Мне казалось сверхъестественным то, что он умер. Но я понял: гораздо большее чудо, что он вообще жил, смог прожить хоть столько… И вот в этот момент, в возрасте двенадцати лет, я поклялся, что всю жизнь буду бороться со смертью.
* * *
Череда воспоминаний иссякла. Но запах крови остался. Тамара смотрела на меня, сидя скрестив ноги на пыльной равнине. Над головой вились чайки.
— Так быстро кончилась лента? — спросила она. Гнев охватил меня. Я чувствовал, что насилие, произведенное над моей психикой, затронуло самые глубины моего существа. Я хотел увидеть свою семью, узнать, что с ней было дальше, увидеть, чем обернулась ее жизнь. Но Тамара не показала мне этого. Она объяснила, что сама утратила сорок процентов памяти, но мне не показала и возможных шестидесяти процентов. Продемонстрировала лишь столько, чтобы я понял, как много утратил. Мне было больно из-за этой утраты.
— А как же мой отец, моя сестра? — спросил я. — Ты не вернула мне воспоминания о них. Только случайные сцены.
Тамара фыркнула.
— Не повезло, старик. Мой мозг поджарили. Я понятия не имею, что сохранила, а что потеряла. Мне это не казалось важным.
Я не верил ей, не верил, что она способна на такую жестокость. Я однажды заметил, что мы всегда пытаемся представить тех, кого хотим убить, лишенными человеческих качеств. И подумал: может, она в глубине души ненавидит меня, не считает человеком и потому продолжает меня мучить. И меня наполнило чувство ужаса и потери. Я хотел вернуться на Землю, найти свою семью. Корабли готовы к возвращению, но на них будет полно японцев, ненавидящих нас за то, что мы сделали. На этих кораблях я никогда не доберусь домой живым. И даже если доберусь, смогу ли найти семью? Викториано будет уже стариком. Даже Татьяне будет около шестидесяти. Если она меня и помнит, то никакой эмоциональной привязанности ко мне у нее не осталось. Да и Панама, конечно, не будет той же самой.
Я не могу вернуться. А Тамаре все равно. Она использовала меня, как тряпку, и выбросила.
— Шлюха! — закричал я. — Тварь! — Зубы мои застучали, и мир подернулся красным. Я увидел ее как в тумане. И отключился.
Вскочил со стула и бросился к ней. Я свободен! Я свободен! Она сняла запрет, который мешал мне напасть на нее. И я ударил ее по лицу. Раз. Другой. Третий. Ее инвалидная коляска развернулась. Капли крови брызнули из носа. Но нет — я хотел убить ее. И не просто убить. Поиск. Я схватил ее за горло, оно оказалось теплым, мягким и хрупким. Я могу сломать ей шею, сообразил я, и начал медленно и неотвратимо сжимать пальцы.
Нужно много времени, чтобы задушить человека.
Голова ее откинулась, лицо покраснело. Она смотрела на меня. Я был холоден и неумолим. Одна — единственная слеза выкатилась из уголка ее глаза.
И тут я вспомнил другую Тамару, ту, что дала мне ощутить свою неумирающую страсть, ту, что говорила: «Научись свободно владеть мягким языком сердца». Вспомнил, как она смотрела на меня в симуляторе, смотрела с жалостью и сочувствием, словно я изорванная и выброшенная кукла. Она знала, что я убиваю ее, потому что именно она убила меня. И хотела, чтобы я жил, потому что она украла у меня жизнь. И плакала она потому, что знала, как уничтожила меня. Я снова увидел в ее глазах боль. Даже сейчас она манипулирует мною и плачет, потому что снова уничтожает меня.
Она хотела, чтобы я убил ее. И знала, чего это будет стоить мне.
Я ахнул и отдернул руки. Она хотела умереть тогда, в Панаме. Предпочитала умереть, чем оказаться в мозговой сумке, но не могла сама убить себя. И освободила меня, потому что хотела умереть.
— Кончай! — послышалось из ее передающего устройства, как только ее легкие снова обрели способность дышать. — Ты же меня ненавидишь! Разве ты можешь не презирать меня?
Она права. Я больше не привязан к ней. Я чувствовал себя, как на острие ножа. Прежний Анжело не мог бы убить ее. Но я изменился с тех пор, как встретился с Тамарой. Теперь я чувствовал, что способен покончить с ней, и вовсе не был уверен, что стану испытывать угрызения совести. Однако теперь я обладал свободой выбора. И я отступил, решив навсегда отказаться от насилия.
