от 16 я
нваря 1989 года уголовное дело, по которому вы были репрессированы, прекращ
ено, и в настоящее время вы реабилитированы. Член коллегии Прокуратуры У
ССР В. И. Лесной.
13.09.89 г.»
Точно такое же известие пришло в адрес и Галины Андреевны. Вдова Нестора
Махно, изнуренная двумя войнами, бегствами, лагерями, нищетой и бесправи
ем, уже не узнала о том, чего столь долго добивалась. Однако приятно все же
закончить данный тяжелый сюжет на доброй вести.
Теперь последний краткий сюжет Ц о Елене Несторовне Михненко. Конечно,
договорившись с Галиной Андреевной о встрече в Джамбуле, я понятия не им
ел, что там обитает еще и дочь Нестора Ивановича. Тут, посреди азиатских ст
епей, довелось с ней познакомиться. Но прежде, чем поведать свое личное вп
ечатление, приведу письмо, которое она отправила матери из ссыльного для
нее Казахстана в мордовский политический лагерь.
Намеренно не исправляю орфографию: тогда Елена Несторовна русский знал
а совсем плохо, грамматические и всякие иные ошибки ее, недавней парижан
ки, дают дополнительный оттенок к ее образу и несчастной судьбе. Ее письм
о, уже цитированное, отправленное матери три с лишним года спустя, написа
но по-русски вполне грамотно и графически четко. Добавим еще для совреме
нного читателя, что лагерной переписки той поры у нас почти не сохранило
сь, поэтому письмо ссыльной дочери в адрес матери-каторжанки уже само со
бой представляет большой исторический интерес. Характерен сам вид этог
о письма: тетрадная страничка, исписанная химическими чернилами с обеих
сторон самым мельчайшим почерком, автор эпистолии явно должна была бере
чь бумагу. Итак, воспроизводим письмо Елены Михненко от 25 апреля 1950 года:
«Дорогая мамочка
Письмо от 7 февраля получила. Пиши теперь на следующий адрес Каз. ССР Ц Дж
амбульск… об. Ц ст. Луговая (Село Луговое) Октябрьская ул. № 17 Швейный цех. Е
. Н. Михненко. На Розу Котлер не пиши, она уехала, только указывай мою фамили
ю и все. Вот кратко как я жила с мая м-ц 1948 г. я поступила через один м-ц в райпо
треб-союз, буфетчицей. Работала один месяц и закрыли столовую, и через мес
яц была снова без работы, тут меня поддержал сапожник, я в скоре заболела т
ифом и лежала два м-ца в больнице (август-сентябрь 48 г.). Пока я лежала в боль
нице мне этот сапожник носил кушать, а когда я вышла из больницы я узнала ч
то это все он носил мне за деньги приобретены продажей моих вещей, я остал
ась без ничего и он скоро уехал оправдываясь тем что у него денег не было а
видал что мне глодно, иму было жалко меня и он решил распорядится и мне ск
азать правду только когда я выздоровлю. Он рассуждал так: лиж бе здоровье,
а остальное все будет, и по неволе мне пришлось мериться незная до сех пор
сердиться или нет. Когда я вышла из больницы у меня было осложнение на печ
ень и уши. Сейчас печень нормально а слух средний.
В октябре 48 г. я поступила на железно-дорожный ресторан посудомойкой. (Есл
и бы я хотела быть официанткой в этот момент я бы не могла из-за одежды) раб
отала сутками и двое отдыхала. Жила в чеченской семьи. В декабре я была уво
лена по сокращению штата, в январе я поступила посудомойкой в ОРС железн
одорожная организация, работала в паровозном депо. В марте бела уволена
из-за документов. Если бы не это то во всех организациях можно быстро прод
винутся посылают на курсы поваров и т. д. в каждой отрасли можно продвинут
ся но не мне с моей фамилией и происхождением. При каждой перемены работы
у меня была перемена с квартирами. Единственные друзья фотографы уехали
на Украину. В период моей работе в ресторане зимой 48 г. я побрила голову, вол
осы выросли через 6 месяц, кудрявые, а теперь эти кудри отходят, прямо жалк
о.
