Первые два собеседования по плану
посвящались Болгарии, последующие три - Чехословакии.
Стало быть, в течение трех вечеров Тильде и еще десяткам молодых
людей вдалбливали в голову клеветнические измышления и о "перманентном
антисемитизме чехословаков".
Спешу извлечь из своего архива письмо бывшего израильского
подданного Якова Цанцера. Подробно описывая свою жизнь начиная с
тринадцатилетнего возраста, когда его заточили вместе с родителями в
фашистское гетто, Цанцер писал мне в феврале 1976 года:
"После того как меня вывезли из гетто на подводе под грязными
мешками, я мог еще не раз попасться в руки фашистов. Но спас меня в
деревне Любавино Иозеф Кунашек, по национальности словак. Он и его
жена знали, что за укрытие еврея их могут расстрелять оккупанты. Они
рисковали жизнью двух своих маленьких детей. Но укрыли меня. И
вылечили, поставили на ноги... А потом, когда я старался уйти подальше
от лагерей, меня в чешской колонии укрыл чех Зайчек. У него в конюшне
среди соломы я встретил двух своих братьев - Ефима и Тулю, которых уже
считал погибшими. Семья Зайчек спасла нас. Но начались усиленные
облавы, и мы вынуждены были уйти от добрых людей. Уже после войны я
узнал, что фашисты все-таки нашли место, где семья Зайчек укрывала
евреев. Зайчека и его жену расстреляли. Чешские крестьяне погибли за
то, что спасли жизнь мне, еврейскому мальчику. Я об этом буду помнить
всю жизнь. Но в Израиле, когда я об этом рассказывал, на меня
косились: как я смею прославлять "антисемитов"..."
Как бы мне хотелось, чтобы правдивые строки Якова Цанцера
прочитала Тильда! Возможно, это заставит девушку переоценить гнусные
выдумки, какими ее пичкали на семинарах бнайбритовцев.
Ни для кого не секрет, что клевета на социалистический строй
занимает заметное место в пропагандистской трескотне сионистов, что
они злопыхательски шумят о "еврейском вопросе" в странах социализма.
Но о специальном молодежном семинаре на эту тему я услышал в
Роттердаме, признаться, впервые.
Почему же вдруг организовали там такой семинар, да еще в порядке
особой срочности? Что там произошло? Почему виднейшие сионистские
функционеры Нидерландов приняли личное участие в организации и
проведении этого, с позволения сказать, семинара?
Их, оказывается, встревожило стремление некоторых молодых
роттердамцев еврейской национальности узнать правду о жизни евреев в
социалистических странах.
Особенное беспокойство вызвал такой случай. Из туристской поездки
в Советский Союз возвратились молодожены - студент и студентка. Они
встречались с советскими студентами, в том числе и евреями, и без
прикрас рассказывали об этих встречах своим сокурсникам. Возникла
мысль собраться вечерком в студенческом кафе и послушать более
подробный рассказ друзей, побывавших в Советском Союзе. К ужасу
сионистских руководителей, среди нескольких десятков пришедших в кафе
молодых людей оказалось семеро членов "Еврейского молодежного движения
Бней Акиба". Эту подозрительную семерку немедленно обвинили в
идеологическом отступлении перед антисемитами, в распространении
ложной информации о жизни советских евреев.
А тут еще приехал на гастроли Варшавский еврейский театр. Его
спектакли вызвали интерес у молодежи. В то же самое время
злонамеренный беженец из Израиля показал молодым официантам еврейского
ресторана несколько номеров московского журнала на идиш "Советиш
Геймланд". И наконец, кто-то кому-то сказал, что какая-то девушка
получила от кого-то "нехорошее" письмо из Венгрии.
Все это вкупе заставило роттердамских сионистов всполошиться. Тут
же последовали репрессивные меры. Беженца немедленно выдворили из
Голландии. Молодые люди, особенно горячо восторгавшиеся спектаклями
Варшавского театра, были взяты под строгое наблюдение. С теми, кто
перелистывал журнал "Советиш Геймланд" (прочитать-то не могли - не
знают языка", провели внушительную беседу. А всеобщей превентивной
мерой, способной "искоренить заразу", стал семинар.
