отнюдь не все поддерживали и поддерживают саму идею нашей работы.
- Ах, мужчины всегда правы, - улыбнулась фрау Штайн, - заклевали бедную женщину. Но самое начало работы Георга я все-таки должна отнести к концу сороковых годов, когда он узнал о клятве его отца и сестры: "Сделать все, чтобы награбленное нацистами было возвращено законным владельцам". А для этого надо было иметь хоть какую-то материальную базу. И Георг начал работать на ферме моего отца - как обычный крестьянин. И он работал так до конца шестидесятых годов, когда мы смогли собрать денег, чтобы начать наш поиск.
- Верно, - согласился Штайн. - Но формальным толчком к моей работе послужила маленькая заметка, опубликованная в "Цайт", о том, что поиски Янтарной комнаты продолжаются. Я отправился в Гамбург, к знакомому адвокату, и тот свел меня с графиней Дёнхоф. Я рассказал ей о клятве моих отца и сестры. Она пообещала свою помощь и, надо сказать, ни разу не отступила от данного слова. И тогда мы с Элизабет начали.
- Ах, Георг, - сказана фрау Штайн, - ну при чем здесь я?! Ты начал, не надо скромничать - начал ты!
- Дорогая Элизабет, я благодарен за столь щедрую оценку моего труда, но без тебя поиск не продвинулся бы ни на дюйм! Все в этом мире зависит от подруги, которая рядом: либо это единомышленник, уверенный в тебе и правоте твоего дела, либо комплексующий, мятущийся человек, не понимающий тебя, больше обеспокоенный реакцией окружающих на себя, чем твоим делом. В первом случае ты победитель, чем бы ни кончилась схватка, ибо двое - это двое, это один плюс один, то есть м н о ж е с т в о; во втором случае нужны нечеловеческие усилия, чтобы продолжать дело; с г о р а н и е невероятно быстро, грядет усталость, отчаяние. Словом, если бы не ты со мною рядом - во всем и всегда, - я бы отступил: при нацистах меня сломали в первый раз, и потребовалось пятнадцать лет, чтобы, как писал Чехов, вытравить из себя раба, а второй раз подняться не дано никому. Воистину, история повторяется дважды: первый - трагедия, второй фарс. Словом, сначала я поработал в архиве журнала "Цайт" и остановился на крохотной, набранной петитом заметке о том, что в библиотеке университета в Геттингене обнаружены "некие" балтийско-ганзейские архивы. Путного ответа на вопрос, какие это архивы, я получить не смог, мне лишь намекнули, что связаны они с Пруссией. Поиски п о д х о д о в к "прусско-балтийской" проблематике привели меня в Западный Берлин: там существует вновь созданный "архив прусской культуры". Я погрузился в изучение материалов, благо было рекомендательное письмо из Гамбурга, и обнаружил, что в Геттингене, в так называемых "балтийских архивах", хранятся какие-то документы из советских городов Тарту, Таллина, Новгорода и Смоленска, - всего восемнадцать тысяч дел! Я запросил власти: действительно ли часть русских архивов находится у нас?
Мне ответили, что русские архивы в описях не значатся. Тогда я купил в архиве США тридцать тысяч копий документов о рейхсминистре Розенберге. Исследование этих документов доказало: архив из Смоленска, представляющий огромную историческую ценность, был вывезен Розенбергом. Работая в Геттингене, я встретил друга моего отца, кенигсбергского архивариуса Форстройтера. Он помог отснять четыре тысячи дел из другого русского архива. Это уже доказательство. Это был, как ни странно, первый реальный подступ к тайне Янтарной комнаты.
- Вы обнаружили следы в этих архивах?
- Нет. Но ведь сначала надо заявить себя. Это у нас приложимо к любому делу. Я заявил себя, обнаружив архивы, которые до той поры прятали. Мне приходилось к р а с т ь с я к тем документам; я поначалу говорил архивариусам, что увлечен темой средневековых уголовников; только такая наивная хитрость открыла мне дела одиннадцатого - восемнадцатого веков, в том числе в архивах ганзейских городов. Ко мне привыкли, работать стало спокойнее, и я начал искать не только "уголовные дела" из вывезенных Розенбергом архивов, но и такие, например, бесценные вещи, как грамоты об основании городов, документы из Нарвы, и не только оттуда; главной удачей была находка гитлеровских документов о том, куда были вывезены ценности Псково-Печорского монастыря.
- Георгу очень помогли средневековые уголовники, - вздохнула фрау Штайн, они стати нашими добрыми сообщниками.
