Бенн Ганн получил от сквайра обещанную тысячу фунтов и прокутил ее за три недели, если быть точным, то за девятнадцать дней. По крайней мере, на двадцатый день он оказался в поместье сквайра Трелони без единого фартинга в кармане. И сквайр сделал то, чего Бенн Ганн больше всего боялся, – он сделал его привратником в парке. С тех пор Бенн Ганн ссорится и мирится с мальчишками и поет в церковном хоре» [19].
У Стивенсона, конечно, получается прямо идиллия – бывший пират, чуть не погибший на Острове сокровищ, получает теплое местечко в имении богатого дворянина и может спокойно жить себе и не тужить, хвастаясь своими приключениями. Если он сумеет увлечь какую-нибудь девицу и ссориться и мириться еще и с собственными кровными мальчишками, тут уж полная благодать.
А у иркутских купцов не было и этого. Русские сквайры жили на четыре тысячи верст западнее и если принимали участие в делах купеческих, то очень своеобразно – сидели в Санкт-Петербургской штаб-квартире Российско-Американской компании, и «управляли» оттуда происходящим на Аляске. Пропившегося в дым некому было взять даже в привратники, и пьяница или слабак попросту погибал, и самые большие деньги не держали его на плаву, а помогали быстрее тонуть.
Сам я этого не застал, но сибиряки старшего поколения еще в 1940-е годы видели своими глазами вышедших из тайги «золотишников», которые, не успев получить расчет, покупали штуки дорогой ткани, и специально нанятый человек бежал впереди, расстилал бархат или парчу под ноги:
– Иван Иванович по бархату желают путешествовать!
А Иван Иваныч пировал, желая пить строго самые лучшие коньяки и раскуривать сигары крупными купюрами. Естественно, тут любых денег хватало ненадолго, и такое чудо сибирской природы уже никогда в люди не выходило.
Но даже и этот последний и самый трудный бой с самим собой имеет смысл только в одном случае – если уже повезло, если богатства северо-востока уже превращены в купюры, банковские счета и стопки золотых монет.
Но ведь везло-то далеко не всем…
Скажем, в 1833 году некий купец Иван Веденяпин возвращался из Якутска санным поездом, вез в Иркутск наторгованное – пушнину и золото. С купцом ехали трое ямщиков, двое приказчиков – Иванов, местный кержак, то есть старообрядец, и Сеняпин, которого называют осетином (хотя фамилия совершенно не осетинская). Был с ним и 11-летний сын; взял его отец с собой, чтобы натаскивать в делах, или просто не с кем было оставить – история умалчивает.
Почему умыслили против Веденяпина собственные приказчики – это тоже неизвестно. Известно только, что Иванов, очень крупный и сильный человек, прямо во время движения ударил хозяина по голове кистенем – железным шаром на цепи, с шипами. Шапка смягчила удар, купец упал с саней на лед, закричал:
– Ты что, бога не помнишь?!
На что и получил превосходный ответ:
– Своего бога помню.
После чего соскочил с саней и нанес новый удар; на этот раз шапки на голове купца не было. Тут оказалось, что ямщики давно в одном деле с разбойниками-приказчиками, и что сговорились они свернуть с торной дороги на местную, по льду притока Лены, Витима, и доехать до торгового села Мамы. А там уж пропить и прогулять украденное (дальше грандиозной пьянки, как видно, планы разбойников не простирались – видать, фантазии не хватало).
Тут же, на льду реки, покрытом накатанным снегом, развернулся спор о судьбе мальчика. Кости Веденяпина. Пока он горько плакал возле трупа отца, Иванов навел на него ружье, но «осетин» Сеняпин схватился рукой за ствол: мол, нельзя убивать!
Иванов настаивал:
– У них бог другой, а нас бог за это дело простит.
Наверное, Сеняпин и правда был мусульманской веры, потому что продолжал тащить товарища за ствол ружья и уговаривал:
– Ваш бог простит, наш аллах не простит, не хочу идти с тобой в ад.
В это время ямщики развернули свои упряжки, объехали труп купца и помчались по льду реки дальше. Иванов в конце концов вынужден был поскакать вслед за ними. Впрочем, милосердие Сеняпина было довольно относительное, потому что в санях, на которых они с Ивановым ехали, оставался мешок с пельменями и второй мешок с хлебом. Наверное, по его вере нельзя было застрелить маленького мальчика, но оставить его умирать от голода не гневило аллаха и не означало обречь себя на ад.