Проведение семинара - далеко не единственный пример того, какое
огромное место занимает клевета на социалистические страны в
многообразном мрачном арсенале сионистских средств борьбы за еврейскую
молодежь западных стран.
Вспоминается разговор с Тинкой, дочерью амстердамского
бухгалтера. Незадолго до того девушка решительно порвала с молодежным
сионистским объединением "Бней Акиба" и уже не скрывала своих симпатий
к Советской стране. Этим и объясняется, почему она шепотом, так, чтобы
не слышали окружающие, смущенно спросила меня:
- Наверно, скоро у вас, в Советской стране, пенсии по старости
будут получать не только отставные офицеры, сотрудники государственной
безопасности и партийные работники?
Оказалось, Тинка слышала всяческие небылицы о советском
пенсионном законодательстве в "Бней Акиба" на лекции
"специалиста-советолога". Она, правда, тогда уже догадывалась, что
брехливые советологи не брезгуют самыми беспардонными выдумками. Но
лектор, рассказывавший об "ужасающих несправедливостях" в советской
пенсионной системе, ссылался на какие-то декреты правительства и,
роясь в бумажках, приводил номера и даты этих мифических декретов!
А в Мехико в дни Олимпиады одного из советских корреспондентов,
помню, спросил молодой парень, оказавшийся баскетболистом местного
сионистского спортклуба "Маккаби":
- Вашим знаменитым гимнасткам всего по шестнадцать-семнадцать
лет. Когда же они вступили в Коммунистическую партию?
У маккабиста были основания задать такой, мягко говоря,
несуразный воспрос: ему внушили, что в состав советских олимпийских
команд включаются только члены Коммунистической партии.
Как видите, сионистские советологи рьяно служат антикоммунизму и,
обрабатывая молодежь, напропалую стараются перещеголять друг друга в
безудержной клевете на социалистические страны.
Вернемся, читатель, в Роттердам. Если Тильда и поныне посещает
там бнай-бритовские семинары, то ей вдалбливают уже не только
клеветнические измышления о жизни социалистических стран. Сейчас на
этих семинарах муссируются рассуждения о необходимости запасать оружие
для еврейской "самообороны". От кого собираются обороняться
голландские бнайбритовцы? На такой вопрос никто не может вразумительно
ответить. Зато не приходится сомневаться, что слово "самооборона"
представляет собой очередной камуфляж, на который, подчеркиваю снова,
столь падки сионисты.
С приходом в США к власти Рейгана сионисты стран Бенилюкса
удесятерили клеветнические нападки на социалистические страны, а когда
бегинская клика начала бойню в Ливане, утроили свои денежные взносы
на... оборону Израиля.
Однообразная антисоветчина "разнообразных вечеров"
Я поймал на себе его пристальный взгляд. Собственно, впился он
глазами не в меня, а в цветастые обложки двух номеров "Огонька". Я
невольно улыбнулся. И рослый парень, тоже ожидавший автобус на
лондонской улице Мили-роуд, обратился ко мне по-русски.
Он, оказывается, давно не читал "Огонька" и вообще ни одного
советского журнала. Не мог бы я ему подарить хоть один номер? Но я, к
сожалению, должен был вернуть "Огоньки" одному из наших лондонских
корреспондентов. И Роман поспешил тут же, на остановке, хотя бы
полистать журналы.
Мне бросилось в глаза, что в обоих номерах парня прежде всего
заинтересовали стихи. Почему?
- Пошел уже одиннадцатый год с того дня, - объяснил он, - как я
пришел со своими наивными стихами в литературный кружок Дома пионеров.
Тогда мне было одиннадцать лет. Теперь я понимаю, если бы родители
вскоре не увезли меня в Израиль, поэта из меня все равно не вышло бы.
Но русская поэзия необходима мне как хлеб. Она стала мне родной еще
раньше, чем я пошел в школу. И уже на всю жизнь! Когда мы улетали в
Израиль, тайком от матери я спрятал среди учебников небольшую книжку
стихов Павла Антокольского. Вы знакомы с ним?
Узнав, что у меня есть книги Павла Григорьевича с дружескими
автографами, Роман окончательно сбросил с себя путы скованности и, не
обращая внимания на окружающих, тут же, на лондонской улице, внятно
произнес строки Антокольского:
Как это ни печально, я не знаю
Ни прадеда, ни деда своего.