- В моей работе важно уметь ждать, - улыбнулся Штайн. - Не все уголовники еще исчезли... Я не сразу сообщил о своей находке. Зафиксировав найденные документы, я написал федеральному министру, попросив дать информацию о Янтарной комнате. Мне ответили, что такого рода документами министр не располагает и никаких архивных дел ни из Кенигсберга, ни из других русских городов в архивах ФРГ не значится. Лишь после этого я организовал передачу ценностей Псково-Печорского монастыря в СССР. Редакции ряда наших журналов дали материалы: "Штайн делает благородное дело, он смывает с немцев грязь Розенберга".
- А через несколько недель после этого из архива города Фрайбурга Георг получил письмо: "Мы готовы помочь вам в поисках Янтарной комнаты", - добавила фрау Штайн.
...К тому времени Георг Штайн имел уже в своем архиве немало материалов, связанных с Янтарной комнатой. Он прослеживал день за днем судьбу этого бесценного произведения искусства. Постепенно в его голове складывалась версия.
...Итак, в ноябре 1942 года Янтарная комната была доставлена грабителями в Кенигсберг. Архивариус Форстройтер помог Штайну получить памятку кенигсбергского архитектора Хенкенсифкена, в которой было сказано, что вплоть до февраля 1944 года Янтарная комната хранилась в юго-восточном флигеле замка, на третьем этаже. В феврале 1944 года случился пожар в залах, где была развернута выставка вермахта: пламя бушевало чуть не всю ночь. После этого Янтарную комнату поместили в подвал, начали готовить к эвакуации; там она хранилась вплоть до самого сильного налета союзников, до 30 августа 1944 года.
- Но она могла погибнуть во время этого налета? - спросил я.
- Нет, - убежденно ответил Штайн. - Существуют два очевидца. Первый архитектор Хенкенсифкен, который отвечал за ремонт замка после бомбежки: он показал под присягой, что видел Янтарную комнату в подвале после налета; второй человек - профессор Герхард Штраус, он живет ныне в ГДР. Единственное, что погибло, - так это зеркала Янтарной комнаты, все остальное цело. Из разрушенного замка Янтарную комнату передислоцировали в подвал церкви Нойросгернекирхе, а уже оттуда ее мученический путь лежал в третий рейх.
- Как вывезли комнату? Кто? Когда? - спросил я.
- Я же говорю - моя работа тренирует выдержку, надо уметь ждать. Поэтому я переброшусь к своей поездке в Советский Союз, когда был приглашен для передачи открытых мною ценностей русским. Работники музея в Пушкине дали совет. "В Кенигсберг, - сказали они, - вывезена не только Янтарная комната; люди Розенберга вывезли бриллианты, изделия из золота, жемчуга, много живописи, коллекции фарфора. Часть этих предметов, как мы слыхали, мелькнула потом в Швейцарии. Это - один путь поиска. Второй путь связан с коллекциями янтаря, хранившимися в Кенигсбергском университете. Если где-либо появится след этих коллекций - значит, поиск надо продолжать таким образом, чтобы выяснить, кто и когда переправил этот янтарь в рейх".
...И снова начались поиски. В архивах ФРГ Штайн сумел выяснить, что во время бомбежек ящики с коллекциями изделий из янтаря, принадлежащие университету, были спрятаны в том же подвале там же, где хранилась наша "комната". На этом след обрывался. Куда они исчезли, кто их потом вывез, неизвестно. Волна публикаций в прессе кончалась, наступила тишина, а потом в некоторых газетах раздались хорошо сработанные голоса: "Он же фантазер, этот Штайн, один раз ему повезло с ценностями Пскова, но это, видимо, его первая и последняя удача".
...Пять лет назад в Геттингене было закончено строительство нового здания геологического факультета. Когда студенты начали перебираться туда, они перетащили и покрытые пылью ящики, хранившиеся среди прочей рухляди в подвалах старого университета. Ящики были грязные, тяжелые, перетаскивали их с трудом, а когда вскрыли, то там оказалась коллекция янтаря.
Вызвали Штайна. Он тщательно изучил экспонаты и дал заключение, что все эти изделия принадлежали Кенигсбергскому университету.
Потом нашлись еще две янтарные коллекции - тоже из Кенигсберга. Следовательно, по всем законам логики, и Янтарная комната была вывезена из того же самого подвала в Кенигсберге, где хранились эти коллекции университета.
