На скользком от дождя булыжнике телеги легко заносило, и несколько пробок на бойких перекрестках рассосутся еще не скоро.
В конце концов, прикрывшись зонтиком — в обычные дни защищавшим от солнца, — министр сумел добежать от кареты до дворцовых ворот. Несколько лакеев при виде его вскркинули изумленно.
По извилистым коридорам дворца Хадджадж добрался до крыла военного министерства, в кабинет генерала Икшида. На пути ему встретилось несколько горшков, куда капала с потолка вода, — даже царская крыша страдала от зимних ливней. Потом министру пришлось вытерпеть предписанное обычаем угощение — чай, печенье и финиковое вино, — прежде чем он смог, наконец, поинтересоваться:
— Так о чем, генерал, вы опасались сообщить мне посредством хрустального шара?
Икшид разом посерьезнел.
— Альгарвейцы начали отступление от Котбуса.
— Да ну? — пробормотал Хадджадж, чувствуя, как в животе у него поселяется ункерлантская зима.
— Насколько это скверно? — спросил он, пытаясь взять себя в руки.
— Хорошего мало, ваше превосходительство, — ответил генерал. Как большинство зувейзинских солдат, он поддерживал союз с Альгарве сердечней, нежели министр, который видел необходимость подобного альянса, но не находил в нем утешения, полагая подданных короля Мезенцио столь же скверным племенем, что и подданных конунга Свеммеля.
— Если устоит Котбус, — продолжал Икшид, — устоит и Ункерлант, как вы понимаете.
Он с опаской глянул на Хадджаджа, как бы сомневаясь, что тот действительно понимает.
— О да, — рассеянно промолвил министр. — Иначе говоря, война только что стала еще тяжелей.
Генерал Икшид кивнул. В Шестилетнюю войну он служил в ункерлантском войске; он знал о тяжелых боях все, и лицо его сейчас было непроницаемо мрачно.
— Откуда нам это известно? — нащупал Хадджадж другой важный вопрос. — Это совершенно точно?
— Откуда? — изумился Икшид. — Ункерлантцы трубят об этом так громко, что и без хрустального шара слышно, вот откуда!
— Ункерлантцы, — заметил Хадджадж сдержанно, — не славятся правдивостью.
— Но не на сей раз, — уверенно промолвил генерал. — Если бы они лгали, альгарвейцы визжали бы еще громче. А те молчат. Заявляют, что «ведутся тяжелые бои», но сверх того — молчат как рыбы.
Хадджадж поцокал языком.
— Когда альгарвейцы молчат, это всегда скверный знак. Они любят похвальбу еще больше, чем ункерлантцы.
— Ну, я бы не сказал… — Икшид оборвал себя: все же в душе он был человек честный. — Может быть, и да, но слушать их не так противно.
— Что-то в этом есть, — признал Хадджадж. — Они больше на нас похожи: стремятся произвести впечатление не только содержанием, но и формой. Ну неважно. Если мы начнем сейчас обсуждать привычки иноземцев, то и через год не закончим. А у нас есть более важные дела. Например — его величество уже знает?
Икшид покачал головой.
— Нет. Я посчитал, что вначале следует известить вас.
Хадджадж снова поцокал языком.
— Плохо, генерал. Плохо. Царь Шазли должен знать о таких делах.
— Вы тоже, ваше превосходительство, — ответил Икшид. — Возможно, даже больше самого царя.
Это была правда, пускай и невежливо высказанная. Но правда, как давно усвоил Хадджадж, — вещь многогранная.
— Возрадуется ли ваше сердце, генерал, если я возьму на себя труд известить его величество?
— Безмерно, — не стал отрицать Икшид.
— Тогда я этим, пожалуй, займусь, — отозвался Хадджадж, стараясь, чтобы в голосе его не прозвучало обиды.
Следовало предположить, что генерал вытащил министра из поместья в такой ливень больше для того, чтобы тот передал царю неприятное известие о неудачах его альгарвейских союзников.
Царскому министру не составило труда добиться приема у его величества.
— Жуткая погода, не правда ли? — заметил Шазли, когда Хадджадж склонился перед ним в поклоне, и тут же с любопытством глянул на старика: — Что же привело вас в город из сухого уютного поместья в такой скверный денек, ваше превосходительство?
— У меня тоже крыша течет, ваше величество, — признался Хаддджадж. — Когда зовет долг, я следую его велению. О наших кровельщиках этого, к несчастью, сказать нельзя.
— Ха, — проронил Шазли. Огонек в его глазах не угас. — И что же за долг зовет тебя? — Он покачал головой. — Нет, не отвечай. Освежимся чаем, вином и печеньем, а потом перейдем к делу.
