Мы были в другом мире.
Наконец, распрощавшись с Эрлингом и помахав ему рукой, мы снова пошли по тропам, которые я знал, как самого себя. Друзья махали нам, и мы махали им на прощание, день перевалил за середину, я был знаком со всеми людьми, которые стояли на своих порогах, мне были известны даже имена их лошадей. К вечеру мы пришли в Фоссан. Солнце уже село.
Мы стояли у нижнего водопада мокрые от брызг и вдруг, не в силах совладать с собой, скинули одежду и отважно бросились в воду. Сколько раз я стоял у этого водопада и спрашивал себя, возвращаются ли брызги обратно. Мы поднялись к верхнему водопаду, и я сказал, что когда-то ловил здесь рыбу.
— Но разбивать ей голову мне всегда было неприятно, — сказал я.
— Ты прав, — согласился Хеминг.
Мы были уже почти у цели, еще несколько шагов, и я привел его к дому. Рассказал, что стоял здесь за запертой дверью, с бьющимся сердцем прислушиваясь к проходящим мимо шагам. Я тоже слышал бряцание оружия.
— Тут у меня зарыто все, что может тебе пригодиться. Я тебе покажу.
Он с благодарностью пожал мне руку.
— Если потребуется, я приму на себя это бремя, — сказал он.
— Кроме тебя, этого сделать некому, — сказал я.
В сарае за поленницей дров была маленькая каморка с потайным окном на крышу, в самом крайнем случае через него можно бежать. Я все показал ему. Потом мы поели из хранившихся тут запасов, посидели молча, я еще раз все осмотрел, и мы ушли.
Светила луна, мне вдруг захотелось поговорить о Гюрд, но я молчал. Его груз и без того был тяжел, зачем возлагать на его плечи и еще и мое чувство к этой женщине. Но он понял меня.
— Вот как, — сказал он без улыбки.
— Точно свет далекой звезды, — коротко ответил я.
Мы долго шли молча, в лунных сумерках мне было нетрудно находить нужные тропки. Теперь мы шли другой, более короткой дорогой. Уже недалеко от Усеберга, когда нам осталось миновать последние болота, он остановился.
— Хватит у тебя сил дойти сейчас до кургана? — спросил он.
— Конечно, — ответил я.
В Усеберге было так тихо, что я слышал и свое и его дыхание. Он дышал с трудом.
— Хочешь, я расскажу, что я надумал? — спросил он.
Я кивнул.
Хеминг сказал:
— Королева будет присутствовать в капище на больших осенних жертвоприношениях. До них осталось десять дней. Мы понесем ее туда в повозке, понесут телохранители, жрец дважды обрызгает повозку кровью: когда ее принесут к капищу и когда будут уносить обратно. Кругом будет стоять стража. Но, как тебе известно, телохранители обычно не входят в капище.
Там мы подведем ее поближе к Одину — это будет их последняя встреча. Он весь залит кровью. Теперь жрец должен обрызгать кровью и ее. Она наклоняет голову. Над ней горит только один факел. Неожиданно он гаснет.
И тогда я задушу ее, в темноте, перед лицом Одина, в священном месте. В то же мгновение кто-нибудь другой убьет раба, думаю, нам придется
пожертвовать Оттой, потом я объясню почему.
Мы поднимаем шум, распахиваем двери и кричим телохранителям:
— Королева убита! Виновник уже мертв!
У нас спросят:
— Зачем Отта убила королеву?
Мы ответим:
— Она узнала, что королева не хочет брать ее с собой в курган.
Перед лицом Одина я поклянусь над телом королевы, что в последнюю ночь она призвала меня к себе и сказала: я передумала! Я возьму с собой лишь одного человека.
Пусть верный старый Бьернар удостоится этой чести.
Многие в Усеберге не поверят мне и будут сомневаться. Но сделают вид, что верят: ведь их собственная жизнь будет теперь в безопасности. А доказать, что я лгу, не сможет никто.
Он взглянул на меня.
— Мне надо посвятить в свой замысел нескольких человек, — сказал он.
— Этого я еще не сделал.
Нам было трудно выбрать подходящих людей.
И еще он сказал:
— Пожалуй, вам лучше пожертвовать Гюрд и положить в курган ее. Может показаться подозрительным, что королева удовольствовалась жалким стариком, который все равно скоро умрет.
Хеминг схватил меня за рубашку и тряхнул. Голос его звучал хрипло:
— Если приходится выбирать между одной жизнью и двенадцатью?…
Я застыл с открытым ртом, не находя слов, теперь лицо его было жестоким, на губах выступила пена. Я наклонил голову.