К великому счастью маленького Кости, в нескольких верстах от этого места находилась изба, специально предназначенная для отдыха путешественников. Изба самая неказистая – затянутое бычьим пузырем маленькое окошко, нары, дощатый струганный стол… Вот и все. Но в этой избе была печь и были запасы муки, крупы и даже печеного хлеба – его только надо было разогреть, потому что пока печь не топилась, в избе были те же 50 или 60 градусов мороза, что и снаружи.
Как Костя Веденяпин дошел до избы и главное – как он дотащил туда труп отца, этого я не могу себе представить. И сердце сжимается от этого зрелища – февраль на 62-й параллели, морозный туман, серые сумерки уже в три часа дня и маленький мальчик, который не только идет вперед сам, но еще и волочит мертвого отца за воротник шубы (благо, зимник накатан чуть ли не до зеркального блеска).
Печка в избе топилась по-черному, так что проблемы с вытяжкой не было – лишь бы щепки загорелись. У Кости они загорелись, и мальчик скоро был в тепле, он даже мог сварить себе еды, а ложка у него была за голенищем валенка, как и положено. У Кости было даже оружие – пистолет во внутреннем кармане шубы отца, которым тот не успел воспользоваться. К счастью, это оружие Косте не понадобилось, а о том, как ему повезло, говорит вот что: потом оказалось, что спустя несколько дней совсем недалеко отсюда, верстах в пяти, нашли пару лошадей, запряженных в сани, – на лошадей напали волки, оставили от них только головы да обглоданные кости. А людей вообще не нашли, как будто их там и не было; и кто сидел в этих санях, до сих пор неизвестно даже приблизительно.
Но волки не подошли к избушке, и Костя четыре дня провел в ней наедине с мертвым отцом. Когда он не спал и не топил печку, он разговаривал с отцом, гладил его по лицу, рассказывал сам себе сказки. На пятый день ехавшие по тракту обратили внимание, что в избе топится – клубы дыма вырывались из полуоткрытой двери. А тут еще вышел на улицу мальчик и выстрелил в воздух из пистолета…
У этой истории полусчастливый конец – все-таки мальчик остался жив, добрался до Иркутска, его вырастил кто-то из родни, и Костя Веденяпин, когда вырос, стал приказчиком, а потом и самостоятельным купцом.
И есть у этой истории два следствия. Одно – вполне в духе того, что можно назвать «сибирской жутью», но совершенно материалистическое… Состоит это следствие в том, что ямщиков поймали очень легко – они и не думали скрываться. Пропив свою долю, ямщики преспокойно отправились домой, в большое село Макарово, откуда обычно и отправлялись караваны по Лене. Там этих людей и повязали, причем на суде они вели себя довольно бодро, даже кланялись Косте Веденяпину и все повторяли, что это их «черт попутал», и что потом они пропивали дуван отдельно, а вот приказчики в один прекрасный момент внезапно уехали и их долю тоже увезли. Были они биты кнутом и отправлены в каторжные работы на десять лет каждый. Дальнейшей их судьбы я не знаю, и она мне мало интересна.
Интереснее то, что Сеняпина поймали почти так же легко: уже под самую весну он приехал в то же самое Макарово, собирался ехать и в Иркутск, опять наниматься в приказчики, да узнал, что Костя остался в живых… Он бежать было, но крепкие сибирские мужики скрутили «сердобольного» мусульманина и сдали его полиции: не то совершилось преступление, чтобы выгораживать преступников. Этот тоже пошел по этапу.
Интереснее всего, что главный-то преступник, старообрядец Иванов, скрывался ни много ни мало двадцать лет! Так и засел в глухой тайге в верховьях Витима; жил, скоре всего, охотой и рыбной ловлей. Где брал одежду? Частью шил из шкур, а частью… Давно были кое-какие подозрения у людей, местных казаков, потому что, бывало, пропадали люди во вполне определенном месте. То есть это вообще бывает, что люди пропадают на дороге, но если не пуржит, не метет, если не происходит ничего опасного, а люди все-таки уезжают из деревни и не возвращаются, это наводит на размышления.
