Девушка надменно вскинула подбородок, будто благородная дама времен империи.
— Я не намерена это обсуждать.
— Нам весьма повезло, что в округе не селятся зувейзины или куусамане, — язвительно промолвил Бривибас, — иначе неизвестно еще, с кем бы ты предпочла утолить свою похоть.
Ванаи швырнула склянку с ивовым декоктом ему в лицо. Ярость придала ей силы, но не меткости — бутылочка пролетета мимо и разбилась о стену.
— Если вы полагаете, что с проклятым альгарвейцем я утоляла свою похоть, вы еще более слепы, чем я думала, — прорычала она. — Я отдавалась ему ради того, чтобы сохранить вам жизнь, а теперь…
«Теперь жалею об этом», — хотела сказать она, но не успела, разрыдавшись.
Бривибас предпочел понять ее слова превратно.
— А теперь нашла утешение в объятьях этого фортвежского варвара?
Осознав, что руки ее сами собой забрались в ящик для столовых приборов в поисках самого большого и острого ножа, Ванаи со стоном отвернулась и бросилась в спальню. Укрытие это было не столь уютным и безопасным, как ей хотелось бы — каким оно было год назад. Ворочаясь в одиночестве на кровати, девушка не могла не вспоминать, как приходилось ей терпеть на этом ложе прикосновения Спинелло. Если дед полагал, будто она мечтала возлечь с этим альгарвейцем… если так, он еще дальше оторвался от реальности, чем Ванаи могла подумать.
Ванаи понятия не имела, что станет делать, если Бривибас постучится к ней в дверь или, того хлеще, войдет без стука. По счастью, выяснить это ей не пришлось. Слезы, рожденные скорее гневом, чем печалью, быстро высохли. Девушка расправила плечи и бережно разгладила смятое письмо Эалстана.
«Хоть кто-то обо мне думает», — пробормотала она и стала читать. Письмо полно было, как глумливо сообщил дед, нежных слов — как и те письма, что отправляла юноше Ванаи. Но помимо этого, в нем содержалось подробное описание всего, что случилось за прошедшие дни с юношей, с его родителями, сестрой, дядей и кузеном. Ей стало любопытно: понимает ли он, как ему повезло, что у него такая большая семья, где все — за исключением, как она поняла, Сидрока и Хенгиста — живут в мире? Навряд ли. Семья для Эалстана, должно быть, точно вода для рыбы.
«Поверь мне, я уважаю твое решение остаться с дедом, — писал Эалстан, — хотя это значит, что мы по-прежнему в разлуке. И поверь также — как бы я хотел, чтобы мы могли быть вместе!»
— Как бы я этого хотела… — прошептала Ванаи.
Впервые она всерьез подумала о том, чтобы покинуть дом, в котором провела большую часть жизни, и отправиться в Громхеорт. Девушка понятия не имела, чем станет заниматься там и как заработает на пропитание, но мечта вырваться из-под опеки Бривибаса тлела в ее сердце, как уголек в сухой траве.
Девушка покачала головой и сама удивилась: почему отвергает эту мысль с порога? Покуда Ванаи была ребенком, они с Бривибасом неплохо ладили. Но сейчас отношения ладиться перестали. Девушка выросла из них, точно из старой детской сорочки. Так почему не отправиться своею дорогой, оставив деда?
«Потому что, если я его оставлю, он скоро умрет. Потому что, если бы я хотела его смерти, то не позволила бы Спинелло насиловать меня. Потому что, раз я позволила Спинелло овладеть мной, я слишком много отдала, чтобы позволить деду скоро умереть. Но… как бы я хотела, чтобы все иначе обернулось!»
В конце концов, скривившись, она распахнула дверь. Ванаи не могла даже позволить себе дуться, если хотела — или полагала своим долгом, что было ближе к истине, — выходить деда. Надо согреть ему ужин и отнести. Небогатая трапеза — миска овощной похлебки и ломоть хлеба, — но Ванаи не доверила бы деду приготовить и такую.
Девушка всегда знала, что дед ее недооценивает. Сейчас она обнаружила, что и сама недооценила Бривибаса. Обоняние подсказало ей это, стоило выглянуть из комнаты: в доме пахло горячим супом. Войдя на кухню, она увидала котелок на слабом огне и записку на столе.
Бисерный почерк Бривибаса был знаком Ванаи не хуже ее собственного и куда лучше, чем почерк Эалстана.
«Внучка моя, — писал он на каунианском, словно выдернутом из эпохи расцвета империи, — понеже разумно было бы нам не сталкиваться в течение ближайшего времени, позволил я себе отяготиться приготовлением трапезы, оставив тебе достаточно, надеюсь я, чтобы утолить потребности тела, кои возможно удовлетворить пропитанием».
