-
Ничего страшного! Это выносливая скотина! Недельки через три, отведав
хорошего кнута, придут в себя и станут работать за двоих, а то и за троих!
- Да ну! Неужели?! - пробормотал я, а тот принял это за одобрение.
Капитан корабля, мой новый знакомец, без устали носился по набережной
- это был его светлый день: главное - повыгоднее сбыть свой черный товар,
обратив его в деньги.
По установленным голландцами законам только корабли голландской
Ост-Индской компании имели право доставлять из Африки в колонию черных
рабов. Но кораблей этих не хватало, а спрос на рабов здесь был столь
велик, что голландские власти нередко закрывали глаза на появление в
здешних портах и других судов, особенно английских.
Итак, началась выгрузка черного товара. Из трюмов появлялись все
новые и новые негры. Я был поражен, сколько их могло там поместиться:
бедняг, видимо, набили туда как сельдей в бочку. Несколько трупов тут же
оттащили в сторону. Совсем больных практичные голландцы, поднаторевшие в
этих делах, требовали немедленно убивать, поскольку, мол, проку от них уже
не будет. Капитану не хотелось терять свои барыши, между ним и голландцами
на этой почве то и дело вспыхивали яростные перепалки. Спорили буквально
из-за каждого тяжело больного; порой, хотя и редко, капитану удавалось
выиграть спор и отстоять жизнь одного из несчастных, остальных же убивали
на месте. Когда с корабля выгрузили последних негров, а было их человек
двести (притом столько же примерно погибло в пути), пришла очередь
негритянок. Их было значительно меньше, и выглядели они чуть лучше и
здоровее. Последними на берег матросы высадили около двадцати женщин
помоложе и явно покрасивее. О них капитан проявлял особую заботу - все они
были дороже в цене, чем остальные невольники, поскольку каждая ждала
ребенка, а по закону ребенок, родившийся у рабыни, тоже становился рабом и
собственностью владельца его матери.
Торгом и товаром голландцы остались довольны, в столь же добром
расположении духа пребывал и капитан - перебранка с купцами закончилась.
Он подошел ко мне, довольно улыбаясь и потирая руки:
- Well, рейс завершился удачно. Все устроилось в лучшем виде.
Подождем еще пару минут, пока голландцы притащат остальные деньги, а потом
отдохнем в моей каюте за стаканчиком виски.
Все происходящее было настолько омерзительно, что я не мог больше
сдерживаться и голосом, дрожащим от гнева, выплеснул в самодовольную рожу
капитана все свое презрение:
- Капитан "Доброй надежды"! Ты - последняя скотина!!!
От неожиданности он буквально остолбенел.
- Что? Что?! - захрипел он, вытаращив глаза.
- Ты - последняя скотина и отъявленный негодяй! - повторил я и
спокойным шагом направился к ожидавшим меня аравакам. Они вскинули мушкеты
на изготовку.
ЖЕСТОКОСТЬ ГОЛЛАНДЦЕВ
Разгрузка невольников с корабля произвела гнетущее впечатление и на
моих товарищей. После возвращения на шхуну весь конец дня только и было
разговоров об этом событии; у всех сжимались кулаки и особенно у Мигуэля и
наших четырех негров.
Поскольку вестей о скором возвращении генерального директора ван
Хусеса в столицу все не было, мы решили с пользой провести время ожидания
и заняться охотой в ближайших джунглях и ловлей рыбы в Эссекибо. Обычно с
рассветом группы наших охотников и рыбаков отправлялись на несколько, а то
и на десяток с лишним миль вниз или вверх по реке и там, вдали от города и
вообще от людей, прочесывали берега реки и чащу леса. Это приносило
двойную пользу: мы добывали пищу и поддерживали свою боевую форму. Кроме
того, в итоге мы неплохо изучили ближайшие окрестности и, между прочим,
открыли лесную тропу, а точнее - дорогу, ведущую из столицы на юг,
вероятнее всего, именно туда, где милях в двадцати от города находились,
как мы слышали, голландские плантации сахарного тростника. Местами дорога
порой выходила из чащи на берег Эссекибо, к самой воде.
