Увы (говорит Сибилла), он не обошелся без унизительных и тяжелых подробностей.
Протоколирую.
Сибилла, страстная спортсменка, целые дни носилась на лыжах по Понтрезине и была рада, что у Штиллера, который тем временем вернулся из Парижа, нет денег приехать к ней. Зато он так упорно преследовал ее телефонными вызовами, что портье, вскоре понявший нежелательность этих звонков, сообщая, что "на проводе Цюрих", строил сочувственную мину. Полуосознанная надежда, что позвонит Рольф, мешала Сибилле раз навсегда сказать нет и не подходить к телефону, а кроме того, наглое сообщничество портье зашло чересчур далеко: - К сожалению, фрау доктор только что вышла, да, буквально сию минуту! - И она, стоя в холле, видела рожу этого благородного сутенера, за свою помощь рассчитывавшего на повышенные чаевые, и шла в кабину вызывать Штиллера. Штиллер же, как видно, потерял остатки здравого смысла. Взбешенный уж тем, что так долго пришлось выклянчивать у Каролы - горничной-итальянки - ее адрес, Штиллер разговаривал с Сибиллой тоном паши. Что могла она ему сказать? Что здесь идет снег, да, очень много снега, но сегодня светит солнышко, да, общество вполне приятное и так далее. Болтала о своих "потрясающих" успехах в лыжном спорте - научилась делать повороты наклоном корпуса, овладела швунгом. Сибилла тарахтела, как девчонка: - Да, да, партнер по танцам здесь имеется "божественный", к тому же француз, вообще "безумно весело", комнатка у нее "прямо сказочная", лыжня "мировая", и предложение руки и сердца ей сделал не только француз, но целая толпа поклонников, "премилая компания", а лыжный тренер - "просто сногсшибательный парень!". - Время от времени слышался голос: "Три минуты кончились, будьте любезны опустить в автомат указанную сумму", - и она опускала в автомат указанную сумму, как будто еще мало было этого детского лепета. Точно сам дьявол подстегивал ее - забавное чувство, во всяком случае, вытеснявшее все прочие, и ничего Сибилла не боялась теперь больше, чем своих настоящих чувств...
Рольф, ее супруг, молчал.
Когда в один прекрасный день Штиллер собственной персоной появился в отеле, желая выяснить, что, собственно, здесь происходит, у него недостало силы избавить окончательно запутавшуюся женщину от ее фальшиво-ребячливого тона. Напротив, Штиллер болезненно реагировал на этот ее тон, и Сибилла, почуяв свое превосходство, безжалостно им воспользовалась. Как будто в ней сработал неведомый механизм: как только она почувствовала, что этот человек себя жалеет, ей захотелось его оскорблять. Они прогуливались по долине, ведущей к Самедану: Сибилла в черных спортивных брюках - элегантная, стройная, загорелая, Штиллер - в неизменном коричневом плаще военного образца, бледный, как все горожане там, внизу. - Ну, что твоя выставка? спросила она. - Отлил ты свою бронзу? - Ее небрежно-веселый тон действовал на Штиллера угнетающе, он поглупел, не знал, что ответить. Даже дюссельдорфский поклонник, разбитной малый, напичканный историями из жизни военных летчиков на восточном фронте и на Крите, был более забавен, чем Штиллер! Это она выложила ему напрямик. - Да, скажу я тебе, этот умеет жить! Деньги к нему так и липнут!.. - И Штиллер должен был выслушать, как умение "делать деньги" импонирует женщине и как этот дюссельдорфец, наследник крупной фирмы (тяжелая промышленность), умеет легко жить. - Впрочем, он мужчина не моего типа! - сказала она. Штиллер взглянул на нее исподлобья, он пребывал в меланхолии, продолжал молчать. Только один раз сказал: - Прямо с души воротит от твоей Понтрезины! - Сибилла на днях подвернула ногу и теперь слегка прихрамывала. - Но вчера я уже опять танцевала! - Ее так и подмывало восхищаться всем, что презирает Штиллер. Она снова принялась рассказывать о дюссельдорфском поклоннике - он так остроумен, так содержателен, вдобавок кавалер Железного креста, какие только "идеи" его не осеняют. Если, например, ему покажется, что он оскорбил человека - женщину или мужчину, все равно, - он дарит обиженному "мерседес". Факт! Штиллер только сказал: - Я и не сомневаюсь. - Или другой пример: одна молодая девушка в их отеле влюблена в шведского студента, у дюссельдорфца сразу возник очаровательный план - он вызвал студента сюда самолетом, даже оплатил билет. - Просто очаровательно! - воскликнула она, чтобы доказать своему скучному брюзге, что мужчины, делающие деньги, тоже не лишены шарма. Штиллер