Ванаи уставилась на дверь кабинета, где ее дед, скорей всего, прихлебывал сейчас горячий суп. Ей пришлось дважды прочесть записку, прежде чем она нащупала потаенное жало.
— Кои, значит, пропитанием удовлетворить возможно? — прошипела она, прожигая дверь взглядом. — Впрямую шлюхой меня назвать стыдно было?
В конце концов разогретый дедом суп она съела — без малейшего удовольствия, как и Бривибасу не раз приходилось без всякой радости дожевывать приготовленный ею обед. Закончив, она перемыла всю посуду — и котелок, и поварешку, и миску. Потом вернулась к себе в спальню и принялась сочинять ответ Эалстану. На сердце у нее стало полегче.
Фельгильда стиснула ладонь Леофсига. Они шли по улице рука об руку.
— Как здорово будет! — воскликнула девушка.
— Надеюсь, — ответил Леофсиг и добавил с улыбкой: — Ты сегодня такая милая.
Она снова сжала его руку, быть может, — надеялся он — не столь насмешливо, как обычно.
— Спасибо, — отозвалась она. — У тебя такой красивый плащ.
— Спасибо, — отшутился Леофсиг.
Плащ он одолжил у отца, но Фельгильде об этом знать было необязательно.
— Оркестр Этельхельма — один из лучших в Фортвеге, — проговорила она. — Я так волнуюсь! С тех пор как началась война, они в первый раз приехали сюда из Эофорвика. Должно быть, у них сплошь новые песни в программе — так все говорят. Тебе очень повезло, что ты сумел достать билеты.
— Знаю, — ответил Леофсиг.
В этом ему тоже помог отец: Хестан вел бухгалтерию для танцевального зала, где оркестр Этельхельма давал представление. Но об этом Фельгильде тоже говорить не стоило.
Он приобнял ее за талию, и девушка прижалась к нему покрепче. Леофсиг осторожно подвинул ладонь повыше, так что болшой палец как бы невзначай коснулся снизу ее груди. Обыкновенно Фельгильда при этом била его по рукам. Сегодня сделала вид, будто ничего не происходит. Сердце молодого человека взмыло к небесам — и не только сердце, правду сказать. Быть может, не так долго ему осталось завидовать младшему братишке?
Концертный зал находился в квартале по большей части каунианском. Часть жителей его, напуганные и обнищавшие, осталась в родных домах. У входа в зал светловолосый изможденный старик клянчил милостыню у тех, кто пришел послушать великолепный оркестр Этельхельма.
Леофсиг отпустил ладонь Фельгильды и вытащил из поясного кошеля пару монет, чтобы кинуть в миску у ног старика.
— Благослови вас силы горние, сударь, — промолвил каунианин на фортвежском.
До того как подошел Леофсиг, ему не очень везло: в миске валялась от силы горстка медяков.
— Зря только деньги потратил, — заметила Фельгильда, когда они отошли.
Понизить голос ей в голову не пришло, хотя старик показал уже, что владеет наречием коренного большинства.
— Едва ли, — ответил Леофсиг. — Отец всегда говорил, что кауниане такие же люди, как мы. А этому бедолаге явно не повезло в жизни.
— Мой отец всегда говорил, что если бы мы не прислушивались к каунианам, то не ввязались бы в войну с Альгарве вместе с державами востока, — отозвалась Фельгильда. — Оно было бы к лучшему.
Даже фортвежским каунианам было бы лучше, если б король Пенда не объявил войну альгарвейским соседям — лучше, хотя и ненадолго.
— И как ты думаешь, — поинтересовался Леофсиг, — долго ли нам пришлось бы ждать, когда король Мезенцио объявит нам войну, если бы мы не поддержали союзников?
— Я не знаю. — Фельгильда вскинула голову. — И уверена, ты сам не знаешь!
Поспорить Леофсиг никак не мог — то была чистая правда. Да и не хотелось ему спорить, а хотелось совсем другого… и он очень надеялся, что Фельгильде хочется того же. Пытаясь вернуть упорхнувший момент, молодой человек вновь попробовал приобнять подругу за талию. Фельгильда не сопротивлялась, но, когда ладонь Леофсига поползла вверх, оттолкнула ее. Кавалер обиженно глянул на нее — и получил в ответ молчаливое: «Сам напросился!»
