А не стоит ли, впадая в копеечное отчаяние, хоть раз задуматься: может, я что-то крупно перепутал в этой жизни? За цель принимаю антураж, пену? Ведь джинсы - не больше, чем штаны. А дубленка не больше, чем шубейка, - раньше их носили извозчики, так, может, и впредь будут таскать их шоферы грузовиков в дальние рейсы?
А может, подумать, что новомодная мебель - всего-то лишь стулья да диваны? И легковой автомобиль - только средство передвижения?
И если так подумать - то что же останется?
Тем, кто гонится, гонится, гонится за всем за этим - копит, манипулирует порядочностью и рублишками, - тем, кто живет этим, барахло избрал целью существования на белом свете, - так вот, если подумать подобным образом, - что останется? Пустота?
Кто-то, пожалуй, наивно думает: вот сперва всего добьюсь, раздобуду все, хоть лопну, а потом уж и жить начну. Не начнет. Раздобудет все честно - так там и жизни конец. А нечестно - непременно попадется.
Выдуманный все это мир, иллюзорный. Вещи, даже самые дорогие, на то и вещи, чтобы человека лишь только окружать, не делаясь смыслом его жизни. Вещи на это и не претендуют. Претендует сделать их сутью своей жизни сам человек. Неумный и - не забудем подчеркнуть - неверно воспитанный. В поклонении вещам есть что-то от предрассудков, от сильной ограниченности.
Обожествление вещей, по-моему, низшая ступень какой бы то ни было веры. Этот самообман предполагает, что вещь создает впечатление о человеке и повышает его значимость. Хотя бы самозначимость.
Мелкая мысль и ничтожная цель.
5
В своей исповеди Игорь - нечаянно, конечно, - сформулировал одну любопытную мысль. "Духовной пищей никого не удивишь, - пишет он, - да и где взять ее? Книги с рук дорогие".
До важного добрались, на мой взгляд, до очень важного. Наивно, вовсе не думая о каком-нибудь обобщении, Игорь означил печальный итог. Вслушайтесь, что он сказал: "Духовной пищей никого не удивишь".
А материальной, выходит, можно. Это за текстом, это подразумевается. Не хватает джинсов - и за ними гоняются, не все, но все же. Машина дорогая, поэтому ее очень хочется, и очень грустно, что, оказывается, надо потратить двадцать пять лет на то, чтобы скопить на нее. Это Игорь сумел сосчитать. Только вот от духовного отмахнулся - его не удивишь, никого не удивишь. Печально. И печаль эта требует размышлений.
Итак, о пище духовной - удивишь ею или не удивишь.
Весь смысл нашего строя прежде всего в том, чтобы накормить человека пищей духовной.
Неужто можно это забыть, отодвинуть в архивную даль - первые дни Советской власти, первые ленинские декреты, среди которых десятки и десятки - о сохранении библиотек, старинных усадеб, музеев, дворцов, которые отныне принадлежат народу. И еще - о детях. О том, чтобы накормить и напоить их. Ленин был политик, но всю его политику как две красные черты пронизывают главные заботы: сохранить культуру и сохранить детей. Главной его мечтой было - раскрепостить народ. А это значило - сделать народ поголовно грамотным, создать институты, открыть тысячи библиотек, выпустить миллионы книг. Переписка и разговоры Ленина с Горьким пронизаны беспокойством вождя: скорее издать классику, подарить людям Пушкина, Гоголя, Белинского.
Сотни театров, музеев, десятки тысяч библиотек, миллиарды книг возможность для любого школьника - при самом небольшом желании прикоснуться к самым горним высотам человеческого духа. А кино, а телевидение, а возможность попробовать самого себя в любом из искусств, как говорится, не сходя со школьной парты!
Меньше всего я хотел бы выглядеть в этом месте голым пропагандистом. Лишь человек, не хлебавший лиха и не видавший света, может пренебречь всем, что я перечислил, далеко, конечно, не полно. Государство создало у нас небывалые возможности для потребления духовной пищи, и пищи этой очень много, возможно, даже чрезмерно много.
И вот - "ею не удивишь".
Игорь - парень молодой, судя по всему, немного отведавший духовной пищи - при громадном выборе ее, и я не склонен слишком сильно укорять его за то, что в нем идет от неискушенности, от незнания, от неопытности. Да и точка зрения сия - заемная, не его. Но вот точка зрения требует отпора. И самого решительного.
