Лезвие ножа выходит из дерева.
Арлетта встает, держа нож между зубами. Из губ у нее сочится кровь.
Хеминг поднимает ее руку.
— Ты победила! Ты победила!
Лодин безмолвствует. Королева кричит надтреснутым голосом со своего конца стола:
— Лей больше жира!
Лодин вскакивает на лавку, и, когда мимо него проносят чашку с жиром, он плюет в нее огнем. Это колдовство. Жир загорается, никто не может объяснить, как это получилось. Рабыня, державшая чашку в руках, с криком роняет ее, бусинки жира гаснут, сверкнув на мгновение. Кто-то хлопает в ладоши. Лодин вернул себе то, что он потерял, не сумев выдернуть нож.
Неожиданно на старую Отту накатывает волна злобы. Она выпила несколько лишних кружек меду и теперь еле держится на ногах.
— Эта похлебка из собачины! — кричит она из своего темного угла.
Отта тоже скоро умрет. Она в этом не сомневается. Перед смертью королева прикажет своей самой старой и слабой рабыне последовать за ней. Отта мечтает об этом. Она боится лишь одного: как бы ей перед смертью обманом не подсунули похлебку из собачьего мяса. Хаке закатывает ей оплеуху.
— Вечно одно и то же, — устало говорит он.
Я не свожу глаз с Хаке: ястребник — опасный человек.
Праздник в самом разгаре, сейчас произойдет то, чего все ждут. Приносят и зажигают факелы. Их втыкают в земляной пол на небольшом расстоянии друг от друга. Между факелами кидают серебряные украшения. Гюрд и Одни получили приказ от королевы. Обе молоды и красивы. Они послушно раздеваются, снимая с себя все до последней нитки. Им предстоит проползти между факелами и подобрать украшения. Для этого требуется изрядная ловкость. Нельзя слишком приближаться к огню — могут вспыхнуть волосы. Женщины ползут на коленях, извиваются, отвернув лицо от одного факела, они чересчур приближаются к другому. Я наблюдаю за королевой — в глазах у нее жадная радость, но смотрит она не на ползающих женщин, а на мужчин, которые пожирают их глазами.
Все в порядке.
Одни и Гюрд подобрали все украшения.
Они встают.
— Одевайтесь! — кричит королева.
И повышает голос:
— Нынче ночью никто из вас не коснется этих женщин даже пальцем!… Она машет рукой, и слуги подносят факелы к ней поближе. Теперь ее хорошо видно всем.
Она встает.
В пиршественном покое становится очень тихо — кто был пьян, сразу протрезвели, кого переполняла радость, теперь душит страх.
Королева выжидает, переводя взгляд с одного лица на другое. Потом говорит:
— Королева Усеберга приняла решение. Меня похоронят так, как не хоронили еще ни одного конунга. Двенадцать человек последуют за мною в курган!
Она садится и переводит дух.
И снова встает. Манит к себе Хеминга.
— Проводи меня! — приказывает она.
Обняв за талию, он поддерживает ее, и они вместе покидают покой. Все склоняются перед Асой, королевой Усеберга.

Королева Усеберга сидит на постели в своей скромной опочивальне. Хеминг стоит перед нею. Они в таком далеком прошлом, что от времени оба кажутся мне прозрачными — она стара, он молод и непокорен.
— Я хочу, чтобы ты жил, — говорит королева. — Ты сын человека, которого я когда-то любила, это неважно, что я желала ему смерти и в конце концов лишила жизни. Я знаю, ты любишь Одни. Она красивая женщина. Я не отниму ее у тебя.
Он кивает в знак благодарности.
— Но за это ты мне заплатишь дорогой ценой. — Теперь королева говорит медленно и несколько раз прижимает руку к груди, словно боясь, что сейчас сердце стукнет в последний раз. — Слышишь, дорогой ценой. Ни тебя, ни ее не будет в числе той дюжины, что последует за мною в курган. Имена тех я назову тебе потом. Но я потребую не только эти двенадцать жизней, ясно тебе? Моя жизнь кончена. Я смотрела Одину в глаза и не видела в них ничего, кроме пустоты. Я встретила человека, вынудившего меня к покорности, это был мой супруг, которого я убила. Но что все они дали мне, что у меня осталось? У меня есть сын, он скоро вернется из похода. Этот человек, лишенный мужества, он пошел в отца, а не в мать! Что еще даст мне жизнь, когда я буду лежать в земле? Конечно, им захочется плясать от радости на моем кургане. Но я позабочусь, чтобы после моей смерти не было никаких плясок! И ты поможешь мне… или умрешь.