Мы вернулись в Усеберг.
Я сопровождал Хеминга, когда он пошел к Хаке.
— Можешь обучить сокола, чтобы он летал надо мной, — сказал Хеминг.
Случалось, могущественные люди приказывали своему соколятнику обучить сокола, чтобы тот летал над человеком, который им нужен, но к которому они не питают доверия. Между соколом и его жертвой возникали те же отношения, что между господином и рабом. Сокол парил над своим рабом — черная точка в бездонном небе, — зорким взглядом он неустанно следил за человеком. В любое мгновение птица могла упасть ему на голову и выклевать глаза. Когда человек спал, сокол сидел на бревне рядом с ним.
Итак Хеминг пришел к Хаке и сказал:
— Можешь обучить сокола, чтобы он летал надо мной.
Я видел их, стоящих лицом к лицу: оба красивые, стройные, они были друзьями, но в их дружбе было нечто нарочистое, что в один прекрасный день могло обернуться изменой и смертью. Оба были умны, но Хеминг все-таки умней, природе Хаке было свойственно лукавство, он был не так благороден — его конечной цели не знал никто. Но главное, мне кажется, у Хаке была болезненная потребность, присущая многим людям, хотя они и не знают, зачем им это нужно, — он хотел повелевать людьми. Хеминг, должно быть, раскусил его. Он сознавал, что вступает на опасный путь, но выбора у него не было.
— Можешь обучить сокола, — сказал он Хаке.
У Хаке не хватило сил отказаться. Он принял предложение Хеминга, это было низко, руки у него дрожали, рот приоткрылся, обнажились зубы, похожие на острые маленькие ножечки. Сокол будет парить в небе над Хемингом и сделает того, над кем парит, послушным орудием Хаке.
Потом Хеминг сказал:
— Это первое.
— А что второе?
— Королева сказала мне: Хаке войдет в ту дюжину, которая последует за мною в курган.
Я увидел, как под загаром лицо Хаке покрылось смертельной бледностью.
— Поэтому, Хаке, ты должен слушаться меня. А надо мной будет парить твой сокол, так что я все равно буду в твоей власти.
В тот же вечер в конюшне Хеминг бросился на Лодина и отрезал у него мочку уха. Потом он сбил Лодина на кучу навоза и поставил ногу ему на горло, теперь ему ничего не стоило задушить колдуна, но он позволил ему приподняться. Голова Лодина была в крови. Хеминг быстро спутал ему ноги, поднял на плечи и размазал по его лицу кровь. Взглянув на хлещущую из уха кровь, Хеминг сказал:
— А кровь-то у тебя совсем черная. Тебе известно, что это означает?
Лодин сплюнул.
— Это означает, что ты скоро умрешь, — сказал Хеминг. — И колдовать ты не умеешь! Верно? Иначе я бы не отхватил у тебя пол-уха. — Хеминг снова ударил его, и Лодин упал в стойло.
Хеминг присел рядом с ним.
Ты не тот, за кого себя выдаешь, Лодин. Много лет ты пытался научиться колдовству и кое-чему, конечно, выучился, можешь, к примеру, плюнуть огнем в миску с жиром, это у тебя ловко получается. Но все-таки я отхватил у тебя пол-уха. И ты сам знаешь, что скоро умрешь.
Сейчас я открою тебе одну вещь, но ты будешь держать язык за зубами! Или пеняй на себя!
Я не имею права говорить тебе это…
Лодин уже понял, что он сейчас услышит.
— Ты попал в дюжину, — медленно проговорил Хеминг. — Но мы помешаем этому.
Я виноват, что отхватил у тебя пол-уха, сейчас я перевяжу тебе рану. Но если проболтаешься, я отхвачу тебе голову еще быстрее, чем ухо. Ясно? Ну?
Он снова ударил Лодина, и тот опять упал в навоз.
— Теперь ты мой человек, — сказал Хеминг. — Отныне ты будешь слушаться только меня. Согласен?
Лодин дал слово.
— Я думаю, когда это будет уже позади, ты все-таки научишься колдовать, — сказал Хеминг.
Мы пошли есть.
В Усеберге рассказывали, что однажды на рассвете больше двадцати лет назад молодая нищенка, оставшись ночевать в овчарне, родила там мальчика. Потом она ушла своей дорогой. Мальчика нашли, и он вырос в Усеберге. Назвали его Хаке. Держался он всегда гордо и не желал делить с рабами их участь. Когда мимо проходила королева, весь его вид выражал презрение; он был способен на дружбу, но на дне его дружбы был холод, и потому никто его не любил.
