Они приняли все к сведению и оставили нас на четыре недели в покое.
За это время фашисты укрепили свою власть в Германии. Через четыре недели наша охрана была сменена. Пришли люди СС. Что после этого происходило, не поддается описанию. Каждый день проводилось по нескольку облав. Каждого, кто не угодил эсэсовским бандитам, избивали в бункере. Я вспоминаю Ф. Н., которого они в конце концов заставили пить мочу своего брата! Подобные эксцессы были в порядке вещей. Это продолжалось четыре недели. После этого нас разделили. Одна часть попала в Эстервеген, другая - в Ораниенбург".
Август Баумгарте был затем переведен в концлагерь Эстервеген. Он еще очень четко помнит охоту СС за головами. Каждый эсэсовец, который находился на посту, мог уничтожить по своему усмотрению любого "предварительно заключенного". СС сделана это традицией. Каждый день заключенные, которые целый день работали на болоте, возвращались в лагерь с мертвыми товарищами.
Карл Эбелинг из Лауэнштайна описывает, как в 1933 году его с толкователями Библии и евреями таскали из тюрьмы в тюрьму, потому что все камеры были переполнены. Заключенных в конце концов доставили в концлагерь Моринген.
"Жестокость началась, когда полицию сменила СС и эсэсштурмфюрер Кордес стал комендантом. Он оборудовал помещение, которое называли "комнатой радости". Многие познакомились с этой "комнатой радости". В особенности я вспоминаю о враче социал-демократе Буххольце из Ганновера, который был моим соседом за столом. Три дня мы его не видели. Когда он вышел, то выглядел жутко Я вспоминаю также Лео Хейнеманна из Ганновера, который лежал окровавленный на дворе... Вновь прибывавшие евреи все проходили через это помещение.
Число такого рода штрафных и трудовых лагерей, заводов Геринга, промышленных предприятий от Эмса до Гарца, принудительных лагерей, оборудованных мест пыток Морингена, Эстервегена, Боргермора, Лингена, Меппена, Берген-Бельзена, Халлендорфа и так далее, только в Нижней Саксонии доходило до ста. Все они были адом человеческих мучений под страшным господством СС".
2
От старинного университетского Геттингена, заполненного почти одной молодежью, до Фольприхаузена что-то около ста километров. Дорога красочна; аккуратность - поразительна, она не может не восхищать: люди словно бы договорились друг с другом беречь природу, уважать красоту; на стоянках автотуристов - полиэтиленовые ящики для пустых бутылок, пакетов, консервных банок (их, правда, очень мало здесь - металл дефицитен, на смену ему пришел пластик или хороший картон); тут и там - столики и скамеечки, за которые может присесть семья и славно отдохнуть. Здесь нет вывесок запрещающих, сулящих кару; наоборот, все указывает, где и что можно: через сто метров можно обедать, есть столики и ящики для мусора; через три километра - вас ждет пансионат; через сто метров - купальня в лесу, милости просим...
Поехал я в Фольприхаузен (памятуя письмо бывшего заключенного Акста, переданное мне Штайном) в будний день: машин на дороге было мало; вечерело.
Чем дальше я отдалялся от магистрали, тем глуше здесь становилось; как-то незаметно начались холмы; еще более незаметно они переросли в горы, поросшие прекрасными дубовыми лесами.
А потом я въехал в Фольприхаузен и сразу же увидел ту самую шахту "Б" "Виттекинд"; и вокзал был из темно-красного кирпича, старой кладки; тишина была какая-то несовременная, прежняя, слишком уж дисциплинированная.
Я прислонился спиною к темно-красной вокзальной стене, закрыл глаза, и пронеслись видения былого: "хефтлингов" гонят по ночным затаенным улочкам в шахту; лают собаки, кричат эсэсовцы; на темных улицах - ни души, только, бывает, мелькнет свет, когда отворится дверь пивной, да и то редко, - за этим строго следит полиция, как-никак здесь расположены самые крупные склады вермахта; концлагерь Моринген; бесценные сокровища в штольнях; неровен час налет авиации союзников.
Городок маленький, концлагерь Моринген был огромным, шахта "Б" "Виттекинд" лишь один из филиалов; заключенных здесь было куда больше жителей; сколько безымянных могил разбросано окрест, сколько трагедий, неизвестных миру, похоронено в безвестности...
- Входите, - сказал человек, адрес которого мне передал знакомый журналист из Геттингена. - Я в курсе вашего дела. Фамилию мою и адрес не упоминайте в своих корреспонденциях, мне здесь тогда не жить, а я не в том возрасте, когда меняют адрес, - нет сил, да и денег не густо.
