Сумеет ли она сама выбрать для себя будущую жизнь? Вот что решалось! А Рольф хочет знать это завтра, завтра за черным кофе, потому что пора заказывать мебельные фургоны...
...Детский утренник в цирке (говорит Сибилла) не отвлек ее от мыслей, напротив, именно здесь она сделала свой выбор: "Штиллер! Париж! Риск!" Что за убогий, даже жалостный вид у такого цирка при дневном свете, думала она, - повсюду неприглядная изнанка пышности. Тем прелестнее солнечный свет, янтарные блики под куполом, пестрые ярусы, щебет детей, звон духового оркестра, острый запах зверья, грозное рычание, как в джунглях, - Сибилла находила это восхитительным. В Париже, думала Сибилла, для нее непременно найдется какая-нибудь работа. Это будет наградой за смелое решение. Страха она не испытывала. Клоун, открывший программу, видимо, принимал детей за взрослых дураков и успеха не имел; маленький Ганнес, впервые попавший в цирк, смотрел на глупого дядю без улыбки, даже с некоторым злорадством, когда тот спотыкался и шепелявил; Ганнес не хотел, чтобы он вернулся на арену. Пусть Сибилла скажет ему, чтобы он больше не выходил. Зато прыжки тигра! Щелканье шамберьера и хриплый рык! Сибилла сидела как зачарованная, минут на пять даже забыв про Париж. А Ганнес сосал конфету и спрашивал, для чего злых тигров заставляют прыгать сквозь обруч. Он не видел в этом смысла. Но тюлени привели его в восторг, и к проблемам, которые должна была решить Сибилла, прибавилась еще одна: не хочет ли она стать тюленем? Когда лошади танцевали вальс, маленький Ганнес запросился домой. Сибилла могла бы теперь пойти к Штиллеру. Но не пошла. Пока еще не пошла! А когда семь мужских жизней повисли в зубах улыбающейся с трапеции акробатки, Ганнес, свесившись вниз, обнаружил у входа на манеж грязного человека в больших сапогах, наряжавшего целую свору собачонок в забавные юбчонки, уморительно маленькие фраки и подвенечные вуали. Собаки с нетерпением дожидались своего выхода. Сибилле пришлось усадить маленького Ганнеса к себе на колени, чтоб он не свалился вниз. Кажется, к тому времени она уже приняла окончательное решение, хотя была всецело поглощена щекочущим нервы номером, там, наверху, на сверкающей трапеции. "Как-нибудь обойдется", - думала она. Вдруг все дети единодушно издали ликующий вопль: серебряная девица, перестав парить в небе, сделала сальто-мортале, спорхнула с трапеции на огромную раскачивающуюся сетку, и, смотри-ка, зубы ее были целехоньки, а оркестр оглушительно играл что-то из Верди. Антракт! Ганнес тоже хотел посмотреть зверей, как все дети, но Сибилла продолжала сидеть, словно завороженная. Какая-то особа в цирковом костюме торговала шоколадом, видимо, зарабатывая этим себе на жизнь, для Сибиллы это был лучший аттракцион сегодняшнего утренника - независимая женщина.
Привезя Ганнеса домой, она к семи уже была у Штиллера. Он свистел, заливался соловьем, вытащил даже сундук с шарнирами и укладывал в него вещи. Теперь уже без шуток - они едут в Париж. Почему она не привезла свой багаж? Тут выяснилось, что Штиллер, "так или иначе", должен ехать в Париж, правда, не сегодня и не завтра, но скоро, из-за своей бронзовой статуи, как следует отлить ее могут только в Париже, она непременно должна, быть выставлена, директор очень на этом настаивает. А Юлика? Теперь у него есть великолепный предлог для поездки в Париж, у Юлики не будет повода волноваться, температурная кривая не подскочит из-за его поездки. Сибилла поняла и сказала:
- Нет.
Штиллер оскорбился.
- Я еду.
- Что ж, - сказала она. - Поезжай!
Штиллер заявил, что это смешно. Месяцами они говорили, мечтали о поездке в Париж, а теперь...
- Что ж, - повторила она. - Поезжай.
Штиллер уехал. Ему ведь, так или иначе, нужно было ехать. Он надеялся, что Сибилла раскается в своей блажи, приедет за ним вслед. Но надежды Штиллера больше не интересовали Сибиллу. На следующий день, за черным кофе, она объявила Рольфу: - Я не еду в Париж. - Рольф постарался и в радости сохранить свое исключительное самообладание. Тут она сказала: - Я уеду на неделю к подруге, в Санкт-Галлен. - И - странное дело - он вдруг швырнул чашку об стену. Оставшись одна, Сибилла положила на колени телефонную книжку, потушила недокуренную сигарету, нашла номер врача, единственного, к кому могла обратиться по такому поводу, немедленно набрала этот номер и ждала ответа, не слыша биения своего сердца. Смутило ее только собственное ее равнодушие. Сделать это необходимо, и чем скорее, тем лучше.