Взгляд ее, однако, смягчился, когда Леофсиг вытащил из кошеля билеты и вручил мрачному бугаю при входе. Вышибала кивнул, улыбнулся обоим неожиданно добродушно и отступил, освобождая проход. Леофсиг и Фельгильда протянули руки женщине с чернильницей и штампом. Та поставила обоим на запястье метку «ОПЛАЧЕНО» и тоже посторонилась, пропуская в танцзал.
Оркестр занимал возвышение в центре зала. Музыканты настраивали свои инструменты — виолу и двойную виолу, лютню и мандолину. Трубач и флейтист разыгрывали гаммы. Волынщик — тоже, отчего у Леофсига заныли зубы. Сам Этельхельм восседал за барабанами. Певец был выше ростом и стройней большинства фортвежцев — настолько, что у Леофсига невольно зародилась мысль, а не затесались ли у него в предках кауниание. Если в жилах Этельхельма и текла четверть или осьмушка чужой крови, певец об этом благоразумно умалчивал, в чем его трудно было обвинить.
— Смотри! — воскликнула Фельгильда. — В первом ряду осталась пара свободных мест! Скорей же!
Вокруг помоста и вдоль стен были расставлены лавки в несколько рядов, однако между первым рядом и оркестром оставалось немало свободного пространства: для тех, кому взбредет фантазия потанцевать. Леофсиг с Фельгильдой успели занять свободные места на скамье, пока на них не покусился кто-нибудь еще, и с торжеством огляделись.
Зал наполнялся быстро. До войны, как помнил Леофсиг, кауниане редко появлялись на концертах Этельхельма: музыкальные вкусы населяющих Фортвег народов весьма разнились. Но сейчас он не видел ни одной светлой макушки. Это не удивило его, однако вселило печаль.
Понемногу слушатели начали хлопать в ладоши, топать ногами, требуя начала представления. Леофсиг топал вместе сосеми, но аплодировать не стал — для этого ему пришлось бы отпустить мягкие плечи Фельгильды. Та хлопала в ладоши и, сменив гнев на милость, прильнула к плечу кавалера.
Когда огни в зале погасли, оставив освещенной только эстраду, девушка зааплодировала еще сильней. Леофсиг гикнул восторженно и от избытка чувств чмокнул Фельгильду в губы. Глаза девушки засверкали. Леофсиг глупо ухмыльнулся. Голова у него кружилась, точно он выпил лишку. Вечер обещал быть прекрасным.
— Как здорово снова оказаться в Громхеорте! — крикнул Этельхельм в ликующую толпу. — Хотя по нынешние временам здорово оказаться хоть где-нибудь, честно вам скажу!
Леофсиг расхохотался. Пьянящее чувство свободы захватывало и его не раз на крутых поворотах судьбы. Этельхельм помахал залу рукой:
— Ну, раз уж мы все сегодня собрались здесь, можно и повеселиться!
— Да! — взревела толпа, заразив энтузиазмом и обоих влюбленных.
— Ну так поехали!
Этельхельм ударил в литавры, и оркестр завел бойкую мелодию. Фортвежские песни не строились на громовом гулком ритме, как музыка каунианских держав, но и не рассыпались в крошево звонких нот, лишенное гармонии, подобно альгарвейским танцам. На подобных мелодиях Леофсиг вырос и о других не мечтал.
Начал оркестр Этельхельма со старых, знакомых мелодий — обработок тех песен, что знакомы были еще отцу и деду Леофсига, и номеров, что принесли барабанщику и его товарищам известность. Некоторые слушатели пустились в пляс после первых же аккордов, но Леофсиг с Фельгильдой еще сидели, набираясь сил.
После очередного шквала аплодисментов оркестр завел другую мелодию.
— Это что-то новое! — разом воскликнули Леофсиг и Фельгильда, обернувшись друг к другу, и оба обратились в слух.
— И неважно, что сказать,
Если нечего терять,
И неважно, что решить,
Коль не можешь возразить ,
— пел Этельхельм зло и хрипло.
Фельгильда нахмурила бровки:
— О чем эта песня?
— Понятия не имею, — без колебаний соврал Леофсиг и оглянулся невольно.
Да, дерзости певцу хватало — зато здравого смысла могло быть побольше. Где-нибудь среди зрителей непременно затесался альгарвейский соглядатай. Открыто спеть о том, каково живется в оккупированной стране, казалось Леофсигу великолепной дуростью: подобно тому, как фортвежская кавалерия неслась в атаку на альгарвейских бегемотов.
Он поднялся на ноги:
— Пойдем потанцуем?
— Ну ладно! — Фельгильда проворно вскочила. — Обычно мне тебя приходится вытаскивать.
Она шагнула в его объятья.
