Как-то его информация все-таки была ими принята к сведению, и когда отряд делился, кому куда идти, решительно заявили о намерении поработать в Юксеево… В этом старинном селе возникли свои сложности, но это уже совсем другая история.
Как отнестись к этому рассказу ребят, пообщавшихся с бывшим мельником? Скажу вполне честно: не знаю. Рассказал я ее так же, как рассказали ее мне а тут уж думайте сами, верить или не верить. Студенты вот тоже не верили.
Глава 7
ШАГИ В КОРИДОРЕ
Топ-топ-топ… Это мертвецы… Топ-топ-топ, это они за мной пришли! Только я с ними не пойду!
Марк Твен
Эту историю рассказала мне почти что случайная знакомая, кратковременная подружка, небескорыстно проведшая со мной буквально несколько часов. Все это время мы почти беспрерывно разговаривали, и я услышал от нее эту историю… Отнестись к ней однозначно мне непросто, и я отдаю ее на суд читателю такой, какой я ее услышал.
Наташа (назовем эту девушку так) трудилась медицинской сестрой в не очень веселом учреждении – в детской реанимации. То есть реанимация – вообще заведение далеко не оптимистическое, а уж детская…
Привозят детей – по большей части никому не нужных, брошенных, доведенных до последней стадии истощения. Лежат эти дети под капельницей и на аппаратах искусственного дыхания – авось оклемаются и смогут дальше жить… ну, хотя бы немного пожить. Законы по этой части очень суровы – пока не будут соблюдены сложные правила, пока не пролежат дети определенное число дней и часов под капельницей, на дышащих за них аппаратах, отключить эти аппараты нельзя. Дело это дорогое, даже и очень дорогое, и тем более дороги препараты, которые вводятся в вену заведомым трупам, но государство идет на этот расход. Не дай бог, реаниматологи нарушат инструкции! Если нарушат, их могут обвинить чуть ли не в убийстве, и себе дешевле строго следовать даже самым идиотским инструкциям.
Так вот и лежат в реанимации рядом с живыми детьми существа, из ран которых давно не сочится кровь, на коже которых проступают трупные пятна, а в пробитых головках видно, во что превратился мозг… Не буду описывать подробно, но вещество это становится зеленого цвета… уже достаточно?
Так что, как правило, «на лестницу» относят уже заведомые трупы, даже и с соответствующим запахом. Почему «на лестницу»? А потому, что именно лестницу приспособили под эдакий промежуточный филиал морга: до самого морга далековато, и когда наступает время «снять с аппарата» давнего и заведомого покойничка, ребенку связывают ручки и ножки и относят на лестницу. Там очень холодно, место вполне подходит под морг. А утром создание, которому так не повезло, уносят в настоящий морг.
А с другой стороны, иногда «на лестницу» попадает и живой ребеночек. Бывает, и случайно – приняли за покойника и отнесли, не соблюдая всех инструкций, ведь препараты и аппараты все-таки очень уж дороги.
А бывает и совсем иначе… Скажем, привозят чудовищно истощенного ребенка, девочку трех месяцев от роду. На всем тельце – чудовищные язвы, потому что пьяная мать таскала ребенка попрошайничать, а вот перепеленать не считала необходимым – всякий раз находились у нее более важные занятия. Да и подавали побольше, если ребенок плачет жалобнее и видно искалеченное тельце. Добрые люди ведь не очень понимают, куда пойдут их сердобольные подаяния.
А тут не убереглась мамаша, и даже в тихом городке с населением меньше 100 тысяч человек, где и транспорта мало, и ездят машины небыстро, ухитрилась стать жертвой дорожно-транспортного происшествия. Ее саму, мамашу, грузовик вдавил в стену дома и превратил в груду мяса и костей (Жалеть ли о ней? Если не лицемерить, то вряд ли.), а ребенок со страшными травмами угодил все-таки не сразу в морг, а в детскую реанимацию. И через несколько часов ребенок умер, что (опять же – если не лицемерить) тоже к лучшему. Нарушая все и всяческие инструкции, врачи стали снимать младенца с аппарата, убирать капельницу… и вот тут-то послышался слабый плач, ребенок слабо засучил ножками.
