Испуганный грохотом винтов, он приподнялся на согнутые передние ноги, жалостливо крича.
- Ишь ты! - сказал Кирьянов, сдергивая с плеча карабин. - Живучий!
Понимая, что будет дальше, Храбриков улыбнулся, шагнул к начальнику, тронул его за рукав и просительно сказал:
- Дайте я, Петр Петрович, а! Стрелок из меня никудышный, так хоть малость поупражняюсь.
Кирьянов снисходительно улыбнулся, хлопнул его больно по спине и протянул оружие.
Не к месту крадучись, Храбриков пошел к лосю на верное расстояние и, целясь в холку, дал три выстрела. Зверь рухнул, не издавая больше никаких звуков, но был еще жив, мотал широкой мордой.
- Что ты, как хорек, крадешься! - крикнул Кирьянов Храбрикову. - У него позвоночник перебит!
Экспедитор хихикнул, подступил еще на пару шагов. "А то я не знаю, ответил про себя Кирьянову, - был бы не перебитый, так и полез бы я тебе на рожон!" Он прицелился снова и, чувствуя больные толчки выстрелов, закончил обойму.
Вчетвером они принялись втягивать матерого лося в кабину, кантуя его, кряхтя и надсаживаясь, потому что туша не проходила в неширокую дверь. Лось не шел, не помогала даже кирьяновская мощь, они отступились, закурив, соображая, как быть.
- А ну-ка, орлы, - подумав, засуетился Храбриков, глазки его засверкали, дряблые щеки порозовели. - Не найдется ли топора?
Топор нашелся, и Храбриков изложил свою идею - простою до гениальности.
- Бревно кабы не полезло, как поступили? - спросил он, изображая сметливого простоватого мужика. - Распилили, разрубили. Вот и мы его разрубим. - Он засучил рукава, похихикивая. Теперь настала его пора, он умел это, хотя, признаться, такого еще не приходилось.
Кирьянов скривился, сказал:
- Ну и мясник ты, дядя! - но протестовать не стал. Отошел вместе с летчиками в сторону, чтобы не забрызгал его находчивый экспедитор.
Храбриков долго рубил лося и ни разу не поморщился за все время.
Закончив работу, вспотев, с лицом, забрызганным красными точками крови, он приветливо, радуясь себе, пригласил остальных к завершению погрузки. Тушу по частям втащили в машину, летчики торопливо заняли свои места, машина поднялась в воздух. А вот теперь Храбриков сдирал остатки шкуры, полосовал мясо на огромные куски, отыскивая блестящие конусообразные пули.
Время от времени жестянка из-под зубного порошка негромко взвякивала, еще один кусочек металла ложился на ее дно, и было невозможно выяснить, какая пуля кирьяновская и какая его, Храбрикова. В этом и состояла его шутка, его страховка, его полис личной безопасности.
Храбриков свежевал лося, не думая о пулях, собирая их по привычке. Теперь он соображал другое, как подсадить эту дуру-девку, начальника партии.
Такой хай сегодня устроила, вспомнить тошно. Тихоня-тихоня, а вдруг заговорила! Лодку, видите ли, он не доставил. Жалко, Кирьянова не было, уже ушел к себе, а то бы он настропалил его против Цветковой. Заставил бы его прищучить ее. Он-то, чай, понимает, что, кроме этих лодок, полно других забот у экспедитора.
Храбриков оторвался от мяса, постучал, задумавшись, финкой по столу.
"Очень может быть, что девка сама к Кирьянову пойдет, - подумал он, тогда тот метнуть может, тут такая игра - кто на кого раньше наклепает".
Сергей Иванович поднялся, с трудом подняв таз, набитый мясом, отнес на кухню. Там уже вовсю шла жарка и парка. Именины Кирьянова оставшиеся в поселке отмечали всегда широко и щедро, собираясь в общей столовой, завозили заранее ящики выпивки, главным образом спирта, напитка для здешних краев и привычного, и рентабельного: хошь покрепче - так пей, хошь - разбавляй, получается вроде водки, и тогда возрастает объем - из бутылки спирта - две водки.
Пошутив с поварихами, выхватив со сковородки ломтик поджаренной, хрупкой картохи, Храбриков вернулся во двор, к своим мясным делам, и снова было взялся за нож, как почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Он встрепенулся, словно жулик, которого застали за воровством, и закрутил головой.
Перед ним, прислонясь к дереву, стояла Цветкова.
Она глядела прищурясь, зло, словно выносила приговор, и Храбриков выпрямился под ее взглядом, чуя недоброе. "Настучала-таки, сучка, подумал про себя он, - ну, да не испугаешь - видели мы таких".
- Ну вот, - сказала Цветкова, - опоздали вы, Сергей Иванович.
