– И с Бренданом.
– Миранда, ты очень хорошо поступаешь. Не думай, что я не понимаю, каких усилий это стоит. Мне жаль, что ты не рассказала нам все, когда это произошло. Страшно подумать, что ты была такой несчастной и ничего не сказала нам.
– Рассказывать было нечего. У всех сложилось неправильное представление.
– Если тебя это утешит, то Кэрри преобразилась. Ты видела, она стала выглядеть как ты. Она сделалась словно другим человеком. Я счастлива. Но одновременно почти и напугана.
– Ты имеешь в виду, что Брендан может оставить ее?
– О, даже не произноси это! В любом случае, кажется, он тоже обожает ее.
Я молчала целую секунду, и она резко сказала:
– Миранда! Ты так не думаешь?
– Они оба выглядят очень счастливыми, – сказала я.
– Ну а с тобой действительно все в порядке?
– Действительно. Но я скоро убегаю.
– Только перед тем как исчезнешь, скажи: ты заглянешь на выходных? Скажем, в воскресенье на ленч? Тогда мы сможем встретиться все вместе.
– Ты имеешь в виду с Бренданом тоже?
– С Кэрри и Бренданом, да.
У меня заныло в животе.
– Не уверена, что я тогда буду свободна.
– Я знаю, что для тебя это тяжело, Миранда, но чувствую, как это важно. Для Кэрри, я имею в виду.
– Мне совсем не тяжело. Совсем. Я просто не знаю, буду ли я свободна, вот и все.
– Мы можем перенести на субботу. Или даже на вечер, если тебя это устраивает. Или ты уезжаешь на все выходные?
– Хорошо. Воскресенье, – сказала я, сдаваясь.
– Все будет очень непринужденно. Тебе будет хорошо.
– Я знаю, что мне будет хорошо. Я не волнуюсь. Ни в малейшей степени. У всех сложилось неправильное представление.
– Может быть, ты кого-нибудь приведешь с собой?
– Что?
– Кого-нибудь. Ты знаешь. Если есть кто-то…
– Сейчас никого нет, мама.
– Прошло слишком мало времени.
– Сейчас мне уже пора уходить.
– Миранда…
– Да?
– О, не знаю. Просто… ну, тебе всегда везло. Пусть теперь наступит очередь Кэрри. Не стой на ее пути.
– Это глупо.
– Пожалуйста.
Я представила, как она крепко сжимает телефонную трубку, ее напряженное, нахмуренное лицо, прядь волос, всегда свисающую над глазом.
– Все будет хорошо, – сказала я только для того, чтобы остановить ее. – Обещаю, что ничего не стану делать, чтобы встать на пути Кэрри. А сейчас мне действительно пора идти. Увидимся завтра, когда я заберу Троя, ладно?
– Спасибо, дорогая Миранда, – сказала она прочувствованно. – Благодарю тебя.
* * *
– Я никогда не встречалась с ним, нет?
Мы сидели на полу, поджав ноги по-турецки, прислонившись спиной к дивану, и ели печеную картошку. Лаура положила на картошку сметану, а я, очистив, намазала толстым слоем масла и посыпала сверху тертым сыром. Очень приятно. На улице было темно и сыро.
– Нет, все произошло так быстро. Ты уехала в Барселону еще до начала, а вернулась, когда все уже было кончено.
– Это ты порвала с ним?
– Именно я.
– Так почему ты против?
– Не против, – успела произнести я до того, как у нее вырвалось:
– Ты против. Могу точно сказать, что ты против.
На мгновение я задумалась.
– Да, против. Потому что от этого бросает в дрожь. Возникает неприятное ощущение кровосмешения. А то, как об этом думают моя мама и, надо полагать, все остальные, убивает меня. Мне хочется сокрушить все вокруг.
– Понимаю, это должно быть болезненно, но и довольно смешно.
– Нет, – сказала я. – Никоим образом, совсем не смешно. Она называет его «Брен».
– Ну…
– А он называет меня «Мирри».
– Семьи, туманно сказала Лаура.
Она вытерла подбородок.
– Мирри, – повторила я. Затем добавила: – Слишком сильно реагирую?
– Вполне возможно.
– Да, ты права. Слишком сильно реагирую.
Я съела весь картофель. Осталась только хрустящая кожура. Я положила на нее еще немного масла и откусила кусочек. Затем выпила большой глоток вина. Мне не хотелось двигаться; здесь было тепло, и я была сыта и ощущала приятную усталость, а на улице ветер с шумом гулял по деревьям, машины проезжали по лужам.
