Чем выше мы поднимались, тем
выше становился пень. Я вспомнил, что когда я выстрелил в дерево, я стоял
лицом к северу и целился в ту часть дерева, которая смотрела на запад.
Потом, вспомнилось мне, я провел ружьем влево и вниз, срезав ствол по
диагонали, и заставил дерево свалиться ветвями на восток. Если бы я был
предусмотрительней, я бы опрокинул дерево на запад. Тогда оно не
перегородило бы тропу. Хлебнешь забот, если не подумаешь хорошенько перед
тем, как что-либо предпринять!
Наконец мы поднялись на холм и смогли впервые рассмотреть пень. Перед
нами был самый обычный пень, только очень большой, а вокруг него все
поросло травой. Да, посреди красно-желтой равнины находился зеленый оазис,
круглая поляна, в милю или больше диаметром, обступающая ствол.
Сердце защемило при взгляде на нее - она так напоминала о родине, о
заботливо ухоженных лужайках, которые всегда появлялись там, где бы ни
очутились представители человеческой расы.
Я никогда раньше не задумывался о них, но теперь мне хотелось понять
причину, которая заставляла отказавшихся от многих привычек людей все же
сохранить обычай высаживать траву и ухаживать за ней даже на самых
отдаленных планетах.
Лошадки выстроились в ряд на тонком гребне холма. Рядом со мной встал
Свистун.
- Что это, капитан? - спросила Сара.
- Не знаю.
Очень странно, подумал я. Похоже на обычную лужайку. Но что-то
подсказывало мне, что все не так просто.
Глядя на лужайку, хотелось спуститься к ней, растянуться на траве во
весь рост, положив руки под голову и спрятав лицо под шляпой, и пролежать
так полдня. Пусть там больше не было дерева, отбрасывающего тень, но все
равно казалось, что нет ничего лучше, чем подремать на солнце.
В том-то и беда, - решил я. - Лужайка слишком заманчива, слишком
знакома, слишком спокойна.
- Пойдем вперед, - предложил я.
Свернув влево, чтобы не очень приближаться к зеленому кругу, я начал
спускаться с холма. Я шел, не отводя взгляда от лужайки, но ничего не
происходило, совсем ничего. Я был готов к тому, что дерн превратится в
страшное чудище, которое нападет на нас. Я представлял, как трава
расступится и под ней обнажится геенна огненная, а из нее вылетят
привидения.
Но лужайка продолжала быть лужайкой. Посредине стоял высоченный пень,
а за ним лежал израненный ствол - бывшее жилище несчастных существ,
выплеснувших на нас свое горе.
А впереди виднелась тропинка, тонкая грязная нить, извивающаяся по
неровной местности и ведущая в неизвестность. На горизонте, утыкаясь
ветвями в небо, стояли другие огромные деревья.
Я чуть не падал. Теперь, когда дерево оказалось позади и мы вновь
вышли к тропе, нервное напряжение, которое не позволяло мне скиснуть,
сошло на нет. Я поставил перед собой цель пройти один фут, потом другой, и
все пытался держаться прямо, мысленно измеряя расстояние, отделяющее нас
от тропы.
Наконец мы постигли ее. Я сел на валун и разрешил себе расслабиться.
Лошади остановились, построились в ряд. Тэкк смотрел на меня глазами,
полными ненависти, и этот взгляд абсолютно не вязался со всем его обликом.
Так он и восседал на лошади - пугало, ряженое в драное монашеское платье,
- по-прежнему прижимал к груди археологическую находку, напоминающую
куклу. Он был похож на угрюмую девочку-подростка с печально-задумчивым
лицом.
Если бы Тэкк сунул большой палец в рот и принялся сосать его, это
выглядело бы абсолютно естественно. Но что-то в его облике разрушало образ
взлохмаченной маленькой девочки, и стоило только получше вглядеться в его
длинное, остроносое лицо, почти такое же коричневое, как и ряса, - и
огромные, мутные глаза озадачивали выражением ненависти, скрывающимся в
них.
- Вы, как я полагаю, гордитесь собой, - отчетливо проговорил Тэкк,
обнажив похожие на капкан зубы.
- Я не понимаю вас, Тэкк, - отреагировал я. И это была чистая правда:
я не понимал, что он хочет сказать. Я никогда не мог понять монаха и,
боюсь, уже никогда не сумею.