- Я обещаю не обнародовать ни вашего имени, ни адреса.
- Это не трусость. Это, увы, дань тому мещанству, которое окружает меня; людей нельзя в этом винить: шахта - пивная - дом. И все... Ну, что вас конкретно интересует, выкладывайте...
- Все, связанное с пожаром на шахте "Виттекинд".
- Хм... Попробуйте задать этот вопрос людям в наших пивных... Вам ответят, как и я: "хм"... И все.
- Вы тогда жили здесь?
- Нет. В Ганновере. Но здесь жил мой дядя. Он был маркшейдером... Членом НСДАП... Да-да, он был убежденным нацистом... Когда я спорил с ним - уже после краха, - он отвечал только одно: "При Гитлере был порядок". Я его спросил: "Но ведь ты видел, как эсэсовцы убивали в штольнях немцев?" А он мне отвечал: "Ну и что? Борьба. Эти немцы были коммунистами или социал-демократами, они были против фюрера. Или русские комиссары. Или евреи. Или священники, преданные не нам, а Ватикану... Что ж с ними было делать?" Я ему говорил: "Разве ты мог чувствовать себя человеком, когда за любое неосторожное слово сам мог угодить за колючую проволоку?" Он отвечал: "А не надо болтать! Зачем распускать язык?! Всегда лучше помалкивать! Зря не посадят! Думаешь, сейчас на тебя не копят то, что ты говоришь?! Еще как копят! Придет время - и посадят!" Дядя для меня был добрым человеком, он помог мне получить образование, спасибо ему, но если бы он убедился, что я думаю не так, как он, - пришел бы в полицию, добровольно пришел, и написал бы: "Считаю своим долгом сообщить"... По поводу того взрыва и пожара... Однажды дядя выпил на праздник памяти погибших горняков, подвел к большой хрустальной горке, отворил дверцу красного дерева и показал мне три чашечки голубого фарфора из коллекции царицы Екатерины, которые были вывезены из России... Он сказал, что обменял здесь эти чашки на три буханки хлеба и английские сигареты... Ходят слухи, что, после того как сюда пришли союзники, заключенные Морингена - поляки, словаки, сербы - еще продолжали жить здесь... Хм... "Жить" не то слово... Существовать...
- А где эти чашечки из Павловска?
- Дядя умер, когда я учился в Бонне... Он был вдовец, но с ним жила подружка из Австрии... Ну, сами понимаете, что стало потом с домом и с его добром... А вообще-то у меня по сей день сохраняется впечатление, что все здешние люди хранят какую-то тайну, некая коллективная круговая порука... Поезжайте вверх, по дороге заключенных, которая ведет на верхнюю шахту "Хильдасглюк": там до сих пор все затянуто колючей проволокой, старые здания законсервированы, словно бы чего-то кто-то ждет...
- Вы можете меня туда проводить?
- Нет. Не могу. И все... Не могу. Поезжайте сами...
- С кем бы стоило здесь встретиться? Я имею в виду старожилов?
- У меня такого рода надежных знакомых нет. А если бы и были, я все равно не сказал вам. Не сказал бы. И все. Каждый живет по-своему и для себя, и ничего с этим не поделаешь.
- Мне посоветовали увидеть вас, полагая, что вы можете помочь хоть какой-то информацией.
- Здесь совершилось преступление. Дважды. Первый раз при Гитлере, когда был создан концлагерь. Второй раз - после победы, когда кто-то взорвал и поджег "Виттекинд". Фамилия Этткинд вам ничего не говорит?
- Какой-то офицер из Лондона, занимавшийся контролем над нацистским имуществом. Нет?
- А что вы еще о нем знаете?
- Ничего.
- Никто ничего о нем не знает. И не думайте, что вам ответят правду в Лондоне, если вы решите его искать. Старики говорили, что он был человеком с особыми полномочиями; таинственным, с п е ц и а л ь н ы м человеком из "Центра"...
- Из британской разведки?
- Почему? Там есть организации посильней. Банки, например... Корпорации... Особенно те, которые связаны с калийным производством, с минеральными удобрениями, большой химией... Фамилия Йонсон вам что-либо говорит?
- Нет.
- Это ответственный сотрудник концерна "Кали-Зальц" в Касселе. "Виттекинд" была их шахтой... И сейчас им принадлежит... Попробуйте связаться с ним... И все...