— Нет, — сказал я. — Ты знаешь, какие у Гарсона планы насчет тебя. Ты знаешь, в какую тюрьму он тебя поместит…
— Кончай — немедленно! — кричала Тамара.
— … и знаешь, что с Пекаря нам не уйти. И хочешь, чтобы я казнил тебя. Милосердное убийство…
— Убей меня, пока не будет слишком поздно! Гарсон заставит меня причинять боль другим — их будет бесконечно много!
— Но я предан жизни! — крикнул я, хотя чувствовал, что это неправда. — Ты будешь жить!
Тамара смотрела на меня, и слезы катились по ее щекам. Потом она рассмеялась — смехом боли и презрения к себе.
— Ты с ним. С Гарсоном. В Панаме мне нужен был человек, который спас бы меня. Большой и сильный. А ты был единственным подходящим куском мяса. Когда ты подключился там в последний раз, я на самом деле подумала, что это Эйриш и что он пытается убить меня. Поэтому я напала на тебя. Ты потерял сознание. И я увидела, что ты лежишь на полу, а Эйриш жив. — Я кивнул, вспоминая, как все это было на самом деле. — Я была больна. И страшно устала. Хотела убежать. Хотела, чтобы Эйриш умер. Ты не стал бы увозить меня с Земли. Не стал бы убивать ради меня. — Она всхлипнула. — Я была больна. В лихорадке… Я была вне себя. И дала тебе глубокую программу. Запрограммировала тебя, чтобы ты доставил меня в райский сад. И посмотри, куда ты привез меня! — Из ее микрофона послышался презрительный смех.
Я посмотрел на нее — она в инвалидном кресле, в бесполезном теле, неспособная двигаться, совершенно уничтоженная. А еще через несколько дней — я знал это — Гарсон заключит ее в кимех, а этого она боится больше всего. Все ее хитрые планы ничего ей не дали. Она сказала:
— Что же. Ты можешь не убивать меня. Ты уже отомстил.
Все мои добрые старания не привели ее ни к чему. Это правда — теперь она оказалась перед тем, что виделось ей худшим кошмаром.
— Да, я отомстил, — ответил я. — Ты больная и жалкая женщина. С того времени как мы встретились, ты считала, что смерть — решение всех проблем. Какая ограниченность! Какая тупость!
— Ты не понимаешь, что может сделать со мной Гарсон. Не понимаешь, что означает для меня киборгизирование! — воскликнула Тамара.
— Я встречался и раньше с пуристами тела. Твои страхи неоправданны. Тебя поместят в клетку, где ты никому не сможешь вредить, — ответил я и повернулся, собираясь уходить.
— Ты ошибаешься! — закричала Тамара. — Я не хотела вредить тебе. Я была испугана, больна, не знала, что делать. Но клянусь, я никогда не хотела причинить тебе вред!
Я вспомнил нашу встречу в симуляторе, когда она показала мне, что значит жить. И понял, что она пыталась загладить свою вину. Я остановился.
Она продолжала:
— Тебе никогда не приходилось погружаться в воспоминания другого человека. Ты никогда не сживался с чужими мыслями. Считал, что все рассуждают так же, как ты. Но я побывала во многих сознаниях, я была свидетелем такого образа мыслей, который привел бы тебя в ужас. Я побывала в мозгу военных киборгов. Военные хирурги удалили часть их гипоталамуса, химически прекратили выделение определенных гормонов, полностью отрезали их от мира эмоций. И так как они не могут чувствовать, не способны к сочувствию, они утрачивают всякое сходство с человеком.
Я повернулся к ней. Слишком часто я сталкивался с действиями, враждебными обществу, чтобы ее слова не встревожили меня. Я неожиданно понял, почему перспектива заключения в кимехе приводит ее в такой ужас, почему она так отчаянно бросилась бежать от Джафари, почему параноидально обвиняла меня в том, что я киборг.
— Это правда, — сказала Тамара. — Военные предпочитают такой способ. Это позволяет им легче выполнять свою работу. Когда ты доставил меня к Гарсону, он пообещал мне свободу. Пообещал отпустить меня, если я ему помогу. Но ты видишь, как он держится за меня. Он меня никогда не отпустит. И постоянно ворчит по поводу сохранившихся у меня остатков морали. Я слишком часто отказываюсь от предложенных им действий. Если он поместит меня в кимех, то превратит в военную модель. И постепенно мне станет все равно. Человеческое сознание, эмоции людей для меня станут только объектами манипулирования. Я сделаюсь бесконечно более злой и сильной, чем кажусь тебе сейчас.