Он слушал ее с опущенной головой. Теперь он поднимает голову.
— Ты мне поможешь или умрешь. Той же ночью, когда меня и еще дюжину человек положат в курган, оставшиеся в живых начнут пить и веселиться, чтобы забыть случившееся и прогнать страх, как бы я не вышла из кургана и не явилась к ним снова. И той же ночью ты насыплешь вокруг дома конопли. Потом подопри бревнами все двери. Гвоздями не заколачивай, это могут услышать. Выбери бревна потолще, чтобы они выдержали напор, когда люди станут высаживать двери. И подожги дом!
Сразу не убегай. Выжди и руби каждого, кому удастся выбраться наружу. Пусть все сгорит дотла. Подожги также конюшню и хлев, ходи от дома к дому по всей усадьбе и поджигай. Пусть Усеберг сгорит дотла!
Одни отправь заблаговременно в лес. Перед самой смертью я одарю тебя серебром. И ты бежишь отсюда вместе с Одни.
Поезжай в Швецию или в Данию, в этих странах люди жадны до серебра. А Ирландии остерегайся — это страна Одни. Там у нее родичи, они наверняка встретят тебя враждебно. К тому же там у них другой бог. Он не хуже и не лучше наших богов, но ты можешь с ним не поладить. Держись старых богов. Но не принимай их всерьез. Они этого не стоят. Владей на здоровье своей Одни. Изменяй ей, когда подвернется случай, лги ей, будь счастлив и не поминай лихом старуху из Усеберга, которая заставила тебя погубить столько человеческих жизней!
Это спасет и тебя и Одни!
И обеспечит мне посмертную славу… и тебе тоже. Мои похороны и твое участие в том, что случится, надолго останутся у людей в памяти!
Она наклоняется вперед и смеется, брызжет слюной, пустой беззубый рот открыт, она смеется до икоты, потом ложится, поднимает голову и бросает ему в лицо:
— Убирайся!
Склонив голову, он уходит.
Вслед за ним и я покидаю опочивальню.
Но королева снова зовет Хеминга:
— Если ты не исполнишь мою волю, я вернусь сюда и задушу… нет, не тебя, я задушу ее! — И она опять смеется.
В пиршественном покое все ждут Хеминга.
Он говорит:
— Она еще не решила, кто именно последует за нею в курган.

Старая женщина в Усеберге требовала, чтобы двенадцать ее подданных умерли вместе с ней. Ее власть в Усеберге была неограниченной и простиралась далеко за его пределы. Родичи ее, мужчины и женщины, разделявшие ее мысли и веру, жили по всему Вестфольду и даже в Уппсале, они боялись потерять свою власть и поэтому были вынуждены считать ее желание для себя законом. Выше ее был только Один. Когда наступит день и она поплывет в последний путь, он потребует жертвы, соответствующей ее богатству. А мало кто был здесь богаче, чем она.
К тому же в глубине своей ожесточенной души она ненавидела всех. Может, были там и другие чувства, потому что она иногда плакала, но она всегда стыдилась этих слез. И искупала их тем, что усиливала свою власть и жестокость там, где и без того была жестока. В ее роду, насколько хватало памяти, покойников чтили, убивая ради них других людей. Вот и она потребовала: я возьму с собой дюжину человек! И хотя она сказала это в хмельном хвастовстве, слова эти были прочнее рун, высеченных на камне. Обратного пути уже не было!
У нее был сын, которого звали Хальвдан. Он ушел в викингский поход, через год или два он вернулся в Усеберг. Хальвдан никогда не чтил ее так, как ей того хотелось, как она требовала. Он был похож на своего отца. Ей это не нравилось. Но ему недоставало отцовской силы, и это ей тоже не нравилось. Когда он вернется домой, вознесенный к небесам курган, в котором она будет покоиться, и пожарище поведают ему о том, что, когда она умерла, умерло все.