И провели как-то они, казаки с Вилюя, своего рода охоту «на живца», вынудили преступника высунуться из норы: за санями, запряженными парой коней, в нескольких верстах шел целый небольшой отряд. Шел тихо, незаметно, а в санях лежали еще вооруженные люди, накрытые медвежьей дохой, чтобы не видно было, что везут.
Преступник снял метким выстрелом ямщика – этот человек пострадал, отдал жизнь «за други своя». Но тут затаившийся преступник имел дело уже с несколькими решительными людьми, поднявшимися из саней, да еще подходил целый отряд казаков…
Стоял ясный мартовский денек, мороз пустяковый для этих мест, от силы градусов тридцать, и на снегу превосходно видны были следы негодяя; казаки легко нашли место, из которого он пришел. Оказалось, всего в нескольких верстах от реки, единственной дороги, была устроена тайная избушка, ловко устроенная в глубине узкого ущельица-распадка. Так, что мимо нее можно было пройти совсем рядом – и ничего даже не заподозрить. В избушке было две двери. Одна вела в избу из распадка, а вторая сделана была в противоположной стене и вела на крохотную, в несколько шагов длиной, площадку, стиснутую между стенами распадка и стеной избушки. На этой площадке хранились две ободранные и разделанные лошадиные туши и труп человека, подвешенный вместе с кониной.
В избушке хранилась и одежда по крайней мере троих пропавших без вести людей. Каждую зиму преступник брал какого-то одинокого путника, ехавшего на лошадях. Что логично – убив ямщика и пару лошадей, преступник получал столько мяса, что ему хватало на всю зиму.
Преступник ушел на лыжах, но теперь в северной тайге, без огня и горячей пищи, он был совершенно обречен. Через два дня преступника настигли у истоков речки Эконды – похоже, он рассчитывал уйти через хребет. Страшно обморозившийся, весь черный, он вызывал отвращение и страх, даже если бы не знать, что он людоед. Отмерзшие уши отвалились еще до поимки, а в теплой избе стали чернеть и отваливаться прямо куски лица – щеки, нос, подбородок с бородой, кожа и мышцы на лбу. Опознать это существо не было никакой возможности, а себя он не назвал и даже не отвечал на вопросы – только выл по-звериному.
Умирал он трое суток, под конец дико выл уже беспрестанно, все боялся каких-то существ, которые мерещились ему в углах избы. Но от священника он шарахался, буквально не мог находиться с ним рядом.
Почему народная память прочно связала это создание с Ивановым – не знаю. Факт остается фактом – связала, и самым прочным образом.
Еще менее понятно, почему и как оказались связаны с Ивановым по крайней мере две избушки – одна в верховьях Лены, другая на Витиме.
Глава 37
НЕПОНЯТНАЯ ИЗБУШКА
Что за дом стоит,
Погружен во мрак,
На семи лихих
Продувных ветрах?..
В. Высоцкий
С этой избушкой вообще все непонятно, и на карте ее местоположение показывают в настолько разных местах, что просто диву даешься. То уважаемый коллега обещает показать ее, «если будешь на Макарово», – а это самые верховья Лены. То вдруг оказывается, что эта избушка перемещается к устью Витима, чуть ли не на тысячу километров севернее. А то и вообще перемещается эта поганая избушка на какие-то притоки Лены.
Одно время я откровенно ржал, уверенный, что выдумали эту избушку! Даже приставал, чтобы сознались, сказали бы честно – ведь придумали?! Даже как-то раздражало, что коллеги не желают «колоться».
Но сведения накапливались, и получалось – слишком уж много и слишком разных людей слыхали про эту избушку. На следующем этапе я думал, что речь идет попросту о разных избушках, поставленных в разное время и при разных обстоятельствах.