А теперь давайте оценим ситуацию: глухая ночь, никто и ничего проверять никогда не будет. Ребенок, зачатый в пьяном виде, неизвестно зачем родившийся на свет; ребенок, который в любом случае не вырос бы психически нормальным; девочка, которой, если она и выживет, придется ампутировать обе раздавленные ручки.
Читатель вправе иметь собственное мнение по этому поводу, но я уверен – врачи приняли правильное решение, связав ручки и ножки еще шевелившемуся созданию и отнеся его на лестницу. Это жестоко?! Не в большей степени, чем жестока жизнь. И не в большей степени жестоко, чем обречь ребенка на дальнейшее существование – почти дебилку, наследственную алкоголичку без обеих рук. Это безнравственно?! Наверное. Но ведь вязали существу ручки-ножки и несли его на ледяную лестницу женщины, у большинства которых есть свои дети. Я не берусь быть нравственнее матерей, если они решают, что этому трехмесячному существу лучше не оставаться в этом мире.
Наташа, повествуя об этом эпизоде своей трудовой деятельности, сказала:
– Говорят, все реаниматологи после смерти сразу пойдут в ад…
Может быть, так и говорят, но я в этом не очень уверен. Ведь это бог допустил, чтобы дети рождались, жили и умирали так, как эта трехмесячная девочка без имени (если мать как-то и назвала – она уже не скажет, как). А люди живут и действуют в мире, который не они создавали и правила жизни в котором не они устанавливали.
Впрочем, пусть каждый решает сам. И пусть уж извинит меня читатель за нагромождение ужасов, но в конце концов он сам взял книгу с завлекательным словом «Жуть…» на обложке. Ну вот вам и жути, что называется, навалом, – в каждой реанимации каждого населенного пункта больше, чем в целом городе с привидениями.
А еще дежурящие в реанимации по ночам часто употребляют спиртные напитки, и я подозреваю, что дело тут вовсе не только в маленьком удовольствии, в развлечении на скучном дежурстве, и не только в «сугреве»…
Дело в том, что в реанимационный зал ведет длинный сводчатый коридор, в который не выходят никакие окна и двери. Надо так и идти метров пятнадцать по этому длинному, ночью ничем не освещенному коридору, соединяющему реанимацию и остальную клинику. И вот в этом коридоре порой раздаются шаги…
– Может, это главный врач вас проверяет? Хочет узнать, пьете вы на рабочем месте или ведете себя нравственно?
Наташа кокетливо смеется.
– Бывает, заходит врач… Его сразу слышно, как только он ступит в коридор, поэтому его проверки и не страшны: пусть себе проверяет. Пока он идет, мы сто раз бутылку уберем…
Нет, это совсем другие шаги. Они глухие, тихие, иногда даже думаешь – а может, мне это мерещится?
– А может, и правда мерещится?
– Нет, эти шаги слышат сразу несколько человек. Даже, бывает, говоришь кому-нибудь: мол, слышишь шаги?! А подружка и сама слышит, независимо от тебя. Так что вот…
И эти шаги не только тихие, глухие… Понимаете, они бывают разные. Иногда – топ-топ-топ! Как будто малыш бежит, годиков трех. Иногда – как будто семилетний.
– В общем, как побывавшие у вас… Так сказать клиенты.
– Да… Как побывавшие. Но связи прямой нет сразу скажу! Нельзя сказать, что вот кто побывал, того и шаги слышны.
– Шаги ведут к реанимации?
– Ну-у… Вести-то ведут, но никогда не бывает, чтобы привели. Так и затихают шаги в коридоре; все тише… тише… И конец, совсем их не слышно!
– С шагами врача, как я понимаю, эти шаги никогда не соединяются?
– Правильно понимаете. Врач врачом, а шаги эти… шагами. Появляются шаги… Кончаются шаги… сами по себе. Врач тут ни при чем, и если мы несем кого-то… ну, на лестницу выносим… это тоже другие шаги.
– И неужели никто ни разу не пытался в коридор выглянуть?
– Хе-хе-е…
Наташа уже изрядно приложилась к белому мартини, это начинает сказываться и на ее поведении. Вот сейчас она подпирает руками растрепанную голову, утыкается зрачками в мои зрачки, расплывается в откровенно нетрезвой улыбке.
– Вот вы поезжайте к нам и выходите в коридор… Погуляйте навстречу шагам.
– Нет, но звуки-то звуками, а неужели ничего так и не видели?!