Разумеется, Рольф ни минуты не верил в существование санкт-галленской подруги. Сибилла обманывает сто, считает за дурака, пора положить этому конец. Злосчастную встречу в его конторе (после того как Сибилла вышла из клиники) ее супруг, мой прокурор, описал не совсем точно. Ожесточенно молчал (так уверяет Сибилла) Рольф, а не она.
Протоколирую.
Ей битый час пришлось прождать в приемной, покуда секретарша не сказала: - Господин прокурор просит... - Рукопожатие. Сибилле казалось, что сейчас она упадет па пороге, но Рольф ее поддержал, и она (это правда) прямо пошла к окну, как будто явилась сюда полюбоваться видом. - Так это твоя новая контора? - сказала она, словно бы ничего и не случилось. - Отлично! Это было сказано от смущения. - Да, - ответил он, - это моя контора. - Он смотрел на нее, уверенный, что она вернулась из поездки с любовником. - Мне надо поговорить с тобой, - сказала Сибилла. Рольф указал ей на глубокое кресло, как клиентке, предложил сигарету из большой коробки на столе, так сказать, сигарету служебного назначения. - Спасибо, - сказала она и спросила: - Как ты поживаешь? - А ты как? - вопросом на вопрос ответил Рольф. - Они сидели друг против друга и курили. Рольф за своим огромным столом - она по ту сторону, одна-одинешенька. Хочет ли он еще слышать о их былой близости? Мало того, что он иронически спросил: - Ну, как было в Санкт-Галлене? - он еще добавил: - Ты извини, через полчаса у меня заседание. - Конечно, Сибилла и слова вымолвить не могла. Почему он откровенно не спросит: - Где ты была? - Почему просто и прямо не скажет: Ты лжешь! - Вместо этого Рольф сообщил ей, что переезд в новый дом состоялся. По счастью, в тот день погода была недурна... Он говорил о переезде спокойно, деловито, без всякого недовольства, не упрекая ее за отсутствие. - Твои вещи покамест просто втащили в дом, - объяснил он, - ведь я не знаю, как ты хочешь расставить их... а кроме того... - Тут, к сожалению, зазвонил телефон... (Из клиники Сибилла прежде всего заехала на старую квартиру. Ее шаги, гулко отдававшиеся в опустелых комнатах, выцветшие обои с темными прямоугольниками на месте снятых картин, покинутость, разрушение, - неужели она шесть лет прожила в этих стенах? Ужасно видеть все это после ее тайной, унизительной, необходимой, раздирающей душу, несмотря ни на какой наркоз, утраты. Она заплакала: эта опустевшая, покинутая, нестерпимо жалкая квартира - наглядный итог ее жизни. Она попыталась позвонить Рольфу, напрасно, телефон уже не работал. Тогда она поехала в новый дом посмотреть комнату хозяйки: сплошная неразбериха, мебельный склад, бессмыслица - сваленные в кучу зеркала и картины, книги, вазы, шляпные картонки, обувь, швейные принадлежности - всё безукоризненные, дорогие вещи, но не больше, куча вещей, которую можно поджечь и уничтожить. Ганнес ни на минуту не оставлял ее в покое, но когда он захотел показать ей папин кабинет, Сибилла замерла на пороге. Потом поехала сюда!..) Наконец Рольф закончил свой разговор и положил трубку, как видно, стараясь вспомнить, о чем они говорили, когда позвонил телефон. Немного погодя он сказал: - Ах да, тебя вызывали из Парижа. Звонил какой-то господин Штиллер, должно быть, твой любовник. - Сибилла только подняла на него глаза. - Надеюсь, - добавил он, ты не разминулась с ним! - Излишнее добавление, Сибилла уже взяла свою сумку и невольно поднялась с места. - Куда ты? - спросил он. - В горы, - коротко ответила Сибилла, думая об афише, которую видела по пути сюда. - В Понтрезину. - И Рольф, твердолобый упрямец, которому не надоело играть комедию, учтиво проводил ее до дверей. - Поступай, как знаешь, - сказал он и поднял перчатку, которую она уронила. - Спасибо, - сказала она. Теперь, собственно, ей можно было уйти, она и сейчас не понимает, почему не вышла тогда из кабинета, а снова вернулась к окну. - По-моему, мы ведем себя оба как дети, это смешно... - сказала она. Рольф ничего не ответил. - Ты заблуждаешься. - Сибилла не могла больше молчать. - Ты не имеешь права так обращаться со мной. Ты полагал, что я приду просить у тебя прощенья? Но у нас с тобой никогда не было настоящего супружества, Рольф, ни теперь, ни раньше. Никогда! Вот