.. Ноздри защекотал слабый запах. Мальчик обернулся и
посмотрел на стол, где лежало темно-красное мясо. Вытекшая кровь смочила
крышку стола. Он подошел ближе.
Януш узнал этот легкий душок - так пахла сырая печень.
Скорее всего, он ошибся. Такого просто не могло быть. Он уже очнулся
от своей грезы, сознавая, что лежит в бараке для умирающих. Дом, стол в
комнате, окровавленное мясо на гладкой деревянной поверхности - все
исчезло, растаяло в воздухе, словно дым. Запах остался. Где-то здесь,
поблизости, в бараке, лежала сырая печень. Его сухие, потрескавшиеся губы
растянулись в улыбке, и тут же на них выступили капли крови.
Он отчетливо слышал слабые стоны - теперь они раздавались вокруг
него, а не доносились из-за запертой двери. И еще он чувствовал запах.
Он сделал над собой усилие, чтобы повернуть голову налево, и в
предрассветной мгле разглядел бесформенный комок - то ли сверток, то ли
скомканную тряпку, - лежавший рядом с ним. Когда странный предмет чуть
шевельнулся, Януш понял, что в тусклом свете утренней зари, пробивающемся
сквозь окна и щели в стенах барака, он принял скорчившегося на полу
человека за кучу рваного тряпья. И запах сырого мяса, этот дурманящий,
аппетитный запах, исходил от его тела. Януш протянул к незнакомцу дрожащую
руку.
Этот человек не спал, но едва ли ясно сознавал, где он находится и
что с ним происходит. Он умирал, и предсмертный покой, разлившийся по его
истерзанным членам, был приятен несчастному страдальцу. Боль покинула его,
боль ушла так далеко, что он уже вряд ли мог ее почувствовать. Он
погружался все глубже во мрак и тишину, а в конце этого путешествия его
ждал полный, вечный покой. Но что-то тревожило его, мешая полностью
отдаться приятной истоме. Что-то коснулось его живота, и боль опять
вернулась в его обессилевшее тело. Он попытался крикнуть, чтобы прогнать
ее прочь, но с его уст слетел только слабый хриплый стон, за которым
последовала короткая предсмертная судорога. Что-то жесткое, твердое зажало
его рот и нос так, что он не мог дышать. Его тело напряглось и затрепетало
сильнее, когда он почувствовал, как чьи-то зубы впиваются в его живот. Но
боль становилась все слабее - чувства покидали измученную плоть, и это
было так приятно, так хорошо...
Прошел день, а затем еще несколько суток, но никто не заглянул в
барак, где лежал Януш, никто не забрал трупы и не принес новых умирающих,
чтобы свалить их под ветхой крышей, среди других неподвижных, полумертвых
тел. Лишь на пятые сутки дверь отворилась, но на сей раз в нее вошли не
работники из похоронной команды, а русские солдаты - было лето 1944, когда
Польшу освобождали от немецких оккупантов.
Русские, ожесточившиеся в смертельной схватке с нацистскими
извергами, закаленные теми ужасами, которые им пришлось повидать в
кровопролитнейшей из войн за всю историю человечества - второй мировой, -
почувствовали тошноту и слабость, когда перешагнули порог барака смерти в
Майданеке. Только один человек остался в живых в этом жутком месте, и,
по-видимому, он сошел с ума от всего, что творилось вокруг. Он лежал на
полу среди обезображенных трупов, истерзанных чьими-то зубами - очевидно,
крысы проделали лаз в барак и устроили свой страшный пир среди трупов и
тел умирающих.
К несчастью для жителей Польши, русские, освободившие территорию
страны от немцев, не собирались покидать ее. Польша попала под
коммунистическое ярмо, и снова рабочие и крестьяне почувствовали на себе
государственный гнет. Деспотия, хотя и не столь сильная, как во времена
Третьего Рейха, превратилась в норму правительственной политики. Простой
люд опять должен был трудиться от зари до зари не на самого себя, а на
Государство, диктовавшее производителям свои жесткие правила и державшее
под контролем все цены.