– Не-а… Нам и шагов вполне достаточно.
Я потом еще раз вернулся к этим «шагам на лестнице», когда мы уже расставались, но не узнал ничего нового. То ли Наташа не хотела говорить, то ли сама не знала ничего, кроме рассказанного.
А ее настоящего имени и города, в котором раздаются шаги в коридоре, уж простите, я сообщать не буду. Но подозреваю, что нечто подобное можно отыскать и в реанимациях других городов, и не только сибирских, конечно.
Глава 8
КОЛЕСО
И снова по рельсам, по сердцу, по коже,
Колеса, колеса, колеса, колеса, колеса…
А. Галич
Одно из самых странных поверий, которые только доводилось мне когда-либо слышать, – это поверье о ведьмах, способных оборачиваться колесом. Такое поверье возможно только у людей достаточно цивилизованных, для которых колесо – в общем-то вполне обычное дело. Хотя, с другой стороны, тележные-то колеса были уже с очень ранних времен, с первых земледельческих цивилизаций.
Но интересно, что поверье про ведьм-колеса существует только в старообрядческой среде, в среде все-таки более развитой, более культурной, чем обычная крестьянская среда. Связана ли эта особенность с тем, что старообрядцы больше ориентировались на прогресс, на какие-то более современные формы жизни?
А то у крестьян ведьмы превращались в различных животных, прикидывались другими людьми, но вовсе не превращались в какие-то технические приспособления или в механизмы; а тут у старообрядцев – в тележные колеса… Такое колесо было раза в два выше обычного тележного колеса, то есть сантиметров 80 в диаметре, и катилось очень быстро по дороге или по тропинке, гораздо быстрее телеги. Катилось вполне сознательно, гналось за выбранной жертвой.
Гуляя один по полю или по лесу, особенно в вечернее время, человек должен был время от времени оглядываться, проверять – нет ли за ним колеса? Потому что колесо катилось не только очень быстро, но к тому же еще и бесшумно. Что должно было делать колесо, настигнув жертву, мнения расходились. Одни думали, что колесо попросту раздавит жертву. Ведь гнались такие колеса в основном за детьми и подростками, размер колеса вполне позволял раздавить малыша. Тележные колеса в деревнях частенько были с металлическими шинами. Даже на вид такие тележные колеса – тяжелые и жесткие, совершенно лишенные хотя бы кажущейся легкости автомобильного колеса. За человеком на вечерней тропинке гналось большое и страшное колесо, очень тяжелое и твердое. Так что вот одна версия – настигнет колесо убегающего мальчика или подростка и раздавит.
По другой версии, такое колесо как догонит человека, что сразу же превращается в ведьму, и уж сама ведьма дальше занимается жертвой. Правда, и тут мнения о том, что же делает в таком случае ведьма, расходились. Одни полагают, что она высасывает у жертвы кровь. Другие – что они, ведьмы, пожирают всю жертву, а третьи – что у жертвы, как только ее поймает ведьма, тут же наступает разрыв сердца, и ее труп остается на тропинке – ведьма мертвецов не трогает, крови их не пьет и мяса не ест.
В общем, ничего хорошего не ждет того, кто позволит себя догнать этому страшному колесу!
О ведьмах-колесах подробно рассказывал мне мой старший друг, Николай Савельевич Печуркин, проведший детство в одном из самых глухих уголков Сибири, в Васюганских болотах. Тут, на севере Томской области, болота занимают огромные площади плоской, как стол, Западно-Сибирской равнины.
Когда-то А.П. Чехов писал, что вообще все интересное в Сибири начинается не раньше Енисея, а от Урала до Енисея, на две тысячи километров, тянется скучная однообразная равнина, где не на чем и глазу остановиться. Как и всякая крайняя позиция, она не совсем справедлива, но что верно, то верно – Западно-Сибирская равнина несравненно скучнее, однообразнее, монотоннее, чем лежащая к западу от Урала Русская равнина. Если у читателя есть хоть малейшая возможность предпринять такое путешествие – советую ему проехать на поезде от Москвы на восток до Хабаровска или хотя бы до Иркутска. Не пожалеете! Уже хотя бы потому не пожалеете, что перед вами откроются просторы вашей собственной страны, и все, о чем я сейчас пишу, наполнится для вас величайшим смыслом.