Будучи царем, Шазли имел право нарушить обряд гостеприимства, и министр иностранных дел пожалел, что его величество этим правом пренебрегали. Медлить со столь важными новостями казалось ему неправильным.
Но потягивая вначале чай, а затем финиковое вино и закусывая пахлавой с фисташками, Хадджадж заключил, что задержка, в сущности, значения не имеет. Шазли не дурак. Он догадается, что ради добрых вестей Хадджадж не стал бы спускаться в город из усадьбы на холме.
В конце концов царь повторил свой вопрос.
— Меня вызвал через хрустальный шар генерал Икшид, — ответил Хадджадж. — Он убедил меня, что поступившие к нему сведения нельзя доверить эфирным волнам.
— Да ну? — Царь Шазли залпом допил остатки вина в бокале. — Дай догадаюсь: альгарвейцы отступили от Котбуса.
— Похоже на то, ваше величество. — Хадджадж склонил голову. Да, царь вовсе не дурак. — Об этом объявили ункерлантцы. Альгарвейцы даже не попытались их опровергнуть. Так что скорей всего это правда.
Шазли тяжело вздохнул.
— Насколько всем было бы проще жить, если бы конунга Свеммеля вышвырнули из столицы на крайний запад Ункерланта.
— Верно, — согласился Хадджадж. — Но в жизни редко все бывает так просто, как нам хотелось бы.
Он призадумался: а понимает ли это царь Шазли? Его величество не только молод — с малых лет он получал все, о чем мог мечтать. Стоит ли удивляться, что мир представляется ему весьма просто устроенным?
— Мы получили в этой войне все, на что смели надеяться, — промолвил царь. — Ты со мной не согласен? Теперь следует надеяться лишь, что мы удержим все, что сумели отхватить.
Мысль эта показалась Хадджаджу весьма здравой — собственно, министр иностранных дел Зувейзы думал точно так же.
— Ваше величество, — промолвил он, — я приложу все усилия, чтобы добиться этой цели.
— Вот и славно, — заключил Шазли. — Я знал, что могу на тебя положиться.
Хадджадж снова склонил голову.
— Ваше величество слишком высокого мнения обо мне, — пробормотал он и понадеялся, что эти слова останутся лишь вежливым враньем.
Глава 12
Гаривальд еще не успел нажраться в стельку, но был к тому близок. Когда на улицах Зоссена наметало сугробы в человеческий рост, заняться крестьянину было совершенно нечем.
Конечно, приходилось в оба глаза присматривать за скотиной, но и на это уходило меньше времени, чем летом, потому что свинья, корова, пара барашков и куры помещались в Гаривальдовой избе, потеснив хозяина, Аннору, Сиривальда и Лейбу. Если загнать скотину в хлев, она через три дня замерзнет насмерть. А так от нее хоть тепло.
И очень много навозу. Аннора как могла пыталась держать в чистоте утрамбованный земляной пол, но ее усилий не хватало, хоть жена Гаривальда и прилагала их больше, чем соседки. Вони Гаривальд не замечал: притерпелся давно, как случалось это каждую зиму. Наступить в свежую коровью лепешку, понятное дело, невелика радость — ну так под ноги смотреть надо!
Подняв тяжелую кружку, крестьянин отхлебнул еще самогону.
— Ну, могло и хуже быть, я смотрю, — выдавил он из обожженной глотки.
— Что хуже? — мрачно переспросила Аннора.
Она мыла Лейбе ножки: в три года девочка не умела смотреть под ноги, да и не пыталась, правду сказать.
— Под альгарвейцами жить.
— Что? Под рыжиками? — Густые брови Анноры полезли на лоб. — Да чтоб их силы преисподние пожрали! — Она уперла руки в боки. Ноздри ее раздувались от гнева. — И ты это говоришь после того, как рубил им дрова, будто холоп какой?
— Ну да, — ответил муж. — Ты подумай сама: я уж и не упомню, когда у нас столько припасов на зиму оставалось. Да, пахали мы на них, как невольники. Да, урожая часть отняли. И все равно мы исхитрились больше обычного припрятать. Ну скажи еще, что я не прав!
Он сложил руки на широкой груди и выжидающе уставился на жену.
Многие ункерлантские мужья, особенно по пьяному делу, для вящей доходчивости отвесили бы женам по паре оплеух. Многие, но не Гаривальд. Удерживало его не столько врожденное благородство души, сколько опасение не проснуться однажды с перерезанной по жениной милости глоткой.
Аннора пожала плечами.