Со временем Хаке научился обращаться с ястребами и упорно развивал в себе умение, которым, как говорят, владеют лишь великие ястребники и соколятники. Он научился стоять с вытянутой рукой. Редко кто понимает, какая сила и какая воля нужны для того, чтобы час за часом стоять неподвижно с вытянутой рукой. Иногда под открытым небом, где в высоте парит сокол или ястреб, иногда в полумраке соколятни. Воля Хаке через руку как бы передавалась той птице, которую он выбрал, внушала ей тревогу и заставляла лихорадочно бить крыльями. Иногда Хаке стоял так час или два, а иногда — с рассвета и до заката. Но в конце концов птица покорялась ему, садилась на вытянутую руку и замирала там. У нее был грозный клюв. Но она никогда не пускала его в ход.
Таков был Хаке, к тому же он всегда молчал. Он обладал редкой способностью слушать. Когда по вечерам за пивом затевалась беседа, Хаке внимательно слушал и запоминал все. Тому, кто наблюдал за ним, могло прийти на ум, что, если сейчас Хаке вытянет руку, он кого угодно заставит покориться своей воле.
В Усеберге говорят, что так он покоряет и женщин.
Дает им понять, что ждет. Кто знает, может, он и стоит в это время, вытянув руку, наверно стоит. И женщина приходит к нему, именно та, которую он выбрал.
Говорят, она опускается на колени и целует ему руку.
Ударив ее один раз, он уходит.
Но потом, когда она снова приходит к нему, он уже не бьет ее. Она молит, чтобы он не прогонял ее, в конце концов ему это надоедает, и он, пожав плечами, разрешает ей остаться… на время.
Ходит слух, что теперь настала очередь Гюрд. Она даже сказала ему:
— Хочешь, я разорву всю свою тканину!
Скользя как тень между домами Усеберга, из всех мужчин я ненавижу только Хаке, из всех людей боюсь только его, он видит всех и не подчиняется никому.
Рассказывают также, что однажды утром старая нищенка шла болотами мимо Усеберга, зайти в усадьбу она не осмелилась.
В Усеберге говорили, будто Лодин вернулся в конюшню, чтобы найти отрезанную мочку уха. Он хотел ее съесть. Лодин дорожил каждой частицей своего тела, считая, что его способность колдовать сидит во всем теле и уменьшится, если от него что-то отрежут. Но он не нашел отрезанную мочку. Возможно — и я думаю, что так оно и было, — Хеминг со своей проницательностью опередил Лодина, нашел эту мочку и зарыл ее в навоз, улыбаясь чуть заметной улыбкой, родившейся в самой глубине души и почти невидимой на губах.
Лодин приходит и ищет, он взволнован, его терзает смертельный страх, он раскидывает навоз, плачет, ползает, роется в грязи, наконец что-то находит и съедает.
— Нашел! — говорит он вслух.
Но он знает, что это было не так. И не в силах убедить самого себя. Снова возвращается в конюшню и снова ищет, он осматривает все по порядку, хотя такая тщательность не в его характере. И опять что-то находит, радуется. Он заставляет себя думать, что на этот раз не ошибся.
Однако его опять точит сомнение.
Теперь Лодин будет сомневаться и в своем умении колдовать. Он знает, что может плюнуть огнем в чашку с жиром. Это его хитрость. С ее помощью он много лет внушал людям страх. Зев у него черный. Хеминг обсуждал это со мной. Он понимал это так: Лодин прячет во рту огонь или горящий уголь, а потом выплевывает его в чашку с жиром. Попасть в чашку нетрудно, если поупражняться. Но как можно держать во рту огонь? Почему он не обжигает себе глотку?
Однажды после такого разговора Хеминг пошел к Лодину и заставил его раскрыть рот.
— Рот у него черный, — сказал он, вернувшись ко мне. — И зубы с дырками. Может, он прячет в них тлеющую шерсть и ее выплевывает в чашку с жиром? Но ведь шерсть должна погаснуть? В чем тут секрет?
Хеминг годами копит всякие сведения и размышляет над ними. Его раздражает любое событие, которое он не в силах объяснить. Почему-то он считает, что, узнав, как Лодину удается плевать огнем в чашку с жиром, он окажет услугу Одни.
— Ты меня понимаешь? — спрашивает он меня.
— Нет, — нерешительно отвечаю я.
— Ведь она повинуется страху!
— Ты прав.