- Когда я стал пристально исследовать историю эвакуации коллекций из Кенигсберга, выяснилась примечательная подробность: в Геттингене работал профессор фон Андрэ, одинокий старик, который порой даже ночевал в аудиториях. Правда, мне понадобилось время, чтобы доказать: этот "несчастный" профессор раньше жил в Кенигсберге, имел там виллу, был деканом факультета Кенигсбергского университета, но при этом состоял в СС, имея ранг полковника, то есть штандартенфюрера, истинный "старый борец", убежденный нацист!
Он-то и оказался летом 1945 года в английской зоне оккупации Германии, в Нижней Саксонии, неподалеку от Геттингена - там, где расположена соляная шахта "Б" "Виттекинд", возле Фольприхаузена. Именно в этой шахте начиная с 1938 года были размещены тайные склады боеприпасов германского вермахта. Затем, когда налеты союзников усилились, был получен приказ эвакуировать в эту и другие шахты наиболее ценные университетские библиотеки и архивы. Сюда, например, были перевезены почти все книги из Геттингена. А начиная с 1944 года нацисты стали свозить сюда ценности, награбленные в Советском Союзе.
- Существует документ, подписанный неким эсэсовцем 15 января 1945 года. Текст звучит так: "Акция, связанная с Янтарным кабинетом, завершена. Объект депонирован в "В. Ш.". А иначе, как "Виттекинд шахт", эти две буквы не расшифровать...
- Не слишком ли категорично? Можно ведь подставить и другие слова, нет?
Действительно, министр "восточных территории" рейхсляйтер Розенберг создал специальный "айнзацштаб" для вывоза ценностей из оккупированных государств Европы, засекретив, а временами и закодировав наиболее ценную информацию.
В "айнзацштабе Розенберга" работало 350 экспертов по искусству, библиотекари, архивариусы; "эксперты" носили форму вермахта и подчинялись генералу Герхарду Утикалю, фанатичному национал-социалисту: в апреле 1944 года, за тринадцать месяцев до краха, он составил докладную записку, в которой наметил "вывоз в рейх картин, библиотек и архивов Великобритании после того, как вторжение на остров закончится неминуемой победой Германии".
Именно этот-то "айнзацштаб" и занимался грабежом наших культурных ценностей. Говорят, что лишь одно из подразделений этого штаба хауптарбайтгруппе "Митте", дислоцировавшееся в 1944 году в Минске, вывезло 4 миллиона советских книг!
Один из ближайших сотрудников Розенберга, "старый борец" Арно Шикеданц, разработал план организации тайников для награбленных ценностей - "объекты торга" надо было надежно укрыть, дав "ключ" к сокровищам лишь узкому кругу "посвященных".
В апреле сорок пятого Шикеданц застрелился.
Тайна ушла вместе с ним.
- Согласны включиться в поиск? - спросил Штайн, откинувшись на спинку кресла. - Если "да", то я подробно остановлюсь на целом ряде пунктов, где требуется срочная помощь. Если "нет", то допьем кофе и расстанемся по-приятельски.
- Да.
- Что ж, хорошо. Но вы должны отдать себе отчет, что мною периодически интересуется тайная полиция, хотя я не предпринимал ни одного противозаконного шага.
- Каждое действие Георга соответствует нормам конституции, - добавила фрау Штайн, - мы очень следим за тем, чтобы не подставиться под удар недоброжелателей.