ограничивался кратким: - Возможно! - или спрашивал: - Зачем ты мне это рассказываешь? Тем не менее он огорчался и не знал, как остановить Сибиллу. Кстати, во время этой прогулки она впервые заметила, что Штиллер заикается, плохо выговаривает слова, начинающиеся на букву "м". Мимо них пронесся на лыжах загорелый малый, на кофейном лице ослепительно сверкнула белозубая рекламная улыбка тренера по лыжному спорту. - Хелло! - приветствовала его Сибилла. Это Нуот! - Штиллер спросил послушно и устало: - А кто такой Нуот? - Лыжный тренер! Вот кто! - Когда она подвернула ногу, он донес ее, Сибиллу, до самой спасательной станции. - Золото, а не человек, верно? - В этом же тоне она продолжала и дальше. Конечно, Сибилла понимала, какого рода заведения предпочитает Штиллер, что-нибудь вроде трактира, посещаемого местными жителями. Но, подстегиваемая дьяволом - а, как сказано, она наслаждалась этим, - Сибилла повела Штиллера в "сногсшибательный ресторан". Почему он не возражал?! Его неуверенность, нерешительность сердили Сибиллу. Она чувствовала, что окончательно предоставлена самой себе. И такого мужчину она любила! В "сногсшибательном ресторане" царил "местный колорит" - именно этого Штиллер терпеть не мог; в гардеробе не менее шести пар рук помогали им раздеться, фрау доктор приветствовали как постоянную гостью, - и дальше продолжалось все в том же духе: лучший столик, два меню, отпечатанные литерами гутенберговской Библии, и метрдотель во фраке, любезно поставивший их в известность, что получены свежие омары! Любезность таинственно-интимного свойства - смесь благородства и вымогательства, вовсе обескуражившая мелкого буржуа Штиллера, который и без того был не в духе. На столике стояли три розы, разумеется, включенные в стоимость блюд, и горели свечи. Штиллер не решался сказать Сибилле, что цены здесь - сущая насмешка. - Что ты закажешь? - спросила она с материнской заботливостью. Деньги у меня есть. - Кельнер, наряженный сельским виноградарем, уже стоял с вином у их столика. Сибилла заказала "свое обычное шато-неф-дю-пап" бутылка шестнадцать франков. - Вот увидишь, - сказала она Штиллеру, шато-неф у них - сказка! - Она сама прислушивалась к себе как бы со стороны, дьявол снабжал ее словами, на которые Штиллер не умел ответить. Потом, мельком заглянув в карточку, она заказала "свое обычное" филе-миньон, а беспомощного Штиллера заставила заказать устриц; Штиллер позволил себе усомниться, идет ли шато-неф к устрицам, но должен был признаться, что никогда не ел устриц и потому казался себе неполноценным человеком, которому не стоит вступать в спор. Итак, устрицы! А потом Сибилле поклонился какой-то господин коротко, чтобы не мешать им, он сказал по-французски, что сегодня выдержал испытание и получил второй спортивный разряд. Сибилла поздравила его, помахав рукой, и оповестила Штиллера, что это и есть Шарль Буайе. Угрюмо жевавший булочку, голодный Штиллер спросил: - А кто он такой? Божественный танцор, француз! - Штиллер отведал шато-неф, а Сибилла тем временем рассказала "прелестную" историю о том, как, танцуя с этим господином, в шутку обратилась к нему как к Шарлю Буайе 1, и подумать только, оказалось, что его фамилия действительно Буайе! Кстати, он дипломат. - Разве не забавно? - спросила она. Штиллер поглядел на Сибиллу, как пес, не понимающий людского языка, и она чуть не погладила его, как пса. Но не сделала этого, чтобы не возбуждать напрасных надежд. Увидев, что Штиллер уже приложился к вину, она бодро сказала: - Твое здоровье! - И он, смутившись, поднял свой уже почти пустой бокал: - Твое здоровье! - Притом у Сибиллы было так гадко на душе, что она почти не прикоснулась к "своему" филе-миньон, а Штиллер, волей-неволей, проглотил дюжину устриц. Сибилла она поддерживала беседу одна, Штиллер был угрюм и молчалив - зажгла сигарету и сообщила: - Я получила письмо от Штурценеггера, ему нужна секретарша, и именно я! Что ты на это скажешь? - Штиллер трудился над устрицами. - Он влюблен в меня! - закончила Сибилла. - Даже муж мой это заметил. Серьезно, мне этот твой приятель тоже нравится. - Заодно она давала Штиллеру ряд ценных указаний: - Попробуй соку, ведь в нем весь вкус, милый мой! - Штиллер послушно попробовал соку. - Я говорю серьезно, Штурценеггер приглашает меня. Ему безумно нравится Калифорния. Сто долларов в неделю - шутка ли, и дорога оплачена, до моря там четверть часа, не больше!