Но я продолжаю насчет работы. Перед отъездом фотографы в марте м-це меня у
строили домработницей о одной врачихи, одинокая с девочкой. Я у ней пораб
отала до мая м-ц 49 г. И вот как прожила эту зиму с 48 на 49 г. раздетая и босая с пер
еменами каждые три м-ца. Это самое жуткое воспоминание моей жизни. И когда
я еду с села на станцию у меня остается тяжелые впечатления от этой станц
ии. Даже как на зло развалился дом где жили фотографы и если я хочу припомн
ить несколько приятных минут в этой семьи то только смотреш на кучи кирп
ичей. В эту зиму 48 г. на 49 г. я лазела по поровозам и тендерам и выпрашивала у м
ашинистов уголь. Таскала его, грязная, потная. Я с дрожу вспоминаю эту зиму
. Весной я в мае 49 г. поступила на сырзавод, меня взяли на пробу один месяц. По
томучто работа тяжелая физическая, и мне сказали что я врядле справлюсь.
Но я старалась и кое как выдержала меня оставили. Через три м-ца в августе
завода разделили и дня часть перекочевала со скотом в горы 20 км от района.
Я тоже перекочевала в горы Ц я принимала молоко, топила, мыла и таскала фл
яги и кроме этого я была свинаркой, была на двух окладов у меня было шесть
казенных свиней Ц огромные до двух годичных. Ездила в район три раза в ме
сяц, возила сливки на быках. Работала все лето, поступила в члены профсоюз
а, добилась трудовой книжки. К осени я уже искала себе работу каждый раз ка
к ездила со сливками, бегала по организациям и мне в Потребсоюзе обещали
работу на официантку, я предупредила своего майора на отметки что осеню
я останус без работы потомучто сезон молока кончаеться и всех увольняют
. Майор обещал меня устроить. Работа была тяжелая на заводе, к осени я увол
елась потомучто работа зимняя мне не по силам, хоть меня оставляли но над
о была перейти на хозяйственные работы как копать мазать, белит, лед заго
товлять, ледник копать, это не в моих силах, и я так летом ели выдержала, а в
холод раздетой никак невозможно. Вот так я жила до октября 1949 г. В следующем
письме дальше напишу. Пока крепко при крепко целую
Люся».
Встречаться со мной Елена Несторовна соглашалась не очень охотно. Раздр
ажена была, обижена, никому не верила. Ну, что ж… От матери я еще узнал, что д
етей и семьи у нее нет, что сейчас живет с летчиком гражданской авиации, оц
енку этим отношениям сдержанная Галина Андреевна, естественно, не давал
а. И все же мы повстречались, однажды ранним вечером мать и дочь пришли на
свидание со мной вместе.
В тесную, бедноватую мазанку на окраине Джамбула (там жили потомки украи
нских переселенцев, приютившие меня) вошла вдруг элегантная, моложавая ж
енщина, как будто припорхнула из чужого мира в эти пыльные степи. Среднег
о роста, кареглазая и темноволосая, она была поразительно похожа на отца.