Януш Палузинский, носивший на запястье несмываемую метку жертвы
фашистских застенков, при каждом удобном случае показывал свою татуировку,
чтобы разжалобить окружающих. Он жил, процветая на нелегальной мелкой
спекуляции; природная хитрость и склонность к мошенничеству очень помогала
ему в делах такого рода. Целый год после освобождения из лагеря ушел у
него на восстановление сил, но психические травмы, нанесенные ужасами
Майданека, оставили неизгладимый след в его душе. Однако он, не в пример
многим другим жертвам нацистских застенков, не потерял своей цепкой хватки
и желания выжить любой ценой; наоборот, казалось, теперь его желание жить
возросло десятикратно. Он не вернулся обратно в деревню, на отцовскую
ферму, по двум причинам: первая из них заключалась в том, что он не знал,
как примут его односельчане - они вряд ли могли забыть, кто выдал фашистам
имена партизан и участников Сопротивления; второй причиной было
отвращение, которое он испытывал к тяжелому крестьянскому труду - ведь
надо было поднимать запущенное, разоренное войной хозяйство. Русские
солдаты, забрав Палузинского из барака смерти, отвезли его в маленький
госпиталь под городком Луковым, где он провел около года, оправляясь после
болезни, к которой его привела тяжелейшая жизнь в концентрационном лагере.
Все это время он жадно читал газеты, надеясь встретить в них упоминание о
своей родной деревне, и однажды случайно натолкнулся на то, что так упорно
искал. В листке были перечислены имена расстрелянных за участие в
Сопротивлении и за помощь партизанам. Сто тридцать два имени было в этом
списке; среди них он нашел имена своих родителей. Но даже теперь, когда
его жизни ничто не угрожало, а подорванное здоровье улучшалось с каждым
днем благодаря заботам врачей госпиталя, он не испытывал ни раскаяния, ни
сожаления по поводу кончины матери, в которой он сам был повинен. Подобные
чувства и раньше редко овладевали его душой, а за последние годы он стал и
вовсе глух к тому, что люди зовут голосом совести.
Шли годы, но Януш не оставлял своей мелкой спекулятивной торговли;
это нелегальное занятие приносило ему немалый барыш, а сам он словно был
рожден специально для делишек вроде мелкого жульничества, которым он
занимался. Он перепродавал крестьянам промышленные товары, в которых остро
нуждались люди на селе, по высоким ценам, а затем, пуская деньги в оборот,
закупал более дешевую сельскую продукцию, чтобы привезти ее в город, где
ощущалась нехватка продовольствия. Однако в первые годы занятия подпольным
бизнесом он действовал очень осторожно, не разворачивая свое дело
настолько, чтобы привлечь к себе внимание властей.
Сумев не только выжить, но и весьма комфортно устроиться при
коммунистическом режиме, Януш преумножал свой капитал; но зрелый возраст
не принес ему ни мудрости, ни щедрости и душевной широты, свойственной
прошедшим через тяжелые испытания людям. Наживая богатство, он становился
все более жадным. Купив четырехэтажный дом в пригороде Лодзи, он открыл в
нем маленький магазинчик, торгующий разными мелочами, необходимыми в
крестьянском быту, а рядом устроил мастерскую по производству и ремонту
сельскохозяйственного инвентаря. Это предприятие давало ему возможность
легально посещать окрестные фермы и скупать у крестьян за бесценок излишки
продуктов. Войдя в средний возраст, он утратил прежнюю осторожность.
Теперь он приобрел слишком много, и дольше не мог оставаться в тени.
Власти проявили интерес к деятельности Януша Палузинского. Более чем
скромные доходы от торговли мелким хозяйственным инвентарем никак не могли
объяснить роскоши, в которой жил хозяин предприятия. Властям стало
известно о поездках Палузинского по окрестным деревням и селам. Однажды к
нему пришли несколько чиновников службы безопасности, и, предъявив
разрешение на обыск дома, допросили Януша. Его ответы показались им
слишком невразумительными, и потому, наложив арест на все документы,
которые они смогли найти, представители власти удалились, предупредив
Януша, что они вернутся, как только окончательно разберут его бумаги, и
заставив его подписать документ, в котором он обязывался никуда не уезжать
без разрешения местных властей до истечения указанного в документе срока.