1 Шарль Буайе - известный французский генерал конца XIX века.
И так далее.
Лишь на обратном пути были сказаны какие-то настоящие слова, и то одною Сибиллой. Они шли по хрустевшему снегу, дыханье замерзало у губ, было очень холодно, но красиво, слева и справа - сугробы, дома под белыми пуховыми перинами, над домами звезды, - фарфоровая ночь.
- Где, собственно, ты живешь? - осведомилась она, когда они остановились у претенциозно-безвкусного подъезда ее отеля. - Завтра ты еще будешь здесь? - сразу задала она второй вопрос, как бы приближая момент прощания, - если возможно, окончательного. - Для меня это был просто шок, ее слова падали в его молчанье, - вдруг ты наконец можешь ехать, тебе все равно надо ехать в Париж, подвернулся удобный повод, и я вдруг должна следовать за тобой, наш Париж вдруг стал реальностью; знаешь, в этот момент я почувствовала себя кокоткой... - Штиллер молчал, трудно сказать, понимал ли он, что именно сломалось в Сибилле. О чем он думал? Больше ей нечего было ему объяснять, и она спросила, как называется созвездие над заснеженным подъездом. Ей пришлось спросить дважды, пока Штиллер ответил. - Да, сказала она, как будто это имело отношение к созвездию, - да, где-то я буду через год? Не знаю. Может быть, действительно за океаном, в Калифорнии!.. Смешно, - сказала она еще, - про тебя-то все известно заранее. Твоя жизнь никогда не переменится, даже чисто внешне. - Она сказала это без злого умысла, но, почувствовав, как неласково, черство прозвучали ее слова, захотела смягчить их: - А ты сам, разве ты думаешь, что можешь стать другим человеком? - Это звучало не более ласково, скорее, напротив. Теперь слова не достигали цели. - Ах, Штиллер, - сказала она напоследок, - я тебя по-настоящему любила. - Какой-то лыжник, вероятно, тренер, как и Нуот, стремительно пронесся на чуть пощелкивающих лыжах мимо молчащей пары. Они долго смотрели ему вслед, будто лыжный спорт занимал их сейчас больше всего на свете. К сожалению, он скоро исчез из виду и снова оставил их наедине друг с другом. А потом - невтерпеж им стало зябнуть, и они расстались - еще не умея расстаться насовсем, - условились встретиться и вместе позавтракать.
К завтраку Штиллер не явился.
Два дня спустя, когда она вышла из ресторана в сопровождении дюссельдорфского поклонника, Штиллер стоял в холле, как призрак, не сделав ей навстречу ни шагу. - Где же ты был? - спросила она, застигнутая врасплох и даже не поздоровавшись с ним. - Ты уже обедала? - спросил он. - А ты нет? - ответила она тем же вопросом. Штиллер был бледен, измучен, небрит. Откуда ты явился? - спросила она, и Штиллер помог ей надеть шубку, которую нес следом за Сибиллой так называемый "бой" в цирковой ливрее. - Я ждала тебя позавчера к завтраку! - сказала Сибилла и еще раз спросила: - Откуда же ты явился? - Она кивнула господину из Дюссельдорфа, который ждал ее у лифта, раскуривая сигару, и умел так изящно стушеваться, что Штиллер даже не заметил этого сердцееда, кавалера Железного креста... Штиллер приехал прямо из Давоса. Он сказал ей об этом, когда они выходили через вращающуюся дверь на мороз. - Из Давоса? - спросила она, но тут ее отгородила от Штиллера стеклянная створка. - Из Давоса? - переспросила она, когда он уже вышел. Штиллер побывал в санатории у больной жены, говорил с ней. Его отчет был сухим и кратким. - Вот и все,- заключил он. - Ты удивлена? - Да, правда, целое лето Сибилла ждала, надеялась, требовала без слов. А теперь это оказалось для нее ударом. Она чувствовала себя виноватой. - А Юлика?! Что тебе сказала Юлика? - Но это, как видно, не интересовало Штиллера. - Вы расстались? - спросила Сибилла. - Как?! Не можешь же ты ее так просто... Штиллер казался Сибилле страшным, бесчеловечным. Его поступок ужаснул ее. Впервые сейчас Юлика перестала быть призраком, стала реальной женщиной, несчастной, покинутой, больною сестрой. - Штиллер, - сказала она, - ты не должен был этого делать... - и поправилась: - Мы не должны были... Мы не имеем права... Я виновата, я знаю. Но это же безумие, Штиллер, это убийство... - Штиллер беззаботно, даже