Карапана попал в западню, из которой,
вероятно, уже не выберется. Ему не миновать своей судьбы.
- Народ говорит, что он может совсем обезуметь и натворить много бед,
- заметил я.
- Может, - подтвердил Арнак.
- Не успеет! Раньше сдохнет! - вскипел Арасибо.
Небывалое возбуждение Арасибо отнюдь не притупило его бдительности.
Видя, сколь пагубное действие оказал на колдуна череп ягуара, он охранял
его как зеницу ока, а на ночь прятал в только ему известном укрытии.
А Карапана меж тем не шел к своей гибели неминуемым путем, как
утверждал Арасибо и верили мы. Должно быть, шаман сумел побороть свое
бешенство, Он не кружил больше в безумстве вокруг хижины, а сухой треск
мараки вскоре стих, и лишь бубен продолжал ворчать. Но бил в него не
шаман, а его юный ученик.
- А сам он лежит в хижине, прощается с жизнью! - успокаивал себя
Арасибо.

БОЛЕЗНЬ РЕБЕНКА
Но Карапана не прощался с жизнью. Он стал появляться в селении,
беседовал с людьми. Глаза у него, правда, были жуткие, словно у безумного
дикого зверя. Он вселял страх и почтение еще больше, чем прежде, и, как
видно, отнюдь не собирался отступать или отказываться от борьбы. В его
изощренном мозгу зрел дьявольский план. Со стороны Серимы на меня
надвигалась новая грозная опасность.
На полуторагодовалого ребенка Ласаны, сына погибшего на необитаемом
острове негра Матео, напала какая-то загадочная болезнь. Малыша
лихорадило, тельце его покрылось волдырями, он целыми днями кричал от
боли, худел. Мать Ласаны, лекарства которой гак быстро поставили на ноги
меня, сбилась с ног, стараясь вылечить внучка. Все напрасно. Никакие
средства - травы и заговоры - не помогали: ребенок угасал день ото дня.
И чуть ли не с первого же часа его болезни ни с того ни с сего
поползли тревожные слухи, поначалу неопределенные и робкие, как дуновение
легчайшего ветерка, потом все более назойливые, как мухи, и, наконец,
неотступные, как ядовитые испарения: слухи о моей пагубной душе. Меж
людьми не только в Сериме, но среди некоторых и у нас начались
перешептывания; я то и дело ловил на себе испуганные взгляды; при виде
меня люди торопливо отводили глаза.
По мере того как усиливалась болезнь ребенка, ширились и враждебные
разговоры, теперь уже откровенно связывавшие с несчастьем меня: это моя
душа оборотня убивает ребенка. Ласана, безумно любившая сына, была в
отчаянии, видя, что никакие лекарства не дают результата. Однажды она
пришла ко мне в хижину и остановилась у порога, прямая, строгая и
решительная, и, хотя глаза ее ввалились от горя, она проговорила душевно и
смело, с торжественной серьезностью:
- Не слушай, что болтают неразумные. Я с тобой.
В этом же, хмуря брови, заверяли меня и четверо верных моих друзей:
Арнак, Вагура, Манаури и негр Мигуэль. Убеждая, что ветер злых сплетен
скоро стихнет, минует меня и пройдет, друзья, тем не менее охваченные
невеселыми мыслями, внимательно поглядывали по сторонам, на хижины и
опушку ближайшего леса. Один лишь Арасибо удрученно молчал, но и он
подозрительно осматривался - выжидающе и настороженно.
На третий или четвертый день болезни ребенка среди всех араваков на
Итамаке поднялся переполох. Карапана данной ему в племени властью во
всеуслышание объявил, что потусторонние силы открыли ему, кто повинен в
болезни ребенка. Повинен Белый Ягуар. Верные духи показали шаману во сне
такую картину: много недель назад, еще на побережье океана, Белый Ягуар
однажды вырвал из рук Ласаны ребенка и, прижав его к своей груди, перенес
с корабля на берег. В этом объятии душа Белого Ягуара овладела душой
ребенка и обрекла его на смерть. Если ребенок теперь умрет - а умрет он
обязательно! - то ясно, кто повинен в его смерти...
- Так было! - схватился за голову Вагура. - Ян переносил ребенка,
помогая Ласане. Я помню!
- Мы все помним, - удивленно захлопал глазами Арнак. - Карапана
случайно об этом узнал - тайны тут нет - и теперь сочинил эту сказку,
обратив все против Яна.