До Урала все время будут какие-то повышения, понижения, перепады, переломы местности. Сам Урал – пусть невысокие, но горы – поразит вас разнообразием своей природы. Но потом… Потом поезд полтора суток будет двигаться через равнину, на которой почти нет повышений и понижений. Уже за Ачинском, в нескольких часах пути от Енисея, опять местность станет почти такой же, как на Русской равнине. А до этого производит впечатление в основном монотонность того, что видишь, отсутствие каких-то естественных ориентиров. Особенно поражает Барабинская степь – она в самом буквальном смысле слова плоская, как стол. Работать в Барабинской степи трудно, и вовсе не потому, что уже в конце мая пространство здесь плавится от жары, и все, что вы видите перед собой, дрожит от марева. И не только потому, что в степи мало воды, а расстояния огромны.
В Барабинской степи очень трудно понять, был ты уже в этом месте или нет. Такая же плоская степь, такой же сосновый бор на горизонте – ленточный бор вдоль русла ручья (к июню ручей уже высох). Такие же пыльные колеи, раздолбанная степная дорога, уводящая вдаль. И уж, конечно, такие же ястребы чертят небо в разных направлениях, но всегда на безопасном расстоянии…
Васюганский край лежит севернее на полтысячи километров; там уже нет и в помине степей, на сотни верст тянется темнохвойная тайга. Кедр, ель, пихта – хвойные породы с темной хвоей, глинистая мокрая земля, а на редких полянах – высокотравье, в котором влага сохраняется большую часть дня, а в пасмурные дни – до вечера и ночи, до следующей росы. Насекомым это, судя по всему, нравится, люди как-то менее довольны.
Но одно здесь так же, как и в Барабинской степи, – плоская как стол равнина, слабо наклоненная к Ледовитому океану. И на этой равнине образуются болота, равных которым найти трудно… Разве что в Африке, к северу от Великих озер, по притокам Нила болота тянутся на такие же громадные пространства на сотни и тысячи верст. Наши болота, конечно, холодные и большую часть года скованы льдом, завалены снегом. Снега в Западной Сибири выпадает очень много, земля одета покрывалом толщиной метров до полутора и двух…
Зимой-то по этим болотам вполне даже можно пройти, но вот с мая по сентябрь сделать это будет непросто. Только немногие люди, потратившие на это годы, даже десятки лет, научились искать тропинки через топи, продвигаться от одной возвышенной гривки к другой. Гривки тоже возвышаются над болотом от силы на метр, на два. Покрыты они чахлым осинником, слабыми пихтами, которым не за что зацепиться корнями, и даже идя по болоту, почти добравшись до очередного возвышения, довольно сложно догадаться, что перед тобой – гривка.
Такие гривки идеальное место для тех, кто хочет спрятаться, и в страшные годы сталинщины немало людей уходило на такие гривки – и насовсем, не желая послужить пушечным мясом на очередной войне, и на какое-то время пересидеть самое скверное, а то и попросту развести на гривке огород, половить рыбы в глубоких заводях. В годы, когда Сталин лично утруждал себя, выясняя – не должно быть больше одной пилы на четыре крестьянских хозяйства, не может частник косить траву для своего скота косой, должен рвать ее руками, – мешок картошки и окуней мог стать спасением от голодной смерти для целой семьи. А люди ведь страшные эгоисты – если не считать ничтожного процента патологических личностей, их куда больше мировой революции или там построения тысячелетних империй интересует жизнь и здоровье своих детей. Ах, эти непозволительные люди! Вечно они путаются под ногами строителей новых обществ и «великих» империй!
Васюганье, места по реке Томи (той самой, на которой стоит город Томск), по ее притокам, стало классическим местом ссылки в 1920–1930-е годы. Там кончили свои дни многие русские люди, в том числе и учитель С. Есенина Николай Алексеевич Клюев. В конце 1970-х годов река Томь начала подмывать высокий яр возле села Колпашево, и по реке поплыли сотни, тысячи мумифицированных трупов. Почему в песках Колпашева яра трупы мумифицировались, становились легкими и плавучими, я не могу объяснить, но вот именно таково их свойство.