В одном из таких мест однажды мы, скрываясь в чаще, стали свидетелями
грустной картины - несколько с ног до головы вооруженных карибов вели по
направлению к столице толпу из двух десятков опутанных веревками
пленников-негров. Нетрудно было догадаться, что это рабы, бежавшие с
плантаций и пойманные карибами. Несколько растерявшись от неожиданности,
мы не успели что-либо предпринять, и вся группа скрылась в лесу.
Как оказалось позже, пленников бросили в тюрьму, а власти объявили,
что утром следующего дня состоится публичный суд над ними и наказание
преступников.
На следующий день я разрешил половине команды сойти на берег, чтобы
лично убедиться, как отправляется здесь голландское правосудие; остальная
часть экипажа с оружием в руках несла на шхуне службу охраны - мне не
хотелось каких-нибудь неприятных случайностей.
К судебной процедуре, которую намечалось провести под открытым небом
на главной площади столицы, голландцы готовились как к важной церемонии.
Для судей установили в тени покрытый зеленой материей длинный стол.
Помощники палача - негры и сам палач вбивали в землю какие-то колья, не то
виселицы, не то орудия для пыток, а тут же рядом рыжебородый
голландец-костоправ раскладывал на отдельном столике свои инструменты:
устрашающего вида щипцы, пилы, ножи, топор. На площади стали собираться
белые жители городка со всей своей службой обоего пола: неграми, мулатами,
индейцами. Собрался почти весь город. Под охраной вооруженной стражи
привели группы рабов с близлежащих плантаций, чтобы они своими глазами
могли убедиться, какая судьба постигнет беглецов.
Мне, как белолицему чужеземцу, к тому же в мундире капитана, и всей
моей "свите" были предоставлены своего рода почетные места неподалеку от
судейского стола. А лично мне был даже дан табурет. Не очень-то приятно
было наблюдать, как жители городка пялили на меня глаза, словно на
какое-то диво, и шушукались меж собой, одни с иронией на лицах, другие
скорее с любопытством.
Наконец в сопровождении тюремной стражи подвели "подсудимых", причем
самых старших из них, признанных, вероятно, зачинщиками, сразу же
привязали к кольям, а тех, кто помоложе, выстроили в шеренгу. Все они были
ужасно истощены, кости просвечивали сквозь кожу, глаза запали.
Под громкий бой барабанов явились судьи. Их было восемь: все, как
один, почтенные горожане, надменные, исполненные чувствами собственного
достоинства, самоуверенности и святой своей правоты.
И какими же перед ликом этой добропорядочности столпов колонии
омерзительными ничтожествами выглядят жалкие бездельники, бегущие от труда
и тем самым посягающие на святая святых - законы, установленные богом и
колонией!
Во всяком случае, в таких или примерно в таких выражениях представил
дело общественный обвинитель, и за время, не большее, чем нужно, чтобы
исполнить "Славься, дева Мария", суд единогласно вынес приговор: смерти
под пытками предводителю, отсечение правой ноги пяти беглецам (руками они
смогут работать и дальше), остальным - по триста ударов плетью, если
выдержат.
К исполнению приговора приступили тут же на месте под бешеное
неистовство и восторги толпы.
- Ягуар! - шепнула мне побледневшая от омерзения Симара. - На это
невозможно смотреть! Они же настоящие чудовища!
- Д-а, ты права, они - чудовища! Но стисни зубы и будь сильной! -
ответил я ей тихо на ухо.
Когда весь этот ужас, истязания и пытки наконец закончились, судьи
поднялись со своих мест и стали прощаться друг с другом, обмениваясь
изысканными поклонами, как люди, с достоинством исполнившие свой долг. А
затем спокойно разошлись по домам. Тогда же двинулись в путь и мы.
По возвращении на шхуну Арнак, редко терявший самообладание, яростно
выкрикнул:
- Карибы! Это они выловили негров! На них пала кровь несчастных!
Смерть карибам!..
Все горячо его поддержали.
Как же могло случиться, что такие великие и славные мастера, гении
живописи, как Рубенс и Рембрандт, тоже были голландцами, а их
соотечественники в Гвиане оказались способны на столь чудовищные
жестокости?! Как могло случиться, что славный Эразм Роттердамский, великий
гуманист, мыслитель и борец за человеческое совершенство, тоже был
голландцем, как и эти утратившие всякий человеческий облик голландские
колонизаторы?!
"КАРИБЫ ХОТЯТ ВОЙНЫ!"