Такой взгляд - взгляд воинствующего мещанства. Ведь воинствующего обывателя духовной пищей не удивить не потому, что он ею объелся, а потому, что она его не интересует. Для него духовное - нечто неосязаемое, бесплотное. А боевик от мещанства - материалист. Он пощупать хочет, погладить, и не вообще, не чье-то чужое или, скажем, общее - а свое собственное, личное. Игоря печалит, что книга с рук вздорожала, и печаль эта справедлива. Надо, правда, заметить, что и книга с рук ныне продается во многом из-за него, из-за воинствующего мещанина, из-за его потребности даже книгой покрасоваться перед другими.
Книга стала вещью, это верно, - ценной вещью - но, к печали, не потому ценной, что хранит бесценные мысли, а потому, что стала козырем в состязании за высокий престиж человека в своем кругу. Хочу оговориться: не все, конечно, ценят книгу по такому мрачному прейскуранту, да, не все, за нужной книгой гоняется ученый, писатель, аспирант, настоящий книголюб, но немало, да, немало скупает книги и такого народу, которого как раз "духовной пищей не удивишь". Книга ему не как пища нужна, а как форма доказательства своей культурной значительности - без культуры нынче никуда.
6
Юмористы обкатывают сюжет: в знаменитом театре на премьере сидят одни иностранцы да торгаши. Иностранцы меня в этом контексте не интересуют, а торгашам театр нужен для демонстрации своих торгашеских возможностей.
Выходит, духовной пищей не удивишь, во-первых, того, у кого смещены цели жизни и кто материальное ставит выше духовного, - это важный момент. Вредоносность этой философии прежде всего в том, что, внушенная безусым юнцам, она безобидно позволяет им пропускать подлинную духовную пищу, оставляя лишь всевозможные ее суррогаты - коктейли из низкопробных закупных фильмов, худых телекартин да развлекающей музыки, разобраться во вредоносном влиянии которой требуется ум и усиленное потребление настоящей духовной пищи.
Воинственность действенного мещанства - как раз в этом: заставить молодняк пропустить в жизни самое главное - поиск ее духовной сути. Превратить этот молодняк в себе подобных рвачей дефицитного пока вещного имущества.
Да, это так. Все, кажется, ясно.
Печально одно. Пустеют наши библиотеки. Наплыв народу - в дни студенческих сессий и выпускных экзаменов. Много мудрых мыслей пылятся на полках невостребованными, непрочитанными. Мысль же о книгах на книжных полках отдельных квартир приводит меня в трепет. Эти книги - в массе своей - напоминают узников, замкнутых в оковы стеклянных шкафов, так и не допрошенных с пристрастием. Подумать только - пять миллиардов книг во всех библиотеках страны и тридцать - в шесть раз больше - в домах людских. Узнать бы еще - сколько их, так ни разу и не раскрытых?
И вот уж грешная мысль неотвязно следует за мной. "Духовной пищей никого не удивишь", - может, не удивишь потому, что слишком много ее? Слишком доступна, близка, а оттого и цена ей меньше? Слишком легко попасть в музей - не оттого ли люди, живущие с ним по соседству, так ни разу в нем и не бывали? Не потому ли есть москвичи, не знающие, где Третьяковка?
Нет ли печальной закономерности в таком постулате: дешево то, что доступно, дорого то, что редко. А если "духовная пища" дешевеет рядом с нехваткой материального, не возникает ли переоценка ценностей? Переоценки, когда удивишь новомодной кофточкой, но не удивишь стародавними "Опытами" Мишеля Монтеня, "Войной и миром" Толстого, стихами Тютчева, старым мхатовским спектаклем, записанным на видеопленку, или картиной Александра Иванова "Явление Христа народу"?
Мне могут возразить, что высокая оценка кофточки отнюдь не противоречит восхищению картиной Александра Иванова или достойной книгой. Согласен - но при одном условии: если кофточка, выстраиваясь в ряд с новомодными сапогами, дубленкой, диваном и ковром, в сознании человека не приобретает больше никаких иных свойств, какими могут обладать удобная одежда и нормальная обстановка. Если же одежда начинает обретать черты престижности, "культурности", даже, если хотите, социальности, если погоня за материальным оборачивается целью жизни, смещение ценностей в системе нравственных координат становится совершенно определенной силой. Преувеличивая значение вещей, человек автоматически преуменьшает значение "пищи духовной".