— Ну, может, — неохотно пробурчала он.
— Какое там «может»! — воскликнул Гаривальд. — Да чтоб этих рыжиков силы преисподние побрали, но воры-то они паршивые. Неэффективные, вот что я скажу. Инспекторы конунга наших схронов беличьих куда больше ихнего отыскали бы.
— Может, — повторила Аннора.
— Можа! — весело прощебетала Лейба. О чем болтают папа с, мамой, девочка еще не понимала — в чем Гаривальд ей завидовал — но остаться в стороне не могла.
— Никаких «может», — заключил Гаривальд. — Они даже грабить не умеют так, как наши, ункерлантские инспекторы!
В голове у него опять стали низаться строчки. «Паршивые воры… уходят в дозоры… кого они смогут поймать? Раз Свеммеля воины… на битву настроены… их мигом заставят бежать…» Песня получалась какая-то кривая — Гаривальд это и сам понимал. Но для начала сойдет. Может, и удастся сделать из нее что-нибудь достойное. Прошлой весной он и знать не знал, что может сочинять песни, а нынче они непрошеными лезли в голову.
Он напел вполголоса первые пару куплетов, ради Анноры положив их на мотив веселой плясовой. Жена кивнула довольно, но предупредила:
— Ты только поосторожнее с такими песнями. Кто-нибудь беспременно альгарвейцам донесет — и что с тобой будет тогда?
— Я знаю, — отозвался Гаривальд. — Уж поверь, знаю. А может, наши солдаты вскоре войдут в Зоссен. Говорят, рыжики все еще отступают.
Говорили, разумеется, его односельчане, которые ничего не могли знать о положении на фронте, — но и разрозненные отряды ункерлантских солдат, что прятались в лесах по вражеским тылам, а эти могли говорить правду.
— Будем надеяться, правду говорят, — отозвалась Аннора. — Но ты все равно побереги себя, пока солдаты законного конунга не вошли в Зоссен.
— Что? — Теперь уже Гаривальд поднял бровь. — Не признаешь, значит, Раньеро законным владыкой?
— Вот твоему Раньеро! — Аннора грубо фыркнула. Лейба с восторгом последовала ее примеру. Сиривальд, вымахавший уже с мать ростом, — тоже. Гаривальд рассмеялся.
Захватив юго-восточную часть Ункерланта, Мезенцио объявил своего кузена Раньеро королем Грельца. В стародавние времена Грельц был независимой державой, прежде чем в Коронном союзе с Ункерлантом опустился до положения герцогства. Но жители Грельца и ункерлантцы были ближайшей родней. А вот альгарвейских королей на троне Грельца прежде не сиживало. По мнению Гаривальда, не было его и сейчас: не король, а петрушка рыжая, одно слово.
Дочкин лепет едва ли мог причинить Гаривальду много бед. А вот на сына крестьянин глянул пристально:
— Ты, Сиривальд, не забывай — о чем у нас в доме говорят, остальным знать не стоит.
— Помню, отец, — серьезно промолвил мальчишка.
Отец смерил его взглядом и кивнул. Сиривальд уже привык держать язык за зубами. Прежде чем рыжики прокатились по здешним краям, крестьяне таили свои мысли от деревенского старосты — особенно после того, как в деревне появился хрустальный шар, связав зоссенского голову с бесчисленным множеством инспекторов и печатников конунга. Теперь уже другие люди могли донести на вольнодумцев рыжикам, но по сути ничего не изменилось. Гаривальд порадовался, что сын это понимает.
За окошком заскрипел снег. Гаривальд насторожился. Глухой зимой крестьяне по гостям не шлялись. Большинство предпочитали нос из дому не казать. Сам Гаривальд ни по какой надобности не сунулся бы на мороз и очень удивился, кому из односельчан это понадобилось.
Кому — он понял, как только в дверь постучали. Ункерлантцы, даже бестолковый Ваддо, стучали по-дружески. Этот стук мигом привлек внимание: если сейчас дверь не отворится, тот, кто стоял за ней, явно собирался снести препятствие с петель.
— Альгарвейцы, — неслышно выдохнула Аннора.
— Ага, — согласился Гаривальд. — Придется их впустить.
Он уже пожалел о своих словах, что жить под рыжиками не так скверно. Еще как скверно, когда они к тебе в дверь стучатся!
Неохотно он подошел к порогу. Еще неохотней — поднял засов. Само собой, на пороге дрожали, напустив на себя суровый вид, трое альгарвейских солдат. Толковой зимней формы им, верно, не выдали; к юбкам и куцым мундирам они присоединили украденные у крестьян ушанки и накидки. Это делало их не такими одинаковыми и отчего-то — менее страшными. Теплее им явно не становилось.
