Отчаяться в тринадцать лет, разувериться в себе - здесь мало усилий одной только девочки.
Верно, школа и родители крепко тут постарались.
Одни - формализмом, отталкиванием, другие, напротив, полной свободой.
И здесь снова хочется поразмышлять о таком расхожем ныне термине "трудный" подросток.
На мой взгляд, все подростки трудные.
И дело часто вовсе не в них, а в пороге, который им приходится преодолеть.
Порог - данность объективная, хочешь не хочешь, а переступить его надо.
Порог этот выстраивает и физиология: вчера были просто мальчики и девочки, которым можно и не стесняться друг друга, а сегодня это юноши и девушки со всеми физиологическими чертами и признаками завтрашних мужчин и женщин.
Вчера мальчишка, сосед по классу мог, не раздумывая, толкнуть в грудь свою напарницу, а сегодня это невозможно. Глупость это? Пустяк?
Пустяк с точки зрения невежественного человека или пошляка. Или человека, забывшего свою юность.
Для подростков физиология становится одной из важнейших сторон порога: сегодня мальчишкам и девчонкам есть о чем поговорить порознь друг от друга.
Возникающая разность непременно преподносит влечение мальчишек и девчонок друг к другу. Влюбленность, а то и самую серьезную привязанность.
Но влюбленность бывает и неосознанной.
В эпоху этой неосознанности происходит очень многое и очень важное. Желание быть лучше других. Не исключен, а, напротив, широко распространен "обратный" ход: быть "лучше" других в плохом. Грубить взрослому, причем непременно в присутствии товарищей. Часто один на один подросток ведет себя совершенно иначе.
Для этих явлений подобраны термины - стремление к престижности и стремление к ложной престижности. Что ж, как горшок ни обзови... суть-то остается.
А суть такова, что вчера ребенок говорил писклявым голоском, а сегодня уже басит, и бас этот помогает ему чувствовать себя взрослым человеком. Вчера он по всякому поводу спрашивал позволения родителей, сегодня он считает себя вправе поступить без всякого спроса, по собственному разумению. Вчера еще он взахлеб читал превосходную детскую книгу, а сегодня он ту же, недочитанную книгу отодвигает в сторону, а берется за иную, часто непонятную ему, но зато взрослую.
Или начинает курить, хотя в душе не выносит табачного дыма, и отвечает на укоры - "буду как все".
Видите, сколько алогизма. С одной стороны, ему надо выделиться из массы, с другой - как все, и в этом противоречии своя логика. Нелогичная логика возраста, порога.
На каждом из поворотов этого сложного лабиринта подростку можно запросто приклепать кличку "трудный". Закурил - "трудный", нагрубил "трудный", подрался - "трудный".
И клепают-приклепывают хорошим, ни в чем не повинным отрокам эти ярлыки с легкостью и безответственностью необыкновенной. Родители иные, да и педагоги тоже, кажется, даже хватаются за эту кличку, будто за соломинку, будто за какое-то для себя оправдание. "Трудный", да и с плеч долой, "трудный", да и отпустите душу в рай, не терзайте ненужными притязаниями.
А притязания есть, будут и должны быть. Василий Александрович Сухомлинский, к примеру, словечко это - трудный - использовал весьма неохотно, со скрипом, да и то не в устных объяснениях, а в своих научных работах, пользуясь им скорее как термином, взамен которого ничего умнее пока не сыскали, а не как педагогическим ярлыком.
Ежели юный человек стал по-настоящему труден, то это уже результат, и ярлык тут ни при чем, его можно опустить, а долг учителя ли, родителя ли проанализировать и точно установить, где жизнь маленького, справедливо стремящегося к самостоятельности человека стала давать сбои, утратила благотворное воздействие близких людей, отошла от норм общественной морали.
Проанализировать - тоже занятие послепожарное. Анализ нужен, чтобы обнаружить время и точки загорания, но для того, чтобы пожара не было вовсе, чтобы существовала гарантия благополучия, надо учиться предвидеть поступки, вытекающие из характера подростка, а для этого хорошо знать, чем он жив и каков на самом деле.
Мать же, отец - как бы и чем ни были заняты их головы - ни на час не должны расставаться со своим ребенком.