– Как дела с Тони? – спросила я немного погодя.
– О… Все хорошо. Так я полагаю.
Я взглянула на нее. Она заправила свои блестящие черные волосы за уши, лицо стало совсем юным.
– Ты полагаешь? Что это значит?
– Все в порядке. Знаешь, просто иногда… – Она замялась.
– Иногда?
– Иногда мне хочется знать, что будет дальше. – Она нахмурилась и разлила остатки вина в стаканы. – Я имею в виду, что мы вместе почти уже три года. Что же, мы будем продолжать так и дальше? По-моему, именно этого хотел бы Тони – просто продолжать в том же духе год за годом, нам так удобно друг с другом, словно мы уже давно женаты, только дома у нас разные. Или мы начинаем жить вместе – правильно, я хочу сказать. Покупаем жилье. Холодильник. Тарелки. Ставим вместе наши книги и компакт-диски. Ты знаешь. А если нет, что же мы делаем сейчас вместе? Нужно продолжать движение вперед, да?
– Не знаю. У меня никогда не было таких продолжительных отношений.
– В том-то и дело. В твоей жизни сплошные драмы и переживания.
– У меня?
– Все начинается и все кончается.
– И вообще ничего не происходит.
– Да, – сказала она с сомнением. – Но мне только двадцать шесть. Закончилась ли эта часть моей жизни? Можно так считать?
– Вы хотите съезжаться вместе?
– Ну, иногда я думаю, это было бы…
Но тут мы услышали, как в замочной скважине повернули ключ, и дверь распахнулась.
– Привет, – бодро сказал Тони, с шумом опуская сумку на пол прихожей, сбрасывая с ног сначала один ботинок, затем второй, они полетели по деревянным доскам.
Он вошел в комнату, на лбу мокрые волосы, щеки раскраснелись на свежем воздухе.
– О, Миранда, привет! Как поживаешь?
Он наклонился и поцеловал Лауру, она положила руку на его щеку и улыбнулась ему. Мне показалось, что все в порядке.
Он появился в дверях до того, как я успела припарковать свой автофургон, и уже бежал ко мне по садовой дорожке. Он не мог помахать мне, потому что в одной руке у него был полиэтиленовый пакет, набитый до отказа, а в другой он держал свой ранец, лицо сияло, он широко улыбался и что-то говорил мне, а я не могла ничего услышать. Он зацепился за что-то на дорожке и немного споткнулся. Ранец повис вдоль ноги, но он продолжал улыбаться и произносить какие-то слова. Иногда было больнее видеть Троя счастливым, чем в подавленном настроении.
– Здравствуй, – сказала я, а он уже открывал дверь и забирался на пассажирское сиденье, при этом пакет закрутился вокруг угловатого тела. – Как дела?
– Прекрасно. Хорошо. Правда, хорошо. – Он накинул ремни безопасности на себя и свой багаж и застегнул их. – Я учусь играть на гитаре, понимаешь? Помнишь нашу старую гитару? Я нашел ее в кладовке. Она немного растрескалась, но не думаю, что это имеет значение на данный момент. К тому же надеюсь, что смогу приготовить ужин для нас сегодня вечером, хорошо? Я захватил все, что требуется, с собой. У тебя ведь нет других планов, да?
– Нет, – сказала я. – Никаких других планов. Что у нас будет?
– Острые профитроли прежде всего, – сказал он. – Я увидел их рецепт в этой маминой кулинарной книге, там говорится, что их приготовить очень легко. У меня ничего нет, чтобы заполнить их, но у тебя, должно быть, найдется хоть что-то, что можно будет положить в них. Может быть, сыр? Или мясо тунца? Даже у тебя должна быть баночка тунца где-нибудь в буфете. Потом шашлычки. Сначала все нужно замариновать, хотя на это может потребоваться какое-то время. Я начну сразу, как только мы войдем к тебе в квартиру. Я не подумал о пудинге. А ты действительно хочешь пудинг? Я думал, вполне достаточно закуски и шашлычков. Я могу приготовить рисовый пудинг. Но подожди, у нас будет рис к шашлыкам, поэтому, наверное, идея никуда не годится.
– Не надо пудинга, – сказала я.
Я уже могла представить картину того хаоса, который ожидает меня впереди.