— Мы, — объявил один на скверном ункерлантском, — заходить!
Остальные двое наставили на Гаривальда жезлы, будто предупреждая, что спорить бесполезно. Это крестьянин и так понимал.
— Ну так заходите, что уж там, — грубо бросил он, — пока всю избу мне не выморозили.
По ногам уже тянуло холодом. Гаривальд едва дождался, когда рослые рыжеволосые солдаты протолкнутся в дом, и захлопнул за ними дверь.
Один недовольно повел носом и бросил что-то на родном наречии. Остальные расхохотались. Гаривальд не знал, о чем они толкуют, и знать не хотел. Зоссенский гарнизон не менялся со дня оккупации. Некоторые из этих солдат были неплохими ребятами. Гариваль успел познакомиться с ними. Но это не значило, что он готов был терпеть захватчиков в своем доме.
Альгарвейцы озирались. Когда взгляды их устремились на Аннору, Гаривальд напрягся. Оккупанты по мере сил поддерживали репутацию похотливых альгарвейцев. Но есть у них жезлы или нет, а к жене Гаривальда они смогут приставать только через его труп. Однако, ухмыльнувшись раз-другой, рыжики обратились к тому, за чем, собственно, и пришли.
— Ты отдавать свинья, — приказал тот, что немного знал по-ункерлантски. — И один овец. Иначе… — Он взмахнул жезлом.
— Забирайте, — буркнул Гаривальд со злостью.
Нет, не стоило уверять, будто альгарвейцы не так ловко обирают простых крестьян, как инспекторы Свеммеля. Сглазил, не иначе. Но даже если до весны его семье придется есть квашеную капусту, горох и бобы, голодать им не придется.
— Забирайте, — повторил он.
Чем скорей альгарвейцы уберутся из его дома, тем меньше у них останется времени ощупывать Аннору взглядами.
Оккупанты хорошо подготовились. Один набросил петлю на шею барашку, двое других с некоторым трудом загнали в мешок порося. Скотина жалобно верещала, когда ее выгоняли на мороз. Гаривальд торопливо закрыл за солдатами дверь и опустил засов.
— Ну, — с крестьянским фатализмом промолвил он, — зато в избе просторней стало.
Надолго его спокойствия не хватило.
— Да чтоб их, сволочей вороватых, силы преисподние в таком виде пожрали, как они мою скотину жрать будут! — взревел он.
— Чтоб у них кишки слиплись! — поддержала Аннора.
Пару дней спустя через Зоссен прошли, направляясь на восток, другие альгарвейцы, не похожие на упитанный деревенский гарнизон: тощие и злые — не цепные псы, а сущие волки, но изрядно потрепанные волки. Двое или трое из них были ранены, и все измождены до полусмерти и обморожены. Отогревшись и отъевшись — Гаривальдовой свининой и бараниной, быть может, — они двинулись прочь. А оставшиеся в деревне солдаты беспокойно сновали на незримой цепи.
Заглянул в гости пьяный от восторга Дагульф.
— Может, скоро наши в деревне появятся! — заявил он, потягивая Гаривальдов первач. Этой мысли довольно было, чтобы выгнать мужика из дому на мороз… а кроме того, жена у Дагульфа была редкая язва. — И прогонят этих мешочников, сволочей юбчатых, в Альгарве, где им самое место!
— Было б здорово, — согласился Гаривальд. Он уже хорошо нагрузился и готов был согласиться с чем угодно.
Шрам на щеке превращал улыбку Дагульфа в гримасу.
— Ага, — поддержал он. — Вот тогда все узнают, кто перед рыжиками шапки ломал. Ты же их знаешь. И я знаю. У нас еще не так скверно с этим делом. А кое-где многие готовы вылизывать Раньеро его альгарвейские пятки.
Но донести на своих односельчан-предателей зоссенцам не довелось. Ункерлантские солдаты не врывались в деревню, чтобы перебить гарнизон или оттеснить рыжиков к старой границе. Вместо этого через снежные заносы в Зоссен пробрались с полдюжины альгарвейских бегемотов и пехотная рота.
Молоденький лейтенант, который командовал ими, неплохо владел ункерлантским. По его приказу жители деревни собрались на площади перед домом старосты.