И сразу стало ясно Ц вот Париж; парижанка (автору довелось побывать во мн
ожестве экзотических мест, но только в этом городе есть для русского чел
овека особое обаяние). Легкая фигурка, быстрые, изящные движения, поразит
ельная непринужденность манер Ц и все это вдобавок к сильному французс
кому акценту в русском языке и даже, мне показалось, французской фразеол
огии. Уж как она умудрилась оставаться изящной и обаятельной в городе Дж
амбуле Казахской ССР, объяснить это диво не в моих силах. А было тогда ей (с
кажу уж для истории) ровно сорок шесть лет. Конечно, записывать так или ина
че разговор с ней было некстати, я этого и не делал (замечу, что и ее суровая
мать за всю нашу недолгую беседу не проронила, кажется, ни слова). Передам
речь единственной наследницы Нестора Махно по записи, которую я сделал н
епосредственно после нашей беседы:
Ц Ненавижу политику с детства. Хорошо помню отца. У нас дома всегда было
полно народу, масса газет. И я тогда уже поклялась себе, что никогда не ста
ну интересоваться политикой и газет не читать. У меня нет родины. Францию
я родной не считаю, Россию тоже. Да, я говорю с сильным французским акценто
м, когда я говорю по-немецки, то тоже считают, что я француженка. Да, тут оче
нь многие мужчины мною увлекались, но когда узнавали, чья я дочь, шарахали
сь в сторону. Одни это делали корректно, другие трусливо или даже грубо. Лю
ди при этом хорошо раскрывались. Детей я не хотела. Плодить нищих? И чтобы
у них была моя судьба? О роли своего отца в вашей истории я во Франции совс
ем не знала. Когда меня поместили в киевскую тюрьму, одна сокамерница, узн
ав, чья я дочь, спросила Ц того самого бандита? Я оскорбилась и ударила ее.
Если можно, пришлите мне из Ленинграда французские издания, здесь их нет.
* * *
Покидал я Джамбул в теплый, без осадков октябрь. Воспоминания остались с
амые лучшие. В небольшом малоэтажном городке на каждом углу дымились шаш
лычные. Шампур свежей, добротно поджаренной баранины стоил, хорошо помню
, тридцать пять копеек, к нему полагался свежий белый хлеб и сладкий средн
еазиатский лук крупными кольцами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
нергии и осталась. Лена встречалась с русскими солдатами и офицерами, оф
ицеры заходили к нам. Я все собиралась посоветоваться о своей легализаци
и и возможности отъезда в Россию, но так и не собралась.
Так мы дожили до августа, когда началась поголовная проверка населения и
выдача документов. Ко мне пришли двое Ц немец и русский (Лены дома не был
о, она ушла с офицерами, она часто бывала у них переводчицей Ц неофициаль
ной, конечно). Они посмотрели документы, ушли, но через минуту вернулись и
пригласили меня в комендатуру. Я пошла, хотя понимала, что дело скверное. Н
о убегать было поздно. В комендатуре я сказала о себе все, что я жена Махно.
Меня задержали, оставили ночевать. Ночью ко мне подошел солдат, предложи
л меня вкусно накормить и переспать с ним. Я накричала на него, и он смирно
ушел.
На другой день меня перевели в какое-то другое военное учреждение, там мн
е дали бумагу и ручку, заперли в отдельной комнате и предложили написать
все, что я знаю. Через месяц меня перевели в общую камеру, сделанную из обы
чной квартиры, там было несколько женщин. Потом перевели в подвал какого-
то здания, и там я встретилась с Леной. Как-то меня вызвали к какому-то нача
льнику и предложили поехать с ним во Францию и там указать ему на тех из эм
играции, кто работал против нас. Я отказалась, я плохо знала белогвардейц
ев, а главное, роль предательницы эмиграции, какая бы она там ни была, была
мне противна. Меня и Лену потом допрашивали, не шпионка ли я, но вскоре убе
дились сами, что это не так. Затем меня привезли в квартиру за вещами, мног
ие из которых уже пропали. Кое-что я вывезла с собой, но теплой одежды не бы
ло, три пальто мои пропали, я взяла только резиновый плащ. У нас было много
одежды, я ездила в отпуск в Париж, а там нами заработанные марки выгодно об
менивались на франки. Я покупала вещи со смутной надеждой, что мне они при
годятся в Москве. Меня перевели в пригородный лагерь, обычный лагерь с дв
ухэтажными нарами, там я опять соединилась с Леной.