А власти, естественно, прилагали невероятные усилия для того, чтобы любой ценой скрыть от населения страны совершенные здесь преступления. Трупы вылавливались, уничтожались по ночам, на Колпашевом яру велись целые раскопки, чтобы скрыть и тайком уничтожить как можно больше мумифицированных тел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Как отнестись к этому рассказу ребят, пообщавшихся с бывшим мельником? Скажу вполне честно: не знаю. Рассказал я ее так же, как рассказали ее мне а тут уж думайте сами, верить или не верить. Студенты вот тоже не верили.
Глава 7
ШАГИ В КОРИДОРЕ
Топ-топ-топ… Это мертвецы… Топ-топ-топ, это они за мной пришли! Только я с ними не пойду!
Марк Твен
Эту историю рассказала мне почти что случайная знакомая, кратковременная подружка, небескорыстно проведшая со мной буквально несколько часов. Все это время мы почти беспрерывно разговаривали, и я услышал от нее эту историю… Отнестись к ней однозначно мне непросто, и я отдаю ее на суд читателю такой, какой я ее услышал.
Наташа (назовем эту девушку так) трудилась медицинской сестрой в не очень веселом учреждении – в детской реанимации. То есть реанимация – вообще заведение далеко не оптимистическое, а уж детская…
Привозят детей – по большей части никому не нужных, брошенных, доведенных до последней стадии истощения. Лежат эти дети под капельницей и на аппаратах искусственного дыхания – авось оклемаются и смогут дальше жить… ну, хотя бы немного пожить. Законы по этой части очень суровы – пока не будут соблюдены сложные правила, пока не пролежат дети определенное число дней и часов под капельницей, на дышащих за них аппаратах, отключить эти аппараты нельзя. Дело это дорогое, даже и очень дорогое, и тем более дороги препараты, которые вводятся в вену заведомым трупам, но государство идет на этот расход. Не дай бог, реаниматологи нарушат инструкции! Если нарушат, их могут обвинить чуть ли не в убийстве, и себе дешевле строго следовать даже самым идиотским инструкциям.
Так вот и лежат в реанимации рядом с живыми детьми существа, из ран которых давно не сочится кровь, на коже которых проступают трупные пятна, а в пробитых головках видно, во что превратился мозг… Не буду описывать подробно, но вещество это становится зеленого цвета… уже достаточно?
Так что, как правило, «на лестницу» относят уже заведомые трупы, даже и с соответствующим запахом. Почему «на лестницу»? А потому, что именно лестницу приспособили под эдакий промежуточный филиал морга: до самого морга далековато, и когда наступает время «снять с аппарата» давнего и заведомого покойничка, ребенку связывают ручки и ножки и относят на лестницу. Там очень холодно, место вполне подходит под морг. А утром создание, которому так не повезло, уносят в настоящий морг.
А с другой стороны, иногда «на лестницу» попадает и живой ребеночек. Бывает, и случайно – приняли за покойника и отнесли, не соблюдая всех инструкций, ведь препараты и аппараты все-таки очень уж дороги.
А бывает и совсем иначе… Скажем, привозят чудовищно истощенного ребенка, девочку трех месяцев от роду. На всем тельце – чудовищные язвы, потому что пьяная мать таскала ребенка попрошайничать, а вот перепеленать не считала необходимым – всякий раз находились у нее более важные занятия. Да и подавали побольше, если ребенок плачет жалобнее и видно искалеченное тельце. Добрые люди ведь не очень понимают, куда пойдут их сердобольные подаяния.
А тут не убереглась мамаша, и даже в тихом городке с населением меньше 100 тысяч человек, где и транспорта мало, и ездят машины небыстро, ухитрилась стать жертвой дорожно-транспортного происшествия. Ее саму, мамашу, грузовик вдавил в стену дома и превратил в груду мяса и костей (Жалеть ли о ней? Если не лицемерить, то вряд ли.), а ребенок со страшными травмами угодил все-таки не сразу в морг, а в детскую реанимацию. И через несколько часов ребенок умер, что (опять же – если не лицемерить) тоже к лучшему. Нарушая все и всяческие инструкции, врачи стали снимать младенца с аппарата, убирать капельницу… и вот тут-то послышался слабый плач, ребенок слабо засучил ножками.
А теперь давайте оценим ситуацию: глухая ночь, никто и ничего проверять никогда не будет. Ребенок, зачатый в пьяном виде, неизвестно зачем родившийся на свет; ребенок, который в любом случае не вырос бы психически нормальным; девочка, которой, если она и выживет, придется ампутировать обе раздавленные ручки.