— Мечтаете, чтобы мы убрались, да? — с нехорошей ухмылкой поинтересовался лейтенант. — Думаете, лучше бы здесь хозяйничали люди Свеммеля, а? Если они придут сюда, не больно-то вы порадуетесь, когда вам глотки перережут, чтобы добыть чародейную силу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
В конце концов, прикрывшись зонтиком — в обычные дни защищавшим от солнца, — министр сумел добежать от кареты до дворцовых ворот. Несколько лакеев при виде его вскркинули изумленно.
По извилистым коридорам дворца Хадджадж добрался до крыла военного министерства, в кабинет генерала Икшида. На пути ему встретилось несколько горшков, куда капала с потолка вода, — даже царская крыша страдала от зимних ливней. Потом министру пришлось вытерпеть предписанное обычаем угощение — чай, печенье и финиковое вино, — прежде чем он смог, наконец, поинтересоваться:
— Так о чем, генерал, вы опасались сообщить мне посредством хрустального шара?
Икшид разом посерьезнел.
— Альгарвейцы начали отступление от Котбуса.
— Да ну? — пробормотал Хадджадж, чувствуя, как в животе у него поселяется ункерлантская зима.
— Насколько это скверно? — спросил он, пытаясь взять себя в руки.
— Хорошего мало, ваше превосходительство, — ответил генерал. Как большинство зувейзинских солдат, он поддерживал союз с Альгарве сердечней, нежели министр, который видел необходимость подобного альянса, но не находил в нем утешения, полагая подданных короля Мезенцио столь же скверным племенем, что и подданных конунга Свеммеля.
— Если устоит Котбус, — продолжал Икшид, — устоит и Ункерлант, как вы понимаете.
Он с опаской глянул на Хадджаджа, как бы сомневаясь, что тот действительно понимает.
— О да, — рассеянно промолвил министр. — Иначе говоря, война только что стала еще тяжелей.
Генерал Икшид кивнул. В Шестилетнюю войну он служил в ункерлантском войске; он знал о тяжелых боях все, и лицо его сейчас было непроницаемо мрачно.
— Откуда нам это известно? — нащупал Хадджадж другой важный вопрос. — Это совершенно точно?
— Откуда? — изумился Икшид. — Ункерлантцы трубят об этом так громко, что и без хрустального шара слышно, вот откуда!
— Ункерлантцы, — заметил Хадджадж сдержанно, — не славятся правдивостью.
— Но не на сей раз, — уверенно промолвил генерал. — Если бы они лгали, альгарвейцы визжали бы еще громче. А те молчат. Заявляют, что «ведутся тяжелые бои», но сверх того — молчат как рыбы.
Хадджадж поцокал языком.
— Когда альгарвейцы молчат, это всегда скверный знак. Они любят похвальбу еще больше, чем ункерлантцы.
— Ну, я бы не сказал… — Икшид оборвал себя: все же в душе он был человек честный. — Может быть, и да, но слушать их не так противно.
— Что-то в этом есть, — признал Хадджадж. — Они больше на нас похожи: стремятся произвести впечатление не только содержанием, но и формой. Ну неважно. Если мы начнем сейчас обсуждать привычки иноземцев, то и через год не закончим. А у нас есть более важные дела. Например — его величество уже знает?
Икшид покачал головой.
— Нет. Я посчитал, что вначале следует известить вас.
Хадджадж снова поцокал языком.
— Плохо, генерал. Плохо. Царь Шазли должен знать о таких делах.
— Вы тоже, ваше превосходительство, — ответил Икшид. — Возможно, даже больше самого царя.
Это была правда, пускай и невежливо высказанная. Но правда, как давно усвоил Хадджадж, — вещь многогранная.
— Возрадуется ли ваше сердце, генерал, если я возьму на себя труд известить его величество?
— Безмерно, — не стал отрицать Икшид.
— Тогда я этим, пожалуй, займусь, — отозвался Хадджадж, стараясь, чтобы в голосе его не прозвучало обиды.
Следовало предположить, что генерал вытащил министра из поместья в такой ливень больше для того, чтобы тот передал царю неприятное известие о неудачах его альгарвейских союзников.
Царскому министру не составило труда добиться приема у его величества.
— Жуткая погода, не правда ли? — заметил Шазли, когда Хадджадж склонился перед ним в поклоне, и тут же с любопытством глянул на старика: — Что же привело вас в город из сухого уютного поместья в такой скверный денек, ваше превосходительство?
— У меня тоже крыша течет, ваше величество, — признался Хаддджадж. — Когда зовет долг, я следую его велению. О наших кровельщиках этого, к несчастью, сказать нельзя.
— Ха, — проронил Шазли. Огонек в его глазах не угас. — И что же за долг зовет тебя? — Он покачал головой. — Нет, не отвечай. Освежимся чаем, вином и печеньем, а потом перейдем к делу.