Каждый четверг я навещала Троя. Это была своего рода постоянная договоренность в течение двух последних лет, когда ему исполнилось пятнадцать и он попал в беду. Я забирала его от мамы и папы после работы, а привозила обратно поздно вечером или укладывала спать на своем проваливающемся диване-кровати. Иногда мы ходили в кино или на концерт. Время от времени он встречался с моими друзьями. В прошлый четверг я брала его с собой в бар, где были Лаура и Тони, а также еще одна парочка, но он находился в одном из своих летаргических состояний, просто опустил голову на стол после первого глотка пива и заснул. Иногда он кажется невообразимо застенчивым, а порой не вызывает никакого беспокойства. Он может взять книгу в середине разговора и уйти с ней, когда ему захочется.
Довольно часто мы просто возвращались ко мне и вместе готовили еду. В течение нескольких последних недель он пристрастился к кулинарии, с переменными результатами. Загорался энтузиазмом, который быстро угасал. Прошел он и этап таких игр, которые требуют большого терпения. Он должен был довести игру до самого конца и только после этого мог заниматься чем-нибудь другим. Если удавалось выигрывать, это был хороший конец, но удавалось ему очень редко. Летом было фанатичное увлечение картинками-загадками. Он принес одну такую ко мне в квартиру, она называлась «Самая трудная в мире картинка-загадка». Она состояла из тысяч мелких кусочков с картинками с двух сторон. И неизвестно, каким должно быть окончательное изображение. В течение многих недель я не могла воспользоваться своим столом, потому что он был завален этими кусочками – с одной стороны прямые края, а в середине постепенно появляющееся изображение уличной сценки. Внезапно ему это надоело.
– Какой толк собирать картинки-загадки? – спросил он меня. – Работаешь с утра до ночи, а после того как сложишь, нужно все смешать и снова положить в коробку.
Он работал часами целые дни напролет, но никогда ничего так и не смог собрать, сейчас эта коробка у меня под кроватью.
В какой момент все пошло неправильно? Именно такой вопрос иногда задавала моя мать, особенно когда Трой был молчалив и замкнут, прячась в своей спальне, лицо – мрачная маска. Он всегда был умный, временами непостижимо, ошеломляюще умный, заговорил, когда ему был всего лишь один год, уже в три года начал читать, поражал учителей отличными способностями, родители хвастались им перед своими друзьями. Его демонстрировали на различных собраниях, осыпали школьными грамотами, о нем писали в местной газете, переводили в классы, где учились дети старше на один, два года, но и были выше его на два фута; казалось, что он вообще никогда не вырастет. Он был крошечный, с острыми костлявыми коленками и торчащими ушами.
Над ним издевались. Это не значит, что его отталкивали на игровой площадке или насмехались над ним как над зубрилом. Его систематически изводила группа мальчишек, все остальные не принимали его в свою компанию. Хулиганы называли его Трой Бой, закрывали в школьных туалетах, привязывали к дереву за стоянкой для велосипедов, бросали в грязь его книги и топтали их, пускали по классу записки, обзывая его девчонкой и геем. Били его в живот, гонялись за ним после занятий. Он никогда ничего никому не рассказывал, к этому времени мы с Кэрри уже были значительно старше его и находились совершенно в других мирах. Он не жаловался учителям или родителям, которые и знали только то, что он спокойный и «отличается» от других мальчиков в классе. Он просто работал больше, чем всегда, и приобрел педантичную и немного саркастическую мину, которая изолировала его еще больше.
Наконец, когда ему исполнилось тринадцать, родителей вызвали в школу, потому что застали его, когда он бросался шутихами в мальчиков на игровой площадке. Он был вне себя от ярости, рыдал и ругал каждого, кто приближался к нему, словно результаты жестокого восьмилетнего обращения все вдруг всплыли на поверхность. Его временно исключили из школы на неделю, в течение которой он не выдержал и признался маме, которая разбушевалась и устроила в школе шум. Мальчиков построили перед директором, оставив после уроков. Но каким образом можно приказать детям, чтобы они любили кого-то и дружили с кем-то, особенно если этот кто-то похож на моего младшего брата: застенчивого, запуганного, бесполезного для общества, искалеченного собственным разумом особого свойства? И каким образом можно устранить дефект, который встроен в фундамент? Если речь идет о домах, то значительно легче разрушить дом до основания и построить заново. С людьми же так поступать невозможно.