Дела принимали скверный оборот. В ту же ночь Палузинский бежал из своего
роскошного особняка, прихватив с собой лишь те небольшие наличные деньги,
которые нашлись в доме, и бросив свой автомобиль - он знал, как легко
власти могут обнаружить машину на дорогах его маленькой страны. Выйдя из
города пешком, он ехал на попутных машинах или на автобусах, не рискуя
даже садиться на поезд, опасаясь, что его заметят. Ночуя в маленьких
неприметных гостиницах, он продвигался все дальше на север, в сторону
густых лесов, протянувшихся на много километров. Пускаясь в свое долгое
путешествие, он не разработал никакого начального плана, и теперь просто
бежал куда глаза глядят, гонимый страхом; инстинкт подсказал ему, что в
лесной чаще ему будет легче спрятаться и уйти от преследователей, которые,
вероятно, уже напали на его след. Он знал, что закон предусматривает
суровое наказание для тех, кто, подобно ему, занимается подпольной
торговлей, и думал, что не вынесет вторичного тюремного заключения -
слишком много ужасных воспоминаний, оставшихся со времен войны, всплывало
в его памяти, и он опасался, что сойдет с ума в коммунистическом застенке,
как чуть было не сошел с ума в фашистском концлагере. Затуманенный страхом
мозг Палузинского не мог придумать реального выхода из создавшегося
положения; пока у него не возникло ни одной идеи, каким образом он снова
сможет стать невидимкой. И Януш бежал с места на место, нигде не
задерживаясь, потому что у него не было никакого выбора.
Так, скрываясь от людей, проселочными дорогами он добрался до
древнего города Грудзендз - это путешествие растянулось на несколько
недель, - и тут Палузинский обнаружил, что у него кончаются деньги. Тогда
в голове у него начал возникать еще неясный, но уже сложившийся в цельную
картину замысел: отсюда он направится прямо в балтийский порт - город
Гдыню, обходя стороной соседний Гданьск, где его знал каждый лавочник. В
порту он собирался дать взятку капитану какого-нибудь судна, чтобы тот
согласился нелегально взять его на борт своего корабля. Ему было
совершенно безразлично, куда плыть - лишь бы очутиться как можно дальше от
этой проклятой страны, где авторитарное правительство так жестоко
преследует людей, занимающихся предпринимательской деятельностью. Однако
перед ним стояла серьезная проблема: длительное путешествие стоило очень
дорого, а в его кармане оставалось всего лишь пятьдесят злотых.
Поздно ночью, чтобы никто не заметил, Януш явился на квартиру к
Виктору Свандове, проживавшему в Грудзендзе, частному торговцу, с которым
он раньше поддерживал деловые контакты.
Однако Свандова оказался плохим помощником Палузинскому: будучи
преданным слугой Государства (а может быть, просто испугавшись
ответственности за покровительство преступнику), он выпроводил Януша из
своего дома, пригрозив бывшему приятелю, что позвонит в полицию, если он
тотчас же не уберется прочь. Беглец начал упрашивать Свандову не прогонять
его; он разыграл целое представление перед хозяином дома: заискивал,
льстил, умолял, чуть ли не плакал, умоляя помочь ему скрыться от
преследования, а сам в это время незаметно доставал из-под пальто короткий
железный ломик, который всегда носил с собой. Когда Свандова повернулся к
незваному ночному гостю спиной, решительно направившись к телефону,
стоящему на краю рабочего стола в кабинете, Палузинский замахнулся и
ударил его, целясь в голову. Ломик стукнул Свандову в левый висок, но
скользящий удар лишь слегка оглушил бизнесмена; шатаясь, он все же смог
добраться до двери кабинета. Одним прыжком Януш оказался возле своей
жертвы, нанеся несколько сильных ударов по затылку и по плечам. Умирающий
хозяин дома собрал последние силы, чтобы распахнуть дверь и ступить за
порог; громко выкрикнув имя своей жены, он тут же опустился на колени,
цепляясь непослушными пальцами за дверную ручку, а его вероломный гость
продолжал бить ломиком по голове своей беззащитной жертвы. Наконец
(Палузинскому показалось, что он уже целую вечность бежит за шатающимся,
перепуганным человеком, нанося ему удар за ударом) Свандова упал лицом
вниз, и кровь из раны на его разбитой голове хлынула на пол широкого
коридора. Жена убитого им бизнесмена выбежала на крик из своей спальни и
начала спускаться по лестнице, ведущей на верхний этаж. Он понял, что
женщина узнала его, и сначала хотел устранить свидетельницу своего
преступления, бросившись к ней с поднятым ломиком; но тут на лестнице за
ее спиной показались взрослые сыновья Свандовы, и Палузинский решил, что у
него не хватит сил расправиться с целым семейством. Он выскочил из дома и,
задыхаясь, изо всех сил побежал прочь по тихой ночной улице.