Я поднялся по узкой лесной дороге, что повторяла извивы высокого, хорошо сохранившегося металлического забора. Тишина была окрест, ни единой живой души. Здания, стоявшие за оградой, - той же старой довоенной кладки - были ухожены, как и забор, однако следов жизни в них я не заметил...
И слышались мне колодки узников...
И чудились мне сухие шлепки выстрелов: ведь эсэсовцам разрешалось о т с т р е л и в а т ь заключенных, охотиться на них.
...Я вернулся в Фольприхаузен уже вечером.
В баре при дороге было сине от табачного дыма; табак был какой-то въедливый; осмотревшись толком, я заметил, что большинство посетителей сосали трубки-носогрейки или толстые сигары.
Присев за столик рядом с пожилым горняком (руки в черных точечках), спросил кружку пива.
Сосед пыхал трубочкой, делал маленькие, птичьи глотки из кружки (это было явной дисгармонией с его могучей фигурой, которая глыбою высилась над столом), изредка косил глазом на дверь, когда входил новый посетитель.
"Ему очень скучно, - подумал я, чтобы оправдать начало беседы (о проклятие врожденного комплекса застенчивости!). - Надо сказать ему прямо и открыто, в связи с чем я сюда приехал; поскольку ему скучно, он поддержит разговор".
- Вы ничего не читали по поводу Янтарной комнаты? - спросил я.
- А что это такое?
Я объяснил.
- Интересно, - сказал глыба-горняк и обернулся к соседнему столу, где сидели двое его коллег. - Идите-ка сюда, интересная история.
Двое пересели со своими пустыми кружками, заказали пива - каждый платил за себя - и приготовились слушать. Сосед-глыба передал им то, что ему только что рассказал я.
- А вы сами откуда? - спросил один из тех, кто пересел за наш столик.
- Из Москвы, - ответил я.
- Откуда?! - Изумление соседей было непередаваемым. - Из России?!
- Да.
- У меня отец был у вас в плену, - сказал Глыба. - Он хорошо вспоминал о вас. Говорил, что женщины давали им хлеб, а охранники - докурить сигарету.
- А здесь? - спросил я. - Как было здесь с нашими пленными?
Глыба ответил не сразу, а посопев:
- Я тогда был мальчишкой... А когда ты мальчишка, тогда повторяешь все, что говорят старшие... Взрослые всегда были правы в наши времена, это только сейчас дети хотят все понять сами.
- Волосатые дети, - уточнил второй. - Нигилисты, волосатые нигилисты.
- Эти длинноволосые и придумали легенды о здешнем концлагере, - сказал третий. - Не было здесь никаких лагерей, это все пропаганда.
- Нет, - не согласился Глыба, - какой-то лагерь для преступников, насильников, гомосексуалистов, женщин, которые спали с черномазыми, здесь и вправду был. Не оставлять же бандитов на свободе?!
- Кое-кто был бы рад держать их на свободе, - сказал третий, - чтоб они наводили террор...
- Это кто ж был бы рад террору? - спросил я.
Второй отхлебнул пива, ничего не ответив; третий посмотрел на Глыбу. Тот раскурил носогрейку, поинтересовался:
- А что вас здесь интересует?
- Меня интересует взрыв на шахте "Б" "Виттекинд".
- Какой взрыв? - удивился второй, слишком, впрочем, деланно, наигранно.
- Вы, наверное, приезжий, - сказал я. - Откуда вам знать, что здесь было тридцать пять лет назад...
- Здесь нет приезжих, - ответил второй. - У нас живут только местные, мы сюда турок не пускаем...
- Про это мог знать горный мастер доктор Форлинг, - задумчиво сказал третий. - Но он умер. Он рассказывал об этом взрыве моей бабушке, та это дело хорошо помнила...
Он поднялся, буркнул, что принесет сигарет из машины, быстро вышел из пивной.
- А до взрывов на "Виттекинд" много ящиков успели достать из штолен? спросил я, понимая, что говорю не то, не тем и не так, но уже не в силах изменить что-либо: игра в молчанку была бы очень жалка со стороны.
- Это вы обратитесь к англичанам, - ответил Глыба. - Они здесь тогда всем распоряжались. Ваши стояли в Саксонии, англичане - у нас... Нечего все камни в нас кидать...
Вернулся третий, бросил на стол пачку сигарет, подвинул мне мизинцем, заметил:
- А еще вроде бы жил такой доктор Фогель... Не слыхали? Он тоже мог про это знать...