Танцуя, молодой человек позабыл о тревогах: он почти всерьез ожидал, что альгарвейские жандармы ворвутся сейчас в зал и уволокут Этельхельма вместе со всем оркестром в темницу. Потом Леофсиг сообразил, что бредит. Если Этельхельма схватят сейчас, дело кончится бунтом. Если рыжики захотят расправиться с музыкантами, это случится после концерта. Пока Этельхельм продолжает играть, он в безопасности.
Впрочем, об Этельхельме он волновался недолго. Фельгильда прильнула к своему кавалеру так, что его кафтан и ее платье мало не растаяли. Когда ладонь Леофсига накрыла ее ягодицу, девушка не взвизгнула возмущенно, а с мягким вздохом прижалась еще крепче.
— Здесь… можно, — прошептала она так тихо, что Леофиг и не услышал бы, если б губы ее не касались его уха.
Она была права. Никто в танцевальном зале не обратил бы внимания на слишком тесно обнявшуюся пару, потому что вокруг эстрады кружились десятки, сотни таких пар. Громхеортская молодежь, вырвавшись из-под присмотра родителей, развлекалась пока могла и как только могла.
Самые смелые вытворяли на танцплощадке такое, на что Леофсиг с Фельгильдой и без свидетелей-то не решились бы. Глаза у молодого человека пару раз вылезали на лоб. Этельхельму с эстрады все было видно прекрасно.
— Вернетесь домой — будут у вас неприятности, — предупредил он танцующих в перерыве между номерами и хрипло расхохотался. — Вот и славно, клянусь силами горними! Раз все равно вас пропесочат, так пускай это будет не зря. Коли родители, так или иначе, будут на вас кричать — дайте им повод!
Он махнул рукой, и оркестр завел новую мелодию — столь сладострастную, что несколько излишне увлекшихся парочек, не в силах сдержаться, выбежали из зала. Этельхельм расхохотался еще пуще. Леофсиг попытался незаметно направить Фельгильду к двери, но безуспешно. Девушка, возможно, и разогрелась немного, но еще не зажглась.
В конце концов — слишком быстро, как показалось Леофсигу, хотя оркестр не раз выходил на «бис» — музыканты собрали инструменты, распрощались со зрителями и покинули эстраду. Накинув сброшенные плащи, Леофсиг с Фельгильдой присоединились к толпе любителей музыки, покидающей зал.
На улице поток растекся тонкими струйками. Многие парочки, вместо того чтобы разойтись по домам, сворачивали в темные переулки, чтобы там продолжить начатое на танцполу. С трепетом, но без особой надежды Леофсиг попытался свернуть в такой же переулок. Он ожидал, что Фельгильда живо наставит его на путь истинный, но девушка, рассмеявшись хрипло, последовала за ним.
Сердце Леофсига колотилось отчаянно. Свернув в никем еще не занятый проем, он накрыл и себя, и подругу плащом, хотя разобрать в темноте, чем там заняты влюбленные, не смог бы никакой зевака. Губы Фельгильды накрыли его рот, ладонь Леофсига скользнула под ее платье, нащупав нежную грудь. Девушка вздохнула томно и поцеловала кавалера еще крепче.
Свободной рукой Леофсиг погладил ее пах. Раньше он не пытался сделать ничего подобного — не думал, что подруга ему это позволит.
— Ох, Леофсиг… — прошептала Фельгильда, разводя бедра.
Пальцы ее стиснули его мужское достоинство — через кафтан, через исподнее. Молодой человек всхлипнул от удивления и восторга, едва не забыв заниматься подругой.
Фельгильда вздохнула, выгнув спину, пальцы ее больно сжали достоинство Леофсига, а миг спустя он сам, застонав, испустил семя. Исподнее склизко липло к коже, но молодой человек даже не замечал этого.
— Мне концерт понравился , — серьезным голосом заметила Фельгильда.
— Мне тоже, — просипел Леофсиг.
Потом они все же пошли по домам.
Если уж Ванаи не могла переехать в Громхеорт, Эалстан готов был отправиться к ней в Ойнгестун. Юноша уже начинал подумывать, что раньше следующего грибного сезона они не свидятся. Если он раньше с ума не сойдет.
Но если они встретятся, первое, что придет ему в голову, это отправиться с любимой в какое-нибудь очень уединенное место. В этом Эалстан был уверен. Вот только не знал, рассердится Ванаи или нет. Надеялся, что нет, но кто их, женщин, знает!
«Может, письма писать лучше?» — подумал он тем утром за завтраком.
В письмах Ванаи открывала ему душу — понемногу, частями, — и юноша старался отвечать тем же. Сейчас он мог честно сказать, что познал ее глубже, нежели в те минуты, когда они лежали рядом в лесной тени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
— Я не намерена это обсуждать.