К этому времени я уже окончила колледж. Я не понимала, насколько все серьезно, пока Трой не приступил к сдаче экзаменов на аттестат зрелости. Может быть, не хотела понимать. Предполагалось, что он хорошо все сдаст. Он сказал, что экзамены прошли прекрасно, но более конкретных сведений добиться не удалось. Оказалось, он не сдал ни единого экзамена. Сидел в парке около школы, бросая хлеб уткам, пристально разглядывая мусор на берегах пруда, глядя на свои часы. Когда родители обнаружили это, они были ошеломлены. Помню, я однажды днем была у них, когда мама, рыдая, спрашивала у него, в чем она допустила ошибку и была ли она совсем плохой матерью; Трой же просто сидел, не разговаривая, но со смешанным выражением триумфа и стыда на лице, что напугало меня. Консультант сказал, что это был крик о помощи. Спустя несколько месяцев, когда Трой порезал себя – десятки неглубоких порезов на предплечье, – он назвал это еще одним криком о помощи. И то, что иногда он не хотел подниматься с постели по утрам, тоже было криком о помощи.
Он не вернулся в школу. Был приглашен частный преподаватель, и усилено психотерапевтическое лечение. Три раза в неделю он посещает женщину, после имени которой стоит много букв, соответствующих ее ученым званиям, чтобы поговорить о своих проблемах. Так же часто я расспрашиваю его о том, что происходит на этих сорокапятиминутных встречах, но он только хмурится и пожимает плечами.
– Очень часто я сплю, – говорит он. – Ложусь на кушетку и закрываю глаза, а потом неожиданно раздается голос, сообщающий, что мой сеанс закончился.
– Как вообще дела? – спросила я, пока заваривала чай в чайнике, а он нарезал красный перец тонкими полосками.
На кухне уже был полный беспорядок. Рис так бурно кипел в кастрюле, что крышка прыгала, а вода из-под крышки выливалась на плиту. Яичная скорлупа разбросана на столе. Посуда и ложки нагромождены в раковине. На линолеуме рассыпана мука, словно прошел легкий снегопад.
– Ты заметила, – поинтересовался он, – что люди меня всегда спрашивают, как я себя чувствую, каким-то особым, деликатным тоном?
– Прости, – сказала я.
– Мне до смерти надоели разговоры обо мне. А как тебе?
– Нормально.
– Нет, ты-то, как принято считать, нормально говоришь со мной. Это у нас взаимно. Я разговариваю с тобой, ты – со мной.
– Действительно, «нормально», похоже, самое подходящее слово. Много говорить не о чем.
Он кивнул.
– Брендан собирается научить меня ловить рыбу, – сказал он.
– Я не знала, что ты любишь рыбачить.
– А я и не люблю. Я никогда не рыбачил. Но он говорит, что когда-нибудь мы сможем отправиться к морю, где у его друга есть лодка, и наловить скумбрии. Говорит, что нужно просто вытаскивать ее из воды, одну за другой, а потом сразу приготовлять на костре.
– Звучит заманчиво.
– Он говорит, что даже в дождь приятно сидеть в лодке и ждать, когда натянется леска.
– Наверное, ты часто встречался с ним?
– Несколько раз.
– И он тебе понравился?
– Да. Хотя я не могу представить тебя с ним.
– Почему нет?
Он пожал плечами:
– Он не в твоем стиле.
– А какой же у меня стиль?
– Ты больше человек-кошка, чем человек-собака.
– Не возьму в толк, о чем ты.
– Он больше похож на собаку, чем на кошку, не понимаешь? Нетерпеливый, стремящийся к тому, чтобы его заметили. Кошки более независимые и равнодушные.
– Значит, я независимая и равнодушная?
– Нет, со мной ты не такая. Но такая с людьми, которых знаешь не так хорошо.
– Тогда кто же ты?
– Выдра, – сразу ответил он.
– Ты и впрямь думал об этом.
– Мама – кенгуру.
– Кенгуру?
– И она никак не может привыкнуть к тому, что мы уже не сидим в ее сумке. Правда, время от времени я заползаю туда и потом выползаю.
– А отец?
– Однажды у Брендана тоже были проблемы со здоровьем, – сказал Трой.
Он начал поочередно нанизывать кусочки баранины и перца на шампуры.
– Неужели? Я ничего не знала об этом.
– Он признался, что никогда никому ничего не рассказывал. Но он сделал для меня исключение, потому что хотел, чтобы я знал: боль может быть похожа на проклятие, и в то же время можно обратить ее в дар.
– Он так сказал?
– Да. В нем есть что-то от хиппи, знаешь…
– Думаю, мне нужно выпить пива.
– Папа – утка.
– Не думаю, что он похож на нее.
– С утками все в порядке. Они оптимисты.
– А Кэрри?
– Что ты скажешь насчет газели?