- Фогель тоже умер, - ответил Глыба. - От рака горла.
- Зря вы к нам приехали, - сказал второй. - Раны бередите...
- Не заводись, Юрген, - сказал Глыба. - Пусть себе ездят...
...Когда я вышел из пивной, около моей машины прохаживались двое полицейских. Я отпер дверь, сел за руль. Полицейский поманил меня пальцем. Я продолжал сидеть за рулем. Тогда он подошел, козырнул, попросил аусвайс.
- А в чем дело?
- Вы неправильно запарковали машину. Предъявите все ваши документы, пожалуйста...
Парень был молод, и в лице его был холод и открытая неприязнь.
"Третий успел позвонить, - понял я. - Он вызвал полицию, этот бдительный мужик, который называл фамилии мертвых свидетелей".
Полицейский переписал мои данные, козырнул, протянул квитанцию на оплату штрафа в двадцать марок за нарушение правил парковки, пожелал хорошего пути по горной дороге и отошел к своему коллеге, который теперь уже сидел за рулем полицейского "опеля", наблюдая за происходившим со стороны.
3
...Вообще-то я заинтересовался работой здешней полиции, после того как посетил ряд судебных процессов против торговцев наркотиками в Гамбурге.
Вскоре я отправил письма одинакового содержания двум руководителям ведущих криминалистических журналов ФРГ, определяющих всю работу по воспитанию кадров полиции.
Фамилии докторов юриспруденции, к которым я обратился, таковы: господин Венцки и господин Венер.
Текст выглядел гак:
"Господин доктор...
Я прошу Вас высказать свое мнение о сути и причинах наркомании, широко распространенной сейчас в Федеративной Республике.
Меня интересуют все аспекты этой проблемы, как социальные, так и криминальные.
Выскажите, пожалуйста, свое мнение о возможности связи между террористами, ультралевыми и праворадикальными элементами с торговцами наркотиками.
Заранее благодарен за ответ
Семенов".
Ответа, однако, я не получил ни от господина доктора Венцки, ни от господина Венера, что меня удивило: "орднунг мус зайн" - "порядок превыше всего", даже если со мной не хотят встречаться, ответят все непременно. А тут - молчание...
Я бы - в текучке дел и круговерти событий - не очень думал об этом странном обстоятельстве, но, работая в архивах, я нет-нет да наталкивался на документы, связанные с деятельностью неких господ Венцки и Венера, служивших при Гитлере в секретной полиции.
Особенно меня заинтересовали следующие:
Берлин, 10 июля 1940 г.
Характеристика комиссара криминальной полиции Венера
Комиссар криминальной полиции Венер является надежным, преданным и очень добросовестным чиновником.
Он обладает безупречным характером, надежен в служебном и моральном плане. Имеет хорошие организаторские способности, является осмотрительным, настойчивым и образцовым руководителем. Во всех отношениях дисциплинирован и скромен, самостоятелен, целенаправлен.
Особое усердие проявил при расследовании польских преступлений против фольксдойчен, где он показал свое умение руководить своими подчиненными и нацеливать их на выполнение больших задач. Является примером в политическом и спортивном отношениях. Примерный товарищ, деловит.
По своей сущности обладает твердым характером, является надежным и очень способным руководителем.
Следующий документ:
Берлин, 15 августа 1941 г.
Относительно: подготовки тайной полиции и СД для применения в колониях.
Комиссар криминальной полиции Бернхард Венер родился 15.12.09 г. в Гере. От главного имперского управления безопасности прошел обучение с 1.9.40 г. по 15.10.40 г.: курс подготовки по работе в колониях в школе тайной полиции в Берлине-Шарлоттенбурге и с 18.11.40 г. по 15.12.40 г. курс подготовки в итальянской школе колониальной полиции в Тиволи под Римом.
На основании этой подготовки он предназначен для применения в тайной полиции и СД в колониях.
Циндель,
старший ассистент криминальной полиции.