Он мотнул головой назад, туда, где осталось поваленное дерево.
- Вон там, - сказал он.
- А вы считаете, что я должен был оставить его в покое и позволить
ему стрелять в нас?
Я не намеревался спорить с ним, я был как выжатый лимон. И я не мог
уразуметь, с какой стати он так печется о дереве. Черт возьми, оно било по
нему, точно так же, как и по остальным.
- Вы уничтожили их всех, - продолжал Тэкк, - тех, кто жил в дереве!
Подумайте об этом, капитан. Какое грандиозное достижение! Один удар - и
никого не осталось!
- Я не знал об их существовании, - парировал я. Я бы мог, конечно,
добавить, что знай я о букашках, их участь бы не изменилась. Но я
промолчал.
- И что же, - допрашивал он, - вам больше нечего сказать?
Я пожал плечами:
- Им просто не повезло.
- Отстаньте от него, Тэкк, - попросила Сара. - Откуда ему было знать?
- Он ни с кем не считается, - заявил Тэкк. - Ему ни до кого нет дела.
- Меньше всего он заботится о себе, - сказала Сара. - Он стал
проводником вместо вас, потому что вы едва справлялись.
- Нельзя хозяйничать на чужой планете, - провозгласил Тэкк. - Надо
подстраиваться под ее законы. Приспосабливаться к ней. Нельзя идти
напролом.
Я был готов стерпеть его слова. Монах побрюзжал вволю. Он высказался
и облегчил душу. Даже такой ничтожный человечишка, как Тэкк, имеет право
почувствовать себя оскорбленным, когда его останавливают на полдороге.
Пускай монах обливает меня помоями, если от этого ему легче.
Я с трудом поднялся с камня.
- Тэкк, - сказал я, - я бы попросил вас сойти с лошади. Мне
необходимо двигаться верхом.
Он спешился, и пока я пытался усесться в седло, мы оказались лицом к
лицу. Его взгляд все еще был полон ненависти, даже более сильной, чем
раньше. Едва шевеля тонкими губами, он прошептал:
- Я переживу тебя, Росс! Ты сдохнешь, а я останусь жив! На этой
планете тебе воздастся по заслугам.
Я был еще слаб, но во мне осталось достаточно силы, чтобы схватить
его и отбросить - он распластался в пыли. Кукла выпала у него из рук, и
Тэкк, ползая на четвереньках, старался поднять ее.
Я ухватился за седло, чтобы не упасть.
- А теперь веди нас вперед, - приказал я. - И видит Бог, если ты
вновь дашь маху, я спущусь и сделаю из тебя котлету.

10
Тропа извивалась по поверхности иссушенной земли, пересекая песчаные
дюны и растрескавшиеся низины, которые недели и месяцы, а может быть, даже
и годы назад заполнялись дождевой водой. Она карабкалась по изломанным,
осыпающимся склонам, возвышающимся среди нелепых нагромождений земли,
огибала шарообразные валуны. Грунт повсюду был красным и желтоватым, и
только кое-где выделялись гладкие черные пятна в местах выхода на
поверхность вулканической породы. Далеко впереди, иногда видимая глазу, а
иногда сливающаяся с голубизной горизонта, возникала отсвечивающая
пурпуром линия, которую можно было принять за горную гряду.
Растительность представляла собой редкий низкорослый кустарник,
прижавшийся к земле, с торчащими то там, то здесь колючками. На
безоблачном небе продолжало ослепительно сиять солнце, но жара по-прежнему
не наступала - было все так же тепло и приятно. Солнце, наверное, было
меньшего размера и не таким ярким, как наше земное, либо планета
находилась от него на большем расстоянии.
На высоких склонах возвышались куполообразные каменные здания или, по
крайней мере, какие-то сооружения, напоминавшие дома. Как будто кому-то
срочно понадобилось временное убежище, и он, набрав плоских камней,
которыми были усыпаны окрестные склоны, сложил эти хрупкие пирамиды. Камни
были незатейливо нагромождены один на другой, причем, видимо, не скреплены
раствором. Некоторые сооружения хорошо сохранились, в других часть камней
осыпалась, а встречались и такие, что совсем развалились и лежали
бесформенной грудой.
Были также и деревья. Они поднимались со всех сторон и каждое из них
тянулось вверх в горделивом одиночестве, отделенное от соседних
пространством в несколько миль. Мы не приближались ни к одному из них.