– Брендан говорил тебе что-нибудь обо мне?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
– Миранда, ты очень хорошо поступаешь. Не думай, что я не понимаю, каких усилий это стоит. Мне жаль, что ты не рассказала нам все, когда это произошло. Страшно подумать, что ты была такой несчастной и ничего не сказала нам.
– Рассказывать было нечего. У всех сложилось неправильное представление.
– Если тебя это утешит, то Кэрри преобразилась. Ты видела, она стала выглядеть как ты. Она сделалась словно другим человеком. Я счастлива. Но одновременно почти и напугана.
– Ты имеешь в виду, что Брендан может оставить ее?
– О, даже не произноси это! В любом случае, кажется, он тоже обожает ее.
Я молчала целую секунду, и она резко сказала:
– Миранда! Ты так не думаешь?
– Они оба выглядят очень счастливыми, – сказала я.
– Ну а с тобой действительно все в порядке?
– Действительно. Но я скоро убегаю.
– Только перед тем как исчезнешь, скажи: ты заглянешь на выходных? Скажем, в воскресенье на ленч? Тогда мы сможем встретиться все вместе.
– Ты имеешь в виду с Бренданом тоже?
– С Кэрри и Бренданом, да.
У меня заныло в животе.
– Не уверена, что я тогда буду свободна.
– Я знаю, что для тебя это тяжело, Миранда, но чувствую, как это важно. Для Кэрри, я имею в виду.
– Мне совсем не тяжело. Совсем. Я просто не знаю, буду ли я свободна, вот и все.
– Мы можем перенести на субботу. Или даже на вечер, если тебя это устраивает. Или ты уезжаешь на все выходные?
– Хорошо. Воскресенье, – сказала я, сдаваясь.
– Все будет очень непринужденно. Тебе будет хорошо.
– Я знаю, что мне будет хорошо. Я не волнуюсь. Ни в малейшей степени. У всех сложилось неправильное представление.
– Может быть, ты кого-нибудь приведешь с собой?
– Что?
– Кого-нибудь. Ты знаешь. Если есть кто-то…
– Сейчас никого нет, мама.
– Прошло слишком мало времени.
– Сейчас мне уже пора уходить.
– Миранда…
– Да?
– О, не знаю. Просто… ну, тебе всегда везло. Пусть теперь наступит очередь Кэрри. Не стой на ее пути.
– Это глупо.
– Пожалуйста.
Я представила, как она крепко сжимает телефонную трубку, ее напряженное, нахмуренное лицо, прядь волос, всегда свисающую над глазом.
– Все будет хорошо, – сказала я только для того, чтобы остановить ее. – Обещаю, что ничего не стану делать, чтобы встать на пути Кэрри. А сейчас мне действительно пора идти. Увидимся завтра, когда я заберу Троя, ладно?
– Спасибо, дорогая Миранда, – сказала она прочувствованно. – Благодарю тебя.
* * *
– Я никогда не встречалась с ним, нет?
Мы сидели на полу, поджав ноги по-турецки, прислонившись спиной к дивану, и ели печеную картошку. Лаура положила на картошку сметану, а я, очистив, намазала толстым слоем масла и посыпала сверху тертым сыром. Очень приятно. На улице было темно и сыро.
– Нет, все произошло так быстро. Ты уехала в Барселону еще до начала, а вернулась, когда все уже было кончено.
– Это ты порвала с ним?
– Именно я.
– Так почему ты против?
– Не против, – успела произнести я до того, как у нее вырвалось:
– Ты против. Могу точно сказать, что ты против.
На мгновение я задумалась.
– Да, против. Потому что от этого бросает в дрожь. Возникает неприятное ощущение кровосмешения. А то, как об этом думают моя мама и, надо полагать, все остальные, убивает меня. Мне хочется сокрушить все вокруг.
– Понимаю, это должно быть болезненно, но и довольно смешно.
– Нет, – сказала я. – Никоим образом, совсем не смешно. Она называет его «Брен».
– Ну…
– А он называет меня «Мирри».
– Семьи, туманно сказала Лаура.
Она вытерла подбородок.
– Мирри, – повторила я. Затем добавила: – Слишком сильно реагирую?
– Вполне возможно.
– Да, ты права. Слишком сильно реагирую.
Я съела весь картофель. Осталась только хрустящая кожура. Я положила на нее еще немного масла и откусила кусочек. Затем выпила большой глоток вина. Мне не хотелось двигаться; здесь было тепло, и я была сыта и ощущала приятную усталость, а на улице ветер с шумом гулял по деревьям, машины проезжали по лужам.