Я не очень-то поверил своим глазам: неужели тот самый гестаповец Венер стал "теоретиком законности" в демократической стране?! Вот что свидетельствуют представители западногерманской прессы - ее вполне респектабельных органов:
- Когда в 1955 году полицейского Бердта Фишера сняли с поста начальника "лагеря для беженцев" в Ульме, он обратился в суд с жалобой на местные власти. После того как об этом судебном процессе написали газеты, один из читателей узнал в Фишере бывшего оберфюрера СС и полицай-директора Мемеля, одного из виновников убийства 5186 литовских евреев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
За это время фашисты укрепили свою власть в Германии. Через четыре недели наша охрана была сменена. Пришли люди СС. Что после этого происходило, не поддается описанию. Каждый день проводилось по нескольку облав. Каждого, кто не угодил эсэсовским бандитам, избивали в бункере. Я вспоминаю Ф. Н., которого они в конце концов заставили пить мочу своего брата! Подобные эксцессы были в порядке вещей. Это продолжалось четыре недели. После этого нас разделили. Одна часть попала в Эстервеген, другая - в Ораниенбург".
Август Баумгарте был затем переведен в концлагерь Эстервеген. Он еще очень четко помнит охоту СС за головами. Каждый эсэсовец, который находился на посту, мог уничтожить по своему усмотрению любого "предварительно заключенного". СС сделана это традицией. Каждый день заключенные, которые целый день работали на болоте, возвращались в лагерь с мертвыми товарищами.
Карл Эбелинг из Лауэнштайна описывает, как в 1933 году его с толкователями Библии и евреями таскали из тюрьмы в тюрьму, потому что все камеры были переполнены. Заключенных в конце концов доставили в концлагерь Моринген.
"Жестокость началась, когда полицию сменила СС и эсэсштурмфюрер Кордес стал комендантом. Он оборудовал помещение, которое называли "комнатой радости". Многие познакомились с этой "комнатой радости". В особенности я вспоминаю о враче социал-демократе Буххольце из Ганновера, который был моим соседом за столом. Три дня мы его не видели. Когда он вышел, то выглядел жутко Я вспоминаю также Лео Хейнеманна из Ганновера, который лежал окровавленный на дворе... Вновь прибывавшие евреи все проходили через это помещение.
Число такого рода штрафных и трудовых лагерей, заводов Геринга, промышленных предприятий от Эмса до Гарца, принудительных лагерей, оборудованных мест пыток Морингена, Эстервегена, Боргермора, Лингена, Меппена, Берген-Бельзена, Халлендорфа и так далее, только в Нижней Саксонии доходило до ста. Все они были адом человеческих мучений под страшным господством СС".
2
От старинного университетского Геттингена, заполненного почти одной молодежью, до Фольприхаузена что-то около ста километров. Дорога красочна; аккуратность - поразительна, она не может не восхищать: люди словно бы договорились друг с другом беречь природу, уважать красоту; на стоянках автотуристов - полиэтиленовые ящики для пустых бутылок, пакетов, консервных банок (их, правда, очень мало здесь - металл дефицитен, на смену ему пришел пластик или хороший картон); тут и там - столики и скамеечки, за которые может присесть семья и славно отдохнуть. Здесь нет вывесок запрещающих, сулящих кару; наоборот, все указывает, где и что можно: через сто метров можно обедать, есть столики и ящики для мусора; через три километра - вас ждет пансионат; через сто метров - купальня в лесу, милости просим...
Поехал я в Фольприхаузен (памятуя письмо бывшего заключенного Акста, переданное мне Штайном) в будний день: машин на дороге было мало; вечерело.
Чем дальше я отдалялся от магистрали, тем глуше здесь становилось; как-то незаметно начались холмы; еще более незаметно они переросли в горы, поросшие прекрасными дубовыми лесами.
А потом я въехал в Фольприхаузен и сразу же увидел ту самую шахту "Б" "Виттекинд"; и вокзал был из темно-красного кирпича, старой кладки; тишина была какая-то несовременная, прежняя, слишком уж дисциплинированная.
Я прислонился спиною к темно-красной вокзальной стене, закрыл глаза, и пронеслись видения былого: "хефтлингов" гонят по ночным затаенным улочкам в шахту; лают собаки, кричат эсэсовцы; на темных улицах - ни души, только, бывает, мелькнет свет, когда отворится дверь пивной, да и то редко, - за этим строго следит полиция, как-никак здесь расположены самые крупные склады вермахта; концлагерь Моринген; бесценные сокровища в штольнях; неровен час налет авиации союзников.
Городок маленький, концлагерь Моринген был огромным, шахта "Б" "Виттекинд" лишь один из филиалов; заключенных здесь было куда больше жителей; сколько безымянных могил разбросано окрест, сколько трагедий, неизвестных миру, похоронено в безвестности...
- Входите, - сказал человек, адрес которого мне передал знакомый журналист из Геттингена. - Я в курсе вашего дела. Фамилию мою и адрес не упоминайте в своих корреспонденциях, мне здесь тогда не жить, а я не в том возрасте, когда меняют адрес, - нет сил, да и денег не густо.