Будучи царем, Шазли имел право нарушить обряд гостеприимства, и министр иностранных дел пожалел, что его величество этим правом пренебрегали. Медлить со столь важными новостями казалось ему неправильным.
Но потягивая вначале чай, а затем финиковое вино и закусывая пахлавой с фисташками, Хадджадж заключил, что задержка, в сущности, значения не имеет. Шазли не дурак. Он догадается, что ради добрых вестей Хадджадж не стал бы спускаться в город из усадьбы на холме.
В конце концов царь повторил свой вопрос.
— Меня вызвал через хрустальный шар генерал Икшид, — ответил Хадджадж. — Он убедил меня, что поступившие к нему сведения нельзя доверить эфирным волнам.
— Да ну? — Царь Шазли залпом допил остатки вина в бокале. — Дай догадаюсь: альгарвейцы отступили от Котбуса.
— Похоже на то, ваше величество. — Хадджадж склонил голову. Да, царь вовсе не дурак. — Об этом объявили ункерлантцы. Альгарвейцы даже не попытались их опровергнуть. Так что скорей всего это правда.
Шазли тяжело вздохнул.
— Насколько всем было бы проще жить, если бы конунга Свеммеля вышвырнули из столицы на крайний запад Ункерланта.
— Верно, — согласился Хадджадж. — Но в жизни редко все бывает так просто, как нам хотелось бы.
Он призадумался: а понимает ли это царь Шазли? Его величество не только молод — с малых лет он получал все, о чем мог мечтать. Стоит ли удивляться, что мир представляется ему весьма просто устроенным?
— Мы получили в этой войне все, на что смели надеяться, — промолвил царь. — Ты со мной не согласен? Теперь следует надеяться лишь, что мы удержим все, что сумели отхватить.
Мысль эта показалась Хадджаджу весьма здравой — собственно, министр иностранных дел Зувейзы думал точно так же.
— Ваше величество, — промолвил он, — я приложу все усилия, чтобы добиться этой цели.
— Вот и славно, — заключил Шазли. — Я знал, что могу на тебя положиться.
Хадджадж снова склонил голову.
— Ваше величество слишком высокого мнения обо мне, — пробормотал он и понадеялся, что эти слова останутся лишь вежливым враньем.
Глава 12
Гаривальд еще не успел нажраться в стельку, но был к тому близок. Когда на улицах Зоссена наметало сугробы в человеческий рост, заняться крестьянину было совершенно нечем.
Конечно, приходилось в оба глаза присматривать за скотиной, но и на это уходило меньше времени, чем летом, потому что свинья, корова, пара барашков и куры помещались в Гаривальдовой избе, потеснив хозяина, Аннору, Сиривальда и Лейбу. Если загнать скотину в хлев, она через три дня замерзнет насмерть. А так от нее хоть тепло.
И очень много навозу. Аннора как могла пыталась держать в чистоте утрамбованный земляной пол, но ее усилий не хватало, хоть жена Гаривальда и прилагала их больше, чем соседки. Вони Гаривальд не замечал: притерпелся давно, как случалось это каждую зиму. Наступить в свежую коровью лепешку, понятное дело, невелика радость — ну так под ноги смотреть надо!
Подняв тяжелую кружку, крестьянин отхлебнул еще самогону.
— Ну, могло и хуже быть, я смотрю, — выдавил он из обожженной глотки.
— Что хуже? — мрачно переспросила Аннора.
Она мыла Лейбе ножки: в три года девочка не умела смотреть под ноги, да и не пыталась, правду сказать.
— Под альгарвейцами жить.
— Что? Под рыжиками? — Густые брови Анноры полезли на лоб. — Да чтоб их силы преисподние пожрали! — Она уперла руки в боки. Ноздри ее раздувались от гнева. — И ты это говоришь после того, как рубил им дрова, будто холоп какой?
— Ну да, — ответил муж. — Ты подумай сама: я уж и не упомню, когда у нас столько припасов на зиму оставалось. Да, пахали мы на них, как невольники. Да, урожая часть отняли. И все равно мы исхитрились больше обычного припрятать. Ну скажи еще, что я не прав!
Он сложил руки на широкой груди и выжидающе уставился на жену.
Многие ункерлантские мужья, особенно по пьяному делу, для вящей доходчивости отвесили бы женам по паре оплеух. Многие, но не Гаривальд. Удерживало его не столько врожденное благородство души, сколько опасение не проснуться однажды с перерезанной по жениной милости глоткой.
Аннора пожала плечами.
— Ну, может, — неохотно пробурчала он.