- Никуда я не опоздал, - буркнул он, успокаиваясь, приходя в себя.
"С Кирьяновым-то я как-нибудь разберусь", - подумал он, уронив взгляд на жестянку с пулями.
- Опоздали, - повторила Цветкова. - Вот радиограмму держу, - она помахала листочком. - Им уже не лодка, а вертолет нужен.
"Ага, голубушка! - сообразил Храбриков, уловив в голосе Киры неуверенность. - Чего-то у тебя не так, за меня спрятаться хотишь!"
Он почесал лоб, поглядел на нее хмуро и сообщил, выстраивая в цепочку ход своих потайных мыслей:
- Один вертолет на ремонте, другой с задания только вернулся. Вот пообедают и полетят. А еще лучше - завтра.
- Завтра! - нервно засмеялась Цветкова, и Храбриков уловил эту нервность. - Людей заливает, а вы - завтра!
"Раз заливает, - моментально сообразил Храбриков, - вывозить надо, но так, чтобы помучилась, подрожала эта дура". И ответил, оглянувшись вокруг, нет ли кого поблизости, свидетелей не найдется ли:
- Ну, раз так, тогда конешно.
- Значит, отправите! - обрадовалась Цветкова, и Храбриков кивнул, радуясь про себя: попробуй-ка докажи, что был этот разговор.
И припомнил еще одну подробность про Кирьянова.
Там, на прогалине, когда загрузили лося, разрубленного надвое, и Храбриков для аккуратности присыпал снегом кровавое крошево, а летчики уже торопливо прошли в кабину, Кирьянов, улыбаясь и трепля Храбрикова за плечо, спросил, кивая головой на тайгу:
- А впрямь ведь, дядя, губерния целая!
- Губерния! - охотно согласился Храбриков.
- А правда, дядя, что меня поэтому "губернатором" кличут? - тушуясь, спросил Кирьянов.
Цепкий Храбриков понял, к чему этот разговор, обрадовался ему, подтвердил, отводя глаза и как бы стесняясь передать хорошему человеку, что говорят о нем заглазно:
- Как есть, кличут.
Кирьянов зароготал, опять больно хлопая экспедитора по плечу, и Храбриков хихикнул тоже. Хихикнул от души: нет, не зря он жизненный итог такой сделал, что при должности никогда не пропадешь. Не то что на должности.
Подробность эта держалась у него в голове до тех пор, пока Цветкова, довольная разговором с ним, не свернула за избу.
"Петр Петрович не продаст, - подумал он удовлетворенно и продолжал свою мысль с ожесточением: - Кабы вот только я его не продал!"
- Юридически пули в жестяной коробке и происшествие на Енисее не связаны между собой. Это особые, отдельные дела.
- Что ж. Вы положили козырную карту. Я действительно не ожидал такого.
- Вы, кажется, полагали, что хорошо разбираетесь в людях?
- Оставим это. Жестянка с пулями - убедительное доказательство. И я готов ответить за это. Но почему вы проводите параллели между охотой на лосей и тем, что случилось?
- Но разве это не две стороны одной медали?
- Я не понимаю.
- Понимаете, но не хотите признать. Итак, оставим пока лосей. Вернемся к людям.
25 мая. 15 часов
СЛАВА ГУСЕВ
Когда на рассвете Семка разбудил его удивленным криком и, высунувшись из палатки, Слава увидел, что холм, на котором расположен лагерь, окружен водой, он не испугался, не растерялся, а велел греть завтрак.
Заспанные и взлохмаченные, вылупились из нагретых спальников дядя Коля Симонов и Орелик, беспокойно заколготились, озираясь по сторонам, но Славина невозмутимость произвела на них свое действие.
- А что, мужики! - заорал Валька, подбегая к краю снега и брызгая водой в лицо. - Это даже ничего! Речка сама подгребла! Хоть умоемся!
- Снег, обратно, таять не надо, - поддержал его Семка, набирая чайник. Костер уже трепыхался, будто живой, щелкая сучьями, норовя заговорить, создавая уют и полевую домашность.
- Погодьте орать! - осадил парней дядя Коля. - Еще натужимся счас, похоже по всему, таскать оборудование придется.
Слава неторопливо обошел образовавшийся остров по кромке воды. Снег заметно осел, ноги хлюпали в снежной жиже, но глубоко не проваливались. Видно, им повезло, они устроились на холме, основательно подтаявшем снизу, и земля находилась неглубоко.
Счастья, однако, в этом было маловато, приходилось что-то соображать, хотя чем внимательней приглядывался Слава, тем больше успокаивался: постепенно созревал вариант действий.
Он воткнул у стыка воды и снега сучья для заметы и подошел к костру. Вчерашний ужин дымился, разъяряя аппетит, они забарабанили ложками, умиротворяясь хорошей едой и хорошим утром.