Но и эта версия не совсем надежна, потому что избушки порой не оказывается как раз в том месте, где ее вполне определенно видели еще недавно. Приходится признать: избушка, плюс ко всем прочим радостям, еще и способна появляться и исчезать. Я уже высказывал убеждение, что очень многие истории, рассказанные братьями Стругацкими, имеют сибирские корни. Конкретно говоря – хакасские и саянские корни. Насчет якутских корней ничего не могу сказать, сведений у меня нет, но вот сам образ кочующего Красного дома из «Града обреченного» как-то сразу вызывает у меня в памяти эту злополучную избушку…
То есть избушка-то все же не одна, их по меньшей мере две. Одна – пятистенок с трубой, и на одной из стен – дверь и два окна. У этой избы на окнах – резные наличники, а крыльцо высокое, «хозяйское». Другую избушку описывают как обычнейший четырехугольный сруб, который топится по-черному. Мне не удалось установить привязку каждой избушки к какому-то определенному месту. Похоже, каждая из них может возникать непредсказуемо на довольно обширной территории. Именно поэтому мои информаторы долго не могли толком сказать, где эта избушка. Они не сомневались, что где-нибудь она да появится, но где именно и какая именно из этих двух, сказать заранее невозможно.
Вот характер избушек сильно различается, и рассказы о том, что ждет людей в каждой из них, неодинаковы. Про сруб, который топится по-черному, рассказывают чаще всего такую историю.
В этой избушке ночевало как-то трое охотников. Что-то им всю ночь не спалось, как-то нехорошо все было… То ветер воет так, словно с охотниками пытается разговаривать какое-то существо. То вроде стукнет кто-то в окно, то раздаются осторожные шаги… А в полночь стала поворачиваться задвижка, и почему-то это вызывало просто панический страх у всех троих. Может быть потому, что было совершенно непонятно, кто же или что же двигает эту деревяшку. Ни какого-то лезвия не видно, ничего. Причем и дверь не раскрывается, никто в избушку не входит. Просто задвижка, на которую запираются охотники в избушке, поворачивается, и все. И происходит это именно в двенадцать часов ночи.
Две ночи друзья еще терпят снедающее их любопытство, а на третью ночь они бросают жребий: один из них должен забраться перед ночью на сосну, нависающую над избушкой, и посмотреть, из-за чего же крутится задвижка.
В полночь раздается жуткий вопль, что-то тяжелое рушится на крышу избушки. Двое втаскивают третьего и потом несколько дней на носилках выносят его из тайги (эта часть истории странно звучит, если избушка находится на берегу крупной реки, по которой часто плывут баржи, катера и лодки).
Этот охотник жив и даже не очень расшибся, но потерял сознание и так и лежит в ступоре, в коме, никак не может прийти в сознание.
Друзья, естественно, сдают беднягу в больницу и возвращаются к своим охотничьим делам, надолго теряют след друга. По одним данным – на несколько месяцев, а по другим даже на год или два. Во всяком случае, на него эти двое больше не рассчитывают и встречаются почти случайно. Теперь их товарищ здоров, прекрасно помнит их обоих, помнит их приключения в тайге… Все приключения, кроме истории в поганой избушке. Он буквально ничего не помнит, и друзья, конечно же, ему изо всех сил напоминают, стараются рассказывать о деталях, об общих делах этого времени, об их разговорах в этой избушке. В результате третий охотник начинает вспоминать… и когда память вот-вот должна восстановиться, он к ужасу друзей опять впадает в ступор.
Что случилось?!
Приходится опять сдать его в больницу, и врачи объясняют двум охотникам (иногда уточняется: «Самый главный психиатр им объясняет»): мол, мы и сами не знаем, что он увидел, но потратили много сил, чтобы он это забыл… А вы опять заставили вспомнить! И как мы будем выводить беднягу из нового ступора, это совершенно неизвестно.
Разумеется, в этой истории очень много до конца непонятных и попросту ненадежных, недостоверных деталей. Но что характерно, рассказывают ее именно про курную избушку, а не про пятистенок с трубой.
Некоторые уверяют, что именно в этой избушке жил и жрал человечину легендарный Иванов, и что с тех пор эта избушка проклята и кочует, куда попало. В этом случае ее, избушку, надо рассматривать, вероятно, как своего рода континентальный вариант «Летучего голландца».
На мой же взгляд, гораздо естественнее считать, что это та самая избушка, поставленная на берегу Лены как приют для странников; избушка, в которой Костя Веденяпин укрылся от страшного мороза и наступающих сумерек ночи. Но эти события, конечно же, никак не могут сделать избушку проклятой, кочующей и так далее. А ведь Иванов жил вовсе не в той же самой избушке, он построил свою, совсем особую избушку, и в совершенно другом месте.