Особенно легка подобная переакцентировка у молодых, неискушенных.
Так случилось и у Игоря.
7
Публицистика придумала этой затяжной болезни название - вещизм. Самодовлеющая погоня за вещами, поклонение вещам, превращение в вещи даже духовного, например книг, картин.
Учитывая, что многие предметы ширпотреба отечественного производства пока слабо конкурируют с теми же товарами западного образца, вещизм страдает одной печальной особенностью: в массе своей он космополитичен. И тут, хочешь не хочешь, надо признать: слабая работа тех или иных отраслей нашей легкой промышленности создает безусловную лазейку для товаров западного производства, для спекуляции ими, а значит, обретает черты воспитательного просчета.
Плоха или хороша покупка западного товара сама по себе? Да она никакая, если подходить к самому факту покупки со спокойной душой. Ни плоха, ни хороша - обыкновенна. Но в условиях дефицита и спекулянтского взвинчивания цен, скажем, на те же джинсы вдруг возникает такой пример: на штаны чехословацкого производства подросток пришивает западную фирменную марку, и выясняется, что даже на эту марку, на эту блямбу с заморской надписью существует отдельная цена. Не самими джинсами, так хотя бы наклейкой на них мальчишка подтягивает на нужную ему высоту свой "престиж" в глазах сотоварищей или даже просто прохожих.
Какого привкуса эта подробность? Коммерческого? Торгового? Нет идейного.
И рождена она умом не одного лишь подростка.
И все же - что такое вещизм? Чем и как лечить эту болезнь? Убежден: болезнь эта временная. И рождена она временными трудностями тугоподвижностью легкой промышленности, медлительностью, при которой новая мода, придуманная художниками, плетется до прилавка долгие годы. Но было бы неверным утверждать, на мой взгляд, что лишь одним изобилием новомодных товаров отечественного производства и расширением международной торговли можно искоренить вещизм до конца. Нет, требуется еще воспитание. При ликвидации дефицита одновременная ликвидация перекоса в сознании. И не когда-то в будущем, а сейчас, немедля, и, главное, всюду, надо без конца объяснять воспитаннику: неужели вещь может оказаться смыслом жизни и ее целью; да, вещи нужны, без них не обойтись, но это - хоть и красивые, и добротные, - но всего лишь вещи. Нет, все-таки вечна русская мудрость: по одежке встречают, по уму провожают.
Анализируя же вещизм юношеский, надо сказать следующее: это есть не что иное, как отсутствие сопротивляемости, если хотите, иммунитета, к временному общественному стереотипу, живучему только в условиях дефицита. Вещизм, к сожалению, болезнь взрослых, и детей заражают ею именно взрослые. Задача настоящего педагога в том-то и состоит, чтобы выработать в ребенке сопротивляемость этой инфекции.
Считаю такую задачу одной из сложнейших хотя бы уже потому, что большинство в окружении ребенка могут оказать внутреннее сопротивление самой этой идее. Ведь задача педагога - внушить ребенку идейность цели и смысла жизни, выбор большой и важной общественной идеи вопреки искусу более близкому, очень заманчивому и на первый взгляд совершенно безобидному. Да и всякий ли воспитатель способен деликатно углядеть, как, где и в какой ситуации джинсы и замшевая курточка на подростке - просто удобные и полезные вещи, а где и когда уже сами вещи руководят воспитанием ребенка.
Примеров приводить можно множество, ограничусь лишь одним. Семиклассник одной столичной школы - а таких семиклассников, как утверждает милиция, не так уж мало - открыл бизнес сначала в классе, потом в школе, затем в микрорайоне. Давал за трояк переписывать мальчишкам - да и девчонкам тоже - самые новомодные западные мелодии. Дома - магнитофон, целая дискотека, через спекулянтов раздобывал привозные диски по полторы сотни штука, с утра до ночи перезаписывал их на пленку и - пожалуйста сколотил за год целый капитал.