Я обдумал ее слова. Военная тренировка «Мотоки» заметно подействовала на мою хрупкую мораль. Всего две недели тренировок, и я понял, что навсегда теряю способность к сочувствию. А что произойдет, если эта способность будет ликвидирована хирургическим путем? Сколько продержится Тамара? Вообще — любой человек?
— Значит, я должен найти способ освободить тебя, — сказал я.
— Если не сможешь, — ответила Тамара, — я предпочитаю умереть.
— Понимаю. — Ясно — в таком случае мне придется убить ее. — Сколько человек знают о твоей роли в разведке? — Тамара назвала мне шесть имен, все ближайшие советники Гарсона. Я направился к выходу. И тут мне пришла в голову еще одна мысль. Я сообразил, кто еще оказался ее жертвой. — В обмен ты должна вернуть воспоминания Абрайре Сифуентес!
Тамара удивленно мигнула, но больше никак не показала, что поняла меня. Я подумал, может быть, она отрицает, будто что-то отняла у Абрайры. Она спросила:
— А зачем? Я крикнул:
— Какое право ты имеешь отбирать ее прошлое?
— Я убрала только болезненные воспоминания, воспоминания о насилии, — защищаясь, объяснила Тамара. — Сняла боль! Если у тебя пациент с раком, ты вырезаешь опухоль. Эти воспоминания пожирали ее, как рак. Никто не должен страдать так, как страдала она!
— Ты и Гарсон — вы не отличаетесь друг от друга! Ты хочешь играть роль бога!
Тамара мягко ответила:
— Тогда позволь мне быть добрым богом. Подумай, о чем ты просишь! Хочешь, чтобы я вернула ей боль? Хочешь, чтобы это стало ценой моей свободы? Тогда освобождай меня! Давай! Но тебе придется увидеть, как она умирает внутренне!
Я вышел из помещения и пошел по улицам Хотокэ-но-Дза. Права ли Тамара? Надо ли возвращать Абрайре воспоминания, которые убьют ее? Я не знал. Это будет жестоко. Даже трудно представить себе, насколько жестоко.
Небо потемнело, затянутое красными облаками пыли. Мне нужен план освобождения Тамары. И нужна уверенность, что этот план сработает. Самое простое решение — убить Гарсона и техников, знающих о способностях Тамары. На моих руках и так много крови. А я предан жизни. Мне потребовалось несколько часов размышлений, пока знание о страхе Гарсона перед Тамарой не подсказало более трудное, но морально более правильное решение. Я видел, что может сделать его страх перед Тамарой, и подумал: «Почему бы не лишить Гарсона и его советников способности передвигаться, почему не дать Тамаре возможность убрать из их сознания все воспоминания о ней?» Тогда никого не нужно будет убивать, никто не пострадает.
Я взглянул на часы. Тамара работала со мной быстро. Вся операция займет у нее лишь несколько часов. Может, даже меньше. И тогда Тамара сможет жить на Пекаре, как все остальные.
Я вернулся в больницу, связался с «Хароном» и запросил все медицинские данные о Тамаре. Как я и думал, они загадочно исчезли незадолго до нашего прибытия на Пекарь. Но сохранились сведения о ее генотипе и индекс клеточных структур. Я пошел в отдел генетической инженерии больницы, ввел данные в генетический синтезатор и начал создание клона. Если я хочу, чтобы к ней вернулась способность ходить, нужно ввести в ее мозг новые клетки, взятые у клона, затем понадобится стимулятор роста нервных клеток. Все это займет время, вероятно, несколько недель.
Я запросил данные о тех, кто знает о роли Тамары в разведке, и постарался запомнить их лица. Изготовил партию слабого невротоксина, который парализует человека, попадая ему в кровь. Их шестеро, и я знал, что мне потребуется помощь. Я постарался оценить свои возможности. Нужны такие, кто не станет задавать вопросов. И очень сильные. Четверо химер привязались ко мне. Мигель жив; он побывал в больнице с большой раной и целый день, лежа на кровати, не отрывал от меня взгляда. Об остальных я ничего не знал. Но по вечерам на холме у костров сидят люди. А я теперь знаю, как привязывать к себе химер. Мысль эта вызывала во мне отвращение, но я знал теперь, как получить помощь.