— Только мне кажется, что в следующий раз Лодин промажет, — говорит Хеминг и смеется. — Он теперь никогда не забудет о своей мочке.
Как-то вечером Хеминг стоял на дворе и свистел. У него есть пес.
К нему прибежал Лодин.
В Усеберг приходит бродяга. С ним ребенок, которого он хочет продать. Это девочка, очевидно его дочь, хотя он и отрицает это, говорит, что нашел девчонку в овчарне. Девочке лет пять — бледненькая, тонкие серые пальцы, запавшие глаза, ветхая одежонка, на ногах следы от розги. Королева отказывается купить девочку.
Королева Усеберга не любит детей, считает, что они только мешают — то смеются, то плачут, и всегда не вовремя.
Одни дает девочке хлеба.
Только бы бродяга сам не сожрал этот хлеб.
Нет, приходит Хеминг и следит, чтобы девочка съела весь кусок.
И они уходят дальше, бродяга и ребенок, следы их теряются в болотах.
Я так и не знаю, сколько у королевы телохранителей. Они похожи друг на друга как близнецы. Может быть, их восемь, а может, дюжина. Иногда по ночам я просыпаюсь в холодном поту и думаю, что их пятнадцать. Неудивительно, что они одинаково одеты и что у них на один лад подстрижены волосы и бороды, так и должно быть, но к тому же они все одинаково широки в плечах, у них одинаково прямые спины и твердая поступь. И если они смеются — чего почти не бывает — они все смеются над одним и тем же, над чем другим людям даже в голову не придет смеяться, и никому не случалось видеть, чтобы они были чем-то недовольны или опечалены.
Только сама королева знает, из каких краев пришла к ней ее дружина. В давние годы она заменила воинов, охранявших ее прежде. Тех закаляли в ледяной воде, и они могли по нескольку дней обходиться без пищи. Пили они только по приказанию королевы, постоянно были при ней и хорошо знали всех обитателей усадьбы. Последнее-то в конце концов и встревожило королеву. И она их обменяла. И прежние и нынешние телохранители были равноценны. Только у новых не было кровных связей с усадьбой. А потому не возникало желания — впрочем, на то не было и ее разрешения — искать себе здесь друзей. Когда им хотелось женщин, они шли в дом, где жили рабыни, королева отпускала их туда безмолвным кивком. Иногда они стояли у нас за спиной во время еды.
Хотелось бы мне знать, не стоял ли один из них у меня за спиной в то утро, когда меня допустили к королеве и я беседовал с ней наедине? Может, он, неподвижный, в своей серой одежде сливался со стеной, скрытый легким дымом, тянувшимся из очага и ползущим по стенам в поисках отверстия в крыше?
Не знаю.
Мне кажется, что Хаке видел меня, когда я выходил, чтобы окунуть лицо в росу там, где недавно прошла Гюрд.
Я чувствую, что один из телохранителей королевы не спускает с меня глаз.
Хеминг пошел к королеве и сказал:
— Когда мы понесем тебя на твое последнее жертвоприношеие, ты будешь сидеть в повозке, сделанной только для тебя, к ней не прикасался никто, кроме мастера, украсившего его резьбой, и тебя.
— А кто этот мастер?
— Ты знаешь.
Он стоит перед тобой. Мне помогал Один. Сперва приходил Бальдр, он хотел дать мне в помощь добросердечие. Но я сказал ему: эта повозка для королевы Усеберга и потому ножом моим должна водить могучая сила. Тогда пришел Один и помог. Повозку в капище понесут твои телохранители, но они должны быть в перчатках. Обещаешь? Они должны быть в перчатках.
Ты вылезешь из повозки, и только одна рабыня проводит тебя в капище. И пока ты будешь там, твои люди должны охранять повозку. Кто знает, вдруг на этих последних в твоей жизни жертвоприношениях какая-нибудь нежить захочет осквернить повозку? Заплюет ее, изгадит, вымажет оси слюной, а сиденье, на котором ты сидишь, нечистотами. Ведь людской глаз не видит их нечистот, хоть они и воняют. Телохранители должны охранять повозку, пока ты будешь в капище.
Обещаешь?
Или я разнесу ее в щепки! — теперь Хеминг кричит. — Без твоего согласия или приказа я разнесу ее в щепки и сожгу их! А пепел развею по ветру. Можешь тогда повесить меня у всех на глазах, но тебе придется оказать мне честь как искусному мастеру, сделавшему твою повозку, и выполнить то, что я требую ради твоей безопасности в такой день, либо повесить меня.
