Я не верил ей, но она, казалось, действует мне во благо. Я подошел к столу, наполнил шприц, сделал себе укол, затем подключился к монитору.
* * *
И оказался в холодной пустыне, где ветер проносился над голыми песками и морские чайки метались над головой как конфетти. Небо серое. Вся эта сцена заставляла меня нервничать. Передо мной появилась Тамара и какое-то время смотрела на меня. Я вспомнил попытку генерала Квинтаниллы захватить Гватемалу, кровь моей матери, забрызгавшую стену за шкафом с фарфором, свой собственный гнев, изнасилованную сестру Еву и отчаяние, которое я испытал тогда. И вдруг все это представилось мне сном — ярким сновидением, которое я мог ясно вспомнить, и тем не менее всего лишь сновидением. Я никогда не бродил ночами по городу в поисках солдат Квинтаниллы. Никогда не испытывал всепоглощающий гнев и отчаяние. И точно так же — десятки воспоминаний всплывали сейчас в моем сознании и теряли свою интенсивность, оборачиваясь всего лишь памятью о сновидениях: тот случай, когда я в молодости избил человека в баре за то, что он со смехом рассказывал, как избивает свою подругу; когда ударил мальчика на ярмарке — он толкнул свою сестру…
Страшная боль заполнила мою голову, я услышал звуки, словно от рвущейся резины, звуки сильного ветра, и упал без сознания.
Медленно пришел в себя и огляделся, не понимая, где нахожусь. На песке пустыни сидела женщина и смотрела вверх, как чайка. Я подошел к ней и молча стал разглядывать. Она не обращала на меня внимания, и я ходил вокруг нее кругами, пока в памяти не вспыхнуло: Тамара. И я вспомнил, кто я и где.
Она посмотрела на меня и спросила:
— Готов?
— Да, — ответил я, не понимая, к чему я готов.
И тут же на меня обрушились сотни воспоминаний. Я переживал их в мире сновидений, где секунда равна часам. Передо мной раскинулись пятьдесят лет моей жизни, и я проживал их все заново. В большинстве своем незначительные происшествия: запах, прикосновение, голоса в темной комнате. Мозг не сберегает абсолютно все, как утверждают некоторые: на самом деле мозг обманывает нас, если мы его слишком напрягаем, и добавляет воображаемые подробности. Редки были воспоминания, которые записались с такой четкостью, что мне ясны были все связи. И эти воспоминания не всплывали единым эпизодом, обозначенным во всех подробностях. Скорее действие напоминало распространяющийся в мозгу невроз: клетка возбуждается, подталкивает к деятельности другую клетку, та, в свою очередь, еще несколько. Каждый обрывок воспоминания влечет за собой очередные, с ним связанные, пока все это не сплетается в одно, и я вспоминаю случай или человека., сыгравшего определенную роль в моей жизни.
Я вспомнил мать, какой она была в год, когда я отправился в Мехико изучать морфогенетическую фармакологию. Теперь я знал, что мою мать не изнасиловали и не убили. Она долгие годы мирно прожила с моим отцом в загородном доме, и я вспомнил обрывки разговоров, которые мы вели по телефону, отчетливо, с ностальгической радостью, вспомнил, как навещал ее на Рождество. Вспомнил, как ехал в поезде на магнитной подушке через джунгли и увидел в окно нескольких парней. Они изо всех сил старались распрямить, вытянуть в длину здоровенную анаконду. Сильно ощущался запах сигар. И живя в этом воспоминании, я в то же время задавался вопросом, почему воспоминание именно об этом Рождестве казалось таким важным. И тут же всплыло, что большую часть жизни мать была католичкой, но в возрасте шестидесяти восьми лет она неожиданно перешла в баптисты. Она настояла, чтобы ее крестили заново, и послала мне денег, дабы я мог приехать в Гватемалу на эту церемонию. Моя сестра Ева пренебрежительно относилась к этим переменам, и мать обижалась. Помню, как стою возле матери — она отдыхает в гамаке на солнце — и разглядываю груду комиксов, лежащих рядом с ней; это все христианские издания о плохих, сделавшихся хорошими, о том, как дети — бандиты в гетто обретают Иисуса: «Пабло Лягушонок встречается с Христом», «Стилет и Библия». Я помню отца, он сидит рядом со мной, пьет утренний кофе и посмеивается над обращением матери. «Она целыми днями лежит в своем гамаке и читает эти комиксы», — говорит отец, думая, что это забавно. «Не может быть!..» — возражаю я, а отец, взмахнув рукой, продолжает: «Точно! Она даже спит с ними в гамаке, вместо того чтобы спать со мной!» И я беспокоюсь о ее здоровье из-за того, что она проводит ночи в гамаке, и думаю, что мать с возрастом не стареет, а делается странной. Она начала регулярно звонить мне по телефону и каждый раз рассказывала о каком-нибудь новом евангелисте, который скоро должен будет выступать в Колоне, уговаривала меня приехать и послушать. Несколько раз принималась плакать и говорила, что боится за мое духовное благополучие. Два года спустя моя мать внезапно умерла от аневризма, и отец винил в смерти ее привычку спать в гамаке под открытым небом.