В общем, с этой кочующей избушкой наверняка связаны еще какие-то невеселые события, о которых мы ничего не знаем, или просто до меня не дошли слухи об этих событиях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
У Стивенсона, конечно, получается прямо идиллия – бывший пират, чуть не погибший на Острове сокровищ, получает теплое местечко в имении богатого дворянина и может спокойно жить себе и не тужить, хвастаясь своими приключениями. Если он сумеет увлечь какую-нибудь девицу и ссориться и мириться еще и с собственными кровными мальчишками, тут уж полная благодать.
А у иркутских купцов не было и этого. Русские сквайры жили на четыре тысячи верст западнее и если принимали участие в делах купеческих, то очень своеобразно – сидели в Санкт-Петербургской штаб-квартире Российско-Американской компании, и «управляли» оттуда происходящим на Аляске. Пропившегося в дым некому было взять даже в привратники, и пьяница или слабак попросту погибал, и самые большие деньги не держали его на плаву, а помогали быстрее тонуть.
Сам я этого не застал, но сибиряки старшего поколения еще в 1940-е годы видели своими глазами вышедших из тайги «золотишников», которые, не успев получить расчет, покупали штуки дорогой ткани, и специально нанятый человек бежал впереди, расстилал бархат или парчу под ноги:
– Иван Иванович по бархату желают путешествовать!
А Иван Иваныч пировал, желая пить строго самые лучшие коньяки и раскуривать сигары крупными купюрами. Естественно, тут любых денег хватало ненадолго, и такое чудо сибирской природы уже никогда в люди не выходило.
Но даже и этот последний и самый трудный бой с самим собой имеет смысл только в одном случае – если уже повезло, если богатства северо-востока уже превращены в купюры, банковские счета и стопки золотых монет.
Но ведь везло-то далеко не всем…
Скажем, в 1833 году некий купец Иван Веденяпин возвращался из Якутска санным поездом, вез в Иркутск наторгованное – пушнину и золото. С купцом ехали трое ямщиков, двое приказчиков – Иванов, местный кержак, то есть старообрядец, и Сеняпин, которого называют осетином (хотя фамилия совершенно не осетинская). Был с ним и 11-летний сын; взял его отец с собой, чтобы натаскивать в делах, или просто не с кем было оставить – история умалчивает.
Почему умыслили против Веденяпина собственные приказчики – это тоже неизвестно. Известно только, что Иванов, очень крупный и сильный человек, прямо во время движения ударил хозяина по голове кистенем – железным шаром на цепи, с шипами. Шапка смягчила удар, купец упал с саней на лед, закричал:
– Ты что, бога не помнишь?!
На что и получил превосходный ответ:
– Своего бога помню.
После чего соскочил с саней и нанес новый удар; на этот раз шапки на голове купца не было. Тут оказалось, что ямщики давно в одном деле с разбойниками-приказчиками, и что сговорились они свернуть с торной дороги на местную, по льду притока Лены, Витима, и доехать до торгового села Мамы. А там уж пропить и прогулять украденное (дальше грандиозной пьянки, как видно, планы разбойников не простирались – видать, фантазии не хватало).
Тут же, на льду реки, покрытом накатанным снегом, развернулся спор о судьбе мальчика. Кости Веденяпина. Пока он горько плакал возле трупа отца, Иванов навел на него ружье, но «осетин» Сеняпин схватился рукой за ствол: мол, нельзя убивать!
Иванов настаивал:
– У них бог другой, а нас бог за это дело простит.
Наверное, Сеняпин и правда был мусульманской веры, потому что продолжал тащить товарища за ствол ружья и уговаривал:
– Ваш бог простит, наш аллах не простит, не хочу идти с тобой в ад.
В это время ямщики развернули свои упряжки, объехали труп купца и помчались по льду реки дальше. Иванов в конце концов вынужден был поскакать вслед за ними. Впрочем, милосердие Сеняпина было довольно относительное, потому что в санях, на которых они с Ивановым ехали, оставался мешок с пельменями и второй мешок с хлебом. Наверное, по его вере нельзя было застрелить маленького мальчика, но оставить его умирать от голода не гневило аллаха и не означало обречь себя на ад.