Они кивает ему головой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
Наконец, распрощавшись с Эрлингом и помахав ему рукой, мы снова пошли по тропам, которые я знал, как самого себя. Друзья махали нам, и мы махали им на прощание, день перевалил за середину, я был знаком со всеми людьми, которые стояли на своих порогах, мне были известны даже имена их лошадей. К вечеру мы пришли в Фоссан. Солнце уже село.
Мы стояли у нижнего водопада мокрые от брызг и вдруг, не в силах совладать с собой, скинули одежду и отважно бросились в воду. Сколько раз я стоял у этого водопада и спрашивал себя, возвращаются ли брызги обратно. Мы поднялись к верхнему водопаду, и я сказал, что когда-то ловил здесь рыбу.
— Но разбивать ей голову мне всегда было неприятно, — сказал я.
— Ты прав, — согласился Хеминг.
Мы были уже почти у цели, еще несколько шагов, и я привел его к дому. Рассказал, что стоял здесь за запертой дверью, с бьющимся сердцем прислушиваясь к проходящим мимо шагам. Я тоже слышал бряцание оружия.
— Тут у меня зарыто все, что может тебе пригодиться. Я тебе покажу.
Он с благодарностью пожал мне руку.
— Если потребуется, я приму на себя это бремя, — сказал он.
— Кроме тебя, этого сделать некому, — сказал я.
В сарае за поленницей дров была маленькая каморка с потайным окном на крышу, в самом крайнем случае через него можно бежать. Я все показал ему. Потом мы поели из хранившихся тут запасов, посидели молча, я еще раз все осмотрел, и мы ушли.
Светила луна, мне вдруг захотелось поговорить о Гюрд, но я молчал. Его груз и без того был тяжел, зачем возлагать на его плечи и еще и мое чувство к этой женщине. Но он понял меня.
— Вот как, — сказал он без улыбки.
— Точно свет далекой звезды, — коротко ответил я.
Мы долго шли молча, в лунных сумерках мне было нетрудно находить нужные тропки. Теперь мы шли другой, более короткой дорогой. Уже недалеко от Усеберга, когда нам осталось миновать последние болота, он остановился.
— Хватит у тебя сил дойти сейчас до кургана? — спросил он.
— Конечно, — ответил я.
В Усеберге было так тихо, что я слышал и свое и его дыхание. Он дышал с трудом.
— Хочешь, я расскажу, что я надумал? — спросил он.
Я кивнул.
Хеминг сказал:
— Королева будет присутствовать в капище на больших осенних жертвоприношениях. До них осталось десять дней. Мы понесем ее туда в повозке, понесут телохранители, жрец дважды обрызгает повозку кровью: когда ее принесут к капищу и когда будут уносить обратно. Кругом будет стоять стража. Но, как тебе известно, телохранители обычно не входят в капище.
Там мы подведем ее поближе к Одину — это будет их последняя встреча. Он весь залит кровью. Теперь жрец должен обрызгать кровью и ее. Она наклоняет голову. Над ней горит только один факел. Неожиданно он гаснет.
И тогда я задушу ее, в темноте, перед лицом Одина, в священном месте. В то же мгновение кто-нибудь другой убьет раба, думаю, нам придется
пожертвовать Оттой, потом я объясню почему.
Мы поднимаем шум, распахиваем двери и кричим телохранителям:
— Королева убита! Виновник уже мертв!
У нас спросят:
— Зачем Отта убила королеву?
Мы ответим:
— Она узнала, что королева не хочет брать ее с собой в курган.
Перед лицом Одина я поклянусь над телом королевы, что в последнюю ночь она призвала меня к себе и сказала: я передумала! Я возьму с собой лишь одного человека.
Пусть верный старый Бьернар удостоится этой чести.
Многие в Усеберге не поверят мне и будут сомневаться. Но сделают вид, что верят: ведь их собственная жизнь будет теперь в безопасности. А доказать, что я лгу, не сможет никто.
Он взглянул на меня.
— Мне надо посвятить в свой замысел нескольких человек, — сказал он.
— Этого я еще не сделал.
Нам было трудно выбрать подходящих людей.
И еще он сказал:
— Пожалуй, вам лучше пожертвовать Гюрд и положить в курган ее. Может показаться подозрительным, что королева удовольствовалась жалким стариком, который все равно скоро умрет.
Хеминг схватил меня за рубашку и тряхнул. Голос его звучал хрипло:
— Если приходится выбирать между одной жизнью и двенадцатью?…
Я застыл с открытым ртом, не находя слов, теперь лицо его было жестоким, на губах выступила пена. Я наклонил голову.