И хотя мы уже семь лет не жили с женой, мы вместе пошли на похороны матери, и поэтому я сразу вспомнил о своей жизни с Еленой. Елена на самом деле не походила на Елену в моих сновидениях. В ней не было никакого сходства с Тамарой, и я понял, что Тамара наложила это сходство на мои воспоминания, чтобы я привязался к ней. Елена оказалась полной, низенькой, с светло — каштановыми волосами, и не слишком умной. Когда я на ней женился, мне почудилось, что у нее сильный характер, это меня влекло к ней, поэтому я ее любил. Она так же открыто обсуждала свою сексуальную жизнь, как другие высказывают мнение о местном политике, и я спутал эту откровенность с честностью. Мы встретились в колледже. Как и я, она часть детства провела в деревне в Гватемале, и ей не хватало социального чутья, которое вырабатывается в городе. Наша неумелость и неопытность среди сложной городской жизни заставила нас цепляться друг за друга. Мы поженились после окончания колледжа, и она пыталась заставить меня заработать состояние. В медовый месяц она забеременела и, когда мы вернулись домой, заявила, что я должен ехать в Майами, открывать практику и заработать много денег, продавая омоложение, а деньги нужны для nina (она с самого начала, как узнала, что беременна, была убеждена, что родится девочка). Моя жена часто смотрела голографическую хронику о жизни богачей и знаменитостей в Панаме, и в каждой хронике рядом с богатыми людьми обязательно оказывался морфогенетический фармаколог, который заботится, чтобы ваша молодость никогда не кончалась. В Майами, правда, я увидел больше разврата, чем богатства. Когда я был в Майами, Елена родила сына, и, вернувшись в Гватемалу, я впервые увидел своего сына Викториано. И то чувство радости и тайны, которые я испытал, взяв на руки Викториано, снова обрушилось на меня в воспоминании. В этот момент у меня как будто снова родился сын.
Елена приставала ко мне семь лет, и я все же решил заняться практикой в Майами, но она вечно бранила меня из-за нашего недостроенного маленького дома, из-за тараканов под раковиной и из-за отсутствия во мне честолюбия. Однажды я раньше обычного вернулся домой с ярмарки и принялся выпалывать папоротник за домом, выкапывая корни, чтобы они не проросли на газоне. Затем я сидел в тенечке в кресле и пил пиво, когда прибежал молодой Родриго, уже отрастивший себе пивное брюхо, и закричал: «Я думаю, Елена уходит от тебя! Она забрала Викториано и все остальное!» Я побежал в дом и увидел, что Елена выносит свои вещи к обочине дороги. Она закричала на меня, на самом деле закричала — необычный поступок для женщины, так редко проявлявшей эмоции, она прокляла меня за мою лень, за то, что валяюсь на заднем дворе и пью пиво, а «семья в это время погибает от бедности»! В тот же день она ушла от меня, и я помню письма — всего лишь счета врачей и школы, где учился Викториано. Я по праздникам писал Викториано, но никогда ничего от него не получал в ответ. Однажды вечером ко мне заглянула женщина, жившая ниже по улице, пришла с бутылкой вина и попыталась соблазнить меня. Она обвиняла Елену в том, что та меня бросила, говорила, что Елена нашла себе сексуального партнера с очень извращенными вкусами; эта женщина сказала, что она предпочитает мой простой секс. Кое-что из сказанного ею она могла знать, только если действительно обсуждала с Еленой нашу интимную жизнь, и я поверил, что Елена меня предала.