Солнце, словно играясь, пряталось за редкие летние облака, выбегало снова, синя прозрачную воду, роняя слепящие блики. После завтрака наступал обычный сеанс связи, и, когда Семка настроился, Слава, не говоря ничего другим, не советуясь, продиктовал радиограмму.
Семка щелкнул выключателем, заканчивая передачу, а Орелик сказал глуховато, видно переживая:
- Слава, может, не надо самим?
Слава сдержал себя, не выразил ничем своего неудовольствия, спросил:
- А что предлагаешь?
- Вызвать вертолет, пока позволяет площадка, и переправить вещи по воздуху.
- Я думал об этом, - сказал Слава. Он действительно думал об этом и говорил правду. - Только ты плохо знаешь Кирьянова и его прихлебателя.
- Храбрикова? - спросил дядя Коля. Слава кивнул. - Да уж, этот хорек вонюч, - пробормотал Симонов.
- За лишний перегон вертолета устроят канитель. Могут сократить премию.
- Но мы же попали в аварийную ситуацию, - возразил Орелик.
- Тут неглубоко, - не согласился Слава. - Перенесем, может, не замочив ног.
Валька недовольно умолк, не согласившись, видно, с его решением, но Слава постарался сразу забыть это. "Пусть, пусть вырабатывает свои взгляды", - подумал он и, выбрав из сучьев батог покрепче, взвалил на себя чей-то рюкзак.
- Погодь-ка, - остановил его дядя Коля.
Он подхватил штатив, приборы в футляре, по примеру Славы придирчиво выбрал дрын, и они осторожно ступили в воду.
Первый десяток метров к высоте, где стояла триангуляционная вышка, они прошагали легко и быстро, лишь по щиколотку замочив сапоги, и Слава было обрадовался, что все идет пока гладко.
Прикидывая, он решил, что ничего страшного пока не произошло, просто где-то в верховьях началась бурная потайка, вода залила коренной лед и пошла как бы вторым руслом, а это еще ничего, пережить можно - такая вода быстро не поднимется, может так и простоять тонким слоем до самого ледохода.
Однако радость оказалась негустой. Идя по-прежнему по щиколотку, Слава и дядя Коля все-таки несколько раз оступились - земля тут, видать, была неровной, колдобистой, да и плотный слой снега под водой начинал мягчать - приходилось торопиться.
Слава, ощущая, как ледяная вода неприятно жжет ноги, вида тем не менее не подавал, делая это скорее по привычке, нежели из желания скрыть от дяди Коли.
- Охолонулись? - спросил тот хрипло, с сочувствием и вдруг добавил! А может, послухать?
- Чего послухать? - не понял Слава.
- Орелика, - смущаясь, ответил дядя Коля.
Слова эти будто стегнули Гусева - вот пришла мало-мальски хреновая ситуация, и его, начальника группы, решение уже обсуждают кому не лень, он резко, забывшись, пошел вперед, расхлестывая воду, и оступился по колено.
Симонов помог ему выбраться, они постояли минуту, отдыхая, переводя дух. Ледяная вода как бы отрезвила Славу. Он постарался взглянуть на себя дяди Колиными глазами. Ей-богу, он начинал походить на Кирьянова, который только и знал, что горлопанил: мои вертолеты, мой отряд, моя работа. А у меня, выходит, "мое решение"!
Он обернулся. От лагеря они отошли уже далеко, высотка с вышкой была ближе, и, смягчаясь, Слава сказал дяде Коле:
- Давай все же доберемся.
- А я разве что говорю, - ответил Симонов.
Слава пошел снова, продавливая дрыном подводный снег, стараясь нащупать твердину, и уже у самого почти холма провалился по пояс.
Дядя Коля стоял сзади, Слава, приказав ему не трогаться, попробовал было выбраться, но оказалось, выбраться некуда, тут шла низина. По пояс в воде, он продрался сквозь хлябь до подножия холма, вылез, даже не отряхиваясь, поднялся повыше, снял с себя рюкзак и снова вернулся в воду.
Слава шагал, раздвигая рукой плывущий колючий снег, не чувствуя ног, не чувствуя поясницы, сдерживая себя, чтобы не показать слабости перед дядей Колей и не застонать.
Он принял у Симонова штатив и приборы, снова велев ему стоять на месте, опять вернулся к высотке, уложив принесенное рядом с рюкзаком.
Не оборачиваясь лицом к дяде Коле, Слава с усилием закусил губу. Боль слабым толчком пронизала тело... "Надо бы выпить, - подумал он. - Спирту". Но аварийный запас, наверное, у палатки. Наклониться и проверить принесенный рюкзак не было сил. Слава собрался, уняв дрожь, и повернулся к дяде Коле.