Читатель вправе иметь собственное мнение по этому поводу, но я уверен – врачи приняли правильное решение, связав ручки и ножки еще шевелившемуся созданию и отнеся его на лестницу. Это жестоко?! Не в большей степени, чем жестока жизнь. И не в большей степени жестоко, чем обречь ребенка на дальнейшее существование – почти дебилку, наследственную алкоголичку без обеих рук. Это безнравственно?! Наверное. Но ведь вязали существу ручки-ножки и несли его на ледяную лестницу женщины, у большинства которых есть свои дети. Я не берусь быть нравственнее матерей, если они решают, что этому трехмесячному существу лучше не оставаться в этом мире.
Наташа, повествуя об этом эпизоде своей трудовой деятельности, сказала:
– Говорят, все реаниматологи после смерти сразу пойдут в ад…
Может быть, так и говорят, но я в этом не очень уверен. Ведь это бог допустил, чтобы дети рождались, жили и умирали так, как эта трехмесячная девочка без имени (если мать как-то и назвала – она уже не скажет, как). А люди живут и действуют в мире, который не они создавали и правила жизни в котором не они устанавливали.
Впрочем, пусть каждый решает сам. И пусть уж извинит меня читатель за нагромождение ужасов, но в конце концов он сам взял книгу с завлекательным словом «Жуть…» на обложке. Ну вот вам и жути, что называется, навалом, – в каждой реанимации каждого населенного пункта больше, чем в целом городе с привидениями.
А еще дежурящие в реанимации по ночам часто употребляют спиртные напитки, и я подозреваю, что дело тут вовсе не только в маленьком удовольствии, в развлечении на скучном дежурстве, и не только в «сугреве»…
Дело в том, что в реанимационный зал ведет длинный сводчатый коридор, в который не выходят никакие окна и двери. Надо так и идти метров пятнадцать по этому длинному, ночью ничем не освещенному коридору, соединяющему реанимацию и остальную клинику. И вот в этом коридоре порой раздаются шаги…
– Может, это главный врач вас проверяет? Хочет узнать, пьете вы на рабочем месте или ведете себя нравственно?
Наташа кокетливо смеется.
– Бывает, заходит врач… Его сразу слышно, как только он ступит в коридор, поэтому его проверки и не страшны: пусть себе проверяет. Пока он идет, мы сто раз бутылку уберем…
Нет, это совсем другие шаги. Они глухие, тихие, иногда даже думаешь – а может, мне это мерещится?
– А может, и правда мерещится?
– Нет, эти шаги слышат сразу несколько человек. Даже, бывает, говоришь кому-нибудь: мол, слышишь шаги?! А подружка и сама слышит, независимо от тебя. Так что вот…
И эти шаги не только тихие, глухие… Понимаете, они бывают разные. Иногда – топ-топ-топ! Как будто малыш бежит, годиков трех. Иногда – как будто семилетний.
– В общем, как побывавшие у вас… Так сказать клиенты.
– Да… Как побывавшие. Но связи прямой нет сразу скажу! Нельзя сказать, что вот кто побывал, того и шаги слышны.
– Шаги ведут к реанимации?
– Ну-у… Вести-то ведут, но никогда не бывает, чтобы привели. Так и затихают шаги в коридоре; все тише… тише… И конец, совсем их не слышно!
– С шагами врача, как я понимаю, эти шаги никогда не соединяются?
– Правильно понимаете. Врач врачом, а шаги эти… шагами. Появляются шаги… Кончаются шаги… сами по себе. Врач тут ни при чем, и если мы несем кого-то… ну, на лестницу выносим… это тоже другие шаги.
– И неужели никто ни разу не пытался в коридор выглянуть?
– Хе-хе-е…
Наташа уже изрядно приложилась к белому мартини, это начинает сказываться и на ее поведении. Вот сейчас она подпирает руками растрепанную голову, утыкается зрачками в мои зрачки, расплывается в откровенно нетрезвой улыбке.
– Вот вы поезжайте к нам и выходите в коридор… Погуляйте навстречу шагам.
– Нет, но звуки-то звуками, а неужели ничего так и не видели?!
– Не-а… Нам и шагов вполне достаточно.