А потом я отправился на похороны матери, и Елена появилась не одна, она привела с собой Викториано. Ему тогда было двенадцать — красивый мальчик, и у него становились широкими плечи. Фигура как у матери, и он носил белую рубашку, распахнутую на груди. Мне он показался очаровательным, и после похорон мы решили прогуляться и купили у разносчика немного bole . Мы с ним долго говорили, и я понял, что он мной гордится, считает, что здорово иметь отца, продающего морфогенетические средства. Мне его отношение показалось забавным, но он мне понравился, и после похорон он начал отвечать на мои письма. А в двадцать три года он неожиданно женился на красивой девушке, испанке, намного выше его по положению, переехал в Гатун, всего в трех кварталах от меня, и стал работать, ремонтируя оборудование в общественном транспорте.
Меня поразило открытие, что у меня был сын, живший рядом со мной, на той же улице. Я подумал, где он сейчас, что испытал, узнав новости об отце. Каждое воскресенье я приходил к Викториано на обед, и мы очень хорошо проводили время. А через три года его жена родила дочь, которую назвали Татьяной, и я любил ее, как собственного ребенка. Елена отобрала у меня радость видеть, как взрослеет сын, но я испытал много радости, глядя, как растет Татьяна. И воспоминания, которыми снабдила меня Тамара об этой девочке, оказались точны. Девочка с тонкими чертами лица и темными блестящими волосами — тот самый ребенок, о котором у меня сохранились обрывки воспоминаний, и я знал, что это воспоминания верны. У Татьяны был быстрый ум, как часто случается у первого ребенка, и с того времени, как ей исполнилось три недели, я был полон надежд, что она вырастет сообразительной. Очень хороший ребенок, всегда страстно и долго обнимала меня, когда я уходил. От ее волос всегда хорошо пахло, и я, случалось, завидовал мужчине, который когда-нибудь женится на такой умной страстной женщине с чистыми волосами. Мне это казалось сочетанием лучших качеств женщины.
Частенько ко мне в киоск на ярмарке заглядывал Флако. Он дружил с Викториано и всегда оставлял подарок для Татьяны — конфету или цветок. Флако беспокоился о ее будущем и говорил о приближении социалистов к нашим границам и о том, что худшее еще впереди. Я вспомнил бродячую кошку, никому не принадлежавшую, ловившую птиц и рывшуюся в отбросах. За несколько недель до того, как я покинул Землю, у этой кошки родились котята, и мы с Флако и Татьяной с большим трудом спасли котенка из дренажной трубы. Я вспомнил, как Татьяна попросила меня несколько дней подержать котенка в доме, пока она уговорит родителей разрешить ей взять его, и я понял, почему этот котенок так тревожил меня, постоянно возникая в моих сновидениях. Вспомнил, как впервые вернулся домой с Тамарой; и мы с Флако сидели на крыльце, пили пиво и смотрели, как невдалеке пробирается обезьяна; Флако говорил о социалистах, об их угрозе и рисовал ожидающее нас мрачное будущее.
И я понял, наконец, что же сделала Тамара. Она вложила мне в сознание воспоминания о боли и ненависти, с тем чтобы пробудить во мне стремление к мести, к насилию, заставить убить Эйриша. Она отключила все воспоминания о моей семье, о тех, кого я любил, о близких друзьях, потому что хотела, чтобы кто-нибудь увез ее с планеты. Она не желала, чтобы какие-то эмоциональные привязанности или моральные обязательства помешали мне улететь. Она отрезала все воспоминания о моей семье, почти все воспоминания о дружбе с Флако — и оставила меня лежащим на полу спальни. Тогда я удивлялся, откуда на заднем крыльце появилась чашка с молоком для котенка; теперь-то я вспомнил, что сам поставил ее туда. Но Тамара даже этого не хотела мне оставить, лишила даже привязанности к беззащитному животному.