В этот вечер я отправился к лагерным кострам. Как обычно, вокруг них собралась тысяча наемников. Они сидели вокруг костров, разговаривали о сражениях, рассказывали анекдоты и пели песни. Я встретил Мавро и немного посидел с ним. Он был угнетен и печален. Сказал:
— Мне так и не удалось стать офицером, а теперь война закончена. Что же мне делать? — У меня не было ответа.
Появился Гарсон, вместе в ним везли в коляске Тамару. Гарсон тоже знал, что нужно сесть так, чтобы в темноте его седые волосы освещались сзади. Он хотел, чтобы как можно больше химер привязалось к нему. Он казался очень спокойным, расслабленным. Я старался не смотреть в его сторону.
Подошла Абрайра, принесла мясного бульона и села рядом со мной. Говорила мало. Я слушал пение. Абрайра вымыла волосы, и от них приятно пахло.
— Я теперь редко вижу тебя, — сказала она.
— Я работал в генетической лаборатории, готовил клон Перфекто.
— Весь день? Ты собираешься создать целую армию? Сколько копий тебе нужно?
Я рассмеялся.
— Просто следил, как растут зиготы, хотел убедиться, что все идет нормально. Копий — вероятно, две. Я сделаю близнецов.
— Ты знаешь, в больнице есть целое крыло с инкубационными камерами. Оно запечатано уже восемьдесят лет, но оборудование действует.
— Знаю, — ответил я.
— Если тебе понадобится помощь в выращивании детей, я готова, — сказала она. Она сидела слишком близко, вступила на мою телесную территорию. Я понимал, каково химере вступать в такую близость. Взял ее за руку, и она сжала ее
* * *
Этим же вечером я встретился с Мигелем и еще двумя привязавшимися ко мне химерами, но не говорил о своих планах относительно Гарсона. Мы вспоминали о прошлом и еще больше подружились.
Мне не очень нравилось то, что я делаю, планируя освобождение Тамары. Я не чувствовал себя уверенным. Не понимал до конца, почему пытался спасти раненую женщину ябандзинку, почему вообще заботился обо всех них. Если я делал это только под воздействием заложенной программы Тамары, тогда моя мораль мало чего стоит. Убивая Эйриша, я совершил это из-за Флако. Когда я убил Хуана Карлоса, то сделал это ради себя самого. А когда спасал женщину, то считал, что делаю это лишь потому, что она человек. Все эти случаи, похоже, совсем не были связаны с программой Тамары. Лишь однажды я пытался убить именно из-за женщины — это случай с Люсио. И я понял, что нечто более сложное, не одно влияние Тамары, другое воздействовало на мою решимость убивать: радикальная программа Тамары убедила меня, что до некоторого предела мы программируем себя сами. В течение жизни мы вырабатываем определенный образ мыслей. И не потому ли я убивал, что именно тренировался в насилии, как выразилась она? И прекратил тренироваться в насилии, когда понял, насколько пагубно оно действует на меня.
Теперь я поклялся упражняться в сочувствии: создать собственную глубокую программу, которая изменит всю мою жизнь; так слабак в пятьдесят килограммов начинает наращивать мышцы, чтобы стать самым сильным человеком в мире. На примере Абрайры я видел, что эта способность к сочувствию не обязательно должна быть врожденной. Ее можно выработать. Я чувствовал себя так, словно стою на вершине холма, от него вперед уходит золотая дорога, и я вижу на ней человека, каким когда-нибудь стану.
Наше общество в Панаме прославляло противоречивого человека — человека из стали и бархата. Я знавал людей, которые пытались быть тем и другим. И насколько мне известно, это никому не удавалось. Я видел также, что тренировки в симуляторе, тренировки в насилии заставили меня частично потерять способность сочувствовать. Я знал, что если продолжил бы тренироваться с самураями, вообще утратил бы такую способность. Образ жизни воина — смерть. Я стал бы таким же опустошенным, как рефуджиадос, как Мавро, как сами самураи. И если я сохранил какое-то подобие человечности — из-за того лишь, что мне повезло, а не по своему выбору. Мне повезло, что после мятежа меня поместили в криотанк, повезло, что у меня оказались друзья, которые помогли мне стать лучше. Тамара считала, что я действую в соответствии с ее программой, и до некоторой степени она права. Но такой ответ слишком упрощен и не объясняет всего.