Мы вернулись в Усеберг.
Я сопровождал Хеминга, когда он пошел к Хаке.
— Можешь обучить сокола, чтобы он летал надо мной, — сказал Хеминг.
Случалось, могущественные люди приказывали своему соколятнику обучить сокола, чтобы тот летал над человеком, который им нужен, но к которому они не питают доверия. Между соколом и его жертвой возникали те же отношения, что между господином и рабом. Сокол парил над своим рабом — черная точка в бездонном небе, — зорким взглядом он неустанно следил за человеком. В любое мгновение птица могла упасть ему на голову и выклевать глаза. Когда человек спал, сокол сидел на бревне рядом с ним.
Итак Хеминг пришел к Хаке и сказал:
— Можешь обучить сокола, чтобы он летал надо мной.
Я видел их, стоящих лицом к лицу: оба красивые, стройные, они были друзьями, но в их дружбе было нечто нарочистое, что в один прекрасный день могло обернуться изменой и смертью. Оба были умны, но Хеминг все-таки умней, природе Хаке было свойственно лукавство, он был не так благороден — его конечной цели не знал никто. Но главное, мне кажется, у Хаке была болезненная потребность, присущая многим людям, хотя они и не знают, зачем им это нужно, — он хотел повелевать людьми. Хеминг, должно быть, раскусил его. Он сознавал, что вступает на опасный путь, но выбора у него не было.
— Можешь обучить сокола, — сказал он Хаке.
У Хаке не хватило сил отказаться. Он принял предложение Хеминга, это было низко, руки у него дрожали, рот приоткрылся, обнажились зубы, похожие на острые маленькие ножечки. Сокол будет парить в небе над Хемингом и сделает того, над кем парит, послушным орудием Хаке.
Потом Хеминг сказал:
— Это первое.
— А что второе?
— Королева сказала мне: Хаке войдет в ту дюжину, которая последует за мною в курган.
Я увидел, как под загаром лицо Хаке покрылось смертельной бледностью.
— Поэтому, Хаке, ты должен слушаться меня. А надо мной будет парить твой сокол, так что я все равно буду в твоей власти.
В тот же вечер в конюшне Хеминг бросился на Лодина и отрезал у него мочку уха. Потом он сбил Лодина на кучу навоза и поставил ногу ему на горло, теперь ему ничего не стоило задушить колдуна, но он позволил ему приподняться. Голова Лодина была в крови. Хеминг быстро спутал ему ноги, поднял на плечи и размазал по его лицу кровь. Взглянув на хлещущую из уха кровь, Хеминг сказал:
— А кровь-то у тебя совсем черная. Тебе известно, что это означает?
Лодин сплюнул.
— Это означает, что ты скоро умрешь, — сказал Хеминг. — И колдовать ты не умеешь! Верно? Иначе я бы не отхватил у тебя пол-уха. — Хеминг снова ударил его, и Лодин упал в стойло.
Хеминг присел рядом с ним.
Ты не тот, за кого себя выдаешь, Лодин. Много лет ты пытался научиться колдовству и кое-чему, конечно, выучился, можешь, к примеру, плюнуть огнем в миску с жиром, это у тебя ловко получается. Но все-таки я отхватил у тебя пол-уха. И ты сам знаешь, что скоро умрешь.
Сейчас я открою тебе одну вещь, но ты будешь держать язык за зубами! Или пеняй на себя!
Я не имею права говорить тебе это…
Лодин уже понял, что он сейчас услышит.
— Ты попал в дюжину, — медленно проговорил Хеминг. — Но мы помешаем этому.
Я виноват, что отхватил у тебя пол-уха, сейчас я перевяжу тебе рану. Но если проболтаешься, я отхвачу тебе голову еще быстрее, чем ухо. Ясно? Ну?
Он снова ударил Лодина, и тот опять упал в навоз.
— Теперь ты мой человек, — сказал Хеминг. — Отныне ты будешь слушаться только меня. Согласен?
Лодин дал слово.
— Я думаю, когда это будет уже позади, ты все-таки научишься колдовать, — сказал Хеминг.
Мы пошли есть.
В Усеберге рассказывали, что однажды на рассвете больше двадцати лет назад молодая нищенка, оставшись ночевать в овчарне, родила там мальчика. Потом она ушла своей дорогой. Мальчика нашли, и он вырос в Усеберге. Назвали его Хаке. Держался он всегда гордо и не желал делить с рабами их участь. Когда мимо проходила королева, весь его вид выражал презрение; он был способен на дружбу, но на дне его дружбы был холод, и потому никто его не любил.