Затем поток воспоминаний изменился, и я ощутил легкое беспокойство. Пошли воспоминания, не связанные с близкими людьми, скорее — о каких-то незначительных поступках, о случаях морального выбора, который мне приходилось совершать. Я вспомнил старуху, которой помог омолодиться, донью Йоланду, эта женщина пользовалась репутацией bruja — ведьмы — у себя в Колумбии. Из многих деревень приходили ко мне люди, предлагали деньги и просили омолодить ее. Вначале я отказался: посчитал, что она обирает бедняков, заставляя их верить, что обладает чудодейственными силами. Но случайно я узнал от компадрес кое-что о ее методах: она ходила из деревни в деревню и бесплатно заботилась о больных. У нее была медицинская подготовка, но обычно она использовала местные травы, потому что ее пациенты были слишком бедны, чтобы покупать лекарства. И вот из-за этих трав местные жители и объявили ее bruja, хотя сама она не утверждала, что обладает магической силой. Если бы эта женщина была католичкой, ее провозгласили бы святой и канонизировали. Чем больше я о ней узнавал, тем большее впечатление на меня она производила; в конце концов я собрал все скудные приношения деревенских бедняков, добавил из собственных сбережений и купил для нее омоложение. Я сделал это ради жизни. Сделал для женщины, знающей, как драгоценна и хрупка человеческая жизнь.
И я наконец вспомнил времена, когда плакал, молился, сражался, стремясь помочь своим пациентам. Однажды ко мне пришла юная пара из Коста-Рики с ребенком, родившимся без рук. Родители не могли покупать ему протезы по мере того, как он подрастал, а сам мальчик, его организм вырастить руки не мог из-за искаженной последовательности в генах. Обычно можно просто взять образец ткани, исправить поврежденную последовательность, клонировать ребенка, взять у клона зародыши рук и пересадить пациенту. После этого отрастить руки не представляет большого труда, но в тогдашнем случае организм ребенка отторгал пересаженные органы, и мы дважды потерпели неудачу. В конце концов мне пришлось вырастить специальный вирус, чтобы устранить генетическое повреждение, потом я два месяца продержал ребенка в изолированной камере в своем доме, дожидаясь, пока вирус подействует. Затем уже легко было отрастить руки. Однако пока все это происходило, мы с Еленой разрешили матери ребенка жить с нами. Елена бранила меня, пилила днем и ночью, обвиняла в том, что я хочу переспать с матерью ребенка. Она была убеждена, что мои действия объясняются сексуальной привязанностью к матери ребенка. Я не мог ее разубедить, и, так как считал, что вернуть ребенку здоровье важнее, не обращал внимания на жену. Этот случай в конечном счете и привел к разводу.
Перечень похожих случаев, когда приходилось делать моральный выбор, все рос. Я много раз бывал в подобной ситуации, и тот Анжело Осик, которого показала мне Тамара, был совсем не таков, каким я знал себя сейчас. Тот Анжело казался слишком мягким, слишком великодушным, легко уступающим. Я не мог понять, для чего Тамара заложила в мое сознание сильное чувство вины, когда пригрозила: «Если ты мне откажешь, я умру». Анжело, каким я был раньше, и без того не смог бы устоять перед такой угрозой. Однако теперь-то я уже не был тем человеком.
Я вспомнил также еще несколько важных случаев морального выбора — в том числе тот, который определил мою последующую карьеру. Это было в детские годы: мне выпало стать свидетелем расстрела Батисто Сангриентос, семейства, убивавшего людей и затем продававшего их внутренние органы. Один из казненных мальчиков был моего возраста, его звали Соломон Батиста. Он любил грубые шутки и всегда был предводителем среди подростков. С ним мы вечно попадали в неприятности. У Соломона был огромный запас энергии и физическая сила, и в спорте и в драках он всегда оказывался победителем. Я пришел в ужас, когда капитан выстроил их всех в ряд, а Соломон просил о милости и цеплялся за отца, просил, чтобы его убили рядом с отцом. Я видел, как Соломон от страха обмочился в штаны, видел, как капитан приказал своим людям целиться и стрелять. Когда расстрел совершился и семья Батисто лежала на земле, я подошел к Соломону и посмотрел ему в глаза. Лицо его было окровавлено, словно кто-то провел по нему кровавой тряпкой, это была кровь его братьев. Я смотрел в глаза Соломона и видел, как они стекленеют. Руки его все еще дергались. Он умер лишь три минуты назад, но глаза уже так остекленели, словно он мертв несколько часов. В воздухе стоял сильный запах крови. Я смотрел на него, понимая, что у меня на глазах произошло нечто чрезвычайное: перестал существовать этот полный сил и жизни молодой человек. У меня на глазах дух оставил его тело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