Ни один человек, находящийся под ее властью, не знал, кто войдет в число двенадцати избранников. Несколько слабых стариков, уже давно примирившихся с мыслью о скорой смерти, надеялись теперь попасть в их число. Но остальным хотелось жить. Люди таились по углам, чтобы ее взгляд случайно не упал на них — пусть выберет себе кого-нибудь другого. Однако такое желание сопровождалось чувством, что они ведут себя недостойно. Они поступались честью, выбирая бесчестье, тем не менее по ночам они носили к капищу чашки с кровью и лили ее на жертвенный камень, прося Одина, чтобы он велел ей выбрать не их. По пути домой они встречали других. И ждали, пока он или она тоже принесет свою жертву, чтобы вместе вернуться домой; некоторые плакали.
Но она жила.
Еще жила, скрюченная ломотой, с поблекшим взглядом, со слабеющим день ото дня голосом и желчной силой, которая никому не предвещала ничего хорошего. Была лишь одна возможность освободиться от ее власти — воздвигнуть против нее нид в древней Норвегии и хулительные стихи и жердь с насаженной на нее лошадиной головой, которая воздвигалась с целью поношения

.
Но это могло дорого обойтись: во-первых, она бросила бы своих телохранителей против того или тех, кто воздвиг жердь. Телохранители неизменно сопутствовали ей, их было немного, но они всегда были при оружии и, не задумываясь, пускали его в ход. Во-вторых, одно дело — воздвигнуть нид против могущественного человека, чтобы свергнуть его и посадить на его место не менее могущественного соперника, и совсем другое — поставить нид перед открытым курганом. Это значило не только лишить королеву двенадцати слуг, которых она хотела взять в царство мертвых, но и лишить Одина той чести, которую она ему оказывала этой жертвой. И поэтому каждый обитатель Усеберга понимал, что нид воздвигнут не будет.
Лишь один человек мог бы воздвигнуть его — Хеминг. Она, должно быть, почувствовала это и поэтому поговорила с ним с глазу на глаз, чтобы и его подчинить своей воле.
Так наступила осень.
До весны ей было не протянуть.

Хеминг вырос при королеве. Она сама наказывала его, когда находился повод. Случалось, она оставляла при этом двух служанок, чтобы повеселить их этим зрелищем. А иногда, наоборот, всех выгоняла прочь и расправлялась с ним наедине, как строгая заботливая мать с послушным и в общем-то удачным сыном. Иногда она его целовала. Делала она это неловко. Целуя, она напоминала скворца, клюющего сало. Губы у нее были неприятные и холодные, часто, не найдя его губ, она впивалась ему в подбородок. Если кто-нибудь присутствовал при этом — а случалось и так, — он ненавидел королеву больше, чем в те минуты, когда в ожидании ее кары лежал на лавке, спустив штаны.
Говорили, что Хеминг похож на отца. Королеве это нравилось. И — на мать, это она отрицала, но все знавшие мать Хеминга, утверждали, что это так. Королева запретила Хемингу ходить за море. И часто глумилась над ним за то, что он нигде не бывал.
— Сидишь, как крот в своей норе, — говорила она. — Другие совершают славные подвиги в Ирландии и в Бьярмаланде, а ты — нет!
Когда он стал взрослым, она иногда звала его к себе, приказывала стоять неподвижно, без всякой причины била его по лицу и, воя от сердечной муки, валилась головой на стол, а ему было жалко ее, и он думал: когда-нибудь мне придется ее убить.
Возмужав и поумнев — а возмужал он рано, — Хеминг увидел связь между отношением королевы к нему и ее отношением к тому человеку, который был его отцом. Он часто раздумывал, не сбежать ли ему из Усеберга навсегда. Но он достаточно хорошо знал королеву, чтобы понимать: она отрядит за ним погоню, разошлет повсюду гонцов, перекроет ему все пути, и, где бы в ее владениях он ни скрылся, он не будет чувствовать себя в безопасности. Как раз в то время в Усеберге появилась Одни. И если бы он бежал вместе с ней, ревнивая королева сообразила бы, что выместить гнев надо на женщине, а не на мужчине. Хеминг остался. Лето за летом пролетали над страной, и с моря приходили зимы с лютыми штормами и ледяной стужей.
Хеминг рано понял, что главное для него — это резать по дереву. Старый мастер, которого королева получила из Уппсалы, передал ему свое умение. Но Хеминг отказался от его приемов, он не высмеивал их, нет, для этого он был слишком умен. Но он вырезал свой узор, искал свою красоту, работая без устали по ночам, и победил. Случалось, к нему приходила королева. Однажды они стояли рядом перед головой дракона.
— Тут мы с тобой равны, — сказала она.
— Нет, — ответил он, — ты достаешь мне только до плеча.