– Как дела с Тони? – спросила я немного погодя.
– О… Все хорошо. Так я полагаю.
Я взглянула на нее. Она заправила свои блестящие черные волосы за уши, лицо стало совсем юным.
– Ты полагаешь? Что это значит?
– Все в порядке. Знаешь, просто иногда… – Она замялась.
– Иногда?
– Иногда мне хочется знать, что будет дальше. – Она нахмурилась и разлила остатки вина в стаканы. – Я имею в виду, что мы вместе почти уже три года. Что же, мы будем продолжать так и дальше? По-моему, именно этого хотел бы Тони – просто продолжать в том же духе год за годом, нам так удобно друг с другом, словно мы уже давно женаты, только дома у нас разные. Или мы начинаем жить вместе – правильно, я хочу сказать. Покупаем жилье. Холодильник. Тарелки. Ставим вместе наши книги и компакт-диски. Ты знаешь. А если нет, что же мы делаем сейчас вместе? Нужно продолжать движение вперед, да?
– Не знаю. У меня никогда не было таких продолжительных отношений.
– В том-то и дело. В твоей жизни сплошные драмы и переживания.
– У меня?
– Все начинается и все кончается.
– И вообще ничего не происходит.
– Да, – сказала она с сомнением. – Но мне только двадцать шесть. Закончилась ли эта часть моей жизни? Можно так считать?
– Вы хотите съезжаться вместе?
– Ну, иногда я думаю, это было бы…
Но тут мы услышали, как в замочной скважине повернули ключ, и дверь распахнулась.
– Привет, – бодро сказал Тони, с шумом опуская сумку на пол прихожей, сбрасывая с ног сначала один ботинок, затем второй, они полетели по деревянным доскам.
Он вошел в комнату, на лбу мокрые волосы, щеки раскраснелись на свежем воздухе.
– О, Миранда, привет! Как поживаешь?
Он наклонился и поцеловал Лауру, она положила руку на его щеку и улыбнулась ему. Мне показалось, что все в порядке.
Он появился в дверях до того, как я успела припарковать свой автофургон, и уже бежал ко мне по садовой дорожке. Он не мог помахать мне, потому что в одной руке у него был полиэтиленовый пакет, набитый до отказа, а в другой он держал свой ранец, лицо сияло, он широко улыбался и что-то говорил мне, а я не могла ничего услышать. Он зацепился за что-то на дорожке и немного споткнулся. Ранец повис вдоль ноги, но он продолжал улыбаться и произносить какие-то слова. Иногда было больнее видеть Троя счастливым, чем в подавленном настроении.
– Здравствуй, – сказала я, а он уже открывал дверь и забирался на пассажирское сиденье, при этом пакет закрутился вокруг угловатого тела. – Как дела?
– Прекрасно. Хорошо. Правда, хорошо. – Он накинул ремни безопасности на себя и свой багаж и застегнул их. – Я учусь играть на гитаре, понимаешь? Помнишь нашу старую гитару? Я нашел ее в кладовке. Она немного растрескалась, но не думаю, что это имеет значение на данный момент. К тому же надеюсь, что смогу приготовить ужин для нас сегодня вечером, хорошо? Я захватил все, что требуется, с собой. У тебя ведь нет других планов, да?
– Нет, – сказала я. – Никаких других планов. Что у нас будет?
– Острые профитроли прежде всего, – сказал он. – Я увидел их рецепт в этой маминой кулинарной книге, там говорится, что их приготовить очень легко. У меня ничего нет, чтобы заполнить их, но у тебя, должно быть, найдется хоть что-то, что можно будет положить в них. Может быть, сыр? Или мясо тунца? Даже у тебя должна быть баночка тунца где-нибудь в буфете. Потом шашлычки. Сначала все нужно замариновать, хотя на это может потребоваться какое-то время. Я начну сразу, как только мы войдем к тебе в квартиру. Я не подумал о пудинге. А ты действительно хочешь пудинг? Я думал, вполне достаточно закуски и шашлычков. Я могу приготовить рисовый пудинг. Но подожди, у нас будет рис к шашлыкам, поэтому, наверное, идея никуда не годится.
– Не надо пудинга, – сказала я.
Я уже могла представить картину того хаоса, который ожидает меня впереди.