— Нам весьма повезло, что в округе не селятся зувейзины или куусамане, — язвительно промолвил Бривибас, — иначе неизвестно еще, с кем бы ты предпочла утолить свою похоть.
Ванаи швырнула склянку с ивовым декоктом ему в лицо. Ярость придала ей силы, но не меткости — бутылочка пролетета мимо и разбилась о стену.
— Если вы полагаете, что с проклятым альгарвейцем я утоляла свою похоть, вы еще более слепы, чем я думала, — прорычала она. — Я отдавалась ему ради того, чтобы сохранить вам жизнь, а теперь…
«Теперь жалею об этом», — хотела сказать она, но не успела, разрыдавшись.
Бривибас предпочел понять ее слова превратно.
— А теперь нашла утешение в объятьях этого фортвежского варвара?
Осознав, что руки ее сами собой забрались в ящик для столовых приборов в поисках самого большого и острого ножа, Ванаи со стоном отвернулась и бросилась в спальню. Укрытие это было не столь уютным и безопасным, как ей хотелось бы — каким оно было год назад. Ворочаясь в одиночестве на кровати, девушка не могла не вспоминать, как приходилось ей терпеть на этом ложе прикосновения Спинелло. Если дед полагал, будто она мечтала возлечь с этим альгарвейцем… если так, он еще дальше оторвался от реальности, чем Ванаи могла подумать.
Ванаи понятия не имела, что станет делать, если Бривибас постучится к ней в дверь или, того хлеще, войдет без стука. По счастью, выяснить это ей не пришлось. Слезы, рожденные скорее гневом, чем печалью, быстро высохли. Девушка расправила плечи и бережно разгладила смятое письмо Эалстана.
«Хоть кто-то обо мне думает», — пробормотала она и стала читать. Письмо полно было, как глумливо сообщил дед, нежных слов — как и те письма, что отправляла юноше Ванаи. Но помимо этого, в нем содержалось подробное описание всего, что случилось за прошедшие дни с юношей, с его родителями, сестрой, дядей и кузеном. Ей стало любопытно: понимает ли он, как ему повезло, что у него такая большая семья, где все — за исключением, как она поняла, Сидрока и Хенгиста — живут в мире? Навряд ли. Семья для Эалстана, должно быть, точно вода для рыбы.
«Поверь мне, я уважаю твое решение остаться с дедом, — писал Эалстан, — хотя это значит, что мы по-прежнему в разлуке. И поверь также — как бы я хотел, чтобы мы могли быть вместе!»
— Как бы я этого хотела… — прошептала Ванаи.
Впервые она всерьез подумала о том, чтобы покинуть дом, в котором провела большую часть жизни, и отправиться в Громхеорт. Девушка понятия не имела, чем станет заниматься там и как заработает на пропитание, но мечта вырваться из-под опеки Бривибаса тлела в ее сердце, как уголек в сухой траве.
Девушка покачала головой и сама удивилась: почему отвергает эту мысль с порога? Покуда Ванаи была ребенком, они с Бривибасом неплохо ладили. Но сейчас отношения ладиться перестали. Девушка выросла из них, точно из старой детской сорочки. Так почему не отправиться своею дорогой, оставив деда?
«Потому что, если я его оставлю, он скоро умрет. Потому что, если бы я хотела его смерти, то не позволила бы Спинелло насиловать меня. Потому что, раз я позволила Спинелло овладеть мной, я слишком много отдала, чтобы позволить деду скоро умереть. Но… как бы я хотела, чтобы все иначе обернулось!»
В конце концов, скривившись, она распахнула дверь. Ванаи не могла даже позволить себе дуться, если хотела — или полагала своим долгом, что было ближе к истине, — выходить деда. Надо согреть ему ужин и отнести. Небогатая трапеза — миска овощной похлебки и ломоть хлеба, — но Ванаи не доверила бы деду приготовить и такую.
Девушка всегда знала, что дед ее недооценивает. Сейчас она обнаружила, что и сама недооценила Бривибаса. Обоняние подсказало ей это, стоило выглянуть из комнаты: в доме пахло горячим супом. Войдя на кухню, она увидала котелок на слабом огне и записку на столе.
Бисерный почерк Бривибаса был знаком Ванаи не хуже ее собственного и куда лучше, чем почерк Эалстана.
«Внучка моя, — писал он на каунианском, словно выдернутом из эпохи расцвета империи, — понеже разумно было бы нам не сталкиваться в течение ближайшего времени, позволил я себе отяготиться приготовлением трапезы, оставив тебе достаточно, надеюсь я, чтобы утолить потребности тела, кои возможно удовлетворить пропитанием».