Меж нами связь нарушена сквозная,
Само собой оборвалось родство.
Зато и внук, и правнук, и праправнук
Растут во мне, пока я сам расту.
И юностью своей по праву равных
Со мною делятся начистоту.
Внутри меня шумят листвой весенней,
И этот смутный, слитный шум лесной
Сулит мне гибель и сулит спасенье
И воскресенье каждою весной...
- Говорят, в настоящих стихах каждый читатель видит что-то свое.
Вот для меня в этих строках - вера поэта в молодежь, в будущие
поколения, - сказал Роман. - И еще ответственность за внука, за
правнука и праправнука... Нельзя себе представить современную поэзию
без Антокольского, правда? - И, не дожидаясь моего ответа, парень
возбужденно продолжал: - Я ведь читал, что Ярослав Смеляков - он и
Эдуардас Межелайтис мои любимые поэты! - шутливо написал
Антокольскому: "Здравствуй, Павел Григорьевич, древнерусский еврей!"
Это не только шутка, правда? Мне кажется, что такими строчками
талантливый ученик признает заслуги талантливого учителя в развитии
русской поэзии, правда?
Автобус запаздывал, погода была не по-осеннему пригожа, и мы
решили пойти пешком. Парень вызвался проводить меня до советского
посольства.
Попал Роман в Израиль шестнадцатилетним пареньком. Прояви он
решительность, честно признает Роман, мог бы и не поехать. Но побоялся
разлучиться с больным отцом, целиком подчинившимся матери. Она же
словно потеряла рассудок, так жадно внимала советам доброхотов,
расписывавших райское житье в Израиле. А самый рьяный советчик,
ссылаясь на профессоров-медиков, сумел убедить ее, что тамошний климат
полезен отцу Романа больше, нежели вместе взятые Крым и Кавказ.
Кстати, тот тип, искалечивший жизнь нескольким семьям, сам так и не
решился уехать в Израиль. В последний момент прибежал в ОВИР и слезно
отказался от выездной визы. А знакомым смиренно объяснил: "Не везет же
мне! Чудодейственный израильский климат, утверждают врачи, мне
противопоказан".
Когда Роман рассказывал мне об этом наглеце, орудовавшем, кстати,
методом очень многих подпольных пропагандистов сионизма в
социалистических странах, я ощутил, с какой силой парень способен
ненавидеть.
В Израиле отцу Романа, квалифицированному инженеру и способному
рационализатору, предложили изнурительную физическую работу. Из-за
болезни он еле волочил ноги и, естественно, пойти на такую работу не
мог. Его причислили к "злостным" безработным - таким, кто не имеет
права на самое жалкое пособие. Кормилицей семьи стала мать. Ей,
имеющей высшее экономическое образование, удалось устроиться
приказчицей в супермаркете богатого, как его прозвали бывшие советские
граждане, жадюги бакалейщика.
Роману пришлось отказаться от мысли о продолжении учебы.
Устроиться на работу было тоже очень трудно. Но выручила спортивная
закалка: крепко скроенного мускулистого паренька взяли в докеры,
правда, на неполную зарплату. Затем Роману пришлось перейти грузчиком
в магазин, где работала мать. Работа была нерегулярной. К услугам
"комсодрольца", как оскорбительно назвал парня хозяин, обращались в
крайних случаях, когда жадюгу бакалейщика очень уж припирало.
Слушая Романа, я все больше убеждался, что решение бежать из
сионистского стана созрело в нем все же не под влиянием материальных
лишений, отсутствия постоянной работы и бытовой неустроенности. Его
подкосило другое: он стал ощущать себя человеком, упавшим в бездну
бескультурья, где неразрешимой проблемой окружавшие его люди считали
покупку книги ("Нужно быть по крайней мере Ротшильдом, чтобы позволить
себе тратить деньги на какие-то никому не нужные романы или стишки!")