Он выбрался из города в предрассветном тумане и снова направился на
север, проклиная свою злую судьбу и жалея о том, что его угораздило
связаться с трусом и дураком Свандовой. Совершив тяжкое преступление, он
стремился как можно скорее укрыться в непроходимой лесной чаще, зная, что
теперь полиция устроит на него настоящую облаву.
Около трех месяцев он прятался в лесах, изредка осторожно выходя из
глухой чащи и приближаясь к фермерским домикам, чтобы попытаться стащить с
крестьянских огородов немного плодов и овощей. Бесследно исчезнув с
людских глаз в северной глухомани, долгое время проплутав в непролазных
болотах и дремучих лесах, он ушел от погони и стал невидимкой,
неприметным, плохо одетым путником, бредущим от села к селу по грязным
проселкам. Но вслед за промозглой осенью пришла зима, и скудная одежда,
которую ему удалось стащить на одной из ферм, надетая под пальто, уже не
спасала от пробиравшего до костей холода. Крестьяне собрали последний
урожай со своих огородов, и теперь Януш питался мороженой картошкой,
свеклой и репой, выкопанными из земли - скудными остатками овощей, которые
он мог найти на поле после осенней уборки. Горстка орехов дополняла его
скромный обед, да еще порой ему удавалось поймать и убить какого-нибудь
зверька. Ударили первые морозы, и день ото дня ему становилось все труднее
добывать себе пищу. Снова, как когда-то давно, в концлагере, его начал
мучить голод. Порой, тихонько пробравшись ночью во двор крестьянского
дома, и стащив все, что попалось под руку (несколько теплых вещей, надетых
под пальто, он незаметно снял с веревок, куда хозяйки вешают сушиться
выстиранное белье) он мечтал залезть в свинарник и украсть поросенка. Он
вспоминал, как много лет назад его отец принес домой маленькую розовую
тушку, как он стоял перед очагом, следя за жарящимся на открытом огне
мясом и поминутно поворачивая ручку вертела, чтобы оно не подгорело,
вспоминал роскошный семейный ужин и вкус сырой свиной печени. Перед
рассветом, забываясь чутким сном, он грезил о жареной свинине, и после
пробуждения где-нибудь в холодном, занесенном снегом стогу сена или
соломы, ему очень долго казалось, что он чувствует слабый, едва различимый
аромат жаркого, смешанный с запахом сырой печени...
Его черствый хлеб покрылся плесенью и запачкался о грязные лохмотья,
несколько месяцев служившие ему единственной защитой от холода.
Приземистая фигура Януша казалась пухлой из-за всего, что было надето под
пальто; однако эти вещи не спасали горемыку, оставшегося без крова и пищи,
от лютого зимнего холода. Он сильно исхудал; и если бы кто-нибудь
пригляделся к одинокому скитальцу пристальнее, то ввалившиеся щеки и
заострившиеся черты лица выдали бы в бредущем неизвестно куда толстяке
человека, умирающего от голода. Вторые сутки он шел по занесенному снегом
лесу, прячась в случайно попадавшихся на опушках стогах сена во время
коротких передышек, питаясь лишь тем, что мог найти и подобрать по дороге.
Мерзлая земля и зимний лес не слишком щедро оделяли его съедобными
плодами, и когда муки голода становились нестерпимыми, он грыз жесткую
кору деревьев.