— Какое там «может»! — воскликнул Гаривальд. — Да чтоб этих рыжиков силы преисподние побрали, но воры-то они паршивые. Неэффективные, вот что я скажу. Инспекторы конунга наших схронов беличьих куда больше ихнего отыскали бы.
— Может, — повторила Аннора.
— Можа! — весело прощебетала Лейба. О чем болтают папа с, мамой, девочка еще не понимала — в чем Гаривальд ей завидовал — но остаться в стороне не могла.
— Никаких «может», — заключил Гаривальд. — Они даже грабить не умеют так, как наши, ункерлантские инспекторы!
В голове у него опять стали низаться строчки. «Паршивые воры… уходят в дозоры… кого они смогут поймать? Раз Свеммеля воины… на битву настроены… их мигом заставят бежать…» Песня получалась какая-то кривая — Гаривальд это и сам понимал. Но для начала сойдет. Может, и удастся сделать из нее что-нибудь достойное. Прошлой весной он и знать не знал, что может сочинять песни, а нынче они непрошеными лезли в голову.
Он напел вполголоса первые пару куплетов, ради Анноры положив их на мотив веселой плясовой. Жена кивнула довольно, но предупредила:
— Ты только поосторожнее с такими песнями. Кто-нибудь беспременно альгарвейцам донесет — и что с тобой будет тогда?
— Я знаю, — отозвался Гаривальд. — Уж поверь, знаю. А может, наши солдаты вскоре войдут в Зоссен. Говорят, рыжики все еще отступают.
Говорили, разумеется, его односельчане, которые ничего не могли знать о положении на фронте, — но и разрозненные отряды ункерлантских солдат, что прятались в лесах по вражеским тылам, а эти могли говорить правду.
— Будем надеяться, правду говорят, — отозвалась Аннора. — Но ты все равно побереги себя, пока солдаты законного конунга не вошли в Зоссен.
— Что? — Теперь уже Гаривальд поднял бровь. — Не признаешь, значит, Раньеро законным владыкой?
— Вот твоему Раньеро! — Аннора грубо фыркнула. Лейба с восторгом последовала ее примеру. Сиривальд, вымахавший уже с мать ростом, — тоже. Гаривальд рассмеялся.
Захватив юго-восточную часть Ункерланта, Мезенцио объявил своего кузена Раньеро королем Грельца. В стародавние времена Грельц был независимой державой, прежде чем в Коронном союзе с Ункерлантом опустился до положения герцогства. Но жители Грельца и ункерлантцы были ближайшей родней. А вот альгарвейских королей на троне Грельца прежде не сиживало. По мнению Гаривальда, не было его и сейчас: не король, а петрушка рыжая, одно слово.
Дочкин лепет едва ли мог причинить Гаривальду много бед. А вот на сына крестьянин глянул пристально:
— Ты, Сиривальд, не забывай — о чем у нас в доме говорят, остальным знать не стоит.
— Помню, отец, — серьезно промолвил мальчишка.
Отец смерил его взглядом и кивнул. Сиривальд уже привык держать язык за зубами. Прежде чем рыжики прокатились по здешним краям, крестьяне таили свои мысли от деревенского старосты — особенно после того, как в деревне появился хрустальный шар, связав зоссенского голову с бесчисленным множеством инспекторов и печатников конунга. Теперь уже другие люди могли донести на вольнодумцев рыжикам, но по сути ничего не изменилось. Гаривальд порадовался, что сын это понимает.
За окошком заскрипел снег. Гаривальд насторожился. Глухой зимой крестьяне по гостям не шлялись. Большинство предпочитали нос из дому не казать. Сам Гаривальд ни по какой надобности не сунулся бы на мороз и очень удивился, кому из односельчан это понадобилось.
Кому — он понял, как только в дверь постучали. Ункерлантцы, даже бестолковый Ваддо, стучали по-дружески. Этот стук мигом привлек внимание: если сейчас дверь не отворится, тот, кто стоял за ней, явно собирался снести препятствие с петель.
— Альгарвейцы, — неслышно выдохнула Аннора.
— Ага, — согласился Гаривальд. — Придется их впустить.
Он уже пожалел о своих словах, что жить под рыжиками не так скверно. Еще как скверно, когда они к тебе в дверь стучатся!
Неохотно он подошел к порогу. Еще неохотней — поднял засов. Само собой, на пороге дрожали, напустив на себя суровый вид, трое альгарвейских солдат. Толковой зимней формы им, верно, не выдали; к юбкам и куцым мундирам они присоединили украденные у крестьян ушанки и накидки. Это делало их не такими одинаковыми и отчего-то — менее страшными. Теплее им явно не становилось.