И это были уже не шутки. Надо мной вдруг нависла реальная опасность,
разверзлась пропасть, жизнь повисла на волоске. Во враждебно настроенном
ко мне окружении Конесо стали раздаваться голоса об изгнании меня из
племени, пока я не погубил и других; особо горячие головы требовали моей
немедленной смерти. Но сам шаман - милосердный! - вступился за меня: надо
подождать, пока ребенок умрет, и только потом убить Белого Ягуара,
советовал он возбужденным жителям Серимы. Вести об этих настроениях быстро
достигали моей хижины.
- Ребенок умрет! - мрачно заметил Манаури.
Из всех нас особенно вождь был подавлен последними событиями, словно
чувствуя себя виновным за приглашение меня в племя. Манаури понимал: после
исполнения приговора шамана надо мной следующей жертвой будет он. Это
вселяло в него страх, и было видно, как он старается держать себя в руках.
В такие тяжкие дни познаются истинные друзья. Славный мой Арнак ни на
минуту не поколебался и не потерял головы. Защищая меня, он был готов
погибнуть вместе со мной. То же и Вагура: хотя и юнец, он усомнился лишь
на какую-то минуту. Без колебаний встали на мою сторону и пять негров во
главе с Мигуэлем. Большинство мужчин нашего рода пришли с заверениями, что
не оставят меня, хотя с людьми Серимы их и связывали самые разные узы.
В этот напряженный период серьезное беспокойство вызывал у меня
Арасибо. Он очень изменился и странно себя вел: помрачнел, осунулся,
косился на всех исподлобья, настороженно молчал, словно у него отнялся
язык, но, хотя ни с кем не разговаривал, нас не сторонился, а, напротив,
искал нашего общества. Когда мы совещались у меня в хижине, он неизменно
сидел у входа и упорно смотрел на улицу, а слух тем не менее обращал в
нашу сторону, стараясь не пропустить ни одного слова. Если к нему
обращались, он бормотал что-то невнятное и смотрел зло и отчужденно. Арнак
и Вагура поглядывали на него с растущим недоверием.
Хотя весь род встал за меня, драться с остальным племенем и доводить
дело до кровопролития я не хотел. Все чаще стали раздаваться голоса о
переселении куда-нибудь вверх по течению Итамаки. У нас была шхуна, две
большие и быстрые лодки, подаренные варраулами, и несколько маленьких
ябот. Этого было достаточно для путешествия.
- А ты, Ласана? - спросил я. - Поедешь с нами?
Она удивилась.
- Поеду, конечно.
- С ребенком?
- С ребенком.
Если большинство нашего рода готово было сообща противостоять
воинственным намерениям Карапаны, то в отношении меня такого единодушия не
было. Ядовитые семена, посеянные Карапаной, запали не в одну душу.
Кое-кто, казалось бы, свой, из нашего рода, завидя меня издали, сворачивал
и обходил стороной, стараясь не встретиться, а потом, притаившись в
кустах, настороженным взглядом следил за моими движениями. То один, то
другой прежний добрый друг теперь отводил глаза, боясь моего взгляда. Он
не был еще моим явным врагом, но его точил червь сомнения: кто я? Почем
знать, не таится ли во мне и впрямь душа оборотня?
Тень сомнения закралась даже в самое близкое мое окружение. Как-то я
зашел в шалаш Ласаны о чем-то у нее спросить. Естественно, я бросил взгляд
на несчастного ребенка. Заметив это, мать Ласаны дико вскрикнула,
бросилась к ребенку, закрыла его от меня своим телом и пронзительным
голосом велела убираться прочь. У меня сжалось сердце, я вышел.
У порога моей хижины меня нагнал Арасибо.
Мы присели. Кругом стояла необыкновенная тишина, душный тяжелый
воздух был недвижим. Дождь еще не начался, но ливень уже навис над
головой. Тяжелые клубы низких туч там и тут цеплялись за вершины деревьев.
Все тот же гул бубна в Сериме был слышен отчетливей, чем когда-либо.
Звук этот, словно зловещее ворчание духов, исполнен был жестокого
смысла, обретая не вызывавшее сомнений значение. Он возвещал смерть.
Мы оба вслушивались в одно и то же, и одни и те же приходили нам в
голову мысли. Арасибо толкнул меня в бок, лениво протянул руку в сторону
Серимы и как бы нехотя, с насмешкой пробормотал:
- Глупый Канахоло.
- Какой Канахоло?
- Э-э, - зевнул хромой, - ученик шамана. Глупый.
- Глупый?
- Глупый.