Я потом еще раз вернулся к этим «шагам на лестнице», когда мы уже расставались, но не узнал ничего нового. То ли Наташа не хотела говорить, то ли сама не знала ничего, кроме рассказанного.
А ее настоящего имени и города, в котором раздаются шаги в коридоре, уж простите, я сообщать не буду. Но подозреваю, что нечто подобное можно отыскать и в реанимациях других городов, и не только сибирских, конечно.
Глава 8
КОЛЕСО
И снова по рельсам, по сердцу, по коже,
Колеса, колеса, колеса, колеса, колеса…
А. Галич
Одно из самых странных поверий, которые только доводилось мне когда-либо слышать, – это поверье о ведьмах, способных оборачиваться колесом. Такое поверье возможно только у людей достаточно цивилизованных, для которых колесо – в общем-то вполне обычное дело. Хотя, с другой стороны, тележные-то колеса были уже с очень ранних времен, с первых земледельческих цивилизаций.
Но интересно, что поверье про ведьм-колеса существует только в старообрядческой среде, в среде все-таки более развитой, более культурной, чем обычная крестьянская среда. Связана ли эта особенность с тем, что старообрядцы больше ориентировались на прогресс, на какие-то более современные формы жизни?
А то у крестьян ведьмы превращались в различных животных, прикидывались другими людьми, но вовсе не превращались в какие-то технические приспособления или в механизмы; а тут у старообрядцев – в тележные колеса… Такое колесо было раза в два выше обычного тележного колеса, то есть сантиметров 80 в диаметре, и катилось очень быстро по дороге или по тропинке, гораздо быстрее телеги. Катилось вполне сознательно, гналось за выбранной жертвой.
Гуляя один по полю или по лесу, особенно в вечернее время, человек должен был время от времени оглядываться, проверять – нет ли за ним колеса? Потому что колесо катилось не только очень быстро, но к тому же еще и бесшумно. Что должно было делать колесо, настигнув жертву, мнения расходились. Одни думали, что колесо попросту раздавит жертву. Ведь гнались такие колеса в основном за детьми и подростками, размер колеса вполне позволял раздавить малыша. Тележные колеса в деревнях частенько были с металлическими шинами. Даже на вид такие тележные колеса – тяжелые и жесткие, совершенно лишенные хотя бы кажущейся легкости автомобильного колеса. За человеком на вечерней тропинке гналось большое и страшное колесо, очень тяжелое и твердое. Так что вот одна версия – настигнет колесо убегающего мальчика или подростка и раздавит.
По другой версии, такое колесо как догонит человека, что сразу же превращается в ведьму, и уж сама ведьма дальше занимается жертвой. Правда, и тут мнения о том, что же делает в таком случае ведьма, расходились. Одни полагают, что она высасывает у жертвы кровь. Другие – что они, ведьмы, пожирают всю жертву, а третьи – что у жертвы, как только ее поймает ведьма, тут же наступает разрыв сердца, и ее труп остается на тропинке – ведьма мертвецов не трогает, крови их не пьет и мяса не ест.
В общем, ничего хорошего не ждет того, кто позволит себя догнать этому страшному колесу!
О ведьмах-колесах подробно рассказывал мне мой старший друг, Николай Савельевич Печуркин, проведший детство в одном из самых глухих уголков Сибири, в Васюганских болотах. Тут, на севере Томской области, болота занимают огромные площади плоской, как стол, Западно-Сибирской равнины.
Когда-то А.П. Чехов писал, что вообще все интересное в Сибири начинается не раньше Енисея, а от Урала до Енисея, на две тысячи километров, тянется скучная однообразная равнина, где не на чем и глазу остановиться. Как и всякая крайняя позиция, она не совсем справедлива, но что верно, то верно – Западно-Сибирская равнина несравненно скучнее, однообразнее, монотоннее, чем лежащая к западу от Урала Русская равнина. Если у читателя есть хоть малейшая возможность предпринять такое путешествие – советую ему проехать на поезде от Москвы на восток до Хабаровска или хотя бы до Иркутска. Не пожалеете! Уже хотя бы потому не пожалеете, что перед вами откроются просторы вашей собственной страны, и все, о чем я сейчас пишу, наполнится для вас величайшим смыслом.