Полицейские подловили его у сельского дома, который он собирался
ограбить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
посмотрел на стол, где лежало темно-красное мясо. Вытекшая кровь смочила
крышку стола. Он подошел ближе.
Януш узнал этот легкий душок - так пахла сырая печень.
Скорее всего, он ошибся. Такого просто не могло быть. Он уже очнулся
от своей грезы, сознавая, что лежит в бараке для умирающих. Дом, стол в
комнате, окровавленное мясо на гладкой деревянной поверхности - все
исчезло, растаяло в воздухе, словно дым. Запах остался. Где-то здесь,
поблизости, в бараке, лежала сырая печень. Его сухие, потрескавшиеся губы
растянулись в улыбке, и тут же на них выступили капли крови.
Он отчетливо слышал слабые стоны - теперь они раздавались вокруг
него, а не доносились из-за запертой двери. И еще он чувствовал запах.
Он сделал над собой усилие, чтобы повернуть голову налево, и в
предрассветной мгле разглядел бесформенный комок - то ли сверток, то ли
скомканную тряпку, - лежавший рядом с ним. Когда странный предмет чуть
шевельнулся, Януш понял, что в тусклом свете утренней зари, пробивающемся
сквозь окна и щели в стенах барака, он принял скорчившегося на полу
человека за кучу рваного тряпья. И запах сырого мяса, этот дурманящий,
аппетитный запах, исходил от его тела. Януш протянул к незнакомцу дрожащую
руку.
Этот человек не спал, но едва ли ясно сознавал, где он находится и
что с ним происходит. Он умирал, и предсмертный покой, разлившийся по его
истерзанным членам, был приятен несчастному страдальцу. Боль покинула его,
боль ушла так далеко, что он уже вряд ли мог ее почувствовать. Он
погружался все глубже во мрак и тишину, а в конце этого путешествия его
ждал полный, вечный покой. Но что-то тревожило его, мешая полностью
отдаться приятной истоме. Что-то коснулось его живота, и боль опять
вернулась в его обессилевшее тело. Он попытался крикнуть, чтобы прогнать
ее прочь, но с его уст слетел только слабый хриплый стон, за которым
последовала короткая предсмертная судорога. Что-то жесткое, твердое зажало
его рот и нос так, что он не мог дышать. Его тело напряглось и затрепетало
сильнее, когда он почувствовал, как чьи-то зубы впиваются в его живот. Но
боль становилась все слабее - чувства покидали измученную плоть, и это
было так приятно, так хорошо...
Прошел день, а затем еще несколько суток, но никто не заглянул в
барак, где лежал Януш, никто не забрал трупы и не принес новых умирающих,
чтобы свалить их под ветхой крышей, среди других неподвижных, полумертвых
тел. Лишь на пятые сутки дверь отворилась, но на сей раз в нее вошли не
работники из похоронной команды, а русские солдаты - было лето 1944, когда
Польшу освобождали от немецких оккупантов.
Русские, ожесточившиеся в смертельной схватке с нацистскими
извергами, закаленные теми ужасами, которые им пришлось повидать в
кровопролитнейшей из войн за всю историю человечества - второй мировой, -
почувствовали тошноту и слабость, когда перешагнули порог барака смерти в
Майданеке. Только один человек остался в живых в этом жутком месте, и,
по-видимому, он сошел с ума от всего, что творилось вокруг. Он лежал на
полу среди обезображенных трупов, истерзанных чьими-то зубами - очевидно,
крысы проделали лаз в барак и устроили свой страшный пир среди трупов и
тел умирающих.
К несчастью для жителей Польши, русские, освободившие территорию
страны от немцев, не собирались покидать ее. Польша попала под
коммунистическое ярмо, и снова рабочие и крестьяне почувствовали на себе
государственный гнет. Деспотия, хотя и не столь сильная, как во времена
Третьего Рейха, превратилась в норму правительственной политики. Простой
люд опять должен был трудиться от зари до зари не на самого себя, а на
Государство, диктовавшее производителям свои жесткие правила и державшее
под контролем все цены.