В день зверской экзекуции над неграми и в последующие дни вся наша
шхуна буквально кипела от гнева и возмущения. Надо сказать, в Южной
Америке индейцы и негры обычно не питали друг к другу особой симпатии, но
у нас на Ориноко среди араваков было иначе. Тут общие радости и беды еще
со времен рабства на острове Маргариты связали араваков настоящей прочной
дружбой с негром Мигуэлем и его товарищами. Именно оттого наши индейцы так
близко приняли к сердцу мучения негров, подвергнутых пыткам, и всей душой
возненавидели голландцев. Но, пожалуй, чувством еще большего негодования
прониклись они к карибам за то, что те устраивали охоту на беглых негров и
выдавали несчастных на растерзание безжалостным палачам.
- Эх, жалко! - досадовал Вагура. - Жалко, что тогда на дороге в
джунглях мы упустили удобный случай. Надо было бы нам ударить, перебить
карибов, а негров освободить.
- Кто же знал, что невольников постигнет такая судьба, - резонно
возразил кто-то.
- Но теперь мы знаем, - раздались другие голоса, слившиеся в
возмущенный хор.
Когда шум на минуту смолк, я спросил:
- Чего вы, собственно, хотите? Начать войну? Так не годится! Мы -
мирные индейцы!
- Белый Ягуар! - с укором в голосе отозвался, как всегда, горячий
Уаки. - Почему не годится? Ведь это ты научил нас драться с оружием в
руках и бороться за справедливость против всякого зла!
- Не забывайте, - возразил я, - что мы здесь - гости...
- Мы - гости? Мы, араваки, - гости? Это они, голландцы, приехали в
чужую страну, и карибы тоже приплыли на нашу землю со своих Карибских
островов! Не мы тут гости...
- Вы знаете, что сюда, к голландцам, я прибыл с ответственным
поручением, и с этим нужно считаться!..
- О-ей, но ведь ты же прибыл с поручением к голландцам, а не к
карибам! - настаивал на своем Уаки.
Утром следующего дня несколько человек из нашего отряда отправились в
город, чтобы купить ткань и сшить из нее куртки. Нам стало ясно, что
Арнаку, Вагуре, Уаки, Фуюди, Мигуэлю и Симаре не пристало далее ходить по
городу раздетыми, в одних только набедренных повязках, как ходили мы в
джунглях. Да и я решил сменить слишком жаркий мундир капитана на
что-нибудь полегче, типа какой-нибудь куртки из легкой ткани. Деньги,
полученные нами от испанцев, оставались пока нетронутыми, и мы без труда
приобрели в лавке светло-зеленую ткань, которой хватило на десяток курток.
Выходя из лавки, мы нос к носу столкнулись с группой проходивших мимо
карибов. Их было пятеро. Во главе с надменным видом шествовал молодой воин
года на два-три постарше меня. Он заметно выделялся мускулистым торсом и
мрачным, диким взглядом. На плече его покоилась громадная палица, а голову
украшал пышный плюмаж из птичьих перьев. На руках и ногах переливались
всеми цветами радуги множество браслетов из разных лесных плодов, а па шее
клыками диких хищников ощерилось богатое ожерелье. Как видно, этот воин
был большим щеголем. Не обошлось, естественно, и без горделивого символа
племени - пучка белого пуха королевского грифа на лбу. Завидя нас, воин с
издевкой расхохотался прямо нам в лицо, что-то шепнул своим спутникам, и
все они сразу решительно двинулись нам навстречу, загораживая дорогу с
явным намерением заставить нас сойти с их пути.
Такое случалось и прежде, так что им не удалось на этот раз захватить
нас врасплох - когда они, весело посмеиваясь, приблизились к нам на
расстояние трех-четырех шагов, двое из наших выхватили и направили в их
сторону острые ножи, а трое остальных взвели курки пистолетов. Встреченные
таким образом вояки опешили, остановились и тут же с позором попятились,
угрюмо обходя нас стороной.
- Глупец! - крикнул я моднику, рассмеявшись. - Скажи спасибо, что
здесь город, а не джунгли. Там бы мы разделались с вами иначе!..
Я, конечно, говорил по-аравакски, но кариб, как видно, отлично меня
понял по выражению моего лица и красноречивым жестам.