Нас повезли в Киев в поезде. В Киеве нас на перроне посадили в «черный воро
н», о котором мы так много страшного слышали. В Киеве меня допрашивали о мо
ем участии в движении, не пробовал ли Махно организовать чего-либо во Фра
нции. Настроение было такое, что готова была на все что угодно, наговорить
на себя, лишь бы выбраться отсюда куда угодно. После следствия нас с Леной
поместили в общую камеру с уголовницами, страшные девчата! Все они зарил
ись на наши заграничные тряпки, в особенности белье. В начале или в середи
не декабря (1945-го. Ц С. С.) нас вызвали и зачитали ОСО, мне дали 8 лет
лагерей, Лене Ц 5 лет ссылки. С окончанием следствия мы сидели в одной кам
ере, там и простились, ибо ее вскоре отправили в Казахстан. Но мы тогда не з
нали еще места ссылки.
В самом конце декабря меня перевезли в Мордовию (старейшие, так сказать, п
олитические лагеря в СССР. Ц С. С.). Там было много немцев и галич
ан (то есть западных украинцев. Ц С. С.) . В лагере я шила тапочки, к
леила коробочки и прочее, так что всегда имела дополнительный заработок
. Находилась я в инвалидной команде, нас лишь изредка выгоняли то на уборк
у территории, то на прогулку и т. п. Затем я работала на швейной фабрике, спе
рва на вычистке, потом контролером в закройном цехе. Потом меня перевели
в инвалидный лагерь, где мне уже почти не приходилось работать. Там я дела
ла цветы бумажные, делала их неплохо, например, сплела венки для девушек и
з украинского хора. У меня тогда обострилась гипертония.
Свой срок я пересидела на девять месяцев. Ни к кому не обращалась, так как
бесполезно, у многих срок кончился три года назад, но все они сидели. Дочь
я нашла через Киев, она писала ужасные письма. Меня выпустили утром 9 мая 1954
года, сама себе не поверила. На вокзале я и дочь друг друга не узнали и разо
шлись. Со мной в лагере находилась жена Якира, еврейка, была бригадиром, де
ржалась заносчиво. Там же была жена генерала Власова, моложавая (35 Ц 40 лет),
интересная женщина, скромная, сдержанная, интеллигентная, работала швее
й».
В трагической этой исповеди ничего не надо пояснять. Но невозможно, немы
слимо не привлечь внимания к одной коротенькой фразе Галины Андреевны: «
На вокзале в Джамбуле я и дочь друг друга не узнали».
Приведем то самое письмо Галине Андреевне от дочери, дата примечательна
я Ц 20 июля 1953 года (ясно, что это было за время):
«Дорогая мамочка!
Письмо твое получила. В июне я тебе послала маленькую посылку, в основном
лекарства, которые ты просила. Я посадила зерна, но только вырастила дики
й мак. С экзаменами я покончила благополучно. Теперь у меня на руках свиде
тельство об окончании семилетки. Я жду твоего приезда с нетерпением, я уж
е сказала, что беру старушку мать на иждивение. При твоем выезде телеграф
ируй, каким поездом ты приедешь. Я тебя встречу на перроне, если все выйдут
на вокзале и меня по какой-нибудь причине не будет, то садись на автобус, к
оторый едет в «город», и выходи до станции «Гостиница», и дойдешь до Малой
Корабожурской, 43.
Еще осталось месяц ждать. Надеюсь, что к 1-му сентября увидимся.
В начале августа вышлю денег.
Жду с нетерпением и крепко целую. Люся».
Как существовали долгие годы Галина Андреевна в Джамбуле, многого не ска
жешь. Как-то с дочерью сняли угол, обе кое-что подрабатывали, а главное Ц о
кружающая жизнь резко изменилась к лучшему. Через несколько лет Галина А
ндреевна даже получила крошечную пенсию по старости Ц за пятнадцать ле
т пребывания в Советском Союзе это был ее первый «твердый заработок». А е
сли учесть, что и в Париже подобного не случалось, то вообще Ц немыслимое
счастье! В начале 60-х съездила в родные места, но близких уже не нашла; ее пл
емянницу Галю (дочь Николая) немцы во время оккупации угнали из Киева на р
аботы, она оказалась в Дрездене и погибла во время печально знаменитой б
омбежки города американо-английской авиацией в феврале 1945-го. О судьбе Се
ргея и Жени уже говорилось.