в чем все дело. Для тебя наши отношения всегда были только романом, связью, ты ведь не верил в брак. - Рольф улыбнулся. Сибилла сама удивилась своим словам, своей обвинительной речи. Она совсем не то хотела сказать. - Рольф, - проговорила она и присела на краешек стула, держа в руках сумочку, готовая подняться и уйти, как только почувствует, что она ему в тягость. - Я пришла не упрекать тебя, только... - Рольф ждал. - Не знаю, - тихонько добавила она, - что теперь будет. - Рольф стоял и молчал. "Почему он не поможет мне?" - думала она, забыв, что он и понятия не имеет, откуда она явилась и что перенесла. - Я никогда не думала, что мы зайдем так далеко. Под словом "супружество" я представляла себе нечто совсем другое. Ох, уж эти твои "проповеди"! Я думала, ты говоришь на основании опыта... Она посмотрела на него. - Не знаю, - сказал он, - чего ты хочешь? - Она постаралась собраться с мыслями. - Я не жалуюсь, Рольф, на это я не имею права. Потому, наверно, все так и сложилось. Ты свободен, и я свободна, а все-таки это ужасно грустно... Чего я хочу? - переспросила она. - Ты не знаешь? - Насмешливая, может быть, даже презрительная улыбка промелькнула на ее лице - с такой улыбкой смотрят на человека, который притворяется. Не может же он быть таким чужим, это притворство. К чему он ломает комедию? Вдруг ей захотелось прижаться к его груди, но под взглядом Рольфа она не смогла пройти разделявшие их несколько шагов. - Ты ненавидишь меня? спросила она с невольным, жалким смешком. Когда близкий человек ненавидит впервые, это кажется притворством, комедией, но лицо Рольфа было его настоящим лицом, и ее смех замер. Он ее ненавидел. Он стал совсем другим. Сибилла не узнавала его, Рольф походил на себя только внешне... Любовник!.. - Она продолжала, отвечая себе самой, следуя своей внутренней логике. - Я не искала любовника, ты это знаешь. - Вот как?! - Мне не нужен лишь бы мужчина. Это твоя теория! Я и в тебе не искала лишь бы мужчину. А ты? Зачем ты женился? Ведь ты ищешь женщину, связь с женщиной, все равно с какой. Да, да, так и есть, я говорю правду, ты - холостяк, женатый холостяк! Улыбайся, сколько тебе угодно! Брак - либо судьба, либо вообще ничего не стоит, и тогда он гадок и неприличен. Ты спрашиваешь, чего я хочу. Я вела себя как дура - знаю. Мне было больно, когда ты влюблялся, пусть я была мещанкой. Свобода действий в браке, что это такое? Мне свободы не надо, мне надо быть женой, а не лишь бы женщиной для своего мужа. Тебе этого не понять. Но мой отец для меня тоже не лишь бы мужчина, и Ганнес тоже не лишь бы ребенок, которого любишь просто потому, что он тебе нравится... Ах, Рольф, - перебила она себя, - все это вздор. - Ты хочешь сказать, - подвел итог прокурор, - что наш брак не был настоящим браком? - Да. - И что поэтому ты не обязана сообщать мне, где была эти дни? - сказал он и закурил новую сигарету. - Я вообще не пойму, зачем ты пришла ко мне? - Когда ты так со мной разговариваешь, я тоже не понимаю, зачем пришла, - сказала она. - А ведь я действительно пришла поговорить с тобой. Но ты занят, у тебя нет времени. Знаю. У тебя никогда нет времени, когда тебе это удобно. А я прихожу всегда в самую неподходящую минуту. - Рольф курил. - О чем же ты хотела поговорить со мной? - Я наивна, ты прав. Еще и сегодня. Только знай, твоя высокомерная усмешка больше на меня не действует, имей это в виду. Иногда я считаю тебя глупым. - Она уточнила: - Просто язык у тебя лучше подвешен, вот почему я обычно предоставляю говорить тебе. Неужели ты вообразил, что я считаю тебя единственным мужчиной, достойным любви? Я знаю, что ты был вполне уверен во мне, но ты был уверен не в том, в чем нужно... Помнишь английского офицера, тогда, в Каире? - вдруг выпалила она. - Ты не принимал его всерьез, я знаю! Но в нем было много того, чего нет у тебя и чего мне так недостает, Рольф. Но тогда мне и в голову не приходило, более того, мне показалось бы диким ехать дальше с другим мужчиной, а не с тобой. Почему? Я и сама не знаю, откуда у меня такие понятия о браке, но они остаются еще и сегодня. Может быть, правильнее будет, - подумав, заключила она, - если мы разведемся. - Она смотрела