Ванаи уставилась на дверь кабинета, где ее дед, скорей всего, прихлебывал сейчас горячий суп. Ей пришлось дважды прочесть записку, прежде чем она нащупала потаенное жало.
— Кои, значит, пропитанием удовлетворить возможно? — прошипела она, прожигая дверь взглядом. — Впрямую шлюхой меня назвать стыдно было?
В конце концов разогретый дедом суп она съела — без малейшего удовольствия, как и Бривибасу не раз приходилось без всякой радости дожевывать приготовленный ею обед. Закончив, она перемыла всю посуду — и котелок, и поварешку, и миску. Потом вернулась к себе в спальню и принялась сочинять ответ Эалстану. На сердце у нее стало полегче.
Фельгильда стиснула ладонь Леофсига. Они шли по улице рука об руку.
— Как здорово будет! — воскликнула девушка.
— Надеюсь, — ответил Леофсиг и добавил с улыбкой: — Ты сегодня такая милая.
Она снова сжала его руку, быть может, — надеялся он — не столь насмешливо, как обычно.
— Спасибо, — отозвалась она. — У тебя такой красивый плащ.
— Спасибо, — отшутился Леофсиг.
Плащ он одолжил у отца, но Фельгильде об этом знать было необязательно.
— Оркестр Этельхельма — один из лучших в Фортвеге, — проговорила она. — Я так волнуюсь! С тех пор как началась война, они в первый раз приехали сюда из Эофорвика. Должно быть, у них сплошь новые песни в программе — так все говорят. Тебе очень повезло, что ты сумел достать билеты.
— Знаю, — ответил Леофсиг.
В этом ему тоже помог отец: Хестан вел бухгалтерию для танцевального зала, где оркестр Этельхельма давал представление. Но об этом Фельгильде тоже говорить не стоило.
Он приобнял ее за талию, и девушка прижалась к нему покрепче. Леофсиг осторожно подвинул ладонь повыше, так что болшой палец как бы невзначай коснулся снизу ее груди. Обыкновенно Фельгильда при этом била его по рукам. Сегодня сделала вид, будто ничего не происходит. Сердце молодого человека взмыло к небесам — и не только сердце, правду сказать. Быть может, не так долго ему осталось завидовать младшему братишке?
Концертный зал находился в квартале по большей части каунианском. Часть жителей его, напуганные и обнищавшие, осталась в родных домах. У входа в зал светловолосый изможденный старик клянчил милостыню у тех, кто пришел послушать великолепный оркестр Этельхельма.
Леофсиг отпустил ладонь Фельгильды и вытащил из поясного кошеля пару монет, чтобы кинуть в миску у ног старика.
— Благослови вас силы горние, сударь, — промолвил каунианин на фортвежском.
До того как подошел Леофсиг, ему не очень везло: в миске валялась от силы горстка медяков.
— Зря только деньги потратил, — заметила Фельгильда, когда они отошли.
Понизить голос ей в голову не пришло, хотя старик показал уже, что владеет наречием коренного большинства.
— Едва ли, — ответил Леофсиг. — Отец всегда говорил, что кауниане такие же люди, как мы. А этому бедолаге явно не повезло в жизни.
— Мой отец всегда говорил, что если бы мы не прислушивались к каунианам, то не ввязались бы в войну с Альгарве вместе с державами востока, — отозвалась Фельгильда. — Оно было бы к лучшему.
Даже фортвежским каунианам было бы лучше, если б король Пенда не объявил войну альгарвейским соседям — лучше, хотя и ненадолго.
— И как ты думаешь, — поинтересовался Леофсиг, — долго ли нам пришлось бы ждать, когда король Мезенцио объявит нам войну, если бы мы не поддержали союзников?
— Я не знаю. — Фельгильда вскинула голову. — И уверена, ты сам не знаешь!
Поспорить Леофсиг никак не мог — то была чистая правда. Да и не хотелось ему спорить, а хотелось совсем другого… и он очень надеялся, что Фельгильде хочется того же. Пытаясь вернуть упорхнувший момент, молодой человек вновь попробовал приобнять подругу за талию. Фельгильда не сопротивлялась, но, когда ладонь Леофсига поползла вверх, оттолкнула ее. Кавалер обиженно глянул на нее — и получил в ответ молчаливое: «Сам напросился!»
Взгляд ее, однако, смягчился, когда Леофсиг вытащил из кошеля билеты и вручил мрачному бугаю при входе. Вышибала кивнул, улыбнулся обоим неожиданно добродушно и отступил, освобождая проход. Леофсиг и Фельгильда протянули руки женщине с чернильницей и штампом. Та поставила обоим на запястье метку «ОПЛАЧЕНО» и тоже посторонилась, пропуская в танцзал.