- Я обещаю не обнародовать ни вашего имени, ни адреса.
- Это не трусость. Это, увы, дань тому мещанству, которое окружает меня; людей нельзя в этом винить: шахта - пивная - дом. И все... Ну, что вас конкретно интересует, выкладывайте...
- Все, связанное с пожаром на шахте "Виттекинд".
- Хм... Попробуйте задать этот вопрос людям в наших пивных... Вам ответят, как и я: "хм"... И все.
- Вы тогда жили здесь?
- Нет. В Ганновере. Но здесь жил мой дядя. Он был маркшейдером... Членом НСДАП... Да-да, он был убежденным нацистом... Когда я спорил с ним - уже после краха, - он отвечал только одно: "При Гитлере был порядок". Я его спросил: "Но ведь ты видел, как эсэсовцы убивали в штольнях немцев?" А он мне отвечал: "Ну и что? Борьба. Эти немцы были коммунистами или социал-демократами, они были против фюрера. Или русские комиссары. Или евреи. Или священники, преданные не нам, а Ватикану... Что ж с ними было делать?" Я ему говорил: "Разве ты мог чувствовать себя человеком, когда за любое неосторожное слово сам мог угодить за колючую проволоку?" Он отвечал: "А не надо болтать! Зачем распускать язык?! Всегда лучше помалкивать! Зря не посадят! Думаешь, сейчас на тебя не копят то, что ты говоришь?! Еще как копят! Придет время - и посадят!" Дядя для меня был добрым человеком, он помог мне получить образование, спасибо ему, но если бы он убедился, что я думаю не так, как он, - пришел бы в полицию, добровольно пришел, и написал бы: "Считаю своим долгом сообщить"... По поводу того взрыва и пожара... Однажды дядя выпил на праздник памяти погибших горняков, подвел к большой хрустальной горке, отворил дверцу красного дерева и показал мне три чашечки голубого фарфора из коллекции царицы Екатерины, которые были вывезены из России... Он сказал, что обменял здесь эти чашки на три буханки хлеба и английские сигареты... Ходят слухи, что, после того как сюда пришли союзники, заключенные Морингена - поляки, словаки, сербы - еще продолжали жить здесь... Хм... "Жить" не то слово... Существовать...
- А где эти чашечки из Павловска?
- Дядя умер, когда я учился в Бонне... Он был вдовец, но с ним жила подружка из Австрии... Ну, сами понимаете, что стало потом с домом и с его добром... А вообще-то у меня по сей день сохраняется впечатление, что все здешние люди хранят какую-то тайну, некая коллективная круговая порука... Поезжайте вверх, по дороге заключенных, которая ведет на верхнюю шахту "Хильдасглюк": там до сих пор все затянуто колючей проволокой, старые здания законсервированы, словно бы чего-то кто-то ждет...
- Вы можете меня туда проводить?
- Нет. Не могу. И все... Не могу. Поезжайте сами...
- С кем бы стоило здесь встретиться? Я имею в виду старожилов?
- У меня такого рода надежных знакомых нет. А если бы и были, я все равно не сказал вам. Не сказал бы. И все. Каждый живет по-своему и для себя, и ничего с этим не поделаешь.
- Мне посоветовали увидеть вас, полагая, что вы можете помочь хоть какой-то информацией.
- Здесь совершилось преступление. Дважды. Первый раз при Гитлере, когда был создан концлагерь. Второй раз - после победы, когда кто-то взорвал и поджег "Виттекинд". Фамилия Этткинд вам ничего не говорит?
- Какой-то офицер из Лондона, занимавшийся контролем над нацистским имуществом. Нет?
- А что вы еще о нем знаете?
- Ничего.
- Никто ничего о нем не знает. И не думайте, что вам ответят правду в Лондоне, если вы решите его искать. Старики говорили, что он был человеком с особыми полномочиями; таинственным, с п е ц и а л ь н ы м человеком из "Центра"...
- Из британской разведки?
- Почему? Там есть организации посильней. Банки, например... Корпорации... Особенно те, которые связаны с калийным производством, с минеральными удобрениями, большой химией... Фамилия Йонсон вам что-либо говорит?
- Нет.
- Это ответственный сотрудник концерна "Кали-Зальц" в Касселе. "Виттекинд" была их шахтой... И сейчас им принадлежит... Попробуйте связаться с ним... И все...