Я провел день, размышляя над этими проблемами и приводя в порядок свои воспоминания о семье. Записывал их, чтобы больше никогда не забыть. Связался с кораблями на орбите и убедился, что могу получить место в жилых помещениях экипажа «Харона», тем самым риск встречи с японцами будет сведен до минимума.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
* * *
Череда воспоминаний иссякла. Но запах крови остался. Тамара смотрела на меня, сидя скрестив ноги на пыльной равнине. Над головой вились чайки.
— Так быстро кончилась лента? — спросила она. Гнев охватил меня. Я чувствовал, что насилие, произведенное над моей психикой, затронуло самые глубины моего существа. Я хотел увидеть свою семью, узнать, что с ней было дальше, увидеть, чем обернулась ее жизнь. Но Тамара не показала мне этого. Она объяснила, что сама утратила сорок процентов памяти, но мне не показала и возможных шестидесяти процентов. Продемонстрировала лишь столько, чтобы я понял, как много утратил. Мне было больно из-за этой утраты.
— А как же мой отец, моя сестра? — спросил я. — Ты не вернула мне воспоминания о них. Только случайные сцены.
Тамара фыркнула.
— Не повезло, старик. Мой мозг поджарили. Я понятия не имею, что сохранила, а что потеряла. Мне это не казалось важным.
Я не верил ей, не верил, что она способна на такую жестокость. Я однажды заметил, что мы всегда пытаемся представить тех, кого хотим убить, лишенными человеческих качеств. И подумал: может, она в глубине души ненавидит меня, не считает человеком и потому продолжает меня мучить. И меня наполнило чувство ужаса и потери. Я хотел вернуться на Землю, найти свою семью. Корабли готовы к возвращению, но на них будет полно японцев, ненавидящих нас за то, что мы сделали. На этих кораблях я никогда не доберусь домой живым. И даже если доберусь, смогу ли найти семью? Викториано будет уже стариком. Даже Татьяне будет около шестидесяти. Если она меня и помнит, то никакой эмоциональной привязанности ко мне у нее не осталось. Да и Панама, конечно, не будет той же самой.
Я не могу вернуться. А Тамаре все равно. Она использовала меня, как тряпку, и выбросила.
— Шлюха! — закричал я. — Тварь! — Зубы мои застучали, и мир подернулся красным. Я увидел ее как в тумане. И отключился.
Вскочил со стула и бросился к ней. Я свободен! Я свободен! Она сняла запрет, который мешал мне напасть на нее. И я ударил ее по лицу. Раз. Другой. Третий. Ее инвалидная коляска развернулась. Капли крови брызнули из носа. Но нет — я хотел убить ее. И не просто убить. Поиск. Я схватил ее за горло, оно оказалось теплым, мягким и хрупким. Я могу сломать ей шею, сообразил я, и начал медленно и неотвратимо сжимать пальцы.
Нужно много времени, чтобы задушить человека.
Голова ее откинулась, лицо покраснело. Она смотрела на меня. Я был холоден и неумолим. Одна — единственная слеза выкатилась из уголка ее глаза.
И тут я вспомнил другую Тамару, ту, что дала мне ощутить свою неумирающую страсть, ту, что говорила: «Научись свободно владеть мягким языком сердца». Вспомнил, как она смотрела на меня в симуляторе, смотрела с жалостью и сочувствием, словно я изорванная и выброшенная кукла. Она знала, что я убиваю ее, потому что именно она убила меня. И хотела, чтобы я жил, потому что она украла у меня жизнь. И плакала она потому, что знала, как уничтожила меня. Я снова увидел в ее глазах боль. Даже сейчас она манипулирует мною и плачет, потому что снова уничтожает меня.
Она хотела, чтобы я убил ее. И знала, чего это будет стоить мне.
Я ахнул и отдернул руки. Она хотела умереть тогда, в Панаме. Предпочитала умереть, чем оказаться в мозговой сумке, но не могла сама убить себя. И освободила меня, потому что хотела умереть.
— Кончай! — послышалось из ее передающего устройства, как только ее легкие снова обрели способность дышать. — Ты же меня ненавидишь! Разве ты можешь не презирать меня?
Она права. Я больше не привязан к ней. Я чувствовал себя, как на острие ножа. Прежний Анжело не мог бы убить ее. Но я изменился с тех пор, как встретился с Тамарой. Теперь я чувствовал, что способен покончить с ней, и вовсе не был уверен, что стану испытывать угрызения совести. Однако теперь я обладал свободой выбора. И я отступил, решив навсегда отказаться от насилия.