Оркестр занимал возвышение в центре зала. Музыканты настраивали свои инструменты — виолу и двойную виолу, лютню и мандолину. Трубач и флейтист разыгрывали гаммы. Волынщик — тоже, отчего у Леофсига заныли зубы. Сам Этельхельм восседал за барабанами. Певец был выше ростом и стройней большинства фортвежцев — настолько, что у Леофсига невольно зародилась мысль, а не затесались ли у него в предках кауниание. Если в жилах Этельхельма и текла четверть или осьмушка чужой крови, певец об этом благоразумно умалчивал, в чем его трудно было обвинить.
— Смотри! — воскликнула Фельгильда. — В первом ряду осталась пара свободных мест! Скорей же!
Вокруг помоста и вдоль стен были расставлены лавки в несколько рядов, однако между первым рядом и оркестром оставалось немало свободного пространства: для тех, кому взбредет фантазия потанцевать. Леофсиг с Фельгильдой успели занять свободные места на скамье, пока на них не покусился кто-нибудь еще, и с торжеством огляделись.
Зал наполнялся быстро. До войны, как помнил Леофсиг, кауниане редко появлялись на концертах Этельхельма: музыкальные вкусы населяющих Фортвег народов весьма разнились. Но сейчас он не видел ни одной светлой макушки. Это не удивило его, однако вселило печаль.
Понемногу слушатели начали хлопать в ладоши, топать ногами, требуя начала представления. Леофсиг топал вместе сосеми, но аплодировать не стал — для этого ему пришлось бы отпустить мягкие плечи Фельгильды. Та хлопала в ладоши и, сменив гнев на милость, прильнула к плечу кавалера.
Когда огни в зале погасли, оставив освещенной только эстраду, девушка зааплодировала еще сильней. Леофсиг гикнул восторженно и от избытка чувств чмокнул Фельгильду в губы. Глаза девушки засверкали. Леофсиг глупо ухмыльнулся. Голова у него кружилась, точно он выпил лишку. Вечер обещал быть прекрасным.
— Как здорово снова оказаться в Громхеорте! — крикнул Этельхельм в ликующую толпу. — Хотя по нынешние временам здорово оказаться хоть где-нибудь, честно вам скажу!
Леофсиг расхохотался. Пьянящее чувство свободы захватывало и его не раз на крутых поворотах судьбы. Этельхельм помахал залу рукой:
— Ну, раз уж мы все сегодня собрались здесь, можно и повеселиться!
— Да! — взревела толпа, заразив энтузиазмом и обоих влюбленных.
— Ну так поехали!
Этельхельм ударил в литавры, и оркестр завел бойкую мелодию. Фортвежские песни не строились на громовом гулком ритме, как музыка каунианских держав, но и не рассыпались в крошево звонких нот, лишенное гармонии, подобно альгарвейским танцам. На подобных мелодиях Леофсиг вырос и о других не мечтал.
Начал оркестр Этельхельма со старых, знакомых мелодий — обработок тех песен, что знакомы были еще отцу и деду Леофсига, и номеров, что принесли барабанщику и его товарищам известность. Некоторые слушатели пустились в пляс после первых же аккордов, но Леофсиг с Фельгильдой еще сидели, набираясь сил.
После очередного шквала аплодисментов оркестр завел другую мелодию.
— Это что-то новое! — разом воскликнули Леофсиг и Фельгильда, обернувшись друг к другу, и оба обратились в слух.
— И неважно, что сказать,
Если нечего терять,
И неважно, что решить,
Коль не можешь возразить ,
— пел Этельхельм зло и хрипло.
Фельгильда нахмурила бровки:
— О чем эта песня?
— Понятия не имею, — без колебаний соврал Леофсиг и оглянулся невольно.
Да, дерзости певцу хватало — зато здравого смысла могло быть побольше. Где-нибудь среди зрителей непременно затесался альгарвейский соглядатай. Открыто спеть о том, каково живется в оккупированной стране, казалось Леофсигу великолепной дуростью: подобно тому, как фортвежская кавалерия неслась в атаку на альгарвейских бегемотов.
Он поднялся на ноги:
— Пойдем потанцуем?
— Ну ладно! — Фельгильда проворно вскочила. — Обычно мне тебя приходится вытаскивать.
Она шагнула в его объятья.