в окно и не видела лица Рольфа. Он молчал. - Подумай над этим! - сказала она. - Я никогда не поверила бы, что мы можем развестись! Когда разводились наши знакомые, мне это казалось правильным, ведь у них-то брак был ненастоящий, а просто связь, узаконенная, легализованная, в угоду буржуазным законам, не более того. Им с самого начала незачем было жить вместе! Все равно что водрузить своими руками пугало, а потом бояться выйти в собственный сад. Между ними не было брака, только узаконенная буржуазная связь. Ты всегда называл меня "мещанкой", когда критиковал мои чувства, а сегодня я думаю, что по сути ты более буржуазен, чем я! Зачем бы иначе, не веря в брак, ты придал нашей связи законную форму? Только потому, что мы ждали ребенка... - Рольф не останавливал Сибиллу. - Я знаю, - улыбнулась она,- тебе ужасно нравится твоя выдержка: "Хочешь ехать в Париж, поезжай, хочешь в Понтрезину - пожалуйста!" Разве не так? Твое великодушие рано или поздно должно меня закабалить. Иногда мне кажется, что ты хочешь, чтобы я стала твоей рабыней, а тогда ты воспользуешься своей пресловутой "свободой". Вот и все. Ты ждешь, что мой "любовник" бросит меня, как ты бросаешь женщин, и тогда останешься только ты; вот она, вся твоя любовь, и самообладание и великодушие!.. Ах, Рольф, опять сказала она, - все это бессмысленная ерунда! - А в чем ты находишь смысл? - спросил Рольф. Но тут снова зазвонил телефон. И Рольфу снова пришлось подойти к письменному столу. - Не знаю, - сказала она, - зачем я говорю тебе все это... - Рольф поднял трубку. Секретарша, как ей было приказано, напомнила господину прокурору о лекции для присяжных заседателей. - Не буду тебя задерживать, - сказала Сибилла, глядя, как Рольф укладывает бумаги в портфель. - Ты на меня сердишься? Почему ты не отвечаешь мне? - Рольф искал свою шариковую ручку на столе, в карманах, опять на столе. - Я понял, - сказал он. - Значит, ты разочарована тем, что я ничего тебе не запрещал... - По его улыбке было ясно, что он пытается представить все в смешном свете. - Нет, - сказала Сибилла, - ты в самом деле не мог мне ничего запретить, Рольф, в том и беда, у тебя со мной всегда была только связь, и потому ты не вправе препятствовать мне, когда я хочу завести новую. - Рольф тем временем отыскал свою шариковую ручку, теперь ничто не мешало ей попрощаться и уйти. Рольф уже подошел к двери; если бы он по-прежнему был ее Рольфом, Сибилла бросилась бы к нему на шею, заплакала бы. Это был не Рольф, это была маска, казавшаяся ей смехотворной. Поступай, как знаешь, - сказал он еще раз, открыл дверь и любезно проводил ее через приемную к лифту.
Итак, ей оставалось только ехать в Понтрезину.
Понтрезина встретила ее моросящим дождем и страхом, словно в пути она ни на секунду не подумала, что рано или поздно действительно туда приедет. Понтрезина - это означало, что поезд дальше не идет. Хуже того, обратных поездов в эти часы тоже не было. Сибилле казалось, что она попала в ловушку. Кроме нее, с поезда сошли еще двое - местные жители. Она предоставила себя в распоряжение носильщика в зеленом фартуке, он погрузил ее чемоданы и лыжи на санки; Сибилла шла за ним по вязкому снегу. Идиотский плакат - с тем же успехом он мог рекламировать купанье на Капри или в Северном море; впрочем, в виду имелся, конечно же, февраль или март - не ноябрь. Носильщик, правда, утверждал, что наверху, в горах, выпал глубокий снег. Но к чему ей снег? К чему ей этот первоклассный и старомодный отель? Целый час просидела она на кровати, не снимая шубки, - так сказать, последней своей связи с домом, слушая "Голубой Дунай", звучавший над безлюдным катком, залитым светом прожекторов. Затем она сошла в бар, заказала виски, ища спасения во флирте с незнакомым господином, который случайно оказался французом, а следовательно - остряком...
Очная ставка с Вильфридом Штиллером, агрономом, назначена на следующую пятницу. "Намечено совместное посещение материнской могилы", - узнал я из копии постановления.
Конец их отношений, как видно, был некрасивый, Даже когда мы сознаем, что все кончено, разрыв, к сожалению, надо еще привести в исполнение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49