Родители - по наивности - прохлопали свое чадо, хотя все видели: думали, у мальчика хобби, даже радовались - не бегает по улице, не хулиганит. Школа пропустила по невнимательности. Товарищи по классу лишь одобряли - всех интересовали новые записи, каждый вымаливал дома нужные трояки. А все вместе взрастили такой куст гнили, что хоть руками разводи.
Заработанные деньги надо было куда-то тратить. Юный бизнесмен часть своего капитала пускал на "развитие производства" - скупал новые диски, а часть - на одежду. Обрядился в суперджинсы, завел в седьмом классе отличный гардероб, стал франтом, признанным "вождем", человеком, который, по его же выражению, словно сын крупного капиталиста, с детства умеет зарабатывать деньги сам, научился делать бизнес. Отец у парнишки был самым обыкновенным конструктором, получал не бог весть какие деньги, и не один тяжкий разговор о ценностях жизни довелось ему выдержать с собственным сыном. А тот уже утвердился в общественном мнении не только класса, но и целого микрорайона своих сверстников, говорил с отцом нагло, упрекал того во многих грехах, среди которых "неумение жить" стояло на первом месте.
Ни отцовский ремень, ни восклицания учительницы, ни проработка на классном собрании - при общем подхихикиванье - не помогли, помогло - будем надеяться - горе: отцовский инфаркт.
Парень распродал диски и магнитофоны, сдал деньги матери, притих. Однако у меня нет уверенности, что подросток этот разубежден, что он разочаровался в своей цели жизни. Болезнь отца напугала его, заставила быть менее откровенным, более деликатным и, пожалуй, осторожным. Он запрятал, загнал глубоко в себя свою "философию".
Думаю - до поры, до времени...
Как видим, отсутствие иммунитета, сопротивляемости к вещизму, ажиотаж на дефиците, какого бы свойства он ни был, ведет по ступенькам вниз сначала переакцентировка смысла и цели жизни, затем конкретнее стяжательство, бесстыдство и выработанная ими ложная мораль.
В этой истории корыстолюбие сына оплатил по векселям отец собственным сердцем. Конечно, он же и пропустил духовную катастрофу ребенка. Пропустил не только он, но и мать, но и школьный учитель, и товарищи.
Нам следовало бы почаще говорить о расплате за такие пропуски. Безобидное вроде бы увлечение обернулось бизнесом, а потом и болью собственного отца. Но в рассуждениях о линии поведения, особенно в школе, учитель редко обращается к такой теме, как покой, здоровье и даже сама жизнь близких ребенку людей. А ведь такой разговор должен вестись, и вестись на высокой ноте подлинного гуманизма, когда в юном человеке надо разбудить такие важные струны духовности, как сострадание, как жалость, как непричинение зла матери и отцу, бабушке и деду, просто прохожему старику и встречному малышу. Путь к настоящему гуманизму лежит через любовь к ближнему, через заботу о нем, через линию поведения, оберегающую близких от неприятностей, которые может доставить ребенок. Его следует приучить думать о своих поступках, контролировать их, всегда и непременно учитывая ту боль и ту радость, которые они могут доставить - сперва близким, а затем и вообще людям.
Это ведет к главному - не к анализу уже совершенного поступка, а к анализу замысла. Дурной поступок, неверная линия поведения могут быть предвосхищены таким ясным, таким простым действием, если ребенок заранее критически подумает о возможных последствиях.
Последствия вещизма обнаруживаются не сразу, не определенно, они прикрыты флером псевдоуважительности.
Святой долг воспитателя, преодолевая сопротивление "общего мнения", педагогики неорганизованной части разомкнутого пространства и "переоценки ценностей", внушить ребенку иммунитет к вещизму.
8
Теперь, выделив из обширного круга людей, называемых воспитателями, только школьного педагога, коснемся еще одной важной - и деликатной темы, имеющей безусловное значение, когда мы говорим о вещизме.
Оговорюсь: этот разговор касается прежде всего учителей молодых педагог опытный даже частности испытал собственной судьбой, и, надо сказать, на его замечание молодой коллега отзывается порой все с той же ученической беспечностью и непониманием, какими в достатке владел он всего несколько лет назад на студенческой скамье или школьной парте.
Однако голых призывов и одних лишь восклицаний здесь недостаточно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64