Танцуя, молодой человек позабыл о тревогах: он почти всерьез ожидал, что альгарвейские жандармы ворвутся сейчас в зал и уволокут Этельхельма вместе со всем оркестром в темницу. Потом Леофсиг сообразил, что бредит. Если Этельхельма схватят сейчас, дело кончится бунтом. Если рыжики захотят расправиться с музыкантами, это случится после концерта. Пока Этельхельм продолжает играть, он в безопасности.
Впрочем, об Этельхельме он волновался недолго. Фельгильда прильнула к своему кавалеру так, что его кафтан и ее платье мало не растаяли. Когда ладонь Леофсига накрыла ее ягодицу, девушка не взвизгнула возмущенно, а с мягким вздохом прижалась еще крепче.
— Здесь… можно, — прошептала она так тихо, что Леофиг и не услышал бы, если б губы ее не касались его уха.
Она была права. Никто в танцевальном зале не обратил бы внимания на слишком тесно обнявшуюся пару, потому что вокруг эстрады кружились десятки, сотни таких пар. Громхеортская молодежь, вырвавшись из-под присмотра родителей, развлекалась пока могла и как только могла.
Самые смелые вытворяли на танцплощадке такое, на что Леофсиг с Фельгильдой и без свидетелей-то не решились бы. Глаза у молодого человека пару раз вылезали на лоб. Этельхельму с эстрады все было видно прекрасно.
— Вернетесь домой — будут у вас неприятности, — предупредил он танцующих в перерыве между номерами и хрипло расхохотался. — Вот и славно, клянусь силами горними! Раз все равно вас пропесочат, так пускай это будет не зря. Коли родители, так или иначе, будут на вас кричать — дайте им повод!
Он махнул рукой, и оркестр завел новую мелодию — столь сладострастную, что несколько излишне увлекшихся парочек, не в силах сдержаться, выбежали из зала. Этельхельм расхохотался еще пуще. Леофсиг попытался незаметно направить Фельгильду к двери, но безуспешно. Девушка, возможно, и разогрелась немного, но еще не зажглась.
В конце концов — слишком быстро, как показалось Леофсигу, хотя оркестр не раз выходил на «бис» — музыканты собрали инструменты, распрощались со зрителями и покинули эстраду. Накинув сброшенные плащи, Леофсиг с Фельгильдой присоединились к толпе любителей музыки, покидающей зал.
На улице поток растекся тонкими струйками. Многие парочки, вместо того чтобы разойтись по домам, сворачивали в темные переулки, чтобы там продолжить начатое на танцполу. С трепетом, но без особой надежды Леофсиг попытался свернуть в такой же переулок. Он ожидал, что Фельгильда живо наставит его на путь истинный, но девушка, рассмеявшись хрипло, последовала за ним.
Сердце Леофсига колотилось отчаянно. Свернув в никем еще не занятый проем, он накрыл и себя, и подругу плащом, хотя разобрать в темноте, чем там заняты влюбленные, не смог бы никакой зевака. Губы Фельгильды накрыли его рот, ладонь Леофсига скользнула под ее платье, нащупав нежную грудь. Девушка вздохнула томно и поцеловала кавалера еще крепче.
Свободной рукой Леофсиг погладил ее пах. Раньше он не пытался сделать ничего подобного — не думал, что подруга ему это позволит.
— Ох, Леофсиг… — прошептала Фельгильда, разводя бедра.
Пальцы ее стиснули его мужское достоинство — через кафтан, через исподнее. Молодой человек всхлипнул от удивления и восторга, едва не забыв заниматься подругой.
Фельгильда вздохнула, выгнув спину, пальцы ее больно сжали достоинство Леофсига, а миг спустя он сам, застонав, испустил семя. Исподнее склизко липло к коже, но молодой человек даже не замечал этого.
— Мне концерт понравился , — серьезным голосом заметила Фельгильда.
— Мне тоже, — просипел Леофсиг.
Потом они все же пошли по домам.
Если уж Ванаи не могла переехать в Громхеорт, Эалстан готов был отправиться к ней в Ойнгестун. Юноша уже начинал подумывать, что раньше следующего грибного сезона они не свидятся. Если он раньше с ума не сойдет.
Но если они встретятся, первое, что придет ему в голову, это отправиться с любимой в какое-нибудь очень уединенное место. В этом Эалстан был уверен. Вот только не знал, рассердится Ванаи или нет. Надеялся, что нет, но кто их, женщин, знает!
«Может, письма писать лучше?» — подумал он тем утром за завтраком.
В письмах Ванаи открывала ему душу — понемногу, частями, — и юноша старался отвечать тем же. Сейчас он мог честно сказать, что познал ее глубже, нежели в те минуты, когда они лежали рядом в лесной тени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82