* * *
И оказался в холодной пустыне, где ветер проносился над голыми песками и морские чайки метались над головой как конфетти. Небо серое. Вся эта сцена заставляла меня нервничать. Передо мной появилась Тамара и какое-то время смотрела на меня. Я вспомнил попытку генерала Квинтаниллы захватить Гватемалу, кровь моей матери, забрызгавшую стену за шкафом с фарфором, свой собственный гнев, изнасилованную сестру Еву и отчаяние, которое я испытал тогда. И вдруг все это представилось мне сном — ярким сновидением, которое я мог ясно вспомнить, и тем не менее всего лишь сновидением. Я никогда не бродил ночами по городу в поисках солдат Квинтаниллы. Никогда не испытывал всепоглощающий гнев и отчаяние. И точно так же — десятки воспоминаний всплывали сейчас в моем сознании и теряли свою интенсивность, оборачиваясь всего лишь памятью о сновидениях: тот случай, когда я в молодости избил человека в баре за то, что он со смехом рассказывал, как избивает свою подругу; когда ударил мальчика на ярмарке — он толкнул свою сестру…
Страшная боль заполнила мою голову, я услышал звуки, словно от рвущейся резины, звуки сильного ветра, и упал без сознания.
Медленно пришел в себя и огляделся, не понимая, где нахожусь. На песке пустыни сидела женщина и смотрела вверх, как чайка. Я подошел к ней и молча стал разглядывать. Она не обращала на меня внимания, и я ходил вокруг нее кругами, пока в памяти не вспыхнуло: Тамара. И я вспомнил, кто я и где.
Она посмотрела на меня и спросила:
— Готов?
— Да, — ответил я, не понимая, к чему я готов.
И тут же на меня обрушились сотни воспоминаний. Я переживал их в мире сновидений, где секунда равна часам. Передо мной раскинулись пятьдесят лет моей жизни, и я проживал их все заново. В большинстве своем незначительные происшествия: запах, прикосновение, голоса в темной комнате. Мозг не сберегает абсолютно все, как утверждают некоторые: на самом деле мозг обманывает нас, если мы его слишком напрягаем, и добавляет воображаемые подробности. Редки были воспоминания, которые записались с такой четкостью, что мне ясны были все связи. И эти воспоминания не всплывали единым эпизодом, обозначенным во всех подробностях. Скорее действие напоминало распространяющийся в мозгу невроз: клетка возбуждается, подталкивает к деятельности другую клетку, та, в свою очередь, еще несколько. Каждый обрывок воспоминания влечет за собой очередные, с ним связанные, пока все это не сплетается в одно, и я вспоминаю случай или человека., сыгравшего определенную роль в моей жизни.
Я вспомнил мать, какой она была в год, когда я отправился в Мехико изучать морфогенетическую фармакологию. Теперь я знал, что мою мать не изнасиловали и не убили. Она долгие годы мирно прожила с моим отцом в загородном доме, и я вспомнил обрывки разговоров, которые мы вели по телефону, отчетливо, с ностальгической радостью, вспомнил, как навещал ее на Рождество. Вспомнил, как ехал в поезде на магнитной подушке через джунгли и увидел в окно нескольких парней. Они изо всех сил старались распрямить, вытянуть в длину здоровенную анаконду. Сильно ощущался запах сигар. И живя в этом воспоминании, я в то же время задавался вопросом, почему воспоминание именно об этом Рождестве казалось таким важным. И тут же всплыло, что большую часть жизни мать была католичкой, но в возрасте шестидесяти восьми лет она неожиданно перешла в баптисты. Она настояла, чтобы ее крестили заново, и послала мне денег, дабы я мог приехать в Гватемалу на эту церемонию. Моя сестра Ева пренебрежительно относилась к этим переменам, и мать обижалась. Помню, как стою возле матери — она отдыхает в гамаке на солнце — и разглядываю груду комиксов, лежащих рядом с ней; это все христианские издания о плохих, сделавшихся хорошими, о том, как дети — бандиты в гетто обретают Иисуса: «Пабло Лягушонок встречается с Христом», «Стилет и Библия». Я помню отца, он сидит рядом со мной, пьет утренний кофе и посмеивается над обращением матери. «Она целыми днями лежит в своем гамаке и читает эти комиксы», — говорит отец, думая, что это забавно. «Не может быть!..» — возражаю я, а отец, взмахнув рукой, продолжает: «Точно! Она даже спит с ними в гамаке, вместо того чтобы спать со мной!» И я беспокоюсь о ее здоровье из-за того, что она проводит ночи в гамаке, и думаю, что мать с возрастом не стареет, а делается странной. Она начала регулярно звонить мне по телефону и каждый раз рассказывала о каком-нибудь новом евангелисте, который скоро должен будет выступать в Колоне, уговаривала меня приехать и послушать. Несколько раз принималась плакать и говорила, что боится за мое духовное благополучие. Два года спустя моя мать внезапно умерла от аневризма, и отец винил в смерти ее привычку спать в гамаке под открытым небом.