Фрау Штайн отошла к стене, включила приемник, нашла станцию, которая передавала музыку; супруги переглянулись. Штайн благодарно улыбнулся жене, подвинулся ближе ко мне, продолжил:
- Далее... В результате тех поисков, когда я выяснил, где находятся материалы Смоленского архива, мне попались документы о том, что часть ящиков с русской живописью, вывезенной из картинных галерей Харькова и Киева, хранилась во Франконии, в замке Кольмберг, который принадлежал бывшему послу Германии Фореджу, а потом был продан его сыном Эрлом некоему Унбехавену, из гестапо. Бургомистр района, где расположен этот замок, господин фон Мош, хоть состоит в христианско-демократической партии и казалось бы, должен считаться правым, на самом деле осуществлял аресты гитлеровцев после войны, проводил денацификацию и, noзнакомившись со мною, когда я решил отправиться в Кольмберг для переговоров с Унбехавеном, сказал: "Снимаю шляпу перед человеком, который рискнул продолжать борьбу против этих мерзавцев" Узнав, что я намерен переночевать в замке, превращенном ныне Унбехавеном в гостиницу и музей восточной культуры, фон Мош пытался отговаривать меня: "Слишком рискованное дело, там - нацисты". Я стоял на своем, ибо, по документам Розенберга, в Кольмберг было привезено много русских картин. Разговор с Унбехавеном дал мало, но что-то дал, ибо я показал ему письмо от Штрауса, да-да, Франца Йозефа Штрауса, я - это тоже моя хитрость - послал ему запрос о культуре, и тот ответил мне, поскольку я рассчитал время - начиналась предвыборная кампания, а в эти месяцы надо быть демократичным и бороться за каждый голос, а имя Штрауса у людей старшего поколения в Баварии и Франконии пользуется огромной популярностью, оно словно бы гипнотизирует собеседников. Именно это и случилось с Унбехавеном: он передал мне для ознакомления ряд описей картин, которые были в замке во время войны. Утром фон Мош прислал в Кольмберг полицию - боялся за мою жизнь. С тех пор туда мне путь заказан. А в замок надо съездить, посмотреть музей, поговорить с людьми в округе, собрать возможно больше информации. Готовы? Но, понятно, не как русский: Унбехавен просто-напросто не станет говорить с вами.
- По-английски он понимает?
- Да. Там расквартировано несколько американских дивизий...
- Он понимает английский очень хорошо, - заметила фрау Штайн.
- Будьте осторожны, - сказал Штайн. - Я не путаю вас, я предупреждаю. Надо, чтобы Форедж-сын пока что дремал. Он очень силен. А его дядя, Адальберт, был сотрудником рейхсминистра Розенберга и лично составлял описи картин, похищенных в России.
- Вам не поздно отказаться, господин Семенов, - изучающе разглядывая меня, тихо сказала фрау Штайн.
- Поздно, - отозвался Штайн. - Я вижу по его лицу, что поздно.
...А снег все валил и валил; мы со Штайном долго разгребали лопатами гору, пока наконец не появилась крыша "форда". Я сел в машину, и тронулся в обратный путь, и просидел за рулем девятнадцать часов, проехав за это время по широченной автостраде не более ста миль; заносы чудовищны; заторы на десятки километров; царствовала анархия - рычали грузовики, обдавая "легковушки" черной грязью, сшибая им крылья, царапая дверцы, - прав тот, кто сильней. Этот мучительный путь по автостраде, где можно развивать неограниченную скорость, ибо она шестирядна, - ни одной выбоины, асфальт шершав и надежен, - я столкнулся воочию с практикой жизни с позиции силы, и подумалось мне, что в экстремальной ситуации, будь то энергокризис, наводнение или лесной пожар, здесь вполне могут раскрыться шлюзы анархии.
...Этот, седьмой по счету, затор оказался нескончаемо долгим; стоявшие впереди водители выключили моторы и дальний свет; я достал из портфеля часть документов, переданных мне Штайном, и начал листать их; натолкнулся на описи похищенных у нас ценностей.
Когда я углубился в чтение, мне стало очень холодно, и не потому что замерз - в машине работала хорошая печка, - холодно стало от ужаса, оттого что я впервые воочию увидел р а з м а х грабежа.
Приведу лишь малую часть описей:
"Икона. Святая Мария. Новгород, начало 15 века, 96 см на 60; Икона. Святая Мария, Московско-Строгановская школа, 16 век; Икона. Греческая школа (не Грека ли?), конец 15 века".
Эти и тысячи других бесценных произведений русского искусства п р о н у м е р о в а н ы собственноручно Адальбертом Фореджем; 1402, 1938, 1385, 1939, 14191... А есть в описях и такие номера, как Р1-8-373; то есть, коли вдуматься, размах грабежа делается воистину невероятным! Шутка ли сказать, с т о т ы с я ч н ы е цифры!
А потом я уже не смог смотреть на цифры, я следил лишь за фамилиями: "Клод М., портрет Татьяны, из "Евг. Онегина"; Маковский, "Портрет молодого крестьянина"; Тропинин, Ге, Поленов, К. Брюллов, Мясоедов, Боровиковский, Ф. Бруни, Васнецов, "Вид на старый Киев", 48x70; Куинджи, "Степь", Крамской, "Портрет художника Н. Ге", Маковский, Кипренский, Айвазовский, К. Аргунов, Репин И., "Портрет Христа", 95x71 (этой картине нашего гения был присвоен номер У-702), Рокотов, Иванов, Лагорио, Неверов..."