И речь здесь не о физическом присутствии возле чада, не о бесконечной опеке, отнюдь. Речь о том, что Сухомлинский назвал высшей радостью за каждый шаг духовной жизни ребенка. Ведь чем старше ребенок, чем сложнее проблемы, которые он решает, тем сложнее его духовный мир, тем интереснее и дороже должны быть родителям его поиски, смятения, открытия.
И тут мне хочется привести письмо из села Мамонтова Алтайского края от Валентины Саутер - называю в данном случае все своими именами, ибо скрывать здесь совершенно нечего. Вот как пишет она о своем старшем сыне Викторе.
"Учится средне. Пятерками не балует, нет-нет да и двойки промелькнут в дневнике, и я тогда думаю: ну чего ему не хватает, чтобы он учился хотя бы без двоек? Муж Володя скажет: "Мне даже стыдно говорить, взрослый человек, а того не понимаешь, что учиться надо обязательно". Витя молчит. Видите ли, задето его мужское достоинство. Видите ли, он взрослый, если где и вышла промашка, никто в это вмешиваться не должен. И мне, - пишет мать, - кажется в эти минуты, что он нас не любит".
Но вот в семье произошел тяжелый случай. У матери случился сердечный приступ. "Скорую помощь" соседи долго не могли вызвать - все-таки дело происходит в селе. Возле матери одни дети.
"Я уже вся посинела, руки и ноги свело судорогой, хотела подняться, но не могла. Надо было видеть, как плакал Витя, нет, не мужскими скупыми слезами, а детскими слезами, и не стыдился их. Он размазывал их по щекам, плакал и все просил: "Мама, может, тебе еще какое лекарство подать?" Я и сейчас не могу писать об этом без волнения. Перед моими глазами еще долго стояла эта картина: плачущий Витя и рядом с ним младший мой Юрка, с кружкой, всхлипывает, а кружка пляшет в его руке, и вода льется на пол. Потом приехала "скорая", приступ сняли, и я теперь никому не поверю, что дети не любят родителей. Надо только больше им доверять...
У нас дружная семья. По вечерам, когда рано с работы приезжает Володя, все собираются в кухне, я убираю со стола посуду, муж рассказывает, как поработал, он у нас ударник коммунистического труда. Витя его внимательно слушает, и вот, глядишь, отец и сын склонились вместе над какой-то схемой, читают книги по технике, спорят, смеются.
Недавно отец сказал ему: "Мне, сынок, некогда, я буду делать другую работу, а ты подключи свет в землянку". Землянка у нас в стороне от дома, и на лето мы свет отключаем. Витя замялся: "Папа, да я не смогу". Володя поглядел на него и сказал: "Не поверю, смотри-ка, дите какое, подключить свет не можешь, а еще в десятом классе учишься. Я буду недалеко, если что, спросишь". И ушел. А через некоторое время муж говорит мне: "Погляди-ка, мать, как наш сын свет подключил". - "Сам?" - "Сам!" - "Ну и Витя!" А Витя передернул плечом, чего, мол, там, буркнул что-то себе под нос, отвернулся, а сам улыбается".
Неприметные на первый взгляд, очень простые детали обыкновенной жизни описала мать.
Но эти детали полны тепла и большого педагогического смысла.
Мне кажется, семейная обстановка в семье Валентины Саутер идеальная.
В труде, в общих интересах всех членов семьи - взрослых и юных, в общих горестях, коли они выпадают, формируется личность растущего человека.
Не прост, не однозначен этот процесс. Права мать, когда пишет: "Видно, дети состоят из сплошных загадок, решать которые придется нам всю жизнь".
Впрочем, эта женщина, мне кажется, получила уже главные ответы на главные вопросы. "Добрая у нас семья, дружная, уважительно относимся друг к другу. Вот недавно Юра, это младший, подходит и говорит:
- Мама, у каждого человека есть две матери.
- Да, - подтвердила я, - та мать, что жизнь дала, и та мать, что воспитала, - Родина.
- Мама, у тебя тоже две матери?
- Да, сынок, две. Первую мать, что жизнь дала мне, называют Устинья, а вторую, что воспитала меня, называют Россия".
Каждый, конечно, воспитывает по-своему, своими, пришедшими в сердце и в ум словами, но слова, которые легли на душу этой матери, мне думается, упали не на голые камни, а на благородную, взлелеянную ею почву.