За всем этим происшествием со стороны наблюдал торговец, у которого
мы только что покупали ткань.
- Что это за птица? - спросил я его через Фуюди.
- Сударь, - с явным испугом ответил купец, - это великий воин, один
из карибских вождей.
- Как зовут этого великого вождя?
- Ваньявай. Он глава целого рода...
- Где живет этот род?
- Там, на юге, - махнул рукой торговец, - недалеко от реки
Эссекибо...
Вскоре произошли события, которые внесли полную ясность в наши
отношения с карибами. А началось все из-за нашей славной Симары. Девушка
она была красивая, смелая и во многом нам помогала. Она близко к сердцу
приняла поручение Ласаны опекать меня во время путешествия и действительно
трогательно заботилась о моих удобствах и оберегала мои вещи, капитанский
мундир, оружие, готовила пищу. По вечерам, перед сном, она всегда
подвешивала свой гамак рядом с моим и, что называется, не спускала с меня
глаз.
Наша восемнадцатилетняя амазонка, не только чертовски ловко владевшая
всеми видами оружия, нестройная и статная, умная, как и ее старшая сестра,
приглянулась одному из наших варраулов, юноше по имени Ваника. Он вдруг
страстно возжелал ее и решил незамедлительно, не откладывая дела в долгий
ящик, взять ее в жены. С этим требованием он и обратился ко мне, как к
главе рода, к которому принадлежала девушка, и через посредство Фуюди,
согласившегося выступать в роли переводчика, довольно бурно и настойчиво
стал излагать свои желания.
Юноша был всего на год старше Симары и в сравнении с другими
варраулами отличался на редкость привлекательной внешностью, но в то же
время был несколько простоват и сверх меры дерзок. Он поставил меня в
сложное положение.
- А она согласна стать его женой? - спросил я Фуюди.
- Он говорит - согласна.
Неплохо зная индейские обычаи сватовства, я стал выяснять, что он
умеет: какую лодку сам сделал, какого крупного зверя добыл на охоте и
прежде всего, конечно, какой выкуп он может дать за жену.
- Выкуп есть, есть! - воскликнул Ваника и бросился к итаубе
варраулов, откуда тут же принес ружье. Ванику, как превосходного стрелка,
вооружили хорошим ружьем, принадлежавшим племени араваков.
- Ты с ума сошел?! - возмутился я, показывая на ружье. - Ведь эта
вещь не принадлежит тебе!
Я распорядился позвать Симару и спросил ее, действительно ли она дала
согласие стать женой Ваники.
- Негодяй! Лгун! - гневно вскричала она. - Да я и словом с ним не
обмолвилась! Не нужен мне такой огрызок!
- Ну, положим, он далеко не огрызок! - рассмеялся я, и вслед за мной
рассмеялись все остальные.
Дело ясное, в адрес незадачливого поклонника отпускалось немало
разных шуточек, а Мендука, как старший отряда варраулов, устроил ему целую
головомойку.
На этом, к сожалению, история не закончилась. Обуреваемый страстью
Ваника совсем потерял голову. Смертельно разобидевшись на всю шхуну, он
схватил свой лук, стрелы, нож и вместе со своим приятелем Аборе сошел с
корабля на берег. Правда, ушли они недалеко. Наша шхуна стояла
пришвартованной у самого конца деревянного причала, почти уже за городом,
всего в каких-нибудь двухстах шагах от опушки джунглей. Вот здесь-то, у
первых деревьев леса, юные бунтари в знак протеста и основали свой
собственный бивак - соорудили из ветвей небольшой шалаш и развели подле
него костер.
Так прошел день, зашло солнце, сумерки тут же сменились ночью, и, как
обычно во всех жарких краях, тьма сразу же наполнилась голосами множества
разных ночных существ: цикад, сверчков, всяческих жаб, ночных птиц;
плескалась рыба, порой у самого борта раздавался такой мощный всплеск,
словно какая-то огромная арапаима бросалась из водных глубин на свою
жертву.
Индейцам был хорошо знаком и близок весь этот мир ночных шумов,
трелей, щебета, воплей. Они отлично разбирались, кто там, во мраке, воет,
шипит, свистит, кто квакает или крякает, кто стонет или рычит - всякий,
даже едва различимый звук был им понятен, а потому и не страшен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
Ничего страшного! Это выносливая скотина! Недельки через три, отведав
хорошего кнута, придут в себя и станут работать за двоих, а то и за троих!