Не было ни одного признака жизни. Кругом простиралась лишь земля -
застывшая и неподвижная. Не было даже ветра.
Я держался обеими руками за луку седла, чтобы сохранить равновесие и
все время боролся с искушением провалиться в зияющую темноту, которая
наплывала на глаза, как только я переставал ей сопротивляться.
- Все в порядке? - спросила Сара.
Я даже не помню, ответил ли я ей, настолько я был поглощен стараниями
не выпасть из седла и одолеть темноту.
Мы остановились на привал в полдень. Не помню, ели мы или нет, хотя
полагаю, что ели. Хорошо помню одно. Мы расположились на участке
бесплодной земли под одним из склонов, и я сидел, прислонившись к земляной
стене, перед моими глазами находилась другая такая же стена, и я заметил,
что она была образована отчетливо проступающими слоями обнаженной породы
различной плотности. Некоторые слои были глубиной не более нескольких
дюймов, другие - не менее четырех-пяти футов, и каждый из них имел свой
неповторимый оттенок. По мере того, как я разглядывал эти слои, я
постепенно начинал осознавать смысл исторических эпох, которые каждый из
них представлял. Я пытался переключиться на что-нибудь другое, так как с
этими мыслями возникало тревожное ощущение причастности к великой тайне.
Казалось, я, подвластный чьей-то посторонней воле, сосредотачиваю все свои
способности, концентрирую свою энергию и духовные силы на глубоком
проникновении в суть времени, которое на моих глазах воскрешает стена. Но
переключиться я не мог: по неведомой причине я должен был это делать,
вынужден был прилагать все старания, чтобы добиться истины. Я мог лишь
надеяться, что где-нибудь на пути познания достигну конечной точки -
точки, за которой уже нет дороги вперед, или рубежа, на котором я пойму
или почувствую все, что я должен понять или ощутить, подталкиваемый к
этому невидимой рукой.
Время стало настолько осязаемым и реальным, что у меня вряд ли
найдутся слова, чтобы описать мое состояние. Вместо абстрактного понятия
оно выступало в материальных формах, которые я мог не только отчетливо
различать (хотя они не были ни видны, ни ощутимы), но также и осознавать.
Причем годы и эпохи не прокручивались перед моими глазами, как в кино.
Наоборот, они представали передо мной в застывшем виде. Словно
хронологическая таблица вдруг ожила и окаменела. Через дрожащую зыбь
временной структуры, как сквозь стекло витрины, плохо отшлифованное
неумелым ремесленником, мне удалось смутно различить планету такой, какой
она была в минувшие века; века, которые очутились не в прошлом, а перешли
в настоящее. Я будто бы находился за пределами времени и был независим от
него, я, как сторонний наблюдатель, мог разглядывать и изучать его, словно
некую материальную форму, находившуюся в одном измерении со мной.
Еще я помню, как проснулся, и несколько секунд мне казалось, что я
пробудился от бредового наваждения, в котором мне пригрезилось ожившее
время. Но потом я понял, что это не так: перед глазами уже не было земли,
я лежал спиной на подстеленных одеялах и был укрыт ими. Мое лицо было
обращено к небу. Надо мной нависал небосвод, подобного которому я никогда
в жизни не видел. Какое-то время я был просто ошарашен и лежал, пытаясь
разгадать открывшуюся мне тайну. Затем, словно кто-то мне подсказал (хотя
никто, конечно, не подсказывал), я понял, что передо мной наша галактика,
раскинувшаяся на небосводе во всей своей красе. Почти над моей головой
сиял ее центр, а вокруг него в водовороте раскручивались щупальца
ответвлений и оторвавшиеся от них сегменты. Повернув голову, я увидел, что
то здесь, то там, чуть выше линии горизонта, сверкали крупные звезды. И
тут до меня дошло - я наблюдаю одно из немногих шаровидных звездных
скоплений или, что менее вероятно, космических соседей той самой звезды,
вокруг которой обращалась эта планета. Это были изгои, века назад
покинувшие галактику и теперь затерявшиеся в бездне космоса на ее
периферии.
Костер догорал всего в нескольких футах от меня, рядом, скрючившись,
лежал кто-то, закутанный в одеяла. Неподалеку, слегка покачиваясь, стояли
навьюченные лошадки. Тусклый свет костра отражался от их лоснящихся боков.