Помолчав, он снова заговорил вяло, вполголоса, словно больше для
себя, чем для меня:
- Глупый Канахоло думает, что бьет в бубен на твою смерть, а бьет он
на смерть другого...
- Конечно, ребенка Ласаны!
В горле Арасибо что-то забулькало, словно сдавленный смех.
- Не ребенка Ласаны. Он бьет в бубен на смерть Карапаны, но не знает
об этом, глупый...
- Вздор ты несешь, Арасибо, вздор, - усмехнулся я горько.
- Карапана умрет сегодня... или завтра...
Он проговорил это нехотя, словно не мог отрешиться от неуместной
шутки. Или я неверно его понял?
- Что ты плетешь, Арасибо?
- Карапана умрет сегодня или завтра... ночью...
В показной небрежности его голоса таилась какая-то скрытая жесткая
нота, заставившая меня насторожиться. Только сейчас я поднял глаза на
Арасибо и онемел: угрюмого оцепенения последних дней у него как небывало!
Глаза его вновь горели прежней ненавистью, но, кроме ненависти, они так и
светились необузданной радостью.
- Что с тобой? - вскочил я, удивленный.
Он упивался моим изумлением. Гримаса смеха искажала его лицо. Он явно
что-то утаивал и теперь потешался надо мной, медля с ответом.
- Говори же, черт побери, Арасибо!
- Когда наш охотник идет на охоту, стрелы его не всегда отравлены
ядом кураре - не всегда он есть в лесу. Приходится покупать его у далеких
индейцев макуши и дорого платить бездельникам. Но в наших лесах растет
свой яд, кумарава, хотя и не такой сильный, как кураре. Мы берем его, он
тоже убивает.
- Говори дело, Арасибо!
- Я и говорю дело. Я говорю: кумарава тоже убивает. Коснешься их раз
рукой, сразу образуется волдырь и бредишь как пьяный, коснешься их
несколько раз - умрешь. Подлые листья...
- Давай по делу, Арасибо, по делу! Не тяни!
Он окинул меня медленным взглядом - вот каналья! - радуясь моему
нетерпению.
- Ты очень нетерпеливый, Белый Ягуар! - забулькал он весело, щуря
свои косые глаза. - Интересно, как бы ты себя чувствовал, Ягуар? Каждую
ночь тебе в постель кладут лист кумаравы. А ты ничего не знаешь. Стонешь
от боли, извиваешься, язвы на всем теле, на глазах чахнешь, гибнешь...
Посмотри, вот такой маленький листочек!..
Арасибо развернул лоскут старой тряпки, который держал до того в
руке, и показал мне какой-то комочек серо-зеленого цвета, полувысохший,
увядший.
- Не трогай! - выпятил он губы. - Кумарава еще кусается, как
скорпион!..
Потом вдруг, словно устав от шуток, он стал серьезен и выдавил из
себя свистящим шепотом, указывая на ядовитый лист:
- Я нашел его в подстилке ребенка Ласаны... - И добавил, вставая: -
Каждую ночь ему подбрасывали... Он не мог не заболеть...
- Кто подбрасывал? - задал я бессмысленный вопрос, начиная что-то
понимать.
- Он, он, Карапана!..
Я так и подскочил. Вот это открытие! Я в тот же миг оценил всю его
важность. Поймать бы колдуна на месте преступления, вот это была бы
победа! С меня снялись бы все страшные подозрения, а его полностью
разоблачили бы как явного убийцу. В безумной радости я схватил Арасибо за
плечи и тряс его без памяти, пританцовывая и смеясь. Наконец, запыхавшись,
я выдавил из себя:
- Как же ты это открыл, дружище?
- А-а-а, открыл... Подумал, поискал...
- А ребенка... ребенка удастся спасти?
- Удастся.
Я готов был задушить этого уродца в объятиях.
- Волшебник! Умница! Ангел!
Когда мы наконец кое-как успокоились и вернулись к действительности,
возник естественный вопрос - что делать дальше? Созвать на тайный совет
друзей? Кого? Манаури, Арнака, Вагуру и никого больше. Негра Мигуэля? Нет,
только индейцев - это дело племени. А Ласану? Ласану да, конечно.
Друзья были поблизости, на реке. Они готовили там шхуну для бегства
на случай нападения со стороны Серимы. Они прервали работу и тут же
пришли. Позвав Ласану, мы укрылись в моей хижине, и Арасибо поведал всем
историю своего открытия. Как и у меня, первоначальное ошеломление у всех
сменилось бурной радостью. Тяжкий груз свалился с меня и с моих друзей, но
тут же мы поняли: теперь нас ждет самая трудная задача - вынести приговор
шаману.