Высокие слова, по моему разумению, должны говорить своим детям все родители, и тут дело только в том, услышат или нет эти слова их дети. Услышат, коли высокие слова - не демагогия, не воспитательная мера, но вывод из дел, не абстрактных, не чьих-то, а твоих родительских.
И худо, когда взывает родитель к слуху и совести, но уши у отрока остаются закрытыми, совесть на запоре. Почему? Да потому, что слова родителя не поддержаны его добром, его душой, его болью.
Я уже писал: педагогическая интуиция - вопрос не образования, а души и сердца.
В семье Валентины Саутер, по моему разумению, душа и сердце у родителей в согласии, потому и жизнь устроилась достойная.
Мог бы отец Володя и сам свет в землянку провести, но преодолел упрямство сына, и оказалось, что упрямство это, первое сопротивление просто неуверенность. Помог отец сыну неуверенность эту преодолеть, помог хоть в малом, а самоутвердиться.
А вот учительница Лены, человек со специальным образованием, до такого уровня педагогики еще не добралась, попытки творить в школьных сочинениях объявила "галиматьей", посеяла в девочке неуверенность в себе, разочарованность.
Казалось бы, какая связь между обидным словом "галиматья" и мелкими магазинными и дачными кражами, которые совершала Лена вместе со своей "компашкой"? Пока что наша система общественного порицания подобную связь не стремится установить. Но связь тут прямая. Вина учителя серьезна и тяжела.
К сожалению, мы списываем подобную вину со счетов не только равнодушных или недалеких родителей, но и образованных, грамотных педагогически учителей.
Как обвинишь учителя, если у него сорок душ и каждое слово упомнить невозможно? Пока вроде невозможно.
Но я надеюсь, когда-нибудь в педагогических институтах и на августовских совещаниях учителей начинать разговор будут именно с этого.
Со слова учителя. С того, как может возвысить юную личность слово учительского доверия. Как может ранить неосторожно брошенная обида.
Врачи, как известно, кончая институт, приносят клятву Гиппократа, суть которой состоит в том, что врач обязуется использовать свои знания не во вред больному, а только в помощь ему. Не мешало бы и учителю давать клятву в том, что свои знания он обязан соотносить со своим словом, обращенным к ребенку, отроку, юноше.
Слово и ранит, и лечит. И ранящее слово неумелого учителя должно быть признано ответственным за последующее.
Последующее у Лены - подвал. Дачные и магазинные кражи. Моральная опустошенность. Неуверенность, которая выражалась даже внешне - в неопрятности. Учительница, признавшая галиматьей ее исповеди, не увидела это. Безучастны были и родители.
Лену встряхнуло счастье. Она влюбилась. Она нашла в себе силы первой обратиться к отцу. Она повернула вспять раскрутившийся тяжелый маховик.
И здесь кроется то важное, очень важное, что пока следует признать нетипичным. Речь пойдет об ответственности подростков за самих себя.
Мы упрекали - и по справедливости - родителей Лены, ее учителей. Теперь - тоже по справедливости - мы должны крепко поддержать Лену. Ибо дело в том, что, апеллируя к родителям, школе, общественности, нельзя миновать самих ребят. Ведь они существа одушевленные. Разумные. Мыслящие.
Рядом с ответственностью взрослых за подростков должна возникать ответственность отроков за самих себя. За собственные слова и поступки.
Лена доказала на примере собственной судьбы, что подросток может и должен сам участвовать в собственной судьбе, что он не просто "объект" разных воздействий - положительных и отрицательных, что он не жертва событий, происходящих вокруг него, а сознательный творец собственной биографии.
Лена оказалась дельным человеком.
Несмотря на то что она очутилась в подвале, перестала верить в себя, разочаровалась, взрыв первого чувства оказался настолько сильным, что вся ее жизнь переменилась.
Будем точнее: Лена сама переменила свою жизнь.
И вот она счастлива. У ее истории хэппи-энд, счастливый конец. Теперь она новый, другой человек.
Этот человек поднялся вверх не только из подвала, но и по собственной, если таковая есть, психологической лестнице.
Ведь даже школу она видит теперь по-другому, прощая ей ее грех.
Лена смогла.
Но все ли могут?
Все ли из подвала поднимаются вверх?