— Нет, — сказал я. — Ты знаешь, какие у Гарсона планы насчет тебя. Ты знаешь, в какую тюрьму он тебя поместит…
— Кончай — немедленно! — кричала Тамара.
— … и знаешь, что с Пекаря нам не уйти. И хочешь, чтобы я казнил тебя. Милосердное убийство…
— Убей меня, пока не будет слишком поздно! Гарсон заставит меня причинять боль другим — их будет бесконечно много!
— Но я предан жизни! — крикнул я, хотя чувствовал, что это неправда. — Ты будешь жить!
Тамара смотрела на меня, и слезы катились по ее щекам. Потом она рассмеялась — смехом боли и презрения к себе.
— Ты с ним. С Гарсоном. В Панаме мне нужен был человек, который спас бы меня. Большой и сильный. А ты был единственным подходящим куском мяса. Когда ты подключился там в последний раз, я на самом деле подумала, что это Эйриш и что он пытается убить меня. Поэтому я напала на тебя. Ты потерял сознание. И я увидела, что ты лежишь на полу, а Эйриш жив. — Я кивнул, вспоминая, как все это было на самом деле. — Я была больна. И страшно устала. Хотела убежать. Хотела, чтобы Эйриш умер. Ты не стал бы увозить меня с Земли. Не стал бы убивать ради меня. — Она всхлипнула. — Я была больна. В лихорадке… Я была вне себя. И дала тебе глубокую программу. Запрограммировала тебя, чтобы ты доставил меня в райский сад. И посмотри, куда ты привез меня! — Из ее микрофона послышался презрительный смех.
Я посмотрел на нее — она в инвалидном кресле, в бесполезном теле, неспособная двигаться, совершенно уничтоженная. А еще через несколько дней — я знал это — Гарсон заключит ее в кимех, а этого она боится больше всего. Все ее хитрые планы ничего ей не дали. Она сказала:
— Что же. Ты можешь не убивать меня. Ты уже отомстил.
Все мои добрые старания не привели ее ни к чему. Это правда — теперь она оказалась перед тем, что виделось ей худшим кошмаром.
— Да, я отомстил, — ответил я. — Ты больная и жалкая женщина. С того времени как мы встретились, ты считала, что смерть — решение всех проблем. Какая ограниченность! Какая тупость!
— Ты не понимаешь, что может сделать со мной Гарсон. Не понимаешь, что означает для меня киборгизирование! — воскликнула Тамара.
— Я встречался и раньше с пуристами тела. Твои страхи неоправданны. Тебя поместят в клетку, где ты никому не сможешь вредить, — ответил я и повернулся, собираясь уходить.
— Ты ошибаешься! — закричала Тамара. — Я не хотела вредить тебе. Я была испугана, больна, не знала, что делать. Но клянусь, я никогда не хотела причинить тебе вред!
Я вспомнил нашу встречу в симуляторе, когда она показала мне, что значит жить. И понял, что она пыталась загладить свою вину. Я остановился.
Она продолжала:
— Тебе никогда не приходилось погружаться в воспоминания другого человека. Ты никогда не сживался с чужими мыслями. Считал, что все рассуждают так же, как ты. Но я побывала во многих сознаниях, я была свидетелем такого образа мыслей, который привел бы тебя в ужас. Я побывала в мозгу военных киборгов. Военные хирурги удалили часть их гипоталамуса, химически прекратили выделение определенных гормонов, полностью отрезали их от мира эмоций. И так как они не могут чувствовать, не способны к сочувствию, они утрачивают всякое сходство с человеком.
Я повернулся к ней. Слишком часто я сталкивался с действиями, враждебными обществу, чтобы ее слова не встревожили меня. Я неожиданно понял, почему перспектива заключения в кимехе приводит ее в такой ужас, почему она так отчаянно бросилась бежать от Джафари, почему параноидально обвиняла меня в том, что я киборг.
— Это правда, — сказала Тамара. — Военные предпочитают такой способ. Это позволяет им легче выполнять свою работу. Когда ты доставил меня к Гарсону, он пообещал мне свободу. Пообещал отпустить меня, если я ему помогу. Но ты видишь, как он держится за меня. Он меня никогда не отпустит. И постоянно ворчит по поводу сохранившихся у меня остатков морали. Я слишком часто отказываюсь от предложенных им действий. Если он поместит меня в кимех, то превратит в военную модель. И постепенно мне станет все равно. Человеческое сознание, эмоции людей для меня станут только объектами манипулирования. Я сделаюсь бесконечно более злой и сильной, чем кажусь тебе сейчас.