...Такого рода описи похищенного составляют многие десятки страниц!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
- Ах, мужчины всегда правы, - улыбнулась фрау Штайн, - заклевали бедную женщину. Но самое начало работы Георга я все-таки должна отнести к концу сороковых годов, когда он узнал о клятве его отца и сестры: "Сделать все, чтобы награбленное нацистами было возвращено законным владельцам". А для этого надо было иметь хоть какую-то материальную базу. И Георг начал работать на ферме моего отца - как обычный крестьянин. И он работал так до конца шестидесятых годов, когда мы смогли собрать денег, чтобы начать наш поиск.
- Верно, - согласился Штайн. - Но формальным толчком к моей работе послужила маленькая заметка, опубликованная в "Цайт", о том, что поиски Янтарной комнаты продолжаются. Я отправился в Гамбург, к знакомому адвокату, и тот свел меня с графиней Дёнхоф. Я рассказал ей о клятве моих отца и сестры. Она пообещала свою помощь и, надо сказать, ни разу не отступила от данного слова. И тогда мы с Элизабет начали.
- Ах, Георг, - сказана фрау Штайн, - ну при чем здесь я?! Ты начал, не надо скромничать - начал ты!
- Дорогая Элизабет, я благодарен за столь щедрую оценку моего труда, но без тебя поиск не продвинулся бы ни на дюйм! Все в этом мире зависит от подруги, которая рядом: либо это единомышленник, уверенный в тебе и правоте твоего дела, либо комплексующий, мятущийся человек, не понимающий тебя, больше обеспокоенный реакцией окружающих на себя, чем твоим делом. В первом случае ты победитель, чем бы ни кончилась схватка, ибо двое - это двое, это один плюс один, то есть м н о ж е с т в о; во втором случае нужны нечеловеческие усилия, чтобы продолжать дело; с г о р а н и е невероятно быстро, грядет усталость, отчаяние. Словом, если бы не ты со мною рядом - во всем и всегда, - я бы отступил: при нацистах меня сломали в первый раз, и потребовалось пятнадцать лет, чтобы, как писал Чехов, вытравить из себя раба, а второй раз подняться не дано никому. Воистину, история повторяется дважды: первый - трагедия, второй фарс. Словом, сначала я поработал в архиве журнала "Цайт" и остановился на крохотной, набранной петитом заметке о том, что в библиотеке университета в Геттингене обнаружены "некие" балтийско-ганзейские архивы. Путного ответа на вопрос, какие это архивы, я получить не смог, мне лишь намекнули, что связаны они с Пруссией. Поиски п о д х о д о в к "прусско-балтийской" проблематике привели меня в Западный Берлин: там существует вновь созданный "архив прусской культуры". Я погрузился в изучение материалов, благо было рекомендательное письмо из Гамбурга, и обнаружил, что в Геттингене, в так называемых "балтийских архивах", хранятся какие-то документы из советских городов Тарту, Таллина, Новгорода и Смоленска, - всего восемнадцать тысяч дел! Я запросил власти: действительно ли часть русских архивов находится у нас?
Мне ответили, что русские архивы в описях не значатся. Тогда я купил в архиве США тридцать тысяч копий документов о рейхсминистре Розенберге. Исследование этих документов доказало: архив из Смоленска, представляющий огромную историческую ценность, был вывезен Розенбергом. Работая в Геттингене, я встретил друга моего отца, кенигсбергского архивариуса Форстройтера. Он помог отснять четыре тысячи дел из другого русского архива. Это уже доказательство. Это был, как ни странно, первый реальный подступ к тайне Янтарной комнаты.
- Вы обнаружили следы в этих архивах?
- Нет. Но ведь сначала надо заявить себя. Это у нас приложимо к любому делу. Я заявил себя, обнаружив архивы, которые до той поры прятали. Мне приходилось к р а с т ь с я к тем документам; я поначалу говорил архивариусам, что увлечен темой средневековых уголовников; только такая наивная хитрость открыла мне дела одиннадцатого - восемнадцатого веков, в том числе в архивах ганзейских городов. Ко мне привыкли, работать стало спокойнее, и я начал искать не только "уголовные дела" из вывезенных Розенбергом архивов, но и такие, например, бесценные вещи, как грамоты об основании городов, документы из Нарвы, и не только оттуда; главной удачей была находка гитлеровских документов о том, куда были вывезены ценности Псково-Печорского монастыря.
- Георгу очень помогли средневековые уголовники, - вздохнула фрау Штайн, они стати нашими добрыми сообщниками.