Говорят, старость сходится с детством, дряхлость Ц с младенчеством. Поэ
тому жизнеописание Галины Андреевны Кузьменко, вдовы знаменитого Нест
ора Махно, хотелось бы закончить отрывком из ее письма ко мне от 28 октября
1968 года, где она повествует о своем детстве, проведенном с родителями в Мог
илеве. Как нам кажется, тут можно усмотреть прямо-таки трагический образ
в будущей судьбе нашей героини.
Она писала, не понимая, надо полагать, какие силы ведут ее ослабевшей руко
й: «Припоминается мне, как однажды, когда мне было лет десять, мы, пять-шест
ь девочек, выйдя из железнодорожной школы по окончании занятий, отправил
ись в железнодорожную баню. Здесь мы вдоволь намылились, попарились и ра
зошлись по домам. Одета я была еще в летнее легкое пальтишко, и меня во вре
мя довольно длинной дороги домой хорошо продуло. Я сильно простудилась и
вскоре расхворалась воспалением почек. Я слегла надолго… У меня были пр
олежни. Я сильно ослабла и исхудала. Ходить была не в силах. И намучились ж
е тогда со мною моя бедная мама и мой брат Николай. Они несколько месяцев п
одряд, до весны, часами, бывало, носили меня на руках по комнате… А когда ст
ало тепло на дворе, я стала медленно поправляться…
А когда я уже совсем поправилась, тогда мне рассказали, что я была совсем у
же безнадежна, врачи мне помочь уже ничем не могли, и родители купили мне у
же досок на гроб, мешок муки на поминки и приготовили всю одежду на погреб
енье…
Вероятно, они в 1918 году вспоминали, как они выходили меня тогда, и пожалели
о том, что я не умерла тогда… Сколько горя и несчастья я им принесла…»
Скончалась Галина Андреевна 23 марта 1978 года в Джамбуле, там и погребена, за
тысячи верст от родных мест. И вот через одиннадцать с половиной лет приш
ло на ее имя, наконец-то доброе известие, цитируем документ:
«Прокуратура Украинской Сов
етской Социалистической республики. Михненко Елене Несторовне.
Сообщаем, что на основании Указа Президиума Верховного Совета СССР от 16 я
нваря 1989 года уголовное дело, по которому вы были репрессированы, прекращ
ено, и в настоящее время вы реабилитированы. Член коллегии Прокуратуры У
ССР В. И. Лесной.
13.09.89 г.»
Точно такое же известие пришло в адрес и Галины Андреевны. Вдова Нестора
Махно, изнуренная двумя войнами, бегствами, лагерями, нищетой и бесправи
ем, уже не узнала о том, чего столь долго добивалась. Однако приятно все же
закончить данный тяжелый сюжет на доброй вести.
Теперь последний краткий сюжет Ц о Елене Несторовне Михненко. Конечно,
договорившись с Галиной Андреевной о встрече в Джамбуле, я понятия не им
ел, что там обитает еще и дочь Нестора Ивановича. Тут, посреди азиатских ст
епей, довелось с ней познакомиться. Но прежде, чем поведать свое личное вп
ечатление, приведу письмо, которое она отправила матери из ссыльного для
нее Казахстана в мордовский политический лагерь.