Януш Палузинский, носивший на запястье несмываемую метку жертвы
фашистских застенков, при каждом удобном случае показывал свою татуировку,
чтобы разжалобить окружающих. Он жил, процветая на нелегальной мелкой
спекуляции; природная хитрость и склонность к мошенничеству очень помогала
ему в делах такого рода. Целый год после освобождения из лагеря ушел у
него на восстановление сил, но психические травмы, нанесенные ужасами
Майданека, оставили неизгладимый след в его душе. Однако он, не в пример
многим другим жертвам нацистских застенков, не потерял своей цепкой хватки
и желания выжить любой ценой; наоборот, казалось, теперь его желание жить
возросло десятикратно. Он не вернулся обратно в деревню, на отцовскую
ферму, по двум причинам: первая из них заключалась в том, что он не знал,
как примут его односельчане - они вряд ли могли забыть, кто выдал фашистам
имена партизан и участников Сопротивления; второй причиной было
отвращение, которое он испытывал к тяжелому крестьянскому труду - ведь
надо было поднимать запущенное, разоренное войной хозяйство. Русские
солдаты, забрав Палузинского из барака смерти, отвезли его в маленький
госпиталь под городком Луковым, где он провел около года, оправляясь после
болезни, к которой его привела тяжелейшая жизнь в концентрационном лагере.
Все это время он жадно читал газеты, надеясь встретить в них упоминание о
своей родной деревне, и однажды случайно натолкнулся на то, что так упорно
искал. В листке были перечислены имена расстрелянных за участие в
Сопротивлении и за помощь партизанам. Сто тридцать два имени было в этом
списке; среди них он нашел имена своих родителей. Но даже теперь, когда
его жизни ничто не угрожало, а подорванное здоровье улучшалось с каждым
днем благодаря заботам врачей госпиталя, он не испытывал ни раскаяния, ни
сожаления по поводу кончины матери, в которой он сам был повинен. Подобные
чувства и раньше редко овладевали его душой, а за последние годы он стал и
вовсе глух к тому, что люди зовут голосом совести.
Шли годы, но Януш не оставлял своей мелкой спекулятивной торговли;
это нелегальное занятие приносило ему немалый барыш, а сам он словно был
рожден специально для делишек вроде мелкого жульничества, которым он
занимался. Он перепродавал крестьянам промышленные товары, в которых остро
нуждались люди на селе, по высоким ценам, а затем, пуская деньги в оборот,
закупал более дешевую сельскую продукцию, чтобы привезти ее в город, где
ощущалась нехватка продовольствия. Однако в первые годы занятия подпольным
бизнесом он действовал очень осторожно, не разворачивая свое дело
настолько, чтобы привлечь к себе внимание властей.
Сумев не только выжить, но и весьма комфортно устроиться при
коммунистическом режиме, Януш преумножал свой капитал; но зрелый возраст
не принес ему ни мудрости, ни щедрости и душевной широты, свойственной
прошедшим через тяжелые испытания людям. Наживая богатство, он становился
все более жадным. Купив четырехэтажный дом в пригороде Лодзи, он открыл в
нем маленький магазинчик, торгующий разными мелочами, необходимыми в
крестьянском быту, а рядом устроил мастерскую по производству и ремонту
сельскохозяйственного инвентаря. Это предприятие давало ему возможность
легально посещать окрестные фермы и скупать у крестьян за бесценок излишки
продуктов. Войдя в средний возраст, он утратил прежнюю осторожность.
Теперь он приобрел слишком много, и дольше не мог оставаться в тени.
Власти проявили интерес к деятельности Януша Палузинского. Более чем
скромные доходы от торговли мелким хозяйственным инвентарем никак не могли
объяснить роскоши, в которой жил хозяин предприятия. Властям стало
известно о поездках Палузинского по окрестным деревням и селам. Однажды к
нему пришли несколько чиновников службы безопасности, и, предъявив
разрешение на обыск дома, допросили Януша. Его ответы показались им
слишком невразумительными, и потому, наложив арест на все документы,
которые они смогли найти, представители власти удалились, предупредив
Януша, что они вернутся, как только окончательно разберут его бумаги, и
заставив его подписать документ, в котором он обязывался никуда не уезжать
без разрешения местных властей до истечения указанного в документе срока.