- В моей работе важно уметь ждать, - улыбнулся Штайн. - Не все уголовники еще исчезли... Я не сразу сообщил о своей находке. Зафиксировав найденные документы, я написал федеральному министру, попросив дать информацию о Янтарной комнате. Мне ответили, что такого рода документами министр не располагает и никаких архивных дел ни из Кенигсберга, ни из других русских городов в архивах ФРГ не значится. Лишь после этого я организовал передачу ценностей Псково-Печорского монастыря в СССР. Редакции ряда наших журналов дали материалы: "Штайн делает благородное дело, он смывает с немцев грязь Розенберга".
- А через несколько недель после этого из архива города Фрайбурга Георг получил письмо: "Мы готовы помочь вам в поисках Янтарной комнаты", - добавила фрау Штайн.
...К тому времени Георг Штайн имел уже в своем архиве немало материалов, связанных с Янтарной комнатой. Он прослеживал день за днем судьбу этого бесценного произведения искусства. Постепенно в его голове складывалась версия.
...Итак, в ноябре 1942 года Янтарная комната была доставлена грабителями в Кенигсберг. Архивариус Форстройтер помог Штайну получить памятку кенигсбергского архитектора Хенкенсифкена, в которой было сказано, что вплоть до февраля 1944 года Янтарная комната хранилась в юго-восточном флигеле замка, на третьем этаже. В феврале 1944 года случился пожар в залах, где была развернута выставка вермахта: пламя бушевало чуть не всю ночь. После этого Янтарную комнату поместили в подвал, начали готовить к эвакуации; там она хранилась вплоть до самого сильного налета союзников, до 30 августа 1944 года.
- Но она могла погибнуть во время этого налета? - спросил я.
- Нет, - убежденно ответил Штайн. - Существуют два очевидца. Первый архитектор Хенкенсифкен, который отвечал за ремонт замка после бомбежки: он показал под присягой, что видел Янтарную комнату в подвале после налета; второй человек - профессор Герхард Штраус, он живет ныне в ГДР. Единственное, что погибло, - так это зеркала Янтарной комнаты, все остальное цело. Из разрушенного замка Янтарную комнату передислоцировали в подвал церкви Нойросгернекирхе, а уже оттуда ее мученический путь лежал в третий рейх.
- Как вывезли комнату? Кто? Когда? - спросил я.
- Я же говорю - моя работа тренирует выдержку, надо уметь ждать. Поэтому я переброшусь к своей поездке в Советский Союз, когда был приглашен для передачи открытых мною ценностей русским. Работники музея в Пушкине дали совет. "В Кенигсберг, - сказали они, - вывезена не только Янтарная комната; люди Розенберга вывезли бриллианты, изделия из золота, жемчуга, много живописи, коллекции фарфора. Часть этих предметов, как мы слыхали, мелькнула потом в Швейцарии. Это - один путь поиска. Второй путь связан с коллекциями янтаря, хранившимися в Кенигсбергском университете. Если где-либо появится след этих коллекций - значит, поиск надо продолжать таким образом, чтобы выяснить, кто и когда переправил этот янтарь в рейх".
...И снова начались поиски. В архивах ФРГ Штайн сумел выяснить, что во время бомбежек ящики с коллекциями изделий из янтаря, принадлежащие университету, были спрятаны в том же подвале там же, где хранилась наша "комната". На этом след обрывался. Куда они исчезли, кто их потом вывез, неизвестно. Волна публикаций в прессе кончалась, наступила тишина, а потом в некоторых газетах раздались хорошо сработанные голоса: "Он же фантазер, этот Штайн, один раз ему повезло с ценностями Пскова, но это, видимо, его первая и последняя удача".
...Пять лет назад в Геттингене было закончено строительство нового здания геологического факультета. Когда студенты начали перебираться туда, они перетащили и покрытые пылью ящики, хранившиеся среди прочей рухляди в подвалах старого университета. Ящики были грязные, тяжелые, перетаскивали их с трудом, а когда вскрыли, то там оказалась коллекция янтаря.
Вызвали Штайна. Он тщательно изучил экспонаты и дал заключение, что все эти изделия принадлежали Кенигсбергскому университету.
Потом нашлись еще две янтарные коллекции - тоже из Кенигсберга. Следовательно, по всем законам логики, и Янтарная комната была вывезена из того же самого подвала в Кенигсберге, где хранились эти коллекции университета.