злорадно смотрел на опечаленную Сибиллу. Он воображал себя свободным, совсем свободным и в данный момент гордился тем, что вышел из своей пассивной роли. - Я голоден, - сказал он, достаточно ясно давая понять, что у него нет ни охоты, ни повода заниматься Юликой. Они зашли в трактир, где местные железнодорожники, каждый попыхивая сигарой "бриссаго", отмечали окончание недели, сражаясь в йасс 1. Увидев шубку Сибиллы, они приумолкли, покуда один не сказал: - Что ж, будем играть или нет? - Меню, отпечатанного литерами гутенберговской Библии, здесь, правда, не было, зато была толстуха хозяйка, которая стерла с лакированного стола пивные лужицы и крошки и, пожелав доброго вечера, протянула Сибилле и Штиллеру мокрую руку. На черной доске, висевшей между лавровыми венками и кубками какого-то стрелкового союза, были обозначены цены на разливное вино - вельтлинер, кальтеpep, магдаленер, дооль и проч.; над доской неизменный, хотя уже поблекший портрет генерала Гюизана. Голодный Штиллер, точно лесоруб, вернувшийся с тяжелой работы, деловито и сосредоточенно разломил ломоть хлеба. Сибилла сидела на лавке у печки, лаская кошку, неожиданно вспрыгнувшую ей на колени. Штиллер, очень довольный, заказал "рёстли" и "бауэрншюблиг" 2. Салата здесь не полагалось.
1 Йасс - швейцарская карточная игра.
2 Народные швейцарские блюда.
Пока один из железнодорожников тасовал карты, остальные, в тоне напускной озабоченности, - на самом деле их это не очень-то интересовало, толковали о конференции четырех держав: перевод денег, а толку чуть! Но потом, захваченные игрой, замолкли, и под низким потолком трактира повисла тишина, подчинявшая себе также Сибиллу и Штиллера. - Ты еще ничего не рассказал мне о Париже, - заметила Сибилла, которую угнетало это молчание. Когда толстуха хозяйка пришла - правда, еще не с вожделенной едой, только с вельтлинером, Штиллер спросил, не найдется ли у нее комнаты. - На одного или на двоих? - спросила хозяйка. И Штиллер ушел смотреть комнату... Некоторое время Сибилла сидела одна - единственная женщина в трактире; она, не читая, перелистывала журнал велогонщиков. Какой-то рабочий присел за ее стол. Слизнув пивную пену с губ, он стал разглядывать даму с нескрываемым недоверием и неодобрением, даже презрительно, точно уже знал то, о чем бедняга Штиллер еще не имел понятия. Как примет Штиллер ее признание, если, стоит ей попытаться облечь его в слова, оно кажется невероятным, неправдоподобным, чудовищным ей самой. Сибиллу удивляло и то, что она может смотреть в глаза Штиллеру, однако она смотрела, когда он вернулся и сел рядом, голодный, веселый при виде еды, причем его не заботило, что уже пообедавшая Сибилла ни к чему не прикасалась, только пила вишневку. - В районе Бергюна - снежный обвал, - сказал один из дорожных рабочих. Но слух оказался преувеличенным: Штиллер видел обрушившуюся лавину и сообщил довольно чванливым загорелым мужчинам, с неизменными сигарами во рту, что дорога уже расчищена. Ее удивило и восхитило, что Штиллер хладнокровно и деловито сбил спесь с внушающих ей смутный страх игроков за соседним столом, она почувствовала себя каким-то образом защищенной. Рабочий за их столом тоже перестал презрительно смотреть на Сибиллу, он даже, по собственному почину, придвинул ей пепельницу. А расплатившись за пиво, пожелал ей и Штиллеру приятного вечера "друг с другом". Штиллер, не переставая есть, спросил: - С тобой что-нибудь приключилось? - Почему? - Ты сегодня такая тихая. - Я рада, что ты приехал, я была ужасно зла на тебя, думала, ты удрал, а меня бросил здесь. - Она сняла с колен мурлыкавшую кошку, та прыгнула на пол, подняла хвост. - Почему ты не дал мне знать? - сказала Сибилла. - Я наделала глупостей, так и знай, кучу глупостей! - Штиллер продолжал жевать, как видно, не придавая ее словам никакого значения. Он был в Давосе, порвал с больной Юликой; что теперь еще могло его испугать! Он улыбнулся. - Что же ты наделала? - Но тут появилась толстуха хозяйка с двумя стаканами кофе и выручила Сибиллу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
Протоколирую.