Каждый четверг я навещала Троя. Это была своего рода постоянная договоренность в течение двух последних лет, когда ему исполнилось пятнадцать и он попал в беду. Я забирала его от мамы и папы после работы, а привозила обратно поздно вечером или укладывала спать на своем проваливающемся диване-кровати. Иногда мы ходили в кино или на концерт. Время от времени он встречался с моими друзьями. В прошлый четверг я брала его с собой в бар, где были Лаура и Тони, а также еще одна парочка, но он находился в одном из своих летаргических состояний, просто опустил голову на стол после первого глотка пива и заснул. Иногда он кажется невообразимо застенчивым, а порой не вызывает никакого беспокойства. Он может взять книгу в середине разговора и уйти с ней, когда ему захочется.
Довольно часто мы просто возвращались ко мне и вместе готовили еду. В течение нескольких последних недель он пристрастился к кулинарии, с переменными результатами. Загорался энтузиазмом, который быстро угасал. Прошел он и этап таких игр, которые требуют большого терпения. Он должен был довести игру до самого конца и только после этого мог заниматься чем-нибудь другим. Если удавалось выигрывать, это был хороший конец, но удавалось ему очень редко. Летом было фанатичное увлечение картинками-загадками. Он принес одну такую ко мне в квартиру, она называлась «Самая трудная в мире картинка-загадка». Она состояла из тысяч мелких кусочков с картинками с двух сторон. И неизвестно, каким должно быть окончательное изображение. В течение многих недель я не могла воспользоваться своим столом, потому что он был завален этими кусочками – с одной стороны прямые края, а в середине постепенно появляющееся изображение уличной сценки. Внезапно ему это надоело.
– Какой толк собирать картинки-загадки? – спросил он меня. – Работаешь с утра до ночи, а после того как сложишь, нужно все смешать и снова положить в коробку.
Он работал часами целые дни напролет, но никогда ничего так и не смог собрать, сейчас эта коробка у меня под кроватью.
В какой момент все пошло неправильно? Именно такой вопрос иногда задавала моя мать, особенно когда Трой был молчалив и замкнут, прячась в своей спальне, лицо – мрачная маска. Он всегда был умный, временами непостижимо, ошеломляюще умный, заговорил, когда ему был всего лишь один год, уже в три года начал читать, поражал учителей отличными способностями, родители хвастались им перед своими друзьями. Его демонстрировали на различных собраниях, осыпали школьными грамотами, о нем писали в местной газете, переводили в классы, где учились дети старше на один, два года, но и были выше его на два фута; казалось, что он вообще никогда не вырастет. Он был крошечный, с острыми костлявыми коленками и торчащими ушами.
Над ним издевались. Это не значит, что его отталкивали на игровой площадке или насмехались над ним как над зубрилом. Его систематически изводила группа мальчишек, все остальные не принимали его в свою компанию. Хулиганы называли его Трой Бой, закрывали в школьных туалетах, привязывали к дереву за стоянкой для велосипедов, бросали в грязь его книги и топтали их, пускали по классу записки, обзывая его девчонкой и геем. Били его в живот, гонялись за ним после занятий. Он никогда ничего никому не рассказывал, к этому времени мы с Кэрри уже были значительно старше его и находились совершенно в других мирах. Он не жаловался учителям или родителям, которые и знали только то, что он спокойный и «отличается» от других мальчиков в классе. Он просто работал больше, чем всегда, и приобрел педантичную и немного саркастическую мину, которая изолировала его еще больше.
Наконец, когда ему исполнилось тринадцать, родителей вызвали в школу, потому что застали его, когда он бросался шутихами в мальчиков на игровой площадке. Он был вне себя от ярости, рыдал и ругал каждого, кто приближался к нему, словно результаты жестокого восьмилетнего обращения все вдруг всплыли на поверхность. Его временно исключили из школы на неделю, в течение которой он не выдержал и признался маме, которая разбушевалась и устроила в школе шум. Мальчиков построили перед директором, оставив после уроков. Но каким образом можно приказать детям, чтобы они любили кого-то и дружили с кем-то, особенно если этот кто-то похож на моего младшего брата: застенчивого, запуганного, бесполезного для общества, искалеченного собственным разумом особого свойства? И каким образом можно устранить дефект, который встроен в фундамент? Если речь идет о домах, то значительно легче разрушить дом до основания и построить заново. С людьми же так поступать невозможно.