К великому счастью маленького Кости, в нескольких верстах от этого места находилась изба, специально предназначенная для отдыха путешественников. Изба самая неказистая – затянутое бычьим пузырем маленькое окошко, нары, дощатый струганный стол… Вот и все. Но в этой избе была печь и были запасы муки, крупы и даже печеного хлеба – его только надо было разогреть, потому что пока печь не топилась, в избе были те же 50 или 60 градусов мороза, что и снаружи.
Как Костя Веденяпин дошел до избы и главное – как он дотащил туда труп отца, этого я не могу себе представить. И сердце сжимается от этого зрелища – февраль на 62-й параллели, морозный туман, серые сумерки уже в три часа дня и маленький мальчик, который не только идет вперед сам, но еще и волочит мертвого отца за воротник шубы (благо, зимник накатан чуть ли не до зеркального блеска).
Печка в избе топилась по-черному, так что проблемы с вытяжкой не было – лишь бы щепки загорелись. У Кости они загорелись, и мальчик скоро был в тепле, он даже мог сварить себе еды, а ложка у него была за голенищем валенка, как и положено. У Кости было даже оружие – пистолет во внутреннем кармане шубы отца, которым тот не успел воспользоваться. К счастью, это оружие Косте не понадобилось, а о том, как ему повезло, говорит вот что: потом оказалось, что спустя несколько дней совсем недалеко отсюда, верстах в пяти, нашли пару лошадей, запряженных в сани, – на лошадей напали волки, оставили от них только головы да обглоданные кости. А людей вообще не нашли, как будто их там и не было; и кто сидел в этих санях, до сих пор неизвестно даже приблизительно.
Но волки не подошли к избушке, и Костя четыре дня провел в ней наедине с мертвым отцом. Когда он не спал и не топил печку, он разговаривал с отцом, гладил его по лицу, рассказывал сам себе сказки. На пятый день ехавшие по тракту обратили внимание, что в избе топится – клубы дыма вырывались из полуоткрытой двери. А тут еще вышел на улицу мальчик и выстрелил в воздух из пистолета…
У этой истории полусчастливый конец – все-таки мальчик остался жив, добрался до Иркутска, его вырастил кто-то из родни, и Костя Веденяпин, когда вырос, стал приказчиком, а потом и самостоятельным купцом.
И есть у этой истории два следствия. Одно – вполне в духе того, что можно назвать «сибирской жутью», но совершенно материалистическое… Состоит это следствие в том, что ямщиков поймали очень легко – они и не думали скрываться. Пропив свою долю, ямщики преспокойно отправились домой, в большое село Макарово, откуда обычно и отправлялись караваны по Лене. Там этих людей и повязали, причем на суде они вели себя довольно бодро, даже кланялись Косте Веденяпину и все повторяли, что это их «черт попутал», и что потом они пропивали дуван отдельно, а вот приказчики в один прекрасный момент внезапно уехали и их долю тоже увезли. Были они биты кнутом и отправлены в каторжные работы на десять лет каждый. Дальнейшей их судьбы я не знаю, и она мне мало интересна.
Интереснее то, что Сеняпина поймали почти так же легко: уже под самую весну он приехал в то же самое Макарово, собирался ехать и в Иркутск, опять наниматься в приказчики, да узнал, что Костя остался в живых… Он бежать было, но крепкие сибирские мужики скрутили «сердобольного» мусульманина и сдали его полиции: не то совершилось преступление, чтобы выгораживать преступников. Этот тоже пошел по этапу.
Интереснее всего, что главный-то преступник, старообрядец Иванов, скрывался ни много ни мало двадцать лет! Так и засел в глухой тайге в верховьях Витима; жил, скоре всего, охотой и рыбной ловлей. Где брал одежду? Частью шил из шкур, а частью… Давно были кое-какие подозрения у людей, местных казаков, потому что, бывало, пропадали люди во вполне определенном месте. То есть это вообще бывает, что люди пропадают на дороге, но если не пуржит, не метет, если не происходит ничего опасного, а люди все-таки уезжают из деревни и не возвращаются, это наводит на размышления.
И провели как-то они, казаки с Вилюя, своего рода охоту «на живца», вынудили преступника высунуться из норы: за санями, запряженными парой коней, в нескольких верстах шел целый небольшой отряд. Шел тихо, незаметно, а в санях лежали еще вооруженные люди, накрытые медвежьей дохой, чтобы не видно было, что везут.