- Да ну! Неужели?! - пробормотал я, а тот принял это за одобрение.
Капитан корабля, мой новый знакомец, без устали носился по набережной
- это был его светлый день: главное - повыгоднее сбыть свой черный товар,
обратив его в деньги.
По установленным голландцами законам только корабли голландской
Ост-Индской компании имели право доставлять из Африки в колонию черных
рабов. Но кораблей этих не хватало, а спрос на рабов здесь был столь
велик, что голландские власти нередко закрывали глаза на появление в
здешних портах и других судов, особенно английских.
Итак, началась выгрузка черного товара. Из трюмов появлялись все
новые и новые негры. Я был поражен, сколько их могло там поместиться:
бедняг, видимо, набили туда как сельдей в бочку. Несколько трупов тут же
оттащили в сторону. Совсем больных практичные голландцы, поднаторевшие в
этих делах, требовали немедленно убивать, поскольку, мол, проку от них уже
не будет. Капитану не хотелось терять свои барыши, между ним и голландцами
на этой почве то и дело вспыхивали яростные перепалки. Спорили буквально
из-за каждого тяжело больного; порой, хотя и редко, капитану удавалось
выиграть спор и отстоять жизнь одного из несчастных, остальных же убивали
на месте. Когда с корабля выгрузили последних негров, а было их человек
двести (притом столько же примерно погибло в пути), пришла очередь
негритянок. Их было значительно меньше, и выглядели они чуть лучше и
здоровее. Последними на берег матросы высадили около двадцати женщин
помоложе и явно покрасивее. О них капитан проявлял особую заботу - все они
были дороже в цене, чем остальные невольники, поскольку каждая ждала
ребенка, а по закону ребенок, родившийся у рабыни, тоже становился рабом и
собственностью владельца его матери.
Торгом и товаром голландцы остались довольны, в столь же добром
расположении духа пребывал и капитан - перебранка с купцами закончилась.
Он подошел ко мне, довольно улыбаясь и потирая руки:
- Well, рейс завершился удачно. Все устроилось в лучшем виде.
Подождем еще пару минут, пока голландцы притащат остальные деньги, а потом
отдохнем в моей каюте за стаканчиком виски.
Все происходящее было настолько омерзительно, что я не мог больше
сдерживаться и голосом, дрожащим от гнева, выплеснул в самодовольную рожу
капитана все свое презрение:
- Капитан "Доброй надежды"! Ты - последняя скотина!!!
От неожиданности он буквально остолбенел.
- Что? Что?! - захрипел он, вытаращив глаза.
- Ты - последняя скотина и отъявленный негодяй! - повторил я и
спокойным шагом направился к ожидавшим меня аравакам. Они вскинули мушкеты
на изготовку.
ЖЕСТОКОСТЬ ГОЛЛАНДЦЕВ
Разгрузка невольников с корабля произвела гнетущее впечатление и на
моих товарищей. После возвращения на шхуну весь конец дня только и было
разговоров об этом событии; у всех сжимались кулаки и особенно у Мигуэля и
наших четырех негров.
Поскольку вестей о скором возвращении генерального директора ван
Хусеса в столицу все не было, мы решили с пользой провести время ожидания
и заняться охотой в ближайших джунглях и ловлей рыбы в Эссекибо. Обычно с
рассветом группы наших охотников и рыбаков отправлялись на несколько, а то
и на десяток с лишним миль вниз или вверх по реке и там, вдали от города и
вообще от людей, прочесывали берега реки и чащу леса. Это приносило
двойную пользу: мы добывали пищу и поддерживали свою боевую форму. Кроме
того, в итоге мы неплохо изучили ближайшие окрестности и, между прочим,
открыли лесную тропу, а точнее - дорогу, ведущую из столицы на юг,
вероятнее всего, именно туда, где милях в двадцати от города находились,
как мы слышали, голландские плантации сахарного тростника. Местами дорога
порой выходила из чащи на берег Эссекибо, к самой воде.