Я обдумал ее слова. Военная тренировка «Мотоки» заметно подействовала на мою хрупкую мораль. Всего две недели тренировок, и я понял, что навсегда теряю способность к сочувствию. А что произойдет, если эта способность будет ликвидирована хирургическим путем? Сколько продержится Тамара? Вообще — любой человек?
— Значит, я должен найти способ освободить тебя, — сказал я.
— Если не сможешь, — ответила Тамара, — я предпочитаю умереть.
— Понимаю. — Ясно — в таком случае мне придется убить ее. — Сколько человек знают о твоей роли в разведке? — Тамара назвала мне шесть имен, все ближайшие советники Гарсона. Я направился к выходу. И тут мне пришла в голову еще одна мысль. Я сообразил, кто еще оказался ее жертвой. — В обмен ты должна вернуть воспоминания Абрайре Сифуентес!
Тамара удивленно мигнула, но больше никак не показала, что поняла меня. Я подумал, может быть, она отрицает, будто что-то отняла у Абрайры. Она спросила:
— А зачем? Я крикнул:
— Какое право ты имеешь отбирать ее прошлое?
— Я убрала только болезненные воспоминания, воспоминания о насилии, — защищаясь, объяснила Тамара. — Сняла боль! Если у тебя пациент с раком, ты вырезаешь опухоль. Эти воспоминания пожирали ее, как рак. Никто не должен страдать так, как страдала она!
— Ты и Гарсон — вы не отличаетесь друг от друга! Ты хочешь играть роль бога!
Тамара мягко ответила:
— Тогда позволь мне быть добрым богом. Подумай, о чем ты просишь! Хочешь, чтобы я вернула ей боль? Хочешь, чтобы это стало ценой моей свободы? Тогда освобождай меня! Давай! Но тебе придется увидеть, как она умирает внутренне!
Я вышел из помещения и пошел по улицам Хотокэ-но-Дза. Права ли Тамара? Надо ли возвращать Абрайре воспоминания, которые убьют ее? Я не знал. Это будет жестоко. Даже трудно представить себе, насколько жестоко.
Небо потемнело, затянутое красными облаками пыли. Мне нужен план освобождения Тамары. И нужна уверенность, что этот план сработает. Самое простое решение — убить Гарсона и техников, знающих о способностях Тамары. На моих руках и так много крови. А я предан жизни. Мне потребовалось несколько часов размышлений, пока знание о страхе Гарсона перед Тамарой не подсказало более трудное, но морально более правильное решение. Я видел, что может сделать его страх перед Тамарой, и подумал: «Почему бы не лишить Гарсона и его советников способности передвигаться, почему не дать Тамаре возможность убрать из их сознания все воспоминания о ней?» Тогда никого не нужно будет убивать, никто не пострадает.
Я взглянул на часы. Тамара работала со мной быстро. Вся операция займет у нее лишь несколько часов. Может, даже меньше. И тогда Тамара сможет жить на Пекаре, как все остальные.
Я вернулся в больницу, связался с «Хароном» и запросил все медицинские данные о Тамаре. Как я и думал, они загадочно исчезли незадолго до нашего прибытия на Пекарь. Но сохранились сведения о ее генотипе и индекс клеточных структур. Я пошел в отдел генетической инженерии больницы, ввел данные в генетический синтезатор и начал создание клона. Если я хочу, чтобы к ней вернулась способность ходить, нужно ввести в ее мозг новые клетки, взятые у клона, затем понадобится стимулятор роста нервных клеток. Все это займет время, вероятно, несколько недель.
Я запросил данные о тех, кто знает о роли Тамары в разведке, и постарался запомнить их лица. Изготовил партию слабого невротоксина, который парализует человека, попадая ему в кровь. Их шестеро, и я знал, что мне потребуется помощь. Я постарался оценить свои возможности. Нужны такие, кто не станет задавать вопросов. И очень сильные. Четверо химер привязались ко мне. Мигель жив; он побывал в больнице с большой раной и целый день, лежа на кровати, не отрывал от меня взгляда. Об остальных я ничего не знал. Но по вечерам на холме у костров сидят люди. А я теперь знаю, как привязывать к себе химер. Мысль эта вызывала во мне отвращение, но я знал теперь, как получить помощь.