Преступник снял метким выстрелом ямщика – этот человек пострадал, отдал жизнь «за други своя». Но тут затаившийся преступник имел дело уже с несколькими решительными людьми, поднявшимися из саней, да еще подходил целый отряд казаков…
Стоял ясный мартовский денек, мороз пустяковый для этих мест, от силы градусов тридцать, и на снегу превосходно видны были следы негодяя; казаки легко нашли место, из которого он пришел. Оказалось, всего в нескольких верстах от реки, единственной дороги, была устроена тайная избушка, ловко устроенная в глубине узкого ущельица-распадка. Так, что мимо нее можно было пройти совсем рядом – и ничего даже не заподозрить. В избушке было две двери. Одна вела в избу из распадка, а вторая сделана была в противоположной стене и вела на крохотную, в несколько шагов длиной, площадку, стиснутую между стенами распадка и стеной избушки. На этой площадке хранились две ободранные и разделанные лошадиные туши и труп человека, подвешенный вместе с кониной.
В избушке хранилась и одежда по крайней мере троих пропавших без вести людей. Каждую зиму преступник брал какого-то одинокого путника, ехавшего на лошадях. Что логично – убив ямщика и пару лошадей, преступник получал столько мяса, что ему хватало на всю зиму.
Преступник ушел на лыжах, но теперь в северной тайге, без огня и горячей пищи, он был совершенно обречен. Через два дня преступника настигли у истоков речки Эконды – похоже, он рассчитывал уйти через хребет. Страшно обморозившийся, весь черный, он вызывал отвращение и страх, даже если бы не знать, что он людоед. Отмерзшие уши отвалились еще до поимки, а в теплой избе стали чернеть и отваливаться прямо куски лица – щеки, нос, подбородок с бородой, кожа и мышцы на лбу. Опознать это существо не было никакой возможности, а себя он не назвал и даже не отвечал на вопросы – только выл по-звериному.
Умирал он трое суток, под конец дико выл уже беспрестанно, все боялся каких-то существ, которые мерещились ему в углах избы. Но от священника он шарахался, буквально не мог находиться с ним рядом.
Почему народная память прочно связала это создание с Ивановым – не знаю. Факт остается фактом – связала, и самым прочным образом.
Еще менее понятно, почему и как оказались связаны с Ивановым по крайней мере две избушки – одна в верховьях Лены, другая на Витиме.
Глава 37
НЕПОНЯТНАЯ ИЗБУШКА
Что за дом стоит,
Погружен во мрак,
На семи лихих
Продувных ветрах?..
В. Высоцкий
С этой избушкой вообще все непонятно, и на карте ее местоположение показывают в настолько разных местах, что просто диву даешься. То уважаемый коллега обещает показать ее, «если будешь на Макарово», – а это самые верховья Лены. То вдруг оказывается, что эта избушка перемещается к устью Витима, чуть ли не на тысячу километров севернее. А то и вообще перемещается эта поганая избушка на какие-то притоки Лены.
Одно время я откровенно ржал, уверенный, что выдумали эту избушку! Даже приставал, чтобы сознались, сказали бы честно – ведь придумали?! Даже как-то раздражало, что коллеги не желают «колоться».
Но сведения накапливались, и получалось – слишком уж много и слишком разных людей слыхали про эту избушку. На следующем этапе я думал, что речь идет попросту о разных избушках, поставленных в разное время и при разных обстоятельствах.
Но и эта версия не совсем надежна, потому что избушки порой не оказывается как раз в том месте, где ее вполне определенно видели еще недавно. Приходится признать: избушка, плюс ко всем прочим радостям, еще и способна появляться и исчезать. Я уже высказывал убеждение, что очень многие истории, рассказанные братьями Стругацкими, имеют сибирские корни. Конкретно говоря – хакасские и саянские корни. Насчет якутских корней ничего не могу сказать, сведений у меня нет, но вот сам образ кочующего Красного дома из «Града обреченного» как-то сразу вызывает у меня в памяти эту злополучную избушку…
То есть избушка-то все же не одна, их по меньшей мере две. Одна – пятистенок с трубой, и на одной из стен – дверь и два окна. У этой избы на окнах – резные наличники, а крыльцо высокое, «хозяйское». Другую избушку описывают как обычнейший четырехугольный сруб, который топится по-черному. Мне не удалось установить привязку каждой избушки к какому-то определенному месту. Похоже, каждая из них может возникать непредсказуемо на довольно обширной территории. Именно поэтому мои информаторы долго не могли толком сказать, где эта избушка. Они не сомневались, что где-нибудь она да появится, но где именно и какая именно из этих двух, сказать заранее невозможно.