- Симонов! - крикнул он. - Вели ребятам сворачиваться! Несите сюда имущество. Я здесь перенесу.
- В себе ли, начальник? - ответил ему дядя Коля, не думая уходить. Сдохнуть через два дня хочешь? Никаких планов тогда не кончим. И премий не видать.
- Хрен с ней, с премией! - крикнул Слава.
- Тогда баш на баш, - ответил Симонов, - что вертолетом, что на гору. Здоровье токо сохраним! На кой ляд ломаться?
- Ничего! - не очень уверенно сказал Слава, думая о том, что ему надо поскорее выпить.
- Себя не жалеешь, ребят пожалей! - крикнул ему дядя Коля.
На это Слава ничего не ответил. Он постоял, едва сдерживая дрожь, смерил расстояние, отделявшее его от Симонова.
Тридцать метров полужидкого снега, пробитого его телом, смотрелись обманчиво и неопасно. Он сжался и шагнул в это месиво, с трудом думая, что теперь остается одно: вертолет.
Уже в лагере обнаружилось - аварийный запас спирта Слава унес на высоту. Возвращаться снова, идти опять через этот ад не было сил. С трудом, отвергая помощь Семки и Орелика, он переоделся в сухое, по согреться это не помогло.
Снова, не советуясь и ничего не объясняя, он велел Семке вызвать отряд по обычной волне и попросить вертолет.
- Может, по аварийной? - настырно спросил Семка.
- По обычной, - упрямо ответил Слава, жадно глотая крутой кипяток и понемногу оттаивая. - Пока ничего страшного. Тут пятнадцать минут лета.
Наклоняясь, Валька Орлов подлил Славе заварки. Они посмотрели друг на друга, и Гусев не отвел глаза. Орелик был прав, и он признавал это.
- Не горюйте, ребята, - сказал Слава, улыбаясь потрескавшимися губами. - В случае, так и не больно нужна нам эта премия.
На другой стороне костра хыкнул дядя Коля.
- Ты это деньгами-то больно не сорись, - посоветовал он, пошучивая. Деньги нужны всякому, то есть даже как кислород. И мне, старому, и Семке, молодому, и тебе, многодетному.
Вечно хмурый, дядя Коля шутил редко, но уж когда шутил, было весело всем, и ему самому тоже.
Они рассмеялись.
Слава лежал на полушубке, брошенном поверх брезента, смеялся со всеми, а холодными, несмеющимися глазами отмечал, что сучья, которые он воткнул утром у кромки воды, едва торчат из нее.
- Третья радиограмма, как зарегистрировано, принята в пятнадцать часов тридцать минут.
- Она тоже не значилась аварийной.
- Да, Гусев был спокоен очень долго. Он верил в отряд, верил, если хотите, в вас.
- Но обязан был выйти на аварийную волну и поднять нас по тревоге.
- В свое время он сделал это.
- Что такое "свое время"? И разве я виноват? Меня не информировали!
- Знаете, почему не информировали? Вас боялись! Да и когда Цветкова доложила вам, что вы сделали?
- Был праздник. День рождения.
- Кажется, тридцать шесть?
25 мая. 16 часов
СЕМЕН ПЕТРУЩЕНКО
- Так и сидеть будем? - спросил Семка, оглядывая дядю Колю, Славу, Орелика.
- Плясать прикажешь? - откликнулся Гусев. - Валяй. Это полезно.
- А и то! - поднялся дядя Коля, с треском разминая кости. Поразмяться не грех.
Шутя, выбивая в снегу глубокие рытвины и подыгрывая себе на губах, он прошелся вприсядку. Обрадовавшись, Семка схватил расческу, приложил кусочек газеты, подул, выигрывая пронзительную, жужжащую музыку. Дядя Коля наплясался, хохоча, поддел Семку под бок, тот повалился, дурачась, болтая ногами и не переставая наигрывать на расческе бурный марш, - Семка Симонову был не пара, - и тогда он поддел Славу, вызывая на бой.
Гусев поначалу отлынивал, отмахивался от дяди Коли, но это было не так-то просто: Симонов захватил Славку за шею, перевернул в снег. Пришлось за ним гнаться, бороться, то уступая, то побеждая, едва дыша, слабея от хохота. Семка изображал судью, гудел в свою расческу, Орелик был за публику, свистящую, хлопающую, орущую.
Наконец они утихомирились, уселись вокруг костра, отдышались, утирая со лба пот, обмениваясь колкими шутками насчет чьей-то силы и чьей-то немощи.
- Ты не силен, но широк! - шумел дядя Коля. - Прямо-таки камбала! Никак тебя не перевернешь на бок.
Публика хохотала, а Слава обзывался в ответ:
- Сам ты матрасная пружина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64