— И все-таки, — сказала она, — злоба, что питает мою силу, в конечном счете делает меня более умной из нас двоих. Но тут мы с тобой радуемся одному и тому же.
В эти редкие часы она бывала добра и к Одни. Но Хеминг знал, что его внимание к женщине из Ирландии мучительно для королевы Усеберга. Если б он отверг Одни, королева умерла бы счастливой. Она изменила бы свое решение и сказала:
— Достаточно, если со мной в курган лягут двое старых рабов.
Он хотел воздвигнуть против нее нид. Но понимал, что это будет стоить ему жизни. И понимал также: никто, кроме него, этого сделать не сможет — помимо своей воли он оказался избранником.
Мальчишкой Хеминг пробирался к капищу после того, как взрослые приносили там жертвы, и слизывал с камня кровь, чтобы и ему досталось немножко силы Одина. Но от вкуса крови его тошнило. Он рос, и его все чаще и чаще одолевали сомнения, когда речь заходила об Одине или Торе. Его смешили и рассказы о том, как в ирландских капищах люди пьют жертвенную кровь из сверкающих кубков, — ведь в конце концов оказалось, что это не кровь, а вино. Люди пытались обмануть и самих себя, и богов. Хеминг предпочитал честность — вещи следует называть своими именами.
Когда он стал совсем взрослым, он отказался от всех богов, кроме Бальдра. Хемингу нравился и светлый облик Бальдра — другим Бальдр и быть не мог, — и то, что он никогда не заставлял людей похваляться своими подвигами, даже во хмелю. Хеминг часто говорил:
— Один заставляет людей сперва мочиться в углах дома, а потом хвастаться этим.
Тогда одни смотрели на него с ненавистью, другие — с восхищением, хотя и пытались его скрыть, чтобы не разделить с Хемингом наказание, которое неминуемо ждет его. Однако Хеминг так и не понес наказания.
Правда, со временем он разочаровался и в Бальдре. Бальдр тоже не давал ему ответа. Однажды летней ночью Хеминг взывал к нему, это было на болоте, сгущался туман, пряный запах болотных цветов щекотал ноздри. Хеминг не принес богу никакой жертвы. Если Бальдр такой, каким должен быть, ему не польстят ни кровь, ни обрывки заклинаний, брошенные на ветер. Хеминг просто стоял и просил:
— Открой мне истину…
Бальдр не ответил.
Так что и он был ничем не лучше всех остальных богов, и Хеминг понял, что путь от истины до истины долог, как жизнь. Если человек прошел его с радостью, он сделал свое дело и потом может спокойно лежать в болоте. Только у кого хватит сил пройти свой путь с радостью?
Хеминг вдруг оказался избранником: он или никто, если он не вмешается, двенадцать человек последуют за нею в курган. Но он не в силах.
А может, все-таки в силах, если захочет?
Хеминг был худ, бледен и суров.
В Усеберге не было человека умней его.

В первый день, придя в Усеберг, я не заметил кургана. Он находился в долине у ручья: огромный курган, насыпанный летом рабами, с темным зевом отверстия, через которое в него предстояло втащить корабль. Давным-давно королева получила этот корабль в подарок после брачной ночи от человека, которого никогда не любила и в конце концов лишила жизни.
Теперь ей захотелось осмотреть курган, чтобы своими глазами убедиться, что все сделано так, как подобает королеве Усеберга. Она пришла с большой свитой. Рабыни под руки вели ее через луг. Но, приблизившись к месту, где ей предстояло покоиться, когда жизнь оставит ее, королева как бы обрела новые силы. За ней шли многочисленные обитатели усадьбы, мужчины и женщины, их было больше сотни.
День выдался по-летнему теплый, но дыхание осени уже коснулось его, и с моря тянул легкий ветер. Королева остановилась перед темным отверстием, ведущим в глубь кургана. Оттуда веяло холодом. Но она не дрогнула. Старая, скрюченная ломотой, закутанная в платок, с орлиным носом, заостренным старостью, и беззубыми деснами — когда она улыбалась был виден пустой рот.
Она потребовала, чтобы ее подняли на вершину кургана. Лодин и Хаке держали ее с двух сторон, она была похожа на старую, полуживую птицу. Королева приказала всем следовать за ней наверх. Даже на таком огромном кургане людям не хватило места, так их было много. Она стояла и смотрела на земли Усеберга, на болота, на Бальдрсберг, на Бе. Капище находилось немного правее и выше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22