К этому времени я уже окончила колледж. Я не понимала, насколько все серьезно, пока Трой не приступил к сдаче экзаменов на аттестат зрелости. Может быть, не хотела понимать. Предполагалось, что он хорошо все сдаст. Он сказал, что экзамены прошли прекрасно, но более конкретных сведений добиться не удалось. Оказалось, он не сдал ни единого экзамена. Сидел в парке около школы, бросая хлеб уткам, пристально разглядывая мусор на берегах пруда, глядя на свои часы. Когда родители обнаружили это, они были ошеломлены. Помню, я однажды днем была у них, когда мама, рыдая, спрашивала у него, в чем она допустила ошибку и была ли она совсем плохой матерью; Трой же просто сидел, не разговаривая, но со смешанным выражением триумфа и стыда на лице, что напугало меня. Консультант сказал, что это был крик о помощи. Спустя несколько месяцев, когда Трой порезал себя – десятки неглубоких порезов на предплечье, – он назвал это еще одним криком о помощи. И то, что иногда он не хотел подниматься с постели по утрам, тоже было криком о помощи.
Он не вернулся в школу. Был приглашен частный преподаватель, и усилено психотерапевтическое лечение. Три раза в неделю он посещает женщину, после имени которой стоит много букв, соответствующих ее ученым званиям, чтобы поговорить о своих проблемах. Так же часто я расспрашиваю его о том, что происходит на этих сорокапятиминутных встречах, но он только хмурится и пожимает плечами.
– Очень часто я сплю, – говорит он. – Ложусь на кушетку и закрываю глаза, а потом неожиданно раздается голос, сообщающий, что мой сеанс закончился.
– Как вообще дела? – спросила я, пока заваривала чай в чайнике, а он нарезал красный перец тонкими полосками.
На кухне уже был полный беспорядок. Рис так бурно кипел в кастрюле, что крышка прыгала, а вода из-под крышки выливалась на плиту. Яичная скорлупа разбросана на столе. Посуда и ложки нагромождены в раковине. На линолеуме рассыпана мука, словно прошел легкий снегопад.
– Ты заметила, – поинтересовался он, – что люди меня всегда спрашивают, как я себя чувствую, каким-то особым, деликатным тоном?
– Прости, – сказала я.
– Мне до смерти надоели разговоры обо мне. А как тебе?
– Нормально.
– Нет, ты-то, как принято считать, нормально говоришь со мной. Это у нас взаимно. Я разговариваю с тобой, ты – со мной.
– Действительно, «нормально», похоже, самое подходящее слово. Много говорить не о чем.
Он кивнул.
– Брендан собирается научить меня ловить рыбу, – сказал он.
– Я не знала, что ты любишь рыбачить.
– А я и не люблю. Я никогда не рыбачил. Но он говорит, что когда-нибудь мы сможем отправиться к морю, где у его друга есть лодка, и наловить скумбрии. Говорит, что нужно просто вытаскивать ее из воды, одну за другой, а потом сразу приготовлять на костре.
– Звучит заманчиво.
– Он говорит, что даже в дождь приятно сидеть в лодке и ждать, когда натянется леска.
– Наверное, ты часто встречался с ним?
– Несколько раз.
– И он тебе понравился?
– Да. Хотя я не могу представить тебя с ним.
– Почему нет?
Он пожал плечами:
– Он не в твоем стиле.
– А какой же у меня стиль?
– Ты больше человек-кошка, чем человек-собака.
– Не возьму в толк, о чем ты.
– Он больше похож на собаку, чем на кошку, не понимаешь? Нетерпеливый, стремящийся к тому, чтобы его заметили. Кошки более независимые и равнодушные.
– Значит, я независимая и равнодушная?
– Нет, со мной ты не такая. Но такая с людьми, которых знаешь не так хорошо.
– Тогда кто же ты?
– Выдра, – сразу ответил он.
– Ты и впрямь думал об этом.
– Мама – кенгуру.
– Кенгуру?
– И она никак не может привыкнуть к тому, что мы уже не сидим в ее сумке. Правда, время от времени я заползаю туда и потом выползаю.
– А отец?
– Однажды у Брендана тоже были проблемы со здоровьем, – сказал Трой.
Он начал поочередно нанизывать кусочки баранины и перца на шампуры.
– Неужели? Я ничего не знала об этом.
– Он признался, что никогда никому ничего не рассказывал. Но он сделал для меня исключение, потому что хотел, чтобы я знал: боль может быть похожа на проклятие, и в то же время можно обратить ее в дар.
– Он так сказал?
– Да. В нем есть что-то от хиппи, знаешь…
– Думаю, мне нужно выпить пива.
– Папа – утка.
– Не думаю, что он похож на нее.
– С утками все в порядке. Они оптимисты.
– А Кэрри?
– Что ты скажешь насчет газели?
– Брендан говорил тебе что-нибудь обо мне?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31