Кто-то сзади тронул меня за плечо. Я перевернулся. Передо мной на
коленях стояла Сара.
- Как ты себя чувствуешь? - спросила она.
- Хорошо, - ответил я. Это действительно было так. Я чувствовал себя
каким-то обновленным и цельным, голова была чиста, и все мысли
пронзительно ясны, словно я был первым человеком, проснувшимся в первый
день новорожденного мира, в первый час мироздания.
Я сел. Прикрывавшее меня одеяло сползло на ноги.
- Где мы? - спросил я.
- На расстоянии одного дня пути от города, - ответила Сара. - Тэкк
хотел остановиться раньше. Он сказал, что ты не в состоянии
путешествовать, но я настояла. Мне казалось, ты бы это одобрил.
Я удивленно покачал головой.
- Ничего такого не помню. Ты уверена, что Тэкк действительно сказал,
что мы должны остановиться?
Она кивнула.
- Ты болтался в седле и совсем ослаб, но отвечал, когда с тобой
заговаривали. И потом, не было места, подходящего для привала.
- Где Свистун?
- Охраняет. Где-то бродит, наверное. Он сказал, что не нуждается в
отдыхе.
Я встал и потянулся. Потянулся так, как тянутся собаки после хорошего
сна. Я чувствовал себя прекрасно. Боже, как мне было хорошо!
- Есть чем перекусить?
Она поднялась и рассмеялась.
- Над чем ты смеешься? - спросил я.
- Ни над чем. Над тобой.
- Почему?
- Теперь ясно, что у тебя все в порядке. Я беспокоилась, все мы
беспокоились.
- А все этот проклятый Свистун, - вздохнул я. - Это он выкачал из
меня кровь.
- Я знаю, - кивнула она, - он мне все объяснил. Ведь он был вынужден
это сделать. Другого выхода не было.
Меня аж передернуло, как только я представил, чем вся эта история
могла закончиться.
- Невероятно, - сказал я.
- Свистун сам по себе невероятен, - ответила Сара.
- Нам повезло, что мы его встретили, - сказал я. - Подумать только, я
ведь почти уже собрался оставить его в дюнах. Хотел было бросить. Мы уже
столько всего натерпелись, что даже не хочется думать, сколько еще
испытаний нас ждет впереди.
Она первой подошла к костру.
- Разведи огонь, - сказала она. - Я приготовлю что-нибудь поесть.
Рядом с костром лежал хворост и кривые ветви, наломанные с
приземистых деревьев пустыни. Я наклонился и подложил несколько ветвей в
костер, пламя вспыхнуло, жадно облизывая сухое дерево.
- Сюда бы лазерное ружье, - сказал я. - Без него мы как будто голые.
- Еще осталась моя винтовка, - заметила Сара. - Это грозное оружие. В
надежных руках...
- Вроде твоих.
- Вроде моих.
Куча одеял рядом с костром оставалась все такой же неподвижной.
Указав на нее, я спросил:
- Как там дела у Тэкка? Никаких признаков избавления от дурных
привычек?
- Ты слишком жесток по отношению к нему, - сказала она. - Тебе бы
следовало быть к нему снисходительным. Он другой, совсем не похож на нас с
тобой... Ведь мы очень похожи друг на друга. Ты не думал об этом?
- Думал.
Она принесла кастрюлю и поставила ее на углу, присев на корточки
рядом со мной.
- Мы оба выпутаемся, - сказала она. - Тэкк - нет. Где-нибудь по
дороге он сломается.
С удивлением я поймал себя на мысли, что думаю о нем. Тэкк, возможно,
утратил часть воли к жизни. С тех пор, как исчез Смит, существование по
меньшей мере наполовину потеряло для него смысл. Не потому ли, размышлял
я, он так привязался к этой кукле? Очевидно, он нуждался в ком-то, кого он
мог бы обнять, к кому он мог бы приникнуть и, наконец, кто, в свою
очередь, тоже нуждался бы в человеческом участии и защите? Правда,
припомнил я, эта кукла появилась у него еще до исчезновения Джорджа. Да он
и не казался особенно удивленным, когда все это произошло.
- Есть еще кое-что, - сказала Сара, - о чем тебе необходимо знать.
Это касается деревьев. Ты сам сможешь увидеть, когда рассветет. Мы
расположились как раз у подножия холма, а с его вершины отлично видны
окрестности, в том числе много деревьев:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26