В одном из таких мест однажды мы, скрываясь в чаще, стали свидетелями
грустной картины - несколько с ног до головы вооруженных карибов вели по
направлению к столице толпу из двух десятков опутанных веревками
пленников-негров. Нетрудно было догадаться, что это рабы, бежавшие с
плантаций и пойманные карибами. Несколько растерявшись от неожиданности,
мы не успели что-либо предпринять, и вся группа скрылась в лесу.
Как оказалось позже, пленников бросили в тюрьму, а власти объявили,
что утром следующего дня состоится публичный суд над ними и наказание
преступников.
На следующий день я разрешил половине команды сойти на берег, чтобы
лично убедиться, как отправляется здесь голландское правосудие; остальная
часть экипажа с оружием в руках несла на шхуне службу охраны - мне не
хотелось каких-нибудь неприятных случайностей.
К судебной процедуре, которую намечалось провести под открытым небом
на главной площади столицы, голландцы готовились как к важной церемонии.
Для судей установили в тени покрытый зеленой материей длинный стол.
Помощники палача - негры и сам палач вбивали в землю какие-то колья, не то
виселицы, не то орудия для пыток, а тут же рядом рыжебородый
голландец-костоправ раскладывал на отдельном столике свои инструменты:
устрашающего вида щипцы, пилы, ножи, топор. На площади стали собираться
белые жители городка со всей своей службой обоего пола: неграми, мулатами,
индейцами. Собрался почти весь город. Под охраной вооруженной стражи
привели группы рабов с близлежащих плантаций, чтобы они своими глазами
могли убедиться, какая судьба постигнет беглецов.
Мне, как белолицему чужеземцу, к тому же в мундире капитана, и всей
моей "свите" были предоставлены своего рода почетные места неподалеку от
судейского стола. А лично мне был даже дан табурет. Не очень-то приятно
было наблюдать, как жители городка пялили на меня глаза, словно на
какое-то диво, и шушукались меж собой, одни с иронией на лицах, другие
скорее с любопытством.
Наконец в сопровождении тюремной стражи подвели "подсудимых", причем
самых старших из них, признанных, вероятно, зачинщиками, сразу же
привязали к кольям, а тех, кто помоложе, выстроили в шеренгу. Все они были
ужасно истощены, кости просвечивали сквозь кожу, глаза запали.
Под громкий бой барабанов явились судьи. Их было восемь: все, как
один, почтенные горожане, надменные, исполненные чувствами собственного
достоинства, самоуверенности и святой своей правоты.
И какими же перед ликом этой добропорядочности столпов колонии
омерзительными ничтожествами выглядят жалкие бездельники, бегущие от труда
и тем самым посягающие на святая святых - законы, установленные богом и
колонией!
Во всяком случае, в таких или примерно в таких выражениях представил
дело общественный обвинитель, и за время, не большее, чем нужно, чтобы
исполнить "Славься, дева Мария", суд единогласно вынес приговор: смерти
под пытками предводителю, отсечение правой ноги пяти беглецам (руками они
смогут работать и дальше), остальным - по триста ударов плетью, если
выдержат.
К исполнению приговора приступили тут же на месте под бешеное
неистовство и восторги толпы.
- Ягуар! - шепнула мне побледневшая от омерзения Симара. - На это
невозможно смотреть! Они же настоящие чудовища!
- Д-а, ты права, они - чудовища! Но стисни зубы и будь сильной! -
ответил я ей тихо на ухо.
Когда весь этот ужас, истязания и пытки наконец закончились, судьи
поднялись со своих мест и стали прощаться друг с другом, обмениваясь
изысканными поклонами, как люди, с достоинством исполнившие свой долг. А
затем спокойно разошлись по домам. Тогда же двинулись в путь и мы.
По возвращении на шхуну Арнак, редко терявший самообладание, яростно
выкрикнул:
- Карибы! Это они выловили негров! На них пала кровь несчастных!
Смерть карибам!..
Все горячо его поддержали.
Как же могло случиться, что такие великие и славные мастера, гении
живописи, как Рубенс и Рембрандт, тоже были голландцами, а их
соотечественники в Гвиане оказались способны на столь чудовищные
жестокости?! Как могло случиться, что славный Эразм Роттердамский, великий
гуманист, мыслитель и борец за человеческое совершенство, тоже был
голландцем, как и эти утратившие всякий человеческий облик голландские
колонизаторы?!
"КАРИБЫ ХОТЯТ ВОЙНЫ!"