Сибилла, страстная спортсменка, целые дни носилась на лыжах по Понтрезине и была рада, что у Штиллера, который тем временем вернулся из Парижа, нет денег приехать к ней. Зато он так упорно преследовал ее телефонными вызовами, что портье, вскоре понявший нежелательность этих звонков, сообщая, что "на проводе Цюрих", строил сочувственную мину. Полуосознанная надежда, что позвонит Рольф, мешала Сибилле раз навсегда сказать нет и не подходить к телефону, а кроме того, наглое сообщничество портье зашло чересчур далеко: - К сожалению, фрау доктор только что вышла, да, буквально сию минуту! - И она, стоя в холле, видела рожу этого благородного сутенера, за свою помощь рассчитывавшего на повышенные чаевые, и шла в кабину вызывать Штиллера. Штиллер же, как видно, потерял остатки здравого смысла. Взбешенный уж тем, что так долго пришлось выклянчивать у Каролы - горничной-итальянки - ее адрес, Штиллер разговаривал с Сибиллой тоном паши. Что могла она ему сказать? Что здесь идет снег, да, очень много снега, но сегодня светит солнышко, да, общество вполне приятное и так далее. Болтала о своих "потрясающих" успехах в лыжном спорте - научилась делать повороты наклоном корпуса, овладела швунгом. Сибилла тарахтела, как девчонка: - Да, да, партнер по танцам здесь имеется "божественный", к тому же француз, вообще "безумно весело", комнатка у нее "прямо сказочная", лыжня "мировая", и предложение руки и сердца ей сделал не только француз, но целая толпа поклонников, "премилая компания", а лыжный тренер - "просто сногсшибательный парень!". - Время от времени слышался голос: "Три минуты кончились, будьте любезны опустить в автомат указанную сумму", - и она опускала в автомат указанную сумму, как будто еще мало было этого детского лепета. Точно сам дьявол подстегивал ее - забавное чувство, во всяком случае, вытеснявшее все прочие, и ничего Сибилла не боялась теперь больше, чем своих настоящих чувств...
Рольф, ее супруг, молчал.
Когда в один прекрасный день Штиллер собственной персоной появился в отеле, желая выяснить, что, собственно, здесь происходит, у него недостало силы избавить окончательно запутавшуюся женщину от ее фальшиво-ребячливого тона. Напротив, Штиллер болезненно реагировал на этот ее тон, и Сибилла, почуяв свое превосходство, безжалостно им воспользовалась. Как будто в ней сработал неведомый механизм: как только она почувствовала, что этот человек себя жалеет, ей захотелось его оскорблять. Они прогуливались по долине, ведущей к Самедану: Сибилла в черных спортивных брюках - элегантная, стройная, загорелая, Штиллер - в неизменном коричневом плаще военного образца, бледный, как все горожане там, внизу. - Ну, что твоя выставка? спросила она. - Отлил ты свою бронзу? - Ее небрежно-веселый тон действовал на Штиллера угнетающе, он поглупел, не знал, что ответить. Даже дюссельдорфский поклонник, разбитной малый, напичканный историями из жизни военных летчиков на восточном фронте и на Крите, был более забавен, чем Штиллер! Это она выложила ему напрямик. - Да, скажу я тебе, этот умеет жить! Деньги к нему так и липнут!.. - И Штиллер должен был выслушать, как умение "делать деньги" импонирует женщине и как этот дюссельдорфец, наследник крупной фирмы (тяжелая промышленность), умеет легко жить. - Впрочем, он мужчина не моего типа! - сказала она. Штиллер взглянул на нее исподлобья, он пребывал в меланхолии, продолжал молчать. Только один раз сказал: - Прямо с души воротит от твоей Понтрезины! - Сибилла на днях подвернула ногу и теперь слегка прихрамывала. - Но вчера я уже опять танцевала! - Ее так и подмывало восхищаться всем, что презирает Штиллер. Она снова принялась рассказывать о дюссельдорфском поклоннике - он так остроумен, так содержателен, вдобавок кавалер Железного креста, какие только "идеи" его не осеняют. Если, например, ему покажется, что он оскорбил человека - женщину или мужчину, все равно, - он дарит обиженному "мерседес". Факт! Штиллер только сказал: - Я и не сомневаюсь. - Или другой пример: одна молодая девушка в их отеле влюблена в шведского студента, у дюссельдорфца сразу возник очаровательный план - он вызвал студента сюда самолетом, даже оплатил билет. - Просто очаровательно! - воскликнула она, чтобы доказать своему скучному брюзге, что мужчины, делающие деньги, тоже не лишены шарма. Штиллер ограничивался кратким: - Возможно! - или спрашивал: - Зачем ты мне это рассказываешь? Тем не менее он огорчался и не знал, как остановить Сибиллу. Кстати, во время этой прогулки она впервые заметила, что Штиллер заикается, плохо выговаривает слова, начинающиеся на букву "м". Мимо них пронесся на лыжах загорелый малый, на кофейном лице ослепительно сверкнула белозубая рекламная улыбка тренера по лыжному спорту. - Хелло! - приветствовала его Сибилла. Это Нуот! - Штиллер спросил послушно и устало: - А кто такой Нуот? - Лыжный тренер! Вот кто! - Когда она подвернула ногу, он донес ее, Сибиллу, до самой спасательной станции. - Золото, а не человек, верно? - В этом же тоне она продолжала и дальше. Конечно, Сибилла понимала, какого рода заведения предпочитает Штиллер, что-нибудь вроде трактира, посещаемого местными жителями. Но, подстегиваемая дьяволом - а, как сказано, она наслаждалась этим, - Сибилла повела Штиллера в "сногсшибательный ресторан". Почему он не возражал?! Его неуверенность, нерешительность сердили Сибиллу. Она чувствовала, что окончательно предоставлена самой себе. И такого мужчину она любила! В "сногсшибательном ресторане" царил "местный колорит" - именно этого Штиллер терпеть не мог; в гардеробе не менее шести пар рук помогали им раздеться, фрау доктор приветствовали как постоянную гостью, - и дальше продолжалось все в том же духе: лучший столик, два меню, отпечатанные литерами гутенберговской Библии, и метрдотель во фраке, любезно поставивший их в известность, что получены свежие омары! Любезность таинственно-интимного свойства - смесь благородства и вымогательства, вовсе обескуражившая мелкого буржуа Штиллера, который и без того был не в духе. На столике стояли три розы, разумеется, включенные в стоимость блюд, и горели свечи. Штиллер не решался сказать Сибилле, что цены здесь - сущая насмешка. - Что ты закажешь? - спросила она с материнской заботливостью. Деньги у меня есть. - Кельнер, наряженный сельским виноградарем, уже стоял с вином у их столика. Сибилла заказала "свое обычное шато-неф-дю-пап" бутылка шестнадцать франков. - Вот увидишь, - сказала она Штиллеру, шато-неф у них - сказка! - Она сама прислушивалась к себе как бы со стороны, дьявол снабжал ее словами, на которые Штиллер не умел ответить. Потом, мельком заглянув в карточку, она заказала "свое обычное" филе-миньон, а беспомощного Штиллера заставила заказать устриц; Штиллер позволил себе усомниться, идет ли шато-неф к устрицам, но должен был признаться, что никогда не ел устриц и потому казался себе неполноценным человеком, которому не стоит вступать в спор. Итак, устрицы! А потом Сибилле поклонился какой-то господин коротко, чтобы не мешать им, он сказал по-французски, что сегодня выдержал испытание и получил второй спортивный разряд. Сибилла поздравила его, помахав рукой, и оповестила Штиллера, что это и есть Шарль Буайе. Угрюмо жевавший булочку, голодный Штиллер спросил: - А кто он такой? Божественный танцор, француз! - Штиллер отведал шато-неф, а Сибилла тем временем рассказала "прелестную" историю о том, как, танцуя с этим господином, в шутку обратилась к нему как к Шарлю Буайе 1, и подумать только, оказалось, что его фамилия действительно Буайе! Кстати, он дипломат. - Разве не забавно? - спросила она. Штиллер поглядел на Сибиллу, как пес, не понимающий людского языка, и она чуть не погладила его, как пса. Но не сделала этого, чтобы не возбуждать напрасных надежд. Увидев, что Штиллер уже приложился к вину, она бодро сказала: - Твое здоровье! - И он, смутившись, поднял свой уже почти пустой бокал: - Твое здоровье! - Притом у Сибиллы было так гадко на душе, что она почти не прикоснулась к "своему" филе-миньон, а Штиллер, волей-неволей, проглотил дюжину устриц. Сибилла она поддерживала беседу одна, Штиллер был угрюм и молчалив - зажгла сигарету и сообщила: - Я получила письмо от Штурценеггера, ему нужна секретарша, и именно я! Что ты на это скажешь? - Штиллер трудился над устрицами. - Он влюблен в меня! - закончила Сибилла. - Даже муж мой это заметил. Серьезно, мне этот твой приятель тоже нравится. - Заодно она давала Штиллеру ряд ценных указаний: - Попробуй соку, ведь в нем весь вкус, милый мой! - Штиллер послушно попробовал соку. - Я говорю серьезно, Штурценеггер приглашает меня. Ему безумно нравится Калифорния. Сто долларов в неделю - шутка ли, и дорога оплачена, до моря там четверть часа, не больше!