В этот вечер я отправился к лагерным кострам. Как обычно, вокруг них собралась тысяча наемников. Они сидели вокруг костров, разговаривали о сражениях, рассказывали анекдоты и пели песни. Я встретил Мавро и немного посидел с ним. Он был угнетен и печален. Сказал:
— Мне так и не удалось стать офицером, а теперь война закончена. Что же мне делать? — У меня не было ответа.
Появился Гарсон, вместе в ним везли в коляске Тамару. Гарсон тоже знал, что нужно сесть так, чтобы в темноте его седые волосы освещались сзади. Он хотел, чтобы как можно больше химер привязалось к нему. Он казался очень спокойным, расслабленным. Я старался не смотреть в его сторону.
Подошла Абрайра, принесла мясного бульона и села рядом со мной. Говорила мало. Я слушал пение. Абрайра вымыла волосы, и от них приятно пахло.
— Я теперь редко вижу тебя, — сказала она.
— Я работал в генетической лаборатории, готовил клон Перфекто.
— Весь день? Ты собираешься создать целую армию? Сколько копий тебе нужно?
Я рассмеялся.
— Просто следил, как растут зиготы, хотел убедиться, что все идет нормально. Копий — вероятно, две. Я сделаю близнецов.
— Ты знаешь, в больнице есть целое крыло с инкубационными камерами. Оно запечатано уже восемьдесят лет, но оборудование действует.
— Знаю, — ответил я.
— Если тебе понадобится помощь в выращивании детей, я готова, — сказала она. Она сидела слишком близко, вступила на мою телесную территорию. Я понимал, каково химере вступать в такую близость. Взял ее за руку, и она сжала ее
* * *
Этим же вечером я встретился с Мигелем и еще двумя привязавшимися ко мне химерами, но не говорил о своих планах относительно Гарсона. Мы вспоминали о прошлом и еще больше подружились.
Мне не очень нравилось то, что я делаю, планируя освобождение Тамары. Я не чувствовал себя уверенным. Не понимал до конца, почему пытался спасти раненую женщину ябандзинку, почему вообще заботился обо всех них. Если я делал это только под воздействием заложенной программы Тамары, тогда моя мораль мало чего стоит. Убивая Эйриша, я совершил это из-за Флако. Когда я убил Хуана Карлоса, то сделал это ради себя самого. А когда спасал женщину, то считал, что делаю это лишь потому, что она человек. Все эти случаи, похоже, совсем не были связаны с программой Тамары. Лишь однажды я пытался убить именно из-за женщины — это случай с Люсио. И я понял, что нечто более сложное, не одно влияние Тамары, другое воздействовало на мою решимость убивать: радикальная программа Тамары убедила меня, что до некоторого предела мы программируем себя сами. В течение жизни мы вырабатываем определенный образ мыслей. И не потому ли я убивал, что именно тренировался в насилии, как выразилась она? И прекратил тренироваться в насилии, когда понял, насколько пагубно оно действует на меня.
Теперь я поклялся упражняться в сочувствии: создать собственную глубокую программу, которая изменит всю мою жизнь; так слабак в пятьдесят килограммов начинает наращивать мышцы, чтобы стать самым сильным человеком в мире. На примере Абрайры я видел, что эта способность к сочувствию не обязательно должна быть врожденной. Ее можно выработать. Я чувствовал себя так, словно стою на вершине холма, от него вперед уходит золотая дорога, и я вижу на ней человека, каким когда-нибудь стану.
Наше общество в Панаме прославляло противоречивого человека — человека из стали и бархата. Я знавал людей, которые пытались быть тем и другим. И насколько мне известно, это никому не удавалось. Я видел также, что тренировки в симуляторе, тренировки в насилии заставили меня частично потерять способность сочувствовать. Я знал, что если продолжил бы тренироваться с самураями, вообще утратил бы такую способность. Образ жизни воина — смерть. Я стал бы таким же опустошенным, как рефуджиадос, как Мавро, как сами самураи. И если я сохранил какое-то подобие человечности — из-за того лишь, что мне повезло, а не по своему выбору. Мне повезло, что после мятежа меня поместили в криотанк, повезло, что у меня оказались друзья, которые помогли мне стать лучше. Тамара считала, что я действую в соответствии с ее программой, и до некоторой степени она права. Но такой ответ слишком упрощен и не объясняет всего.
Я провел день, размышляя над этими проблемами и приводя в порядок свои воспоминания о семье. Записывал их, чтобы больше никогда не забыть. Связался с кораблями на орбите и убедился, что могу получить место в жилых помещениях экипажа «Харона», тем самым риск встречи с японцами будет сведен до минимума.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56