Вот характер избушек сильно различается, и рассказы о том, что ждет людей в каждой из них, неодинаковы. Про сруб, который топится по-черному, рассказывают чаще всего такую историю.
В этой избушке ночевало как-то трое охотников. Что-то им всю ночь не спалось, как-то нехорошо все было… То ветер воет так, словно с охотниками пытается разговаривать какое-то существо. То вроде стукнет кто-то в окно, то раздаются осторожные шаги… А в полночь стала поворачиваться задвижка, и почему-то это вызывало просто панический страх у всех троих. Может быть потому, что было совершенно непонятно, кто же или что же двигает эту деревяшку. Ни какого-то лезвия не видно, ничего. Причем и дверь не раскрывается, никто в избушку не входит. Просто задвижка, на которую запираются охотники в избушке, поворачивается, и все. И происходит это именно в двенадцать часов ночи.
Две ночи друзья еще терпят снедающее их любопытство, а на третью ночь они бросают жребий: один из них должен забраться перед ночью на сосну, нависающую над избушкой, и посмотреть, из-за чего же крутится задвижка.
В полночь раздается жуткий вопль, что-то тяжелое рушится на крышу избушки. Двое втаскивают третьего и потом несколько дней на носилках выносят его из тайги (эта часть истории странно звучит, если избушка находится на берегу крупной реки, по которой часто плывут баржи, катера и лодки).
Этот охотник жив и даже не очень расшибся, но потерял сознание и так и лежит в ступоре, в коме, никак не может прийти в сознание.
Друзья, естественно, сдают беднягу в больницу и возвращаются к своим охотничьим делам, надолго теряют след друга. По одним данным – на несколько месяцев, а по другим даже на год или два. Во всяком случае, на него эти двое больше не рассчитывают и встречаются почти случайно. Теперь их товарищ здоров, прекрасно помнит их обоих, помнит их приключения в тайге… Все приключения, кроме истории в поганой избушке. Он буквально ничего не помнит, и друзья, конечно же, ему изо всех сил напоминают, стараются рассказывать о деталях, об общих делах этого времени, об их разговорах в этой избушке. В результате третий охотник начинает вспоминать… и когда память вот-вот должна восстановиться, он к ужасу друзей опять впадает в ступор.
Что случилось?!
Приходится опять сдать его в больницу, и врачи объясняют двум охотникам (иногда уточняется: «Самый главный психиатр им объясняет»): мол, мы и сами не знаем, что он увидел, но потратили много сил, чтобы он это забыл… А вы опять заставили вспомнить! И как мы будем выводить беднягу из нового ступора, это совершенно неизвестно.
Разумеется, в этой истории очень много до конца непонятных и попросту ненадежных, недостоверных деталей. Но что характерно, рассказывают ее именно про курную избушку, а не про пятистенок с трубой.
Некоторые уверяют, что именно в этой избушке жил и жрал человечину легендарный Иванов, и что с тех пор эта избушка проклята и кочует, куда попало. В этом случае ее, избушку, надо рассматривать, вероятно, как своего рода континентальный вариант «Летучего голландца».
На мой же взгляд, гораздо естественнее считать, что это та самая избушка, поставленная на берегу Лены как приют для странников; избушка, в которой Костя Веденяпин укрылся от страшного мороза и наступающих сумерек ночи. Но эти события, конечно же, никак не могут сделать избушку проклятой, кочующей и так далее. А ведь Иванов жил вовсе не в той же самой избушке, он построил свою, совсем особую избушку, и в совершенно другом месте.
В общем, с этой кочующей избушкой наверняка связаны еще какие-то невеселые события, о которых мы ничего не знаем, или просто до меня не дошли слухи об этих событиях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46