Намеренно не исправляю орфографию: тогда Елена Несторовна русский знал
а совсем плохо, грамматические и всякие иные ошибки ее, недавней парижан
ки, дают дополнительный оттенок к ее образу и несчастной судьбе. Ее письм
о, уже цитированное, отправленное матери три с лишним года спустя, написа
но по-русски вполне грамотно и графически четко. Добавим еще для совреме
нного читателя, что лагерной переписки той поры у нас почти не сохранило
сь, поэтому письмо ссыльной дочери в адрес матери-каторжанки уже само со
бой представляет большой исторический интерес. Характерен сам вид этог
о письма: тетрадная страничка, исписанная химическими чернилами с обеих
сторон самым мельчайшим почерком, автор эпистолии явно должна была бере
чь бумагу. Итак, воспроизводим письмо Елены Михненко от 25 апреля 1950 года:
«Дорогая мамочка
Письмо от 7 февраля получила. Пиши теперь на следующий адрес Каз. ССР Ц Дж
амбульск… об. Ц ст. Луговая (Село Луговое) Октябрьская ул. № 17 Швейный цех. Е
. Н. Михненко. На Розу Котлер не пиши, она уехала, только указывай мою фамили
ю и все. Вот кратко как я жила с мая м-ц 1948 г. я поступила через один м-ц в райпо
треб-союз, буфетчицей. Работала один месяц и закрыли столовую, и через мес
яц была снова без работы, тут меня поддержал сапожник, я в скоре заболела т
ифом и лежала два м-ца в больнице (август-сентябрь 48 г.). Пока я лежала в боль
нице мне этот сапожник носил кушать, а когда я вышла из больницы я узнала ч
то это все он носил мне за деньги приобретены продажей моих вещей, я остал
ась без ничего и он скоро уехал оправдываясь тем что у него денег не было а
видал что мне глодно, иму было жалко меня и он решил распорядится и мне ск
азать правду только когда я выздоровлю. Он рассуждал так: лиж бе здоровье,
а остальное все будет, и по неволе мне пришлось мериться незная до сех пор
сердиться или нет. Когда я вышла из больницы у меня было осложнение на печ
ень и уши. Сейчас печень нормально а слух средний.
В октябре 48 г. я поступила на железно-дорожный ресторан посудомойкой. (Есл
и бы я хотела быть официанткой в этот момент я бы не могла из-за одежды) раб
отала сутками и двое отдыхала. Жила в чеченской семьи. В декабре я была уво
лена по сокращению штата, в январе я поступила посудомойкой в ОРС железн
одорожная организация, работала в паровозном депо. В марте бела уволена
из-за документов. Если бы не это то во всех организациях можно быстро прод
винутся посылают на курсы поваров и т. д. в каждой отрасли можно продвинут
ся но не мне с моей фамилией и происхождением. При каждой перемены работы
у меня была перемена с квартирами. Единственные друзья фотографы уехали
на Украину. В период моей работе в ресторане зимой 48 г. я побрила голову, вол
осы выросли через 6 месяц, кудрявые, а теперь эти кудри отходят, прямо жалк
о.
Но я продолжаю насчет работы. Перед отъездом фотографы в марте м-це меня у
строили домработницей о одной врачихи, одинокая с девочкой. Я у ней пораб
отала до мая м-ц 49 г. И вот как прожила эту зиму с 48 на 49 г. раздетая и босая с пер
еменами каждые три м-ца. Это самое жуткое воспоминание моей жизни. И когда
я еду с села на станцию у меня остается тяжелые впечатления от этой станц
ии. Даже как на зло развалился дом где жили фотографы и если я хочу припомн
ить несколько приятных минут в этой семьи то только смотреш на кучи кирп
ичей. В эту зиму 48 г. на 49 г. я лазела по поровозам и тендерам и выпрашивала у м
ашинистов уголь. Таскала его, грязная, потная. Я с дрожу вспоминаю эту зиму
. Весной я в мае 49 г. поступила на сырзавод, меня взяли на пробу один месяц. По
томучто работа тяжелая физическая, и мне сказали что я врядле справлюсь.
Но я старалась и кое как выдержала меня оставили. Через три м-ца в августе
завода разделили и дня часть перекочевала со скотом в горы 20 км от района.