- Когда я стал пристально исследовать историю эвакуации коллекций из Кенигсберга, выяснилась примечательная подробность: в Геттингене работал профессор фон Андрэ, одинокий старик, который порой даже ночевал в аудиториях. Правда, мне понадобилось время, чтобы доказать: этот "несчастный" профессор раньше жил в Кенигсберге, имел там виллу, был деканом факультета Кенигсбергского университета, но при этом состоял в СС, имея ранг полковника, то есть штандартенфюрера, истинный "старый борец", убежденный нацист!
Он-то и оказался летом 1945 года в английской зоне оккупации Германии, в Нижней Саксонии, неподалеку от Геттингена - там, где расположена соляная шахта "Б" "Виттекинд", возле Фольприхаузена. Именно в этой шахте начиная с 1938 года были размещены тайные склады боеприпасов германского вермахта. Затем, когда налеты союзников усилились, был получен приказ эвакуировать в эту и другие шахты наиболее ценные университетские библиотеки и архивы. Сюда, например, были перевезены почти все книги из Геттингена. А начиная с 1944 года нацисты стали свозить сюда ценности, награбленные в Советском Союзе.
- Существует документ, подписанный неким эсэсовцем 15 января 1945 года. Текст звучит так: "Акция, связанная с Янтарным кабинетом, завершена. Объект депонирован в "В. Ш.". А иначе, как "Виттекинд шахт", эти две буквы не расшифровать...
- Не слишком ли категорично? Можно ведь подставить и другие слова, нет?
Действительно, министр "восточных территории" рейхсляйтер Розенберг создал специальный "айнзацштаб" для вывоза ценностей из оккупированных государств Европы, засекретив, а временами и закодировав наиболее ценную информацию.
В "айнзацштабе Розенберга" работало 350 экспертов по искусству, библиотекари, архивариусы; "эксперты" носили форму вермахта и подчинялись генералу Герхарду Утикалю, фанатичному национал-социалисту: в апреле 1944 года, за тринадцать месяцев до краха, он составил докладную записку, в которой наметил "вывоз в рейх картин, библиотек и архивов Великобритании после того, как вторжение на остров закончится неминуемой победой Германии".
Именно этот-то "айнзацштаб" и занимался грабежом наших культурных ценностей. Говорят, что лишь одно из подразделений этого штаба хауптарбайтгруппе "Митте", дислоцировавшееся в 1944 году в Минске, вывезло 4 миллиона советских книг!
Один из ближайших сотрудников Розенберга, "старый борец" Арно Шикеданц, разработал план организации тайников для награбленных ценностей - "объекты торга" надо было надежно укрыть, дав "ключ" к сокровищам лишь узкому кругу "посвященных".
В апреле сорок пятого Шикеданц застрелился.
Тайна ушла вместе с ним.
- Согласны включиться в поиск? - спросил Штайн, откинувшись на спинку кресла. - Если "да", то я подробно остановлюсь на целом ряде пунктов, где требуется срочная помощь. Если "нет", то допьем кофе и расстанемся по-приятельски.
- Да.
- Что ж, хорошо. Но вы должны отдать себе отчет, что мною периодически интересуется тайная полиция, хотя я не предпринимал ни одного противозаконного шага.
- Каждое действие Георга соответствует нормам конституции, - добавила фрау Штайн, - мы очень следим за тем, чтобы не подставиться под удар недоброжелателей.