и хороший концерт ("Приедет к нам из Тель-Авива на будущий год
симфонический оркестр, может быть, выберемся на него, а пока хватит с
нас радио!"). И наконец, искренняя дружеская беседа тоже стала
недоступной. Даже близкие, казалось бы, друзья скрывали от Романа
истинный размер своей зарплаты ("Как бы я, не дай бог, не попросил у
них взаймы!"). Если они узнавали, что у них на работе есть вакансия,
то скрывали это от Романа ("Спокойнее работать там, где рядом поменьше
добрых знакомых - сегодня он тебе приятель, завтра донесет на тебя!").
На мрачную обстановку бескультурья жаловалась Роману и попавшая в
Израиль на год раньше Рита, не успевшая закончить в Черновцах школу. С
трудом она уговорила не очень-то хорошо зарабатывающего отца дать ей
деньги на абонемент в единственной библиотеке города. А потом
оказалось, что библиотеку закрыли на три месяца - не было средств,
чтобы платить женщине, заменившей ушедшую в предродовой отпуск
библиотекаршу. Угнетала Риту отчужденность и взаимная подозрительность
подруг. "Мы задохнемся, - твердила она Роману, - либо сами превратимся
в черных эгоистов, которым нет никакого дела до других, которых никто
и ничто не интересует".
Однажды Рита привела Романа на квартиру подруги, где должна была
состояться вечеринка вскладчину. На проигрыватель кто-то поставил
истертую пластинку с песней Михаила Васильевича Исаковского и Матвея
Исааковича Блантера "Летят перелетные птицы". И когда хорошо знакомый
певец запел "А я остаются с тобою, родная моя сторона, - не нужно мне
солнце чужое, чужая земля не нужна", Рита зарыдала. Заплакали и другие
девушки, покинувшие Советскую страну. Кто-то поспешил сообщить об этом
городским заправилам сионистской молодежной организации. Началось
форменное следствие. Хозяйка квартиры, где состоялась "крамольная"
вечеринка, чуть было не лишилась из-за этого работы.
Роман старался не пропускать ни одного из так называемых
"разнообразных вечеров", устраиваемых специально для новоприбывшей в
страну молодежи. Между полустриптизным номером и разухабистым танцем
иногда выступали посредственные актеры-иммигранты с чтением русских
стихов. Программы, правда, строились довольно странно: отрывки из
стихов Эдуарда Багрицкого, Михаила Светлова, Маргариты Алигер, Бориса
Слуцкого, Роберта Рождественского, Леонида Мартынова, Константина
Ваншенкина перемежались антисоветскими стихами никому не ведомых
авторов. Строки из "Думы про Опанаса" Багрицкого или "Стихов о ребе"
Светлова так ловко перетасовывали с чужими виршами, что "мозаика" в
целом звучала, как произведение о бесправии евреев в Советской стране.
На одном из таких "разнообразных" вечеров Роман познакомился с
девушкой из Литвы, ее тоже звали Ритой. Семья девушки числилась среди
немногих "вполне благополучных". Израильские родственники матери
оказались людьми весьма состоятельными и, главное, не очень черствыми.
Они "при свидетелях" обещали девушке оплачивать комнатку и учебу в
Хайфе до самого окончания университета. Привалило редкое счастье!
Но через два месяца Рита оставила университет.
- Я безнадежно больна, - объяснила она парню в первые же часы
знакомства. - Нет, нет, у меня не рак и не туберкулез. Меня гложет
страшная тоска. Болезненная. Видно, неизлечимая.
На следующий "разнообразный" вечер Рита и Роман пришли вместе.
- Рита сразу же разволновалась, - рассказал мне он. -
Оказывается, чтица, назвавшаяся мастером художественного чтения, нагло
фальсифицировала стихи Павла Когана, автора знаменитой "Бригантины".
Вопреки смыслу и ритму чтица выбросила строки: "Я - патриот, я воздух
русский, я землю русскую люблю". Рита громко крикнула: "Вы
расправляетесь со стихами Павла Когана!" Я ее поддержал. Поднялся шум.
Устроители вечера вышвырнули нас из зала как "комсомольскую
агентуру"...
Как же все-таки полубезработный молодой грузчик попал в Англию,
куда беженцев из Израиля категорически не пускают, да еще устроился на
учебу?
Его заарканили лондонские сионисты
- Умер отец, и бакалейщик взял в жены мою мать, заплатив все ее
долги, - продолжал Роман.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40