1 Шарль Буайе - известный французский генерал конца XIX века.
И так далее.
Лишь на обратном пути были сказаны какие-то настоящие слова, и то одною Сибиллой. Они шли по хрустевшему снегу, дыханье замерзало у губ, было очень холодно, но красиво, слева и справа - сугробы, дома под белыми пуховыми перинами, над домами звезды, - фарфоровая ночь.
- Где, собственно, ты живешь? - осведомилась она, когда они остановились у претенциозно-безвкусного подъезда ее отеля. - Завтра ты еще будешь здесь? - сразу задала она второй вопрос, как бы приближая момент прощания, - если возможно, окончательного. - Для меня это был просто шок, ее слова падали в его молчанье, - вдруг ты наконец можешь ехать, тебе все равно надо ехать в Париж, подвернулся удобный повод, и я вдруг должна следовать за тобой, наш Париж вдруг стал реальностью; знаешь, в этот момент я почувствовала себя кокоткой... - Штиллер молчал, трудно сказать, понимал ли он, что именно сломалось в Сибилле. О чем он думал? Больше ей нечего было ему объяснять, и она спросила, как называется созвездие над заснеженным подъездом. Ей пришлось спросить дважды, пока Штиллер ответил. - Да, сказала она, как будто это имело отношение к созвездию, - да, где-то я буду через год? Не знаю. Может быть, действительно за океаном, в Калифорнии!.. Смешно, - сказала она еще, - про тебя-то все известно заранее. Твоя жизнь никогда не переменится, даже чисто внешне. - Она сказала это без злого умысла, но, почувствовав, как неласково, черство прозвучали ее слова, захотела смягчить их: - А ты сам, разве ты думаешь, что можешь стать другим человеком? - Это звучало не более ласково, скорее, напротив. Теперь слова не достигали цели. - Ах, Штиллер, - сказала она напоследок, - я тебя по-настоящему любила. - Какой-то лыжник, вероятно, тренер, как и Нуот, стремительно пронесся на чуть пощелкивающих лыжах мимо молчащей пары. Они долго смотрели ему вслед, будто лыжный спорт занимал их сейчас больше всего на свете. К сожалению, он скоро исчез из виду и снова оставил их наедине друг с другом. А потом - невтерпеж им стало зябнуть, и они расстались - еще не умея расстаться насовсем, - условились встретиться и вместе позавтракать.
К завтраку Штиллер не явился.
Два дня спустя, когда она вышла из ресторана в сопровождении дюссельдорфского поклонника, Штиллер стоял в холле, как призрак, не сделав ей навстречу ни шагу. - Где же ты был? - спросила она, застигнутая врасплох и даже не поздоровавшись с ним. - Ты уже обедала? - спросил он. - А ты нет? - ответила она тем же вопросом. Штиллер был бледен, измучен, небрит. Откуда ты явился? - спросила она, и Штиллер помог ей надеть шубку, которую нес следом за Сибиллой так называемый "бой" в цирковой ливрее. - Я ждала тебя позавчера к завтраку! - сказала Сибилла и еще раз спросила: - Откуда же ты явился? - Она кивнула господину из Дюссельдорфа, который ждал ее у лифта, раскуривая сигару, и умел так изящно стушеваться, что Штиллер даже не заметил этого сердцееда, кавалера Железного креста... Штиллер приехал прямо из Давоса. Он сказал ей об этом, когда они выходили через вращающуюся дверь на мороз. - Из Давоса? - спросила она, но тут ее отгородила от Штиллера стеклянная створка. - Из Давоса? - переспросила она, когда он уже вышел. Штиллер побывал в санатории у больной жены, говорил с ней. Его отчет был сухим и кратким. - Вот и все,- заключил он. - Ты удивлена? - Да, правда, целое лето Сибилла ждала, надеялась, требовала без слов. А теперь это оказалось для нее ударом. Она чувствовала себя виноватой. - А Юлика?! Что тебе сказала Юлика? - Но это, как видно, не интересовало Штиллера. - Вы расстались? - спросила Сибилла. - Как?! Не можешь же ты ее так просто... Штиллер казался Сибилле страшным, бесчеловечным. Его поступок ужаснул ее. Впервые сейчас Юлика перестала быть призраком, стала реальной женщиной, несчастной, покинутой, больною сестрой. - Штиллер, - сказала она, - ты не должен был этого делать... - и поправилась: - Мы не должны были... Мы не имеем права... Я виновата, я знаю. Но это же безумие, Штиллер, это убийство... - Штиллер