Фрау Штайн отошла к стене, включила приемник, нашла станцию, которая передавала музыку; супруги переглянулись. Штайн благодарно улыбнулся жене, подвинулся ближе ко мне, продолжил:
- Далее... В результате тех поисков, когда я выяснил, где находятся материалы Смоленского архива, мне попались документы о том, что часть ящиков с русской живописью, вывезенной из картинных галерей Харькова и Киева, хранилась во Франконии, в замке Кольмберг, который принадлежал бывшему послу Германии Фореджу, а потом был продан его сыном Эрлом некоему Унбехавену, из гестапо. Бургомистр района, где расположен этот замок, господин фон Мош, хоть состоит в христианско-демократической партии и казалось бы, должен считаться правым, на самом деле осуществлял аресты гитлеровцев после войны, проводил денацификацию и, noзнакомившись со мною, когда я решил отправиться в Кольмберг для переговоров с Унбехавеном, сказал: "Снимаю шляпу перед человеком, который рискнул продолжать борьбу против этих мерзавцев" Узнав, что я намерен переночевать в замке, превращенном ныне Унбехавеном в гостиницу и музей восточной культуры, фон Мош пытался отговаривать меня: "Слишком рискованное дело, там - нацисты". Я стоял на своем, ибо, по документам Розенберга, в Кольмберг было привезено много русских картин. Разговор с Унбехавеном дал мало, но что-то дал, ибо я показал ему письмо от Штрауса, да-да, Франца Йозефа Штрауса, я - это тоже моя хитрость - послал ему запрос о культуре, и тот ответил мне, поскольку я рассчитал время - начиналась предвыборная кампания, а в эти месяцы надо быть демократичным и бороться за каждый голос, а имя Штрауса у людей старшего поколения в Баварии и Франконии пользуется огромной популярностью, оно словно бы гипнотизирует собеседников. Именно это и случилось с Унбехавеном: он передал мне для ознакомления ряд описей картин, которые были в замке во время войны. Утром фон Мош прислал в Кольмберг полицию - боялся за мою жизнь. С тех пор туда мне путь заказан. А в замок надо съездить, посмотреть музей, поговорить с людьми в округе, собрать возможно больше информации. Готовы? Но, понятно, не как русский: Унбехавен просто-напросто не станет говорить с вами.
- По-английски он понимает?
- Да. Там расквартировано несколько американских дивизий...
- Он понимает английский очень хорошо, - заметила фрау Штайн.
- Будьте осторожны, - сказал Штайн. - Я не путаю вас, я предупреждаю. Надо, чтобы Форедж-сын пока что дремал. Он очень силен. А его дядя, Адальберт, был сотрудником рейхсминистра Розенберга и лично составлял описи картин, похищенных в России.
- Вам не поздно отказаться, господин Семенов, - изучающе разглядывая меня, тихо сказала фрау Штайн.
- Поздно, - отозвался Штайн. - Я вижу по его лицу, что поздно.
...А снег все валил и валил; мы со Штайном долго разгребали лопатами гору, пока наконец не появилась крыша "форда". Я сел в машину, и тронулся в обратный путь, и просидел за рулем девятнадцать часов, проехав за это время по широченной автостраде не более ста миль; заносы чудовищны; заторы на десятки километров; царствовала анархия - рычали грузовики, обдавая "легковушки" черной грязью, сшибая им крылья, царапая дверцы, - прав тот, кто сильней. Этот мучительный путь по автостраде, где можно развивать неограниченную скорость, ибо она шестирядна, - ни одной выбоины, асфальт шершав и надежен, - я столкнулся воочию с практикой жизни с позиции силы, и подумалось мне, что в экстремальной ситуации, будь то энергокризис, наводнение или лесной пожар, здесь вполне могут раскрыться шлюзы анархии.
...Этот, седьмой по счету, затор оказался нескончаемо долгим; стоявшие впереди водители выключили моторы и дальний свет; я достал из портфеля часть документов, переданных мне Штайном, и начал листать их; натолкнулся на описи похищенных у нас ценностей.
Когда я углубился в чтение, мне стало очень холодно, и не потому что замерз - в машине работала хорошая печка, - холодно стало от ужаса, оттого что я впервые воочию увидел р а з м а х грабежа.
Приведу лишь малую часть описей:
"Икона. Святая Мария. Новгород, начало 15 века, 96 см на 60; Икона. Святая Мария, Московско-Строгановская школа, 16 век; Икона. Греческая школа (не Грека ли?), конец 15 века".
Эти и тысячи других бесценных произведений русского искусства п р о н у м е р о в а н ы собственноручно Адальбертом Фореджем; 1402, 1938, 1385, 1939, 14191... А есть в описях и такие номера, как Р1-8-373; то есть, коли вдуматься, размах грабежа делается воистину невероятным! Шутка ли сказать, с т о т ы с я ч н ы е цифры!
А потом я уже не смог смотреть на цифры, я следил лишь за фамилиями: "Клод М., портрет Татьяны, из "Евг. Онегина"; Маковский, "Портрет молодого крестьянина"; Тропинин, Ге, Поленов, К. Брюллов, Мясоедов, Боровиковский, Ф. Бруни, Васнецов, "Вид на старый Киев", 48x70; Куинджи, "Степь", Крамской, "Портрет художника Н. Ге", Маковский, Кипренский, Айвазовский, К. Аргунов, Репин И., "Портрет Христа", 95x71 (этой картине нашего гения был присвоен номер У-702), Рокотов, Иванов, Лагорио, Неверов..."
...Такого рода описи похищенного составляют многие десятки страниц!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52