Со временем Хаке научился обращаться с ястребами и упорно развивал в себе умение, которым, как говорят, владеют лишь великие ястребники и соколятники. Он научился стоять с вытянутой рукой. Редко кто понимает, какая сила и какая воля нужны для того, чтобы час за часом стоять неподвижно с вытянутой рукой. Иногда под открытым небом, где в высоте парит сокол или ястреб, иногда в полумраке соколятни. Воля Хаке через руку как бы передавалась той птице, которую он выбрал, внушала ей тревогу и заставляла лихорадочно бить крыльями. Иногда Хаке стоял так час или два, а иногда — с рассвета и до заката. Но в конце концов птица покорялась ему, садилась на вытянутую руку и замирала там. У нее был грозный клюв. Но она никогда не пускала его в ход.
Таков был Хаке, к тому же он всегда молчал. Он обладал редкой способностью слушать. Когда по вечерам за пивом затевалась беседа, Хаке внимательно слушал и запоминал все. Тому, кто наблюдал за ним, могло прийти на ум, что, если сейчас Хаке вытянет руку, он кого угодно заставит покориться своей воле.
В Усеберге говорят, что так он покоряет и женщин.
Дает им понять, что ждет. Кто знает, может, он и стоит в это время, вытянув руку, наверно стоит. И женщина приходит к нему, именно та, которую он выбрал.
Говорят, она опускается на колени и целует ему руку.
Ударив ее один раз, он уходит.
Но потом, когда она снова приходит к нему, он уже не бьет ее. Она молит, чтобы он не прогонял ее, в конце концов ему это надоедает, и он, пожав плечами, разрешает ей остаться… на время.
Ходит слух, что теперь настала очередь Гюрд. Она даже сказала ему:
— Хочешь, я разорву всю свою тканину!
Скользя как тень между домами Усеберга, из всех мужчин я ненавижу только Хаке, из всех людей боюсь только его, он видит всех и не подчиняется никому.
Рассказывают также, что однажды утром старая нищенка шла болотами мимо Усеберга, зайти в усадьбу она не осмелилась.
В Усеберге говорили, будто Лодин вернулся в конюшню, чтобы найти отрезанную мочку уха. Он хотел ее съесть. Лодин дорожил каждой частицей своего тела, считая, что его способность колдовать сидит во всем теле и уменьшится, если от него что-то отрежут. Но он не нашел отрезанную мочку. Возможно — и я думаю, что так оно и было, — Хеминг со своей проницательностью опередил Лодина, нашел эту мочку и зарыл ее в навоз, улыбаясь чуть заметной улыбкой, родившейся в самой глубине души и почти невидимой на губах.
Лодин приходит и ищет, он взволнован, его терзает смертельный страх, он раскидывает навоз, плачет, ползает, роется в грязи, наконец что-то находит и съедает.
— Нашел! — говорит он вслух.
Но он знает, что это было не так. И не в силах убедить самого себя. Снова возвращается в конюшню и снова ищет, он осматривает все по порядку, хотя такая тщательность не в его характере. И опять что-то находит, радуется. Он заставляет себя думать, что на этот раз не ошибся.
Однако его опять точит сомнение.
Теперь Лодин будет сомневаться и в своем умении колдовать. Он знает, что может плюнуть огнем в чашку с жиром. Это его хитрость. С ее помощью он много лет внушал людям страх. Зев у него черный. Хеминг обсуждал это со мной. Он понимал это так: Лодин прячет во рту огонь или горящий уголь, а потом выплевывает его в чашку с жиром. Попасть в чашку нетрудно, если поупражняться. Но как можно держать во рту огонь? Почему он не обжигает себе глотку?
Однажды после такого разговора Хеминг пошел к Лодину и заставил его раскрыть рот.
— Рот у него черный, — сказал он, вернувшись ко мне. — И зубы с дырками. Может, он прячет в них тлеющую шерсть и ее выплевывает в чашку с жиром? Но ведь шерсть должна погаснуть? В чем тут секрет?
Хеминг годами копит всякие сведения и размышляет над ними. Его раздражает любое событие, которое он не в силах объяснить. Почему-то он считает, что, узнав, как Лодину удается плевать огнем в чашку с жиром, он окажет услугу Одни.
— Ты меня понимаешь? — спрашивает он меня.
— Нет, — нерешительно отвечаю я.
— Ведь она повинуется страху!
— Ты прав.