— Мы, — объявил один на скверном ункерлантском, — заходить!
Остальные двое наставили на Гаривальда жезлы, будто предупреждая, что спорить бесполезно. Это крестьянин и так понимал.
— Ну так заходите, что уж там, — грубо бросил он, — пока всю избу мне не выморозили.
По ногам уже тянуло холодом. Гаривальд едва дождался, когда рослые рыжеволосые солдаты протолкнутся в дом, и захлопнул за ними дверь.
Один недовольно повел носом и бросил что-то на родном наречии. Остальные расхохотались. Гаривальд не знал, о чем они толкуют, и знать не хотел. Зоссенский гарнизон не менялся со дня оккупации. Некоторые из этих солдат были неплохими ребятами. Гариваль успел познакомиться с ними. Но это не значило, что он готов был терпеть захватчиков в своем доме.
Альгарвейцы озирались. Когда взгляды их устремились на Аннору, Гаривальд напрягся. Оккупанты по мере сил поддерживали репутацию похотливых альгарвейцев. Но есть у них жезлы или нет, а к жене Гаривальда они смогут приставать только через его труп. Однако, ухмыльнувшись раз-другой, рыжики обратились к тому, за чем, собственно, и пришли.
— Ты отдавать свинья, — приказал тот, что немного знал по-ункерлантски. — И один овец. Иначе… — Он взмахнул жезлом.
— Забирайте, — буркнул Гаривальд со злостью.
Нет, не стоило уверять, будто альгарвейцы не так ловко обирают простых крестьян, как инспекторы Свеммеля. Сглазил, не иначе. Но даже если до весны его семье придется есть квашеную капусту, горох и бобы, голодать им не придется.
— Забирайте, — повторил он.
Чем скорей альгарвейцы уберутся из его дома, тем меньше у них останется времени ощупывать Аннору взглядами.
Оккупанты хорошо подготовились. Один набросил петлю на шею барашку, двое других с некоторым трудом загнали в мешок порося. Скотина жалобно верещала, когда ее выгоняли на мороз. Гаривальд торопливо закрыл за солдатами дверь и опустил засов.
— Ну, — с крестьянским фатализмом промолвил он, — зато в избе просторней стало.
Надолго его спокойствия не хватило.
— Да чтоб их, сволочей вороватых, силы преисподние в таком виде пожрали, как они мою скотину жрать будут! — взревел он.
— Чтоб у них кишки слиплись! — поддержала Аннора.
Пару дней спустя через Зоссен прошли, направляясь на восток, другие альгарвейцы, не похожие на упитанный деревенский гарнизон: тощие и злые — не цепные псы, а сущие волки, но изрядно потрепанные волки. Двое или трое из них были ранены, и все измождены до полусмерти и обморожены. Отогревшись и отъевшись — Гаривальдовой свининой и бараниной, быть может, — они двинулись прочь. А оставшиеся в деревне солдаты беспокойно сновали на незримой цепи.
Заглянул в гости пьяный от восторга Дагульф.
— Может, скоро наши в деревне появятся! — заявил он, потягивая Гаривальдов первач. Этой мысли довольно было, чтобы выгнать мужика из дому на мороз… а кроме того, жена у Дагульфа была редкая язва. — И прогонят этих мешочников, сволочей юбчатых, в Альгарве, где им самое место!
— Было б здорово, — согласился Гаривальд. Он уже хорошо нагрузился и готов был согласиться с чем угодно.
Шрам на щеке превращал улыбку Дагульфа в гримасу.
— Ага, — поддержал он. — Вот тогда все узнают, кто перед рыжиками шапки ломал. Ты же их знаешь. И я знаю. У нас еще не так скверно с этим делом. А кое-где многие готовы вылизывать Раньеро его альгарвейские пятки.
Но донести на своих односельчан-предателей зоссенцам не довелось. Ункерлантские солдаты не врывались в деревню, чтобы перебить гарнизон или оттеснить рыжиков к старой границе. Вместо этого через снежные заносы в Зоссен пробрались с полдюжины альгарвейских бегемотов и пехотная рота.
Молоденький лейтенант, который командовал ими, неплохо владел ункерлантским. По его приказу жители деревни собрались на площади перед домом старосты.
— Мечтаете, чтобы мы убрались, да? — с нехорошей ухмылкой поинтересовался лейтенант. — Думаете, лучше бы здесь хозяйничали люди Свеммеля, а? Если они придут сюда, не больно-то вы порадуетесь, когда вам глотки перережут, чтобы добыть чародейную силу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82