И хотя мы уже семь лет не жили с женой, мы вместе пошли на похороны матери, и поэтому я сразу вспомнил о своей жизни с Еленой. Елена на самом деле не походила на Елену в моих сновидениях. В ней не было никакого сходства с Тамарой, и я понял, что Тамара наложила это сходство на мои воспоминания, чтобы я привязался к ней. Елена оказалась полной, низенькой, с светло — каштановыми волосами, и не слишком умной. Когда я на ней женился, мне почудилось, что у нее сильный характер, это меня влекло к ней, поэтому я ее любил. Она так же открыто обсуждала свою сексуальную жизнь, как другие высказывают мнение о местном политике, и я спутал эту откровенность с честностью. Мы встретились в колледже. Как и я, она часть детства провела в деревне в Гватемале, и ей не хватало социального чутья, которое вырабатывается в городе. Наша неумелость и неопытность среди сложной городской жизни заставила нас цепляться друг за друга. Мы поженились после окончания колледжа, и она пыталась заставить меня заработать состояние. В медовый месяц она забеременела и, когда мы вернулись домой, заявила, что я должен ехать в Майами, открывать практику и заработать много денег, продавая омоложение, а деньги нужны для nina (она с самого начала, как узнала, что беременна, была убеждена, что родится девочка). Моя жена часто смотрела голографическую хронику о жизни богачей и знаменитостей в Панаме, и в каждой хронике рядом с богатыми людьми обязательно оказывался морфогенетический фармаколог, который заботится, чтобы ваша молодость никогда не кончалась. В Майами, правда, я увидел больше разврата, чем богатства. Когда я был в Майами, Елена родила сына, и, вернувшись в Гватемалу, я впервые увидел своего сына Викториано. И то чувство радости и тайны, которые я испытал, взяв на руки Викториано, снова обрушилось на меня в воспоминании. В этот момент у меня как будто снова родился сын.
Елена приставала ко мне семь лет, и я все же решил заняться практикой в Майами, но она вечно бранила меня из-за нашего недостроенного маленького дома, из-за тараканов под раковиной и из-за отсутствия во мне честолюбия. Однажды я раньше обычного вернулся домой с ярмарки и принялся выпалывать папоротник за домом, выкапывая корни, чтобы они не проросли на газоне. Затем я сидел в тенечке в кресле и пил пиво, когда прибежал молодой Родриго, уже отрастивший себе пивное брюхо, и закричал: «Я думаю, Елена уходит от тебя! Она забрала Викториано и все остальное!» Я побежал в дом и увидел, что Елена выносит свои вещи к обочине дороги. Она закричала на меня, на самом деле закричала — необычный поступок для женщины, так редко проявлявшей эмоции, она прокляла меня за мою лень, за то, что валяюсь на заднем дворе и пью пиво, а «семья в это время погибает от бедности»! В тот же день она ушла от меня, и я помню письма — всего лишь счета врачей и школы, где учился Викториано. Я по праздникам писал Викториано, но никогда ничего от него не получал в ответ. Однажды вечером ко мне заглянула женщина, жившая ниже по улице, пришла с бутылкой вина и попыталась соблазнить меня. Она обвиняла Елену в том, что та меня бросила, говорила, что Елена нашла себе сексуального партнера с очень извращенными вкусами; эта женщина сказала, что она предпочитает мой простой секс. Кое-что из сказанного ею она могла знать, только если действительно обсуждала с Еленой нашу интимную жизнь, и я поверил, что Елена меня предала.