ИСПОВЕДЬ ТРЕТЬЯ. СЕМЕН
Я часто себя спрашиваю: как это я, полноценный молодой человек, закончивший десять классов, два профессионально-технических училища, причем одно с отличием и повышенным выпускным разрядом - шестой разряд крановщика мостовых кранов, смог в свои двадцать пять лет уже трижды побывать на скамье подсудимых? И три раза - "за хулиганские действия в общественном месте, отличающиеся особой дерзостью", как гласит приговор народного суда.
Неужели я законченный, неисправимый человек, который не может идти в ногу с обществом, приносить пользу и быть по-настоящему счастливым? Сейчас я нахожусь в одной из колоний-поселений в Коми АССР, работаю трактористом, учусь на шофера-профессионала в профтехучилище. Учусь не потому, что нет или мало специальностей у меня, а потому, что учеба помогает мне в серьезной работе над собой, в самовоспитании. Уже сейчас готовлю себя к нормальной человеческой жизни на свободе. Но до этого были годы, раздумья, поиски правильного пути, разговоры и споры, доводы и убеждения. Одним словом, работа над собой, над своим характером...
Правильное человеческое понимание действительности, анализ своих поступков, своих товарищей. Не помню, кто сказал, но сказано довольно логично - хорошо учиться на ошибках, но только на чужих!
Да, все это приходит к одним людям раньше, к другим позже, хотя все люди живут в одном и том же обществе, ходят в одну и ту же школу, читают одни книги и смотрят одни фильмы, воспитываются в одном и том же духе...
Расскажу о своей жизни, хотя прожито не так уж и много, но радости в этих прожитых годах я видел мало. И никто в том не виновен, за все, что было, и все, чем жил, вина ложится только на одного - самого себя.
В семье нас трое, кроме меня, есть еще два младших брата. Трое сыновей, и у всех разные характеры, хотя жили в одной и той же семье, ходили в одну и ту же школу. Два слова о братьях - Антоне и Петре. Антон после службы в армии учился на курсах при политехническом институте и сейчас уже студент этого института, а Петр, младший брат, работает на заводе, весной ему идти на службу в Советскую Армию.
Почему же я стал на "скользкую дорожку", которая неоднократно заканчивалась колючей проволокой зоны? Этот вопрос по-настоящему я задал себе только спустя несколько месяцев после оглашения приговора, в котором суд вынес мне четыре года строгого режима.
Я начал анализировать, обдумывать свои поступки, видеть то, что раньше не видел. Начал задумываться, как же дальше жить, как вести себя, чтобы не гремела обо мне "слава" как о человеке, в котором нет ничего святого? И не потому, что я раньше не думал о своей жизни, ко мне пришли эти вопросы совсем в другом разрезе. Раньше я думал, что все, что делаю, делаю правильно, а мать с отцом говорят лишь потому мне, что они должны что-то говорить, должны воспитывать. Но какой толк меня учить, когда я сам все знаю... Вот эта самоуверенность в себе, в своей силе закрыла глаза мне на действительность. В помощь тому были вино и водка. Мне нравились шумные веселые компании, а шум и веселье без вина не приходят, а где вино, там нет самоконтроля над собой. И порою, встретив грубость и несправедливость на своем пути, не подходишь к этому здраво и трезво, не анализируешь случившегося, а просто отвечаешь еще большей грубостью, а нередко и физической расправой...
Вот поэтому, когда я серьезно начал анализировать свои действия и поступки, я увидел большее. Я смог увидеть ошибки своих товарищей и знакомых, которых не видят они сами, так же как не видел раньше их и я. Не старался даже увидеть, а на все махал рукой. Мол, пройдет - и ладно, а не пройдет - дальше я думать не хотел, что же будет, если это не пройдет безнаказанно.
Не подумайте, пожалуйста, что моя жизнь проходила спокойно и я не был ни разу наказан. Меня наказывали много, множество раз и дома, и в детском садике, и в школе. Разные были наказания, и в большинстве случаев я был "доволен собой", что смог мужественно выдержать то или иное наказание. Я был "герой" в своих глазах и порою в глазах моих друзей, хотя я сейчас понимаю, какое это было ложное геройство.
Помню, в детском саду меня поставили на стол за то, что я выключил свет на веранде, где мы пятнадцать минут гуляли перед сном. Потом, позже уже, и не я выключал свет, а наказание с "гордостью" получал и был рад, что меня наказывали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64