Я поднялся по узкой лесной дороге, что повторяла извивы высокого, хорошо сохранившегося металлического забора. Тишина была окрест, ни единой живой души. Здания, стоявшие за оградой, - той же старой довоенной кладки - были ухожены, как и забор, однако следов жизни в них я не заметил...
И слышались мне колодки узников...
И чудились мне сухие шлепки выстрелов: ведь эсэсовцам разрешалось о т с т р е л и в а т ь заключенных, охотиться на них.
...Я вернулся в Фольприхаузен уже вечером.
В баре при дороге было сине от табачного дыма; табак был какой-то въедливый; осмотревшись толком, я заметил, что большинство посетителей сосали трубки-носогрейки или толстые сигары.
Присев за столик рядом с пожилым горняком (руки в черных точечках), спросил кружку пива.
Сосед пыхал трубочкой, делал маленькие, птичьи глотки из кружки (это было явной дисгармонией с его могучей фигурой, которая глыбою высилась над столом), изредка косил глазом на дверь, когда входил новый посетитель.
"Ему очень скучно, - подумал я, чтобы оправдать начало беседы (о проклятие врожденного комплекса застенчивости!). - Надо сказать ему прямо и открыто, в связи с чем я сюда приехал; поскольку ему скучно, он поддержит разговор".
- Вы ничего не читали по поводу Янтарной комнаты? - спросил я.
- А что это такое?
Я объяснил.
- Интересно, - сказал глыба-горняк и обернулся к соседнему столу, где сидели двое его коллег. - Идите-ка сюда, интересная история.
Двое пересели со своими пустыми кружками, заказали пива - каждый платил за себя - и приготовились слушать. Сосед-глыба передал им то, что ему только что рассказал я.
- А вы сами откуда? - спросил один из тех, кто пересел за наш столик.
- Из Москвы, - ответил я.
- Откуда?! - Изумление соседей было непередаваемым. - Из России?!
- Да.
- У меня отец был у вас в плену, - сказал Глыба. - Он хорошо вспоминал о вас. Говорил, что женщины давали им хлеб, а охранники - докурить сигарету.
- А здесь? - спросил я. - Как было здесь с нашими пленными?
Глыба ответил не сразу, а посопев:
- Я тогда был мальчишкой... А когда ты мальчишка, тогда повторяешь все, что говорят старшие... Взрослые всегда были правы в наши времена, это только сейчас дети хотят все понять сами.
- Волосатые дети, - уточнил второй. - Нигилисты, волосатые нигилисты.
- Эти длинноволосые и придумали легенды о здешнем концлагере, - сказал третий. - Не было здесь никаких лагерей, это все пропаганда.
- Нет, - не согласился Глыба, - какой-то лагерь для преступников, насильников, гомосексуалистов, женщин, которые спали с черномазыми, здесь и вправду был. Не оставлять же бандитов на свободе?!
- Кое-кто был бы рад держать их на свободе, - сказал третий, - чтоб они наводили террор...
- Это кто ж был бы рад террору? - спросил я.
Второй отхлебнул пива, ничего не ответив; третий посмотрел на Глыбу. Тот раскурил носогрейку, поинтересовался:
- А что вас здесь интересует?
- Меня интересует взрыв на шахте "Б" "Виттекинд".
- Какой взрыв? - удивился второй, слишком, впрочем, деланно, наигранно.
- Вы, наверное, приезжий, - сказал я. - Откуда вам знать, что здесь было тридцать пять лет назад...
- Здесь нет приезжих, - ответил второй. - У нас живут только местные, мы сюда турок не пускаем...
- Про это мог знать горный мастер доктор Форлинг, - задумчиво сказал третий. - Но он умер. Он рассказывал об этом взрыве моей бабушке, та это дело хорошо помнила...
Он поднялся, буркнул, что принесет сигарет из машины, быстро вышел из пивной.
- А до взрывов на "Виттекинд" много ящиков успели достать из штолен? спросил я, понимая, что говорю не то, не тем и не так, но уже не в силах изменить что-либо: игра в молчанку была бы очень жалка со стороны.
- Это вы обратитесь к англичанам, - ответил Глыба. - Они здесь тогда всем распоряжались. Ваши стояли в Саксонии, англичане - у нас... Нечего все камни в нас кидать...
Вернулся третий, бросил на стол пачку сигарет, подвинул мне мизинцем, заметил:
- А еще вроде бы жил такой доктор Фогель... Не слыхали? Он тоже мог про это знать...