А потом я отправился на похороны матери, и Елена появилась не одна, она привела с собой Викториано. Ему тогда было двенадцать — красивый мальчик, и у него становились широкими плечи. Фигура как у матери, и он носил белую рубашку, распахнутую на груди. Мне он показался очаровательным, и после похорон мы решили прогуляться и купили у разносчика немного bole . Мы с ним долго говорили, и я понял, что он мной гордится, считает, что здорово иметь отца, продающего морфогенетические средства. Мне его отношение показалось забавным, но он мне понравился, и после похорон он начал отвечать на мои письма. А в двадцать три года он неожиданно женился на красивой девушке, испанке, намного выше его по положению, переехал в Гатун, всего в трех кварталах от меня, и стал работать, ремонтируя оборудование в общественном транспорте.
Меня поразило открытие, что у меня был сын, живший рядом со мной, на той же улице. Я подумал, где он сейчас, что испытал, узнав новости об отце. Каждое воскресенье я приходил к Викториано на обед, и мы очень хорошо проводили время. А через три года его жена родила дочь, которую назвали Татьяной, и я любил ее, как собственного ребенка. Елена отобрала у меня радость видеть, как взрослеет сын, но я испытал много радости, глядя, как растет Татьяна. И воспоминания, которыми снабдила меня Тамара об этой девочке, оказались точны. Девочка с тонкими чертами лица и темными блестящими волосами — тот самый ребенок, о котором у меня сохранились обрывки воспоминаний, и я знал, что это воспоминания верны. У Татьяны был быстрый ум, как часто случается у первого ребенка, и с того времени, как ей исполнилось три недели, я был полон надежд, что она вырастет сообразительной. Очень хороший ребенок, всегда страстно и долго обнимала меня, когда я уходил. От ее волос всегда хорошо пахло, и я, случалось, завидовал мужчине, который когда-нибудь женится на такой умной страстной женщине с чистыми волосами. Мне это казалось сочетанием лучших качеств женщины.
Частенько ко мне в киоск на ярмарке заглядывал Флако. Он дружил с Викториано и всегда оставлял подарок для Татьяны — конфету или цветок. Флако беспокоился о ее будущем и говорил о приближении социалистов к нашим границам и о том, что худшее еще впереди. Я вспомнил бродячую кошку, никому не принадлежавшую, ловившую птиц и рывшуюся в отбросах. За несколько недель до того, как я покинул Землю, у этой кошки родились котята, и мы с Флако и Татьяной с большим трудом спасли котенка из дренажной трубы. Я вспомнил, как Татьяна попросила меня несколько дней подержать котенка в доме, пока она уговорит родителей разрешить ей взять его, и я понял, почему этот котенок так тревожил меня, постоянно возникая в моих сновидениях. Вспомнил, как впервые вернулся домой с Тамарой; и мы с Флако сидели на крыльце, пили пиво и смотрели, как невдалеке пробирается обезьяна; Флако говорил о социалистах, об их угрозе и рисовал ожидающее нас мрачное будущее.
И я понял, наконец, что же сделала Тамара. Она вложила мне в сознание воспоминания о боли и ненависти, с тем чтобы пробудить во мне стремление к мести, к насилию, заставить убить Эйриша. Она отключила все воспоминания о моей семье, о тех, кого я любил, о близких друзьях, потому что хотела, чтобы кто-нибудь увез ее с планеты. Она не желала, чтобы какие-то эмоциональные привязанности или моральные обязательства помешали мне улететь. Она отрезала все воспоминания о моей семье, почти все воспоминания о дружбе с Флако — и оставила меня лежащим на полу спальни. Тогда я удивлялся, откуда на заднем крыльце появилась чашка с молоком для котенка; теперь-то я вспомнил, что сам поставил ее туда. Но Тамара даже этого не хотела мне оставить, лишила даже привязанности к беззащитному животному.