Дела принимали скверный оборот. В ту же ночь Палузинский бежал из своего
роскошного особняка, прихватив с собой лишь те небольшие наличные деньги,
которые нашлись в доме, и бросив свой автомобиль - он знал, как легко
власти могут обнаружить машину на дорогах его маленькой страны. Выйдя из
города пешком, он ехал на попутных машинах или на автобусах, не рискуя
даже садиться на поезд, опасаясь, что его заметят. Ночуя в маленьких
неприметных гостиницах, он продвигался все дальше на север, в сторону
густых лесов, протянувшихся на много километров. Пускаясь в свое долгое
путешествие, он не разработал никакого начального плана, и теперь просто
бежал куда глаза глядят, гонимый страхом; инстинкт подсказал ему, что в
лесной чаще ему будет легче спрятаться и уйти от преследователей, которые,
вероятно, уже напали на его след. Он знал, что закон предусматривает
суровое наказание для тех, кто, подобно ему, занимается подпольной
торговлей, и думал, что не вынесет вторичного тюремного заключения -
слишком много ужасных воспоминаний, оставшихся со времен войны, всплывало
в его памяти, и он опасался, что сойдет с ума в коммунистическом застенке,
как чуть было не сошел с ума в фашистском концлагере. Затуманенный страхом
мозг Палузинского не мог придумать реального выхода из создавшегося
положения; пока у него не возникло ни одной идеи, каким образом он снова
сможет стать невидимкой. И Януш бежал с места на место, нигде не
задерживаясь, потому что у него не было никакого выбора.
Так, скрываясь от людей, проселочными дорогами он добрался до
древнего города Грудзендз - это путешествие растянулось на несколько
недель, - и тут Палузинский обнаружил, что у него кончаются деньги. Тогда
в голове у него начал возникать еще неясный, но уже сложившийся в цельную
картину замысел: отсюда он направится прямо в балтийский порт - город
Гдыню, обходя стороной соседний Гданьск, где его знал каждый лавочник. В
порту он собирался дать взятку капитану какого-нибудь судна, чтобы тот
согласился нелегально взять его на борт своего корабля. Ему было
совершенно безразлично, куда плыть - лишь бы очутиться как можно дальше от
этой проклятой страны, где авторитарное правительство так жестоко
преследует людей, занимающихся предпринимательской деятельностью. Однако
перед ним стояла серьезная проблема: длительное путешествие стоило очень
дорого, а в его кармане оставалось всего лишь пятьдесят злотых.
Поздно ночью, чтобы никто не заметил, Януш явился на квартиру к
Виктору Свандове, проживавшему в Грудзендзе, частному торговцу, с которым
он раньше поддерживал деловые контакты.
Однако Свандова оказался плохим помощником Палузинскому: будучи
преданным слугой Государства (а может быть, просто испугавшись
ответственности за покровительство преступнику), он выпроводил Януша из
своего дома, пригрозив бывшему приятелю, что позвонит в полицию, если он
тотчас же не уберется прочь. Беглец начал упрашивать Свандову не прогонять
его; он разыграл целое представление перед хозяином дома: заискивал,
льстил, умолял, чуть ли не плакал, умоляя помочь ему скрыться от
преследования, а сам в это время незаметно доставал из-под пальто короткий
железный ломик, который всегда носил с собой. Когда Свандова повернулся к
незваному ночному гостю спиной, решительно направившись к телефону,
стоящему на краю рабочего стола в кабинете, Палузинский замахнулся и
ударил его, целясь в голову. Ломик стукнул Свандову в левый висок, но
скользящий удар лишь слегка оглушил бизнесмена; шатаясь, он все же смог
добраться до двери кабинета. Одним прыжком Януш оказался возле своей
жертвы, нанеся несколько сильных ударов по затылку и по плечам. Умирающий
хозяин дома собрал последние силы, чтобы распахнуть дверь и ступить за
порог; громко выкрикнув имя своей жены, он тут же опустился на колени,
цепляясь непослушными пальцами за дверную ручку, а его вероломный гость
продолжал бить ломиком по голове своей беззащитной жертвы. Наконец
(Палузинскому показалось, что он уже целую вечность бежит за шатающимся,
перепуганным человеком, нанося ему удар за ударом) Свандова упал лицом
вниз, и кровь из раны на его разбитой голове хлынула на пол широкого
коридора. Жена убитого им бизнесмена выбежала на крик из своей спальни и
начала спускаться по лестнице, ведущей на верхний этаж. Он понял, что
женщина узнала его, и сначала хотел устранить свидетельницу своего
преступления, бросившись к ней с поднятым ломиком; но тут на лестнице за
ее спиной показались взрослые сыновья Свандовы, и Палузинский решил, что у
него не хватит сил расправиться с целым семейством. Он выскочил из дома и,
задыхаясь, изо всех сил побежал прочь по тихой ночной улице.