В день зверской экзекуции над неграми и в последующие дни вся наша
шхуна буквально кипела от гнева и возмущения. Надо сказать, в Южной
Америке индейцы и негры обычно не питали друг к другу особой симпатии, но
у нас на Ориноко среди араваков было иначе. Тут общие радости и беды еще
со времен рабства на острове Маргариты связали араваков настоящей прочной
дружбой с негром Мигуэлем и его товарищами. Именно оттого наши индейцы так
близко приняли к сердцу мучения негров, подвергнутых пыткам, и всей душой
возненавидели голландцев. Но, пожалуй, чувством еще большего негодования
прониклись они к карибам за то, что те устраивали охоту на беглых негров и
выдавали несчастных на растерзание безжалостным палачам.
- Эх, жалко! - досадовал Вагура. - Жалко, что тогда на дороге в
джунглях мы упустили удобный случай. Надо было бы нам ударить, перебить
карибов, а негров освободить.
- Кто же знал, что невольников постигнет такая судьба, - резонно
возразил кто-то.
- Но теперь мы знаем, - раздались другие голоса, слившиеся в
возмущенный хор.
Когда шум на минуту смолк, я спросил:
- Чего вы, собственно, хотите? Начать войну? Так не годится! Мы -
мирные индейцы!
- Белый Ягуар! - с укором в голосе отозвался, как всегда, горячий
Уаки. - Почему не годится? Ведь это ты научил нас драться с оружием в
руках и бороться за справедливость против всякого зла!
- Не забывайте, - возразил я, - что мы здесь - гости...
- Мы - гости? Мы, араваки, - гости? Это они, голландцы, приехали в
чужую страну, и карибы тоже приплыли на нашу землю со своих Карибских
островов! Не мы тут гости...
- Вы знаете, что сюда, к голландцам, я прибыл с ответственным
поручением, и с этим нужно считаться!..
- О-ей, но ведь ты же прибыл с поручением к голландцам, а не к
карибам! - настаивал на своем Уаки.
Утром следующего дня несколько человек из нашего отряда отправились в
город, чтобы купить ткань и сшить из нее куртки. Нам стало ясно, что
Арнаку, Вагуре, Уаки, Фуюди, Мигуэлю и Симаре не пристало далее ходить по
городу раздетыми, в одних только набедренных повязках, как ходили мы в
джунглях. Да и я решил сменить слишком жаркий мундир капитана на
что-нибудь полегче, типа какой-нибудь куртки из легкой ткани. Деньги,
полученные нами от испанцев, оставались пока нетронутыми, и мы без труда
приобрели в лавке светло-зеленую ткань, которой хватило на десяток курток.
Выходя из лавки, мы нос к носу столкнулись с группой проходивших мимо
карибов. Их было пятеро. Во главе с надменным видом шествовал молодой воин
года на два-три постарше меня. Он заметно выделялся мускулистым торсом и
мрачным, диким взглядом. На плече его покоилась громадная палица, а голову
украшал пышный плюмаж из птичьих перьев. На руках и ногах переливались
всеми цветами радуги множество браслетов из разных лесных плодов, а па шее
клыками диких хищников ощерилось богатое ожерелье. Как видно, этот воин
был большим щеголем. Не обошлось, естественно, и без горделивого символа
племени - пучка белого пуха королевского грифа на лбу. Завидя нас, воин с
издевкой расхохотался прямо нам в лицо, что-то шепнул своим спутникам, и
все они сразу решительно двинулись нам навстречу, загораживая дорогу с
явным намерением заставить нас сойти с их пути.
Такое случалось и прежде, так что им не удалось на этот раз захватить
нас врасплох - когда они, весело посмеиваясь, приблизились к нам на
расстояние трех-четырех шагов, двое из наших выхватили и направили в их
сторону острые ножи, а трое остальных взвели курки пистолетов. Встреченные
таким образом вояки опешили, остановились и тут же с позором попятились,
угрюмо обходя нас стороной.
- Глупец! - крикнул я моднику, рассмеявшись. - Скажи спасибо, что
здесь город, а не джунгли. Там бы мы разделались с вами иначе!..
Я, конечно, говорил по-аравакски, но кариб, как видно, отлично меня
понял по выражению моего лица и красноречивым жестам.