Затем поток воспоминаний изменился, и я ощутил легкое беспокойство. Пошли воспоминания, не связанные с близкими людьми, скорее — о каких-то незначительных поступках, о случаях морального выбора, который мне приходилось совершать. Я вспомнил старуху, которой помог омолодиться, донью Йоланду, эта женщина пользовалась репутацией bruja — ведьмы — у себя в Колумбии. Из многих деревень приходили ко мне люди, предлагали деньги и просили омолодить ее. Вначале я отказался: посчитал, что она обирает бедняков, заставляя их верить, что обладает чудодейственными силами. Но случайно я узнал от компадрес кое-что о ее методах: она ходила из деревни в деревню и бесплатно заботилась о больных. У нее была медицинская подготовка, но обычно она использовала местные травы, потому что ее пациенты были слишком бедны, чтобы покупать лекарства. И вот из-за этих трав местные жители и объявили ее bruja, хотя сама она не утверждала, что обладает магической силой. Если бы эта женщина была католичкой, ее провозгласили бы святой и канонизировали. Чем больше я о ней узнавал, тем большее впечатление на меня она производила; в конце концов я собрал все скудные приношения деревенских бедняков, добавил из собственных сбережений и купил для нее омоложение. Я сделал это ради жизни. Сделал для женщины, знающей, как драгоценна и хрупка человеческая жизнь.
И я наконец вспомнил времена, когда плакал, молился, сражался, стремясь помочь своим пациентам. Однажды ко мне пришла юная пара из Коста-Рики с ребенком, родившимся без рук. Родители не могли покупать ему протезы по мере того, как он подрастал, а сам мальчик, его организм вырастить руки не мог из-за искаженной последовательности в генах. Обычно можно просто взять образец ткани, исправить поврежденную последовательность, клонировать ребенка, взять у клона зародыши рук и пересадить пациенту. После этого отрастить руки не представляет большого труда, но в тогдашнем случае организм ребенка отторгал пересаженные органы, и мы дважды потерпели неудачу. В конце концов мне пришлось вырастить специальный вирус, чтобы устранить генетическое повреждение, потом я два месяца продержал ребенка в изолированной камере в своем доме, дожидаясь, пока вирус подействует. Затем уже легко было отрастить руки. Однако пока все это происходило, мы с Еленой разрешили матери ребенка жить с нами. Елена бранила меня, пилила днем и ночью, обвиняла в том, что я хочу переспать с матерью ребенка. Она была убеждена, что мои действия объясняются сексуальной привязанностью к матери ребенка. Я не мог ее разубедить, и, так как считал, что вернуть ребенку здоровье важнее, не обращал внимания на жену. Этот случай в конечном счете и привел к разводу.
Перечень похожих случаев, когда приходилось делать моральный выбор, все рос. Я много раз бывал в подобной ситуации, и тот Анжело Осик, которого показала мне Тамара, был совсем не таков, каким я знал себя сейчас. Тот Анжело казался слишком мягким, слишком великодушным, легко уступающим. Я не мог понять, для чего Тамара заложила в мое сознание сильное чувство вины, когда пригрозила: «Если ты мне откажешь, я умру». Анжело, каким я был раньше, и без того не смог бы устоять перед такой угрозой. Однако теперь-то я уже не был тем человеком.
Я вспомнил также еще несколько важных случаев морального выбора — в том числе тот, который определил мою последующую карьеру. Это было в детские годы: мне выпало стать свидетелем расстрела Батисто Сангриентос, семейства, убивавшего людей и затем продававшего их внутренние органы. Один из казненных мальчиков был моего возраста, его звали Соломон Батиста. Он любил грубые шутки и всегда был предводителем среди подростков. С ним мы вечно попадали в неприятности. У Соломона был огромный запас энергии и физическая сила, и в спорте и в драках он всегда оказывался победителем. Я пришел в ужас, когда капитан выстроил их всех в ряд, а Соломон просил о милости и цеплялся за отца, просил, чтобы его убили рядом с отцом. Я видел, как Соломон от страха обмочился в штаны, видел, как капитан приказал своим людям целиться и стрелять. Когда расстрел совершился и семья Батисто лежала на земле, я подошел к Соломону и посмотрел ему в глаза. Лицо его было окровавлено, словно кто-то провел по нему кровавой тряпкой, это была кровь его братьев. Я смотрел в глаза Соломона и видел, как они стекленеют. Руки его все еще дергались. Он умер лишь три минуты назад, но глаза уже так остекленели, словно он мертв несколько часов. В воздухе стоял сильный запах крови. Я смотрел на него, понимая, что у меня на глазах произошло нечто чрезвычайное: перестал существовать этот полный сил и жизни молодой человек. У меня на глазах дух оставил его тело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56