Он выбрался из города в предрассветном тумане и снова направился на
север, проклиная свою злую судьбу и жалея о том, что его угораздило
связаться с трусом и дураком Свандовой. Совершив тяжкое преступление, он
стремился как можно скорее укрыться в непроходимой лесной чаще, зная, что
теперь полиция устроит на него настоящую облаву.
Около трех месяцев он прятался в лесах, изредка осторожно выходя из
глухой чащи и приближаясь к фермерским домикам, чтобы попытаться стащить с
крестьянских огородов немного плодов и овощей. Бесследно исчезнув с
людских глаз в северной глухомани, долгое время проплутав в непролазных
болотах и дремучих лесах, он ушел от погони и стал невидимкой,
неприметным, плохо одетым путником, бредущим от села к селу по грязным
проселкам. Но вслед за промозглой осенью пришла зима, и скудная одежда,
которую ему удалось стащить на одной из ферм, надетая под пальто, уже не
спасала от пробиравшего до костей холода. Крестьяне собрали последний
урожай со своих огородов, и теперь Януш питался мороженой картошкой,
свеклой и репой, выкопанными из земли - скудными остатками овощей, которые
он мог найти на поле после осенней уборки. Горстка орехов дополняла его
скромный обед, да еще порой ему удавалось поймать и убить какого-нибудь
зверька. Ударили первые морозы, и день ото дня ему становилось все труднее
добывать себе пищу. Снова, как когда-то давно, в концлагере, его начал
мучить голод. Порой, тихонько пробравшись ночью во двор крестьянского
дома, и стащив все, что попалось под руку (несколько теплых вещей, надетых
под пальто, он незаметно снял с веревок, куда хозяйки вешают сушиться
выстиранное белье) он мечтал залезть в свинарник и украсть поросенка. Он
вспоминал, как много лет назад его отец принес домой маленькую розовую
тушку, как он стоял перед очагом, следя за жарящимся на открытом огне
мясом и поминутно поворачивая ручку вертела, чтобы оно не подгорело,
вспоминал роскошный семейный ужин и вкус сырой свиной печени. Перед
рассветом, забываясь чутким сном, он грезил о жареной свинине, и после
пробуждения где-нибудь в холодном, занесенном снегом стогу сена или
соломы, ему очень долго казалось, что он чувствует слабый, едва различимый
аромат жаркого, смешанный с запахом сырой печени...
Его черствый хлеб покрылся плесенью и запачкался о грязные лохмотья,
несколько месяцев служившие ему единственной защитой от холода.
Приземистая фигура Януша казалась пухлой из-за всего, что было надето под
пальто; однако эти вещи не спасали горемыку, оставшегося без крова и пищи,
от лютого зимнего холода. Он сильно исхудал; и если бы кто-нибудь
пригляделся к одинокому скитальцу пристальнее, то ввалившиеся щеки и
заострившиеся черты лица выдали бы в бредущем неизвестно куда толстяке
человека, умирающего от голода. Вторые сутки он шел по занесенному снегом
лесу, прячась в случайно попадавшихся на опушках стогах сена во время
коротких передышек, питаясь лишь тем, что мог найти и подобрать по дороге.
Мерзлая земля и зимний лес не слишком щедро оделяли его съедобными
плодами, и когда муки голода становились нестерпимыми, он грыз жесткую
кору деревьев.
Полицейские подловили его у сельского дома, который он собирался
ограбить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55