За всем этим происшествием со стороны наблюдал торговец, у которого
мы только что покупали ткань.
- Что это за птица? - спросил я его через Фуюди.
- Сударь, - с явным испугом ответил купец, - это великий воин, один
из карибских вождей.
- Как зовут этого великого вождя?
- Ваньявай. Он глава целого рода...
- Где живет этот род?
- Там, на юге, - махнул рукой торговец, - недалеко от реки
Эссекибо...
Вскоре произошли события, которые внесли полную ясность в наши
отношения с карибами. А началось все из-за нашей славной Симары. Девушка
она была красивая, смелая и во многом нам помогала. Она близко к сердцу
приняла поручение Ласаны опекать меня во время путешествия и действительно
трогательно заботилась о моих удобствах и оберегала мои вещи, капитанский
мундир, оружие, готовила пищу. По вечерам, перед сном, она всегда
подвешивала свой гамак рядом с моим и, что называется, не спускала с меня
глаз.
Наша восемнадцатилетняя амазонка, не только чертовски ловко владевшая
всеми видами оружия, нестройная и статная, умная, как и ее старшая сестра,
приглянулась одному из наших варраулов, юноше по имени Ваника. Он вдруг
страстно возжелал ее и решил незамедлительно, не откладывая дела в долгий
ящик, взять ее в жены. С этим требованием он и обратился ко мне, как к
главе рода, к которому принадлежала девушка, и через посредство Фуюди,
согласившегося выступать в роли переводчика, довольно бурно и настойчиво
стал излагать свои желания.
Юноша был всего на год старше Симары и в сравнении с другими
варраулами отличался на редкость привлекательной внешностью, но в то же
время был несколько простоват и сверх меры дерзок. Он поставил меня в
сложное положение.
- А она согласна стать его женой? - спросил я Фуюди.
- Он говорит - согласна.
Неплохо зная индейские обычаи сватовства, я стал выяснять, что он
умеет: какую лодку сам сделал, какого крупного зверя добыл на охоте и
прежде всего, конечно, какой выкуп он может дать за жену.
- Выкуп есть, есть! - воскликнул Ваника и бросился к итаубе
варраулов, откуда тут же принес ружье. Ванику, как превосходного стрелка,
вооружили хорошим ружьем, принадлежавшим племени араваков.
- Ты с ума сошел?! - возмутился я, показывая на ружье. - Ведь эта
вещь не принадлежит тебе!
Я распорядился позвать Симару и спросил ее, действительно ли она дала
согласие стать женой Ваники.
- Негодяй! Лгун! - гневно вскричала она. - Да я и словом с ним не
обмолвилась! Не нужен мне такой огрызок!
- Ну, положим, он далеко не огрызок! - рассмеялся я, и вслед за мной
рассмеялись все остальные.
Дело ясное, в адрес незадачливого поклонника отпускалось немало
разных шуточек, а Мендука, как старший отряда варраулов, устроил ему целую
головомойку.
На этом, к сожалению, история не закончилась. Обуреваемый страстью
Ваника совсем потерял голову. Смертельно разобидевшись на всю шхуну, он
схватил свой лук, стрелы, нож и вместе со своим приятелем Аборе сошел с
корабля на берег. Правда, ушли они недалеко. Наша шхуна стояла
пришвартованной у самого конца деревянного причала, почти уже за городом,
всего в каких-нибудь двухстах шагах от опушки джунглей. Вот здесь-то, у
первых деревьев леса, юные бунтари в знак протеста и основали свой
собственный бивак - соорудили из ветвей небольшой шалаш и развели подле
него костер.
Так прошел день, зашло солнце, сумерки тут же сменились ночью, и, как
обычно во всех жарких краях, тьма сразу же наполнилась голосами множества
разных ночных существ: цикад, сверчков, всяческих жаб, ночных птиц;
плескалась рыба, порой у самого борта раздавался такой мощный всплеск,
словно какая-то огромная арапаима бросалась из водных глубин на свою
жертву.
Индейцам был хорошо знаком и близок весь этот мир ночных шумов,
трелей, щебета, воплей. Они отлично разбирались, кто там, во мраке, воет,
шипит, свистит, кто квакает или крякает, кто стонет или рычит - всякий,
даже едва различимый звук был им понятен, а потому и не страшен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72