Я тоже перекочевала в горы Ц я принимала молоко, топила, мыла и таскала фл
яги и кроме этого я была свинаркой, была на двух окладов у меня было шесть
казенных свиней Ц огромные до двух годичных. Ездила в район три раза в ме
сяц, возила сливки на быках. Работала все лето, поступила в члены профсоюз
а, добилась трудовой книжки. К осени я уже искала себе работу каждый раз ка
к ездила со сливками, бегала по организациям и мне в Потребсоюзе обещали
работу на официантку, я предупредила своего майора на отметки что осеню
я останус без работы потомучто сезон молока кончаеться и всех увольняют
. Майор обещал меня устроить. Работа была тяжелая на заводе, к осени я увол
елась потомучто работа зимняя мне не по силам, хоть меня оставляли но над
о была перейти на хозяйственные работы как копать мазать, белит, лед заго
товлять, ледник копать, это не в моих силах, и я так летом ели выдержала, а в
холод раздетой никак невозможно. Вот так я жила до октября 1949 г. В следующем
письме дальше напишу. Пока крепко при крепко целую
Люся».
Встречаться со мной Елена Несторовна соглашалась не очень охотно. Раздр
ажена была, обижена, никому не верила. Ну, что ж… От матери я еще узнал, что д
етей и семьи у нее нет, что сейчас живет с летчиком гражданской авиации, оц
енку этим отношениям сдержанная Галина Андреевна, естественно, не давал
а. И все же мы повстречались, однажды ранним вечером мать и дочь пришли на
свидание со мной вместе.
В тесную, бедноватую мазанку на окраине Джамбула (там жили потомки украи
нских переселенцев, приютившие меня) вошла вдруг элегантная, моложавая ж
енщина, как будто припорхнула из чужого мира в эти пыльные степи. Среднег
о роста, кареглазая и темноволосая, она была поразительно похожа на отца.
И сразу стало ясно Ц вот Париж; парижанка (автору довелось побывать во мн
ожестве экзотических мест, но только в этом городе есть для русского чел
овека особое обаяние). Легкая фигурка, быстрые, изящные движения, поразит
ельная непринужденность манер Ц и все это вдобавок к сильному французс
кому акценту в русском языке и даже, мне показалось, французской фразеол
огии. Уж как она умудрилась оставаться изящной и обаятельной в городе Дж
амбуле Казахской ССР, объяснить это диво не в моих силах. А было тогда ей (с
кажу уж для истории) ровно сорок шесть лет. Конечно, записывать так или ина
че разговор с ней было некстати, я этого и не делал (замечу, что и ее суровая
мать за всю нашу недолгую беседу не проронила, кажется, ни слова). Передам
речь единственной наследницы Нестора Махно по записи, которую я сделал н
епосредственно после нашей беседы:
Ц Ненавижу политику с детства. Хорошо помню отца. У нас дома всегда было
полно народу, масса газет. И я тогда уже поклялась себе, что никогда не ста
ну интересоваться политикой и газет не читать. У меня нет родины. Францию
я родной не считаю, Россию тоже. Да, я говорю с сильным французским акценто
м, когда я говорю по-немецки, то тоже считают, что я француженка. Да, тут оче
нь многие мужчины мною увлекались, но когда узнавали, чья я дочь, шарахали
сь в сторону. Одни это делали корректно, другие трусливо или даже грубо. Лю
ди при этом хорошо раскрывались. Детей я не хотела. Плодить нищих? И чтобы
у них была моя судьба? О роли своего отца в вашей истории я во Франции совс
ем не знала. Когда меня поместили в киевскую тюрьму, одна сокамерница, узн
ав, чья я дочь, спросила Ц того самого бандита? Я оскорбилась и ударила ее.
Если можно, пришлите мне из Ленинграда французские издания, здесь их нет.
* * *
Покидал я Джамбул в теплый, без осадков октябрь. Воспоминания остались с
амые лучшие. В небольшом малоэтажном городке на каждом углу дымились шаш
лычные. Шампур свежей, добротно поджаренной баранины стоил, хорошо помню
, тридцать пять копеек, к нему полагался свежий белый хлеб и сладкий средн
еазиатский лук крупными кольцами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17