До Урала все время будут какие-то повышения, понижения, перепады, переломы местности. Сам Урал – пусть невысокие, но горы – поразит вас разнообразием своей природы. Но потом… Потом поезд полтора суток будет двигаться через равнину, на которой почти нет повышений и понижений. Уже за Ачинском, в нескольких часах пути от Енисея, опять местность станет почти такой же, как на Русской равнине. А до этого производит впечатление в основном монотонность того, что видишь, отсутствие каких-то естественных ориентиров. Особенно поражает Барабинская степь – она в самом буквальном смысле слова плоская, как стол. Работать в Барабинской степи трудно, и вовсе не потому, что уже в конце мая пространство здесь плавится от жары, и все, что вы видите перед собой, дрожит от марева. И не только потому, что в степи мало воды, а расстояния огромны.
В Барабинской степи очень трудно понять, был ты уже в этом месте или нет. Такая же плоская степь, такой же сосновый бор на горизонте – ленточный бор вдоль русла ручья (к июню ручей уже высох). Такие же пыльные колеи, раздолбанная степная дорога, уводящая вдаль. И уж, конечно, такие же ястребы чертят небо в разных направлениях, но всегда на безопасном расстоянии…
Васюганский край лежит севернее на полтысячи километров; там уже нет и в помине степей, на сотни верст тянется темнохвойная тайга. Кедр, ель, пихта – хвойные породы с темной хвоей, глинистая мокрая земля, а на редких полянах – высокотравье, в котором влага сохраняется большую часть дня, а в пасмурные дни – до вечера и ночи, до следующей росы. Насекомым это, судя по всему, нравится, люди как-то менее довольны.
Но одно здесь так же, как и в Барабинской степи, – плоская как стол равнина, слабо наклоненная к Ледовитому океану. И на этой равнине образуются болота, равных которым найти трудно… Разве что в Африке, к северу от Великих озер, по притокам Нила болота тянутся на такие же громадные пространства на сотни и тысячи верст. Наши болота, конечно, холодные и большую часть года скованы льдом, завалены снегом. Снега в Западной Сибири выпадает очень много, земля одета покрывалом толщиной метров до полутора и двух…
Зимой-то по этим болотам вполне даже можно пройти, но вот с мая по сентябрь сделать это будет непросто. Только немногие люди, потратившие на это годы, даже десятки лет, научились искать тропинки через топи, продвигаться от одной возвышенной гривки к другой. Гривки тоже возвышаются над болотом от силы на метр, на два. Покрыты они чахлым осинником, слабыми пихтами, которым не за что зацепиться корнями, и даже идя по болоту, почти добравшись до очередного возвышения, довольно сложно догадаться, что перед тобой – гривка.
Такие гривки идеальное место для тех, кто хочет спрятаться, и в страшные годы сталинщины немало людей уходило на такие гривки – и насовсем, не желая послужить пушечным мясом на очередной войне, и на какое-то время пересидеть самое скверное, а то и попросту развести на гривке огород, половить рыбы в глубоких заводях. В годы, когда Сталин лично утруждал себя, выясняя – не должно быть больше одной пилы на четыре крестьянских хозяйства, не может частник косить траву для своего скота косой, должен рвать ее руками, – мешок картошки и окуней мог стать спасением от голодной смерти для целой семьи. А люди ведь страшные эгоисты – если не считать ничтожного процента патологических личностей, их куда больше мировой революции или там построения тысячелетних империй интересует жизнь и здоровье своих детей. Ах, эти непозволительные люди! Вечно они путаются под ногами строителей новых обществ и «великих» империй!
Васюганье, места по реке Томи (той самой, на которой стоит город Томск), по ее притокам, стало классическим местом ссылки в 1920–1930-е годы. Там кончили свои дни многие русские люди, в том числе и учитель С. Есенина Николай Алексеевич Клюев. В конце 1970-х годов река Томь начала подмывать высокий яр возле села Колпашево, и по реке поплыли сотни, тысячи мумифицированных трупов. Почему в песках Колпашева яра трупы мумифицировались, становились легкими и плавучими, я не могу объяснить, но вот именно таково их свойство.
А власти, естественно, прилагали невероятные усилия для того, чтобы любой ценой скрыть от населения страны совершенные здесь преступления. Трупы вылавливались, уничтожались по ночам, на Колпашевом яру велись целые раскопки, чтобы скрыть и тайком уничтожить как можно больше мумифицированных тел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46