- Фогель тоже умер, - ответил Глыба. - От рака горла.
- Зря вы к нам приехали, - сказал второй. - Раны бередите...
- Не заводись, Юрген, - сказал Глыба. - Пусть себе ездят...
...Когда я вышел из пивной, около моей машины прохаживались двое полицейских. Я отпер дверь, сел за руль. Полицейский поманил меня пальцем. Я продолжал сидеть за рулем. Тогда он подошел, козырнул, попросил аусвайс.
- А в чем дело?
- Вы неправильно запарковали машину. Предъявите все ваши документы, пожалуйста...
Парень был молод, и в лице его был холод и открытая неприязнь.
"Третий успел позвонить, - понял я. - Он вызвал полицию, этот бдительный мужик, который называл фамилии мертвых свидетелей".
Полицейский переписал мои данные, козырнул, протянул квитанцию на оплату штрафа в двадцать марок за нарушение правил парковки, пожелал хорошего пути по горной дороге и отошел к своему коллеге, который теперь уже сидел за рулем полицейского "опеля", наблюдая за происходившим со стороны.
3
...Вообще-то я заинтересовался работой здешней полиции, после того как посетил ряд судебных процессов против торговцев наркотиками в Гамбурге.
Вскоре я отправил письма одинакового содержания двум руководителям ведущих криминалистических журналов ФРГ, определяющих всю работу по воспитанию кадров полиции.
Фамилии докторов юриспруденции, к которым я обратился, таковы: господин Венцки и господин Венер.
Текст выглядел гак:
"Господин доктор...
Я прошу Вас высказать свое мнение о сути и причинах наркомании, широко распространенной сейчас в Федеративной Республике.
Меня интересуют все аспекты этой проблемы, как социальные, так и криминальные.
Выскажите, пожалуйста, свое мнение о возможности связи между террористами, ультралевыми и праворадикальными элементами с торговцами наркотиками.
Заранее благодарен за ответ
Семенов".
Ответа, однако, я не получил ни от господина доктора Венцки, ни от господина Венера, что меня удивило: "орднунг мус зайн" - "порядок превыше всего", даже если со мной не хотят встречаться, ответят все непременно. А тут - молчание...
Я бы - в текучке дел и круговерти событий - не очень думал об этом странном обстоятельстве, но, работая в архивах, я нет-нет да наталкивался на документы, связанные с деятельностью неких господ Венцки и Венера, служивших при Гитлере в секретной полиции.
Особенно меня заинтересовали следующие:
Берлин, 10 июля 1940 г.
Характеристика комиссара криминальной полиции Венера
Комиссар криминальной полиции Венер является надежным, преданным и очень добросовестным чиновником.
Он обладает безупречным характером, надежен в служебном и моральном плане. Имеет хорошие организаторские способности, является осмотрительным, настойчивым и образцовым руководителем. Во всех отношениях дисциплинирован и скромен, самостоятелен, целенаправлен.
Особое усердие проявил при расследовании польских преступлений против фольксдойчен, где он показал свое умение руководить своими подчиненными и нацеливать их на выполнение больших задач. Является примером в политическом и спортивном отношениях. Примерный товарищ, деловит.
По своей сущности обладает твердым характером, является надежным и очень способным руководителем.
Следующий документ:
Берлин, 15 августа 1941 г.
Относительно: подготовки тайной полиции и СД для применения в колониях.
Комиссар криминальной полиции Бернхард Венер родился 15.12.09 г. в Гере. От главного имперского управления безопасности прошел обучение с 1.9.40 г. по 15.10.40 г.: курс подготовки по работе в колониях в школе тайной полиции в Берлине-Шарлоттенбурге и с 18.11.40 г. по 15.12.40 г. курс подготовки в итальянской школе колониальной полиции в Тиволи под Римом.
На основании этой подготовки он предназначен для применения в тайной полиции и СД в колониях.
Циндель,
старший ассистент криминальной полиции.
Я не очень-то поверил своим глазам: неужели тот самый гестаповец Венер стал "теоретиком законности" в демократической стране?! Вот что свидетельствуют представители западногерманской прессы - ее вполне респектабельных органов:
- Когда в 1955 году полицейского Бердта Фишера сняли с поста начальника "лагеря для беженцев" в Ульме, он обратился в суд с жалобой на местные власти. После того как об этом судебном процессе написали газеты, один из читателей узнал в Фишере бывшего оберфюрера СС и полицай-директора Мемеля, одного из виновников убийства 5186 литовских евреев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52