— Только мне кажется, что в следующий раз Лодин промажет, — говорит Хеминг и смеется. — Он теперь никогда не забудет о своей мочке.
Как-то вечером Хеминг стоял на дворе и свистел. У него есть пес.
К нему прибежал Лодин.
В Усеберг приходит бродяга. С ним ребенок, которого он хочет продать. Это девочка, очевидно его дочь, хотя он и отрицает это, говорит, что нашел девчонку в овчарне. Девочке лет пять — бледненькая, тонкие серые пальцы, запавшие глаза, ветхая одежонка, на ногах следы от розги. Королева отказывается купить девочку.
Королева Усеберга не любит детей, считает, что они только мешают — то смеются, то плачут, и всегда не вовремя.
Одни дает девочке хлеба.
Только бы бродяга сам не сожрал этот хлеб.
Нет, приходит Хеминг и следит, чтобы девочка съела весь кусок.
И они уходят дальше, бродяга и ребенок, следы их теряются в болотах.
Я так и не знаю, сколько у королевы телохранителей. Они похожи друг на друга как близнецы. Может быть, их восемь, а может, дюжина. Иногда по ночам я просыпаюсь в холодном поту и думаю, что их пятнадцать. Неудивительно, что они одинаково одеты и что у них на один лад подстрижены волосы и бороды, так и должно быть, но к тому же они все одинаково широки в плечах, у них одинаково прямые спины и твердая поступь. И если они смеются — чего почти не бывает — они все смеются над одним и тем же, над чем другим людям даже в голову не придет смеяться, и никому не случалось видеть, чтобы они были чем-то недовольны или опечалены.
Только сама королева знает, из каких краев пришла к ней ее дружина. В давние годы она заменила воинов, охранявших ее прежде. Тех закаляли в ледяной воде, и они могли по нескольку дней обходиться без пищи. Пили они только по приказанию королевы, постоянно были при ней и хорошо знали всех обитателей усадьбы. Последнее-то в конце концов и встревожило королеву. И она их обменяла. И прежние и нынешние телохранители были равноценны. Только у новых не было кровных связей с усадьбой. А потому не возникало желания — впрочем, на то не было и ее разрешения — искать себе здесь друзей. Когда им хотелось женщин, они шли в дом, где жили рабыни, королева отпускала их туда безмолвным кивком. Иногда они стояли у нас за спиной во время еды.
Хотелось бы мне знать, не стоял ли один из них у меня за спиной в то утро, когда меня допустили к королеве и я беседовал с ней наедине? Может, он, неподвижный, в своей серой одежде сливался со стеной, скрытый легким дымом, тянувшимся из очага и ползущим по стенам в поисках отверстия в крыше?
Не знаю.
Мне кажется, что Хаке видел меня, когда я выходил, чтобы окунуть лицо в росу там, где недавно прошла Гюрд.
Я чувствую, что один из телохранителей королевы не спускает с меня глаз.
Хеминг пошел к королеве и сказал:
— Когда мы понесем тебя на твое последнее жертвоприношеие, ты будешь сидеть в повозке, сделанной только для тебя, к ней не прикасался никто, кроме мастера, украсившего его резьбой, и тебя.
— А кто этот мастер?
— Ты знаешь.
Он стоит перед тобой. Мне помогал Один. Сперва приходил Бальдр, он хотел дать мне в помощь добросердечие. Но я сказал ему: эта повозка для королевы Усеберга и потому ножом моим должна водить могучая сила. Тогда пришел Один и помог. Повозку в капище понесут твои телохранители, но они должны быть в перчатках. Обещаешь? Они должны быть в перчатках.
Ты вылезешь из повозки, и только одна рабыня проводит тебя в капище. И пока ты будешь там, твои люди должны охранять повозку. Кто знает, вдруг на этих последних в твоей жизни жертвоприношениях какая-нибудь нежить захочет осквернить повозку? Заплюет ее, изгадит, вымажет оси слюной, а сиденье, на котором ты сидишь, нечистотами. Ведь людской глаз не видит их нечистот, хоть они и воняют. Телохранители должны охранять повозку, пока ты будешь в капище.
Обещаешь?
Или я разнесу ее в щепки! — теперь Хеминг кричит. — Без твоего согласия или приказа я разнесу ее в щепки и сожгу их! А пепел развею по ветру. Можешь тогда повесить меня у всех на глазах, но тебе придется оказать мне честь как искусному мастеру, сделавшему твою повозку, и выполнить то, что я требую ради твоей безопасности в такой день, либо повесить меня.
Они кивает ему головой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22