беззаботно, даже злорадно смотрел на опечаленную Сибиллу. Он воображал себя свободным, совсем свободным и в данный момент гордился тем, что вышел из своей пассивной роли. - Я голоден, - сказал он, достаточно ясно давая понять, что у него нет ни охоты, ни повода заниматься Юликой. Они зашли в трактир, где местные железнодорожники, каждый попыхивая сигарой "бриссаго", отмечали окончание недели, сражаясь в йасс 1. Увидев шубку Сибиллы, они приумолкли, покуда один не сказал: - Что ж, будем играть или нет? - Меню, отпечатанного литерами гутенберговской Библии, здесь, правда, не было, зато была толстуха хозяйка, которая стерла с лакированного стола пивные лужицы и крошки и, пожелав доброго вечера, протянула Сибилле и Штиллеру мокрую руку. На черной доске, висевшей между лавровыми венками и кубками какого-то стрелкового союза, были обозначены цены на разливное вино - вельтлинер, кальтеpep, магдаленер, дооль и проч.; над доской неизменный, хотя уже поблекший портрет генерала Гюизана. Голодный Штиллер, точно лесоруб, вернувшийся с тяжелой работы, деловито и сосредоточенно разломил ломоть хлеба. Сибилла сидела на лавке у печки, лаская кошку, неожиданно вспрыгнувшую ей на колени. Штиллер, очень довольный, заказал "рёстли" и "бауэрншюблиг" 2. Салата здесь не полагалось.
1 Йасс - швейцарская карточная игра.
2 Народные швейцарские блюда.
Пока один из железнодорожников тасовал карты, остальные, в тоне напускной озабоченности, - на самом деле их это не очень-то интересовало, толковали о конференции четырех держав: перевод денег, а толку чуть! Но потом, захваченные игрой, замолкли, и под низким потолком трактира повисла тишина, подчинявшая себе также Сибиллу и Штиллера. - Ты еще ничего не рассказал мне о Париже, - заметила Сибилла, которую угнетало это молчание. Когда толстуха хозяйка пришла - правда, еще не с вожделенной едой, только с вельтлинером, Штиллер спросил, не найдется ли у нее комнаты. - На одного или на двоих? - спросила хозяйка. И Штиллер ушел смотреть комнату... Некоторое время Сибилла сидела одна - единственная женщина в трактире; она, не читая, перелистывала журнал велогонщиков. Какой-то рабочий присел за ее стол. Слизнув пивную пену с губ, он стал разглядывать даму с нескрываемым недоверием и неодобрением, даже презрительно, точно уже знал то, о чем бедняга Штиллер еще не имел понятия. Как примет Штиллер ее признание, если, стоит ей попытаться облечь его в слова, оно кажется невероятным, неправдоподобным, чудовищным ей самой. Сибиллу удивляло и то, что она может смотреть в глаза Штиллеру, однако она смотрела, когда он вернулся и сел рядом, голодный, веселый при виде еды, причем его не заботило, что уже пообедавшая Сибилла ни к чему не прикасалась, только пила вишневку. - В районе Бергюна - снежный обвал, - сказал один из дорожных рабочих. Но слух оказался преувеличенным: Штиллер видел обрушившуюся лавину и сообщил довольно чванливым загорелым мужчинам, с неизменными сигарами во рту, что дорога уже расчищена. Ее удивило и восхитило, что Штиллер хладнокровно и деловито сбил спесь с внушающих ей смутный страх игроков за соседним столом, она почувствовала себя каким-то образом защищенной. Рабочий за их столом тоже перестал презрительно смотреть на Сибиллу, он даже, по собственному почину, придвинул ей пепельницу. А расплатившись за пиво, пожелал ей и Штиллеру приятного вечера "друг с другом". Штиллер, не переставая есть, спросил: - С тобой что-нибудь приключилось? - Почему? - Ты сегодня такая тихая. - Я рада, что ты приехал, я была ужасно зла на тебя, думала, ты удрал, а меня бросил здесь. - Она сняла с колен мурлыкавшую кошку, та прыгнула на пол, подняла хвост. - Почему ты не дал мне знать? - сказала Сибилла. - Я наделала глупостей, так и знай, кучу глупостей! - Штиллер продолжал жевать, как видно, не придавая ее словам никакого значения. Он был в Давосе, порвал с больной Юликой; что теперь еще могло его испугать! Он улыбнулся. - Что же ты наделала? - Но тут появилась толстуха хозяйка с двумя стаканами кофе и выручила Сибиллу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49