- Смерть! Смерть ему! - твердил Манаури, стиснув зубы.
Мы предполагали, что Карапана подбрасывал ядовитые листья через
каждые две или три ночи, а поскольку найденный лист кумаравы уже высох,
очередной визит шамана следовало ожидать этой ночью. Решили дежурить во
дворе, сменяясь в полночь.
- Ты, Ян, исключаешься! - объявил Манаури. - Рана твоя еще не зажила.
Действительно, силы ко мне окончательно еще не вернулись, но я не мог
оставаться в стороне в эту решающую минуту, и меня подключили третьим к
первой смене Арнака и Арасибо.
- Надо решить еще один вопрос, - проговорил вождь после некоторого
размышления. - Это удобный случаи его убить. Мы должны его убить.
- Должны! - учащенно задышал Арасибо.
- Кто с этим не согласен? - спросил Манаури, бросив на меня
внимательный взгляд.
Арнак и Вагура молча кивнули головой в знак согласия, я тоже. Иного
выхода не было - только его смерть.
- Я тоже хочу сторожить! - попросила Ласана.
- Сторожи! Конечно! - ответил Манаури. - Но не с нами на улице, а в
своей хижине, возле ребенка...
Никто, даже самые близкие, не должны были знать о наших планах.
Ласане поручили сжечь подстилку ребенка и положить ему новую в другом
месте шалаша, но так, чтобы ее мать ни о чем не догадалась.

ПОЧЕМУ ДОЛЖЕН БЫЛ УМЕРЕТЬ КАНАХОЛО
Под вечер прошел проливной, хотя и непродолжительный дождь. Когда он
кончился, тучи все еще закрывали небо, и мы опасались, что ночь будет
очень темной, но нет: где-то за облаками светила луна, рассеивая мрак.
Шалаш Ласаны стоял примерно в пятидесяти шагах от реки, задней стеной
к воде, а входом в сторону леса. Поскольку вокруг шалаша, кроме
вытоптанной травы и нескольких оставшихся от леса кустиков, ничего не
росло, открытое пространство и сравнительно светлая ночь облегчали нашу
задачу.
Вооружены мы были короткими тяжелыми палицами из твердого дерева,
кроме того, Арнак и Арасибо взяли ножи, а я заряженный картечью пистолет
для стрельбы с короткой дистанции. Согласовав звуковые сигналы, с
наступлением ночи мы заняли свои места. Арнак укрылся позади шалаша, со
стороны реки, а я и Арасибо - с противоположной стороны, в нескольких
шагах от входа.
Внутри хижины, как решил Манаури, караулила Ласана.
Дождь несколько раз обрушивался на наши головы внезапными ливнями, и
тогда становилось совершенно темно; воздух по-прежнему оставался теплым и
душным. Мы промокли, но делать было нечего.
Приходилось сносить и томительность медленно текущего времени. От
постоянного напряжения устремленных в темноту глаз немели мышцы и
притуплялось сознание. К тому же не облегчала нам бодрствования и
неуверенность в том, что враг явится именно нынешней ночью. Порой зрение
нас обманывало. Странные звуки, как всегда, раздавались и на опушке леса,
и на берегу реки, а во мраке проносились таинственные тени. Но это были то
бегавшие вокруг собаки и другие прирученные зверушки, то какая-нибудь
дикая лесная тварь, то громадные ночные бабочки и всякие прочие неведомые
обитатели леса.
Близилась полночь, и я стал собираться уходить, чтобы разбудить
следующую смену, как вдруг услышал за шалашом трехкратное стонущее
кваканье лягушки - условный предупредительный сигнал Арнака. Он, вероятно,
что-то заметил. Я крепче сжал в правой руке палицу, а левой нащупал
рукоятку пистолета.
Все было как и прежде, в начале ночи - ни темной, ни светлой.
Черневшие перед нами стены шалаша, затененные выступавшим навесом, четко
вырисовывались на фоне более светлой поляны. Вдруг мне показалось, что на
этом фоне с левой стороны появилось какое-то темное пятно, словно кто-то
стоял или припал к углу шалаша.
Толкнув Арасибо в бок, я указал ему рукой на этот загадочный предмет.
- Он! - возбужденно шепнул хромой. - Пришел...
Там был кто-то чужой, несомненно, не Арнак. Вечером мы договорились